Вот оно, начинается, В дверь стучат, это в дверь стучат.
В квартире было так темно, что из-за угла выползали какие-то неясные тени, навевая беспокойство. Утренний свет, пытавшийся пробиться сквозь белоснежно чистые окна, в итоге сталкивался с тяжелыми темно-синими шторами, легонько колышущимися на холодном ветру. Каждая комната была объята удушливым мраком и звуками тихого тиканья настенных часов. Хотя среди прочей черноты пробивался отчетливый запах страсти, смешанный с тонкими стонами, что совершенно не подходили под ранее описанную кромешную атмосферу. Легкие шорохи доносились из уютной спальни, и сладкий шепот из-под пухового одеяла создавал личную сказку, одну на двоих. На бежевые стены падали плавные силуэты и чьи-то вальяжные жесты. Горячие дыхания обоюдно смешивались в тайном любовном танце и раздавались эхом в незакрытой комнате. Тела двигались навстречу друг другу, теснее прижимаясь чуть грубоватой кожей, от которой исходил жар вожделения. Губы сливались в страстных поцелуях, снова и снова опрокидывая влюбленных в омут желаний. Стоны становились более требовательными, громкими, будто срывались с цепи и уносились под самый потолок, не обращая внимания, что такие бурные нежности могут разбудить соседей не только неприятным стуком кровати, но и явно наслаждающимися голосами. Электрические волны проносились от самых кончиков мягких волос, в которые так порывисто зарывались пальцы, до кончиков пальцев ног, неловко выглядывавших из-под одеяла. Глаза обоих были затуманены пеленой страсти, лишь иногда раскрываясь, чтобы проникновенно взглянуть друг на друга, млеющих от ласки. Один просит не останавливаться, буквально впиваясь своими пальцами в спину партнера и оставляя на ней яркие красные полосы, а другой как-то едко и властно ухмыляется, внутренне упиваясь своей гордыней от того, что снова занял активное место в этом извечном круговороте наслаждения. Он отчетливо слышит свое имя, вырывающееся из уст пассива таким молящим тоном, и ускоряет темп донельзя, уже не боясь двигаться в нем внутри. Тело разрывается от невероятных ощущений, а мысли расплываются в разные стороны, давая волю воображаемым цветным картинкам. Любовь к разнообразию и изменению ролей вполне привычное дело в таких отношениях, но еще приятней, когда обычный секс дополнен чувствами, которые люди испытывают в рамках своих доверительных отношений. Еще пара резких движений, когда дыхание достает, дотягивается до самого пика страсти. Вокруг ничего не слышно кроме протяжно стонущих голосов, сквозящих нереальным удовольствием, а тела тесно-тесно прикасаются друг к другу, сливаясь в нежных объятиях и легких поцелуях. Волна неги проходится по всему существу, и резкая тишина забирает комнату в свои оковы. Они лежат на мокрых простынях, пытаясь надышаться таким нужным сейчас кислородом, но все равно держатся друг за друга невидимой нитью, пальцами и приходящими в себя глазами, где огонек инстинкта постепенно угасает и сменяется на молчаливую заботу. Грудь уже не так порывисто вздымается, одеяло теперь валяется на холодному полу, а подушки небрежно смяты. Не сказать, что такое происходило каждое утро свободного от работы дня, но все-таки заканчивались интимные отношения тем, что один из них спокойно одевался и уходил на кухню, чтобы поставить чайник, а затем налить ароматный кофе, запах которого обволакивал всю на вид дорогую квартиру. Тут же шторы раскрывались нараспашку, впуская едва уловимый осенний свет пасмурного неба, и комнаты становились светлее буквально на пару тонов, привнося в мир наступивший день после жаркого утра в постели. На душе таились легкое волнение и некоторая грусть, что такие моменты кончаются и снова начинается будничная жизнь. Мужчина с взлохмаченными русыми волосами и голубыми, сейчас не совсем ясными, глазами как раз уже расположился на прохладной кухне, получше кутаясь в махровый халат и копаясь в своих тяжелых мыслях хитрого сознания. Что самое интересное, ему нравилось меланхолично курить и заседать здесь в небольшом кресле, расположившемся в самом углу обеденной прямо напротив прочей кухонной утвари и так удачно стоявшим возле форточки, в которую можно было выдыхать сизый сигаретный дым. Так было намного лучше и умиротворенней, нежели ерзать на холодном стуле, без возможности откинуться на мягкую спинку и расслабиться. Что тут говорить, обстановка здесь была не из дешевой привозной мебели и отделана квартира со вкусом, в основном в теплых шоколадных и бежевых тонах. Лева до сих пор помнил, как яро спорил с агентами по недвижимости, чтобы успеть выкупить эту квартиру у одного влиятельного человека, который заявил права на нее намного раньше. Что ж, известность музыканта сделала свое дело, а рука выписывала аж несколько партий автографов для всего отдела, ну и конечно, несколько нулей возле единицы. Порой даже не верилось, что сейчас он мог позволить себе многие вещи, которые раньше вызывали лишь насмешливый жест пальцем возле виска. Резко воцарившая атмосфера смрадного дыма, глубокой тишины и одиночества внезапно начала играть роль для мужчины. Он вел себя чересчур странно, будто ничего особенного более пяти минут назад не произошло. И никто ему на ухо нежных слов не шептал, лаская податливое тело. Возможно, на Леву находила скука однообразных дней, ведь они с другом заседали дома уже целую неделю, грубо говоря, передвигаясь из постели в постель, поскольку был перерыв в гастрольном графике и нашлось свободное время. А может, просто ему не хватало перемен в жизни, затертой до дыр, ведь уже как два года ничего героического не происходило. Все шло своим чередом. Вы спросите меня, что было два года назад? Ничего особенного. Разве что у Левы умерла недо-жена, потому что от него несколько раз уходил внезапно взбесившийся Шура, как бы банально это не звучало. Ведь вечные скандалы с прессой по поводу их личной жизни начинали конкретно рвать нервы. Солист пытался понять: верны ли его чувства к другу или же это просто обычное любопытство в кризис среднего возраста, не прекращающееся уже несколько долгих лет? Вопросы туманили его голову, пожирали, пока на мгновение все резко не наладилось. Да только сейчас было понятно: в переносном значении оно наладилось. Да, друзья снова стали скрываться, переезжая из одной квартиры в другую или просто приходя в гости на «чаепитие». Они часто спорили, но заканчивали лишь измятыми простынями. Решение проблемы так и не нашлось для этих двоих, отчего столько времени все шло по одному и тому же кругу. Скрашивала жизнь только музыка. Но и она была посредством больных душевных эмоций. За это время Лева несколько раз знакомился с женщинами по интимным причинам, да так, что в конечном итоге одна из таких накрашенных дур от него залетела. Нет, на ней не пришлось жениться, только вот платить алименты и встречаться с собственным сыном порой напрягало в его-то нехилом возрасте. Шура же отнесся к этому совершенно спокойно, ведь и он завел себе неплохую семью, с которой, в отличие от товарища, кое-как жил. Но только чересчур редко виделся, а в свои долгожданные выходные безбожно врал, будто опять нагрянул целый мешок проблем на студии, затем скрываясь в гостях у любовника и тая в его любимых руках. Их жизни странно переплетались и при этом все равно не расходились в разные стороны, крепко держась невидимой связью. Оставался вопрос: долго ли это могло продолжаться? — Ты никуда сегодня не собираешься? — зевнул Шура, резко вырвавший друга из своего подсознания. Мужчина стоял в дверях, опираясь о твердую поверхность стенки всем телом и еле приоткрывал темные веки. В его карих глазах таяла какая-то утренняя усталость с сероватой дымкой, лохматые волосы после их совместной любовной идиллии были умело собраны в хвост, а на тело была кое-как натянута ненужная черная кофта, греющая своими длинными рукавами, и домашние серые штаны. Шура иногда отмахивался от летящего в него сигаретного дыма, будто сам не курил чуть ли не каждый час, и пытался заставить себя пойти налить кофе, единственное средство окончательно проснуться. Удивительно, что его не смог окончательно разбудить Лёва, который, едва раскрыв глаза, так внезапно пристал со своими любовными чарами к тихо сопящему другу, нагло натянувшему все одеяло на себя, что, впрочем, он делал постоянно. — Было бы куда, — беззаботно ответил голубоглазый, выпуская из ноздрей новые клубы смрадного дыма. После приятного появления Шурика его таинственный взгляд лишь на немного приободрился и с каким-то домашним интересом наблюдал за тем, как друг медленно и очень сонно наливает в фарфоровые чашки ароматный кофе, от которого исходил внушительный пар. Лева не был особым любителем этого терпкого напитка, но после сигареты, оставлявшей неприятную горечь в горле, всегда почему-то хотелось выпить именно его, поэтому особо сопротивляться мужчина не стал и затушил окурок в пепельнице, которая стояла на белоснежном подоконнике. Что ж, услуги горничной действительно не навредили его дому и убрали весь тот хаос, селившийся за голубоглазым в каждом номере отеля. — Почему ты вечно куришь на кухне? — проворчал длинноволосый, отдавая в руки Левы дымящийся напиток и садясь за расписной стол, стоявший чуть поодаль от развалившегося в кресле друга. — Мой дом — мои правила, — хмыкнул солист в ответ и покривился, отпивая чересчур горячий кофе, мгновенно обжигающий его язык. — Как знаешь. В комнате воцарилась скупая тишина, нарушаемая лишь нервным позвякиванием ложки, которой Шурик так старательно размешивал сахар в чашке, не замечая ничего вокруг. В его застывших на календаре глазах, уставших от бессонных ночей, скрывались разные размышления о нынешней однотонной жизни, но он их довольно хорошо скрывал, прячась в собственном спокойном мирке. Жалко, что со временем этому он научил и друга, который вечно пользовался своей скрытностью в любой напряженной ситуации, отчего фиг поймешь, что у этого оболтуса было на уме. В свои сорок три года Лева до сих пор не научился быть человеком ответственным, проще говоря, взрослым, отсюда шли его всяческие проблемы с новоиспеченным сыном, противоречиями во взглядах и чувствах, а также бесконечные несносные выдумки во время тура, над которыми ребята порой смеялись. В этом плане гитарист был его полной противоположностью, относясь ко всему серьезно и с невероятной уверенностью на лице. Быть может, только на лице. Неловкое молчание сумел разрушить оглушительный звонок мобильного телефона, который лежал возле Шуры. Мужчина даже едва заметно дрогнул от такой внезапности и тут же перевел свой задумчивый взор на друга, успевшего встать с нагретого места. Довольно раннее было время для звонков и уж тем более на личный телефон Левы. Сначала он было подумал, что звонила мать его сына, но, взглянув на высветившееся имя на экране, солист пришел в недоумение, поскольку до него хотел достучаться тур-менеджер группы «Би-2». Такое явление, как звонки от коллег, да еще и в выходные, было довольно редким, поэтому на душе поселилась туча сомнений и даже капля тревоги. Рука на автомате поднесла трубку к уху, заслышав знакомый взволнованный голос. — Да, Сереж… — тяжело вздохнул голубоглазый. — Лева, мне звонили из отделения полиции! Я не знаю, что за херь происходит, но… — мужчина на том конце неожиданно замялся, еще больше вводя собеседника в заблуждение. В глазах солиста промелькнул отчетливый страх, а пальцы уже начинали отбивать неровный ритм по корпусу iPhone-а. Шура все это время не отводил от него глаз, толком не понимая, что происходит на самом деле. Он все равно еще пребывал в каком-то сонном неряшливом состоянии, нежели Лева, который становился все бледнее и бледнее от слов тур-менеджера. Только это были не те перемены, что так хотелось заполучить из-за усталости от дикой будничности. Это были глобальные проблемы, разрешить которые, возможно, не получится и посредством денег. Казалось, голубоглазый сейчас постареет еще на несколько лет, и у эту перемену в лице гитарист уже смог заметить, напрягшись всем телом и подавляя желание мягко коснуться друга, чтобы слегка успокоить и наконец задать вопрос, вертевшийся все это мучительное время на языке. — Короче, они сказали новых концертов не планировать. Еще сказали, что сами позаботятся об отмене ноябрьских, — тараторил в заходящейся истерике коллега. — Я пытался спросить у них, честно… — И?! — наконец выдавил из себя Лева слегка охрипшим от ужаса голосом. — На каком основании они это делают?! — Я не знаю… Они вроде говорили твое настоящее имя и больше ничего. Просто я решил, что должен был предупредить. — Про меня? .. Блядь, Серег, будь на связи, и пока никому не звони, ладно? — Хорошо. Окутанный мрачным холодом невероятного страха от всех сказанных слов, Лева уже не мог сдвинуться с места и просто застыл ледяной статуей, слушающей протяжные гудки в телефоне. Он не знал, как объяснить это Шурику, хотя хватило бы пары слов. Просто одна часть начинала загибаться, раз в его жизнь ввязались правоохранительные органы. Значит в любом случае откупиться будет очень тяжело и самое главное, что можно потерять хорошую репутацию, когда поклонникам из всех городов сообщат об отменах концертов и, возможно, о закрытии группы. Такие мысли наводили на него ужас, а не просто обычную дрожь, которая и так пробивала все его дело. И лишь тогда, когда Шура все-таки мягко обнял голубоглазого за плечи, мужчина вылетел из собственной прострации и с испугом взглянул в глаза друга, полные тревоги и смятения. — Что случилось? — тихо спросил кареглазый, стараясь быть как можно аккуратнее, чтобы не получить в ответ истерику, ведь шок на вид был действительно немалым. — Менты отменили все наши концерты, — немного помолчав, выдавил из себя Лева таким холодным и отрешенным голосом, что действительно становилось страшно. В глазах длинноволосого тут же появилось нехорошее удивление. Голова хотела отрицать эту фразу, хотя точно еще не знала последствий. Более Шура просто не мог что-то высказать в слух. Все размышления по поводу этой странной реплики сохранялись у него в голове и крутились подобно колесу, в центре которого была беззащитная белка вроде него самого. Появилось ощущение того, что гитарист просто уменьшается в размере, становится таким маленьким и беззащитным, а рука, что все это время легонько сжимало дрожащее плечо Левы, просто исчезает, как и солист, из поля зрения. Такого поворота событий они действительно не могли предвидеть, но, что самое страшное, оставалось лишь ждать. А бездействие всегда жутко треплет нервы. — Давай я обзвоню знакомых… — Не стоит, — резко перебил солист, дергаясь вперед, чтобы скинуть теплую ладонь друга со своего трясущегося плеча. — Тогда нам остается только ждать. — Дай мне побыть одному. Пусть не все обстоятельства были выяснены, но на Леву напал дикий стресс вместе с депрессией и прочей черной чепухой. В его голове билась раненная птица, а непослушные ватные ноги утащили его в кабинет, оставляя Шуру наедине с тикающими часами и остывшим кофе на пустой кухне. Голубоглазый мужчина громко хлопнул дверью, нервно оглядывая темную обстановку, и уселся в свое черное кожаное кресло, крутясь на нем подобному маленькому ребенку. Он откинул ноющую голову назад и прикрыл уставшие темные веки, представляя, сколько проблем теперь возлагается на них обоих. И так происходила какая-то неведомая белиберда в отношениях и в смысле этой чертовой жизни, а теперь еще и менты полезли не в свое дело. В плохо освещенной квартире снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь отдельной жизнью бытовых предметов и неожиданным стуком кривых голых веток в приоткрытое окно, из которого сочился холодный воздух, создающий ужасный сквозняк. Ожидание в конечном итоге дало свои плоды. Когда друзья, разделенные стенами квартиры, встрепенулись от внезапного требовательного и довольно продолжительного звонка в дверь, на сердце залегла новая волна страха. В особенности стало не по себе Леве, который сжался в своем кресле. Возможно, некоторое чутье подсказывало ему, что дело именно в нем. Да и к тому же, с чего бы кому-то кроме соседки, пришедшей за солью, звонить ему в дверь, да еще и так настырно. Осознавая всю замкнутость и необщительность друга, Шура, пусть и нерешительно, но все же тихонько встал со своего места и направился из кухни прямиком в длинный коридор очень медленными и робкими шажками, на ходу включая во всех комнатах свет, будто это и впрямь могло помочь. Тем временем в дверь уже начали напористо стучать, отчего все в душе замирало и порывалось бежать, но назад пути уже не было, ведь был отчетливо слышен строгий голос: «Открывайте, это полиция!» И даже Лева в своем кабинете хорошо слышал данную опасную реплику так же, как и едва уловимый щелкок замка. Шура даже не успел полностью открыть дверь, как в квартиру вломились двое молодых ментов с погонами и в фуражках, а за ними следом ненавязчиво прошел какой-то толстоватый следователь, на ходу потирающий салфеткой свой тонкий рот. Длинноволосый опешил от такого напора и хотел было выразить неприязнь, но его тут же оттолкнули в противоположную сторону, не дав произнести и слова, а в глаза ткнули явно настоящее удостоверение. Гитарист жалко вжался в стенку, робея под пристальными взорами этих напористых людей в строгой форме, и просто продолжал молчать, даже когда его начали засыпать тучей вопросов и тыкать пальцами в грудь. — У нас есть ордер на обыск данной квартиры, — кашлянул Петр Алексеевич, осматривая богатую мебель и проводя пальцем по зеркалу, отчего оно сразу же испачкалось в его масляных отпечатках. — Игорь Михайлович Бортник здесь проживает? — настаивал второй более молодой полицейский, как раз тыкавший своей корочкой в лицо гитариста. — Немедленно отвечайте на мой вопрос! Шура замялся, будто проглотил язык, и ни в какую не собирался выдавать друга. Он сразу понял, что дела у них плохи, раз квартиру Левы решили обыскать. Невидимый страх обволакивал все его живое существо. Он чувствовал это зловонное дыхание полицейского у себя на коже, отчего впадал в растерянность, хотя раньше легко натягивал маску серьезности и спокойствия. Удивительно, что в этот раз он так легко дал себе право на слабину. И вот страж порядка готов был еще раз харкнуть своей противной слюной, как вдруг со стороны гостиной послышался знакомый голос, а на пороге показалась подтянутая фигура в домашнем халате, бледная и уставшая донельзя. — Да, это я, — отчетливо произнес Лева, обращая на себя любопытные взоры всех присутствующих. — Отлично, — протянул седовласый следователь, все еще рассматривая дорогие хоромы. — Вы поедете с нами. Во взгляде гитариста мелькнули молнии, готовые поразить каждого. Леве же показалось, будто все конечности его онемели и он сейчас свалится безвольной куклой прямо здесь на свой красный ковер, а этот старик продолжит медленно ходить по его квартире и пожирать каждую деталь своим завистливым взглядом. В глазах его четко был виден испуг, но больше всего добивала растерянность. Сказать, что ребята были ошарашены до глубины души — ничего не сказать, ведь полицейские были настроены серьезно и один из молодых стажеров уже начал бродить по комнатам, пока другой все еще не отходил от Шурика. — С какой это стати?! — зло буркнул Шура, отталкивая того самого мента, который пытался его зажать своим острым локтем. — С той, что Игорь Михайлович обвиняется в убийстве своей жены, Виктории Ильиной, — подытожил Петр Алексеевич, мерзко ухмыляясь и глядя в растерянные глаза задержанного. — Просьба не сопротивляться наручникам. Прошлое внезапно дало о себе знать. Сердце учащенно застучало. Без особых разговоров и перепалок ребят отвезли в отделение, оставив квартиру на осмотр одним из стажеров и чуть позже приезжих специалистов. Поначалу стражи порядка наотрез отказывались брать Шуру, поскольку он не был причастен к этому делу напрямую, но, когда они узнали, что друзья из одной музыкальной группы и, по сути, проблемы встанут не только перед солистом, но и коснутся всей группы, гитариста взяли с собой и наказали сидеть на первом этаже МВД. Разрешив переодеться, Леве действительно нацепили железные наручники, из-за которых на его руках остались внушительные красные следы, а в машине, где было довольно тесно, пришлось так сильно вжаться в дверь, что на плече, по видимости, остались яркие синяки. И при этом всю дорогу, и даже в самом отделении, друзья не сказали друг другу и слова, будто что-то треснуло в их отношениях, хотя, возможно, так больно пришелся холодный шок. Да, безусловно, у группы были случаи с милицией вроде дебошей на концертах. Да только в этот раз откупиться парой зеленых купюр вряд ли получится. Как только произошло задержание, Лева полностью ушел в свою невидимую прострацию, на время став какой-то неподвижной тряпичной марионеткой, которую повсюду вели и толкали. Он до сих пор не мог осознать тех слов, сказанных ему следователем в коридоре квартиры, поскольку память отчетливо рисовала картины той ночи, когда девушка скончалась в городской больнице после совершенного суицида лекарственным способом, наглотавшись разноцветных таблеток. И ведь у него было алиби, которое раскрыть было стыдно: стыдно обрести себя на вечный позор. В то самое темное время суток, напившись до отказа, солист провел в постели с другом, нагло сбежав с самого начала свадьбы. Вот только можно ли было такое доложить в прокуратуре? Шура тоже это прекрасно понимал и взвешивал про себя все факторы и их порочные поступки, содеянные года два тому назад, в то самое время, когда вялого, еле двигающегося друга силком отвели в допросную. Кареглазый с озадаченным вздохом налил себе ужасно невкусный кофе из автомата, проходя мимо обезьянника с вонючими бомжами, и присел на какую-то скамью в коридоре этого небольшого участка, где-то и дело шастали сотрудницы в строгих юбках, поглощенные грязной работой. Удивительно, что, несмотря на свою известную халатность, в России полиция работала с самого раннего утра. Да вот только эти желтоватые стены и таблички по технике безопасности раздражали и так расшатанную нервную систему гитариста, потирающего свои опухшие глаза, под которыми отчетливо выделялись темные синяки. Даже этот приторный дешевый напиток не спасал его от надоедливых размышлений. Ему даже иногда приходила мысль сбежать из этой душной «тюрьмы», где яркий свет одной люстры так и бил в заволоченные дымкой красные глаза, а единственное окно на первом этаже показывало какой-то унылый серый дворик, поглощенный пустотой бытия. Размышления душили гитариста, твердили ему, что иначе, как высказать всю правду про ту ночь, избавиться от ментов у них не получится. Надежды тонули на черном дне, как и остатки растворимого кофе. В обезьяннике кричали что-то матерное, на посту каждые пять минут трезвонил мерзкий телефон, дверь в допросную охранял какой-то розовощекий мальчишка-стажер, отчего вряд ли можно было подслушать, что там происходило, и поэтому Шуре оставалось лишь ждать, представляя, как скоро ему придется убить чувство собственного достоинства. В допросной было слишком холодно, даже чересчур. В темноте, лишь с одной свисающей лампочкой, Лева сидел за каким-то прогнившим столом и жался в своем черном свитере, который он едва успел надеть, когда менты увозили друзей из дома. Мужчина выдыхал облачко пара и пытался понять, отчего бы здесь стояла такая низкая температура, хотя вокруг не было ни единого окна, разве что дверь, возле которой стоял какой-то темный человек, по видимости, охранник. Возможно, это обусловливалось тем, что стены здесь были абсолютно голые и местами проглядывался серый цементный цвет, где темно-зеленая краска слегка облезла или совсем отвалилась с внушительным куском застывшего камня. Напротив стоял еще один поскрипывающий стул, на котором все это время пытался устроиться тот самый толстый старик. Он постоянно копошился в своих папках, рассматривал там какие-то фотографии, но задавать вопросы почему-то не спешил, лишь изредка поглядывая на бледного задержанного, язвительно ухмыляясь и снова утыкаясь в пожелтевшие бумаги. Если бы он знал, насколько Леве сейчас было плохо. Он сгорбился от того, что в животе ощутимо скручивала ноющая боль, вызванная, скорее всего, сильным волнением. Все его переживания отражались мелкими морщинками на лице, а пальцы так и сжимали несчастный свитер. В его резко посеревших глазах не было и капли души, будто музыкант прямо здесь морально скончался, потеряв желание стремиться и действовать дальше. Ему не давали покоя гнетущие мысли, а ожидание только больше усиливало погибель всевозможных шансов. — Ну-с, — протянул Петр Алексеевич, — приступим к делу. Ранее замерев в ожидании, взгляд теперь мгновенно наполнился глобальным ужасом. Лева снова внутренне похолодел и уже не смог так легко отделаться от этого всепожирающего мерзкого чувства, согревшись обычной одеждой. Он пристально наблюдал за тем, как потный старик вытаскивает какие-то засаленные фотографии из потертой папки с надписью «дело № 13» и даже что-то весело бубнит себе под нос. Все его чувства тут же превращались в осколки льда, поскольку более просто не могли вытерпеть такой моральной пытки. Пальцы задрожали еще сильнее, в горле застыл горький комок, проглотив который значило бы уничтожить свой организм, ведь в нем определенно был змеиный яд. — Сначала введу вас в курс дела, — начал следователь. — Досмотр вы прошли положительно. Говорят, ничего не обнаружили, но… вынужден вам сообщить, Игорь Михайлович, что в деле-то не все чисто. Следователь пододвинул фотографии ближе к подозреваемому как раз на тот клочок, что освещала жалкая лампочка. Глаза мужчины тут же округлились, когда он увидел фотографии из больницы, где на койке лежал бледный труп его бывшей жены или, скорее, даже девушки. Так же тут присутствовали снимки из квартиры, на которых были запечатлены горы психотропных веществ и разгром в квартире, устроенный в ту ночь самой девушкой. По крайней мере, в те времена Лева так и думал, но сейчас сам начинал осознавать, что столь хрупкое существо не могло такого совершить. — И это только цветочки. Полагаю, что вы и так видели данные снимки. Впрочем, тогда следствие решило закрыть дело, как обычное самоубийство. Хотя удивительно, что они не обратили внимание на синяки на теле девушки, вызванные, возможно, кем-то, кто устроил разгром в вашей бывшей квартире, — продолжал мужчина, скрестив короткие ручки на животе. — Отпечатки на месте не обнаружили, но… (следователю очень нравилось интонационно заострять внимание на данном союзе). Тут Петр Алексеевич опять остановил свою нудную речь и радостно, словно ребенок, вальяжно вытащил из папки новые улики, с нетерпением протягивая их в дрожащие руки музыканта, по лбу которого уже стекали тонкие струйки холодного пота, противно прилипавшего к сухой коже и спадающим на лицо волосам. В конечном итоге, ему стало совсем дурно, да так, что голова уже начинала изрядно кружиться, а глаза не могли сфокусироваться на следующих фотографиях, которые являлись копиями посмертных записок. Но Лева точно помнил, что такого в тот день не обнаружили. Так откуда взялись данные улики? — Три года дело находилось на рассмотрении, хотя и являлось фактически закрытым, — следователь продолжал давить на раны, подмечая то, что задержанному становится явно худо и его даже качает, но было жуткое желание довести разговор до конца. — Но потом объявились родственники Виктории, которые предоставили нам ее дневник и записки, предназначенные каждому члену семьи. Оказывается, перед смертью девушка уже знала, что ее убьют. По крайней мере, на это она намекает в своих записях довольно открыто. Свои послания она раздала заранее, а дневник завещала вам, Игорь Михайлович. Но пока мы не можем вам отдать данную вещь, поскольку должны ее досконально изучить и провести химический анализ. — Подождите. Почему тогда вы меня обвиняете? — растерянно выдавил из себя Лева, хватаясь за края стола, чтобы не свалиться ненароком. — Вы же даже не знаете, что в этом дневнике… — Вы первый в списке подозреваемых. И опережая ваш вопрос, смею сказать, что, когда Виктория Александровна умирала, у нее была свадьба именно с вами. Да и к тому же она упоминает вас во всех записках, которые разослала родственникам. — Ладно… допустим, что так. — мужчина нервно сглотнул. — А если в дневнике будет мое алиби или же… оно у меня и так есть? — После анализа мы вам сообщим. А свое алиби вы сможете высказать в суде. — В суде?! Вы издеваетесь?! Да вы толком ничего не раскрыли! — вскипел голубоглазый, пожирая умиротворенного следователя яростным взглядом. — Когда вы собираетесь производить этот чертов анализ? — Прошу вас не грубить, иначе я буду вынужден привлечь охрану, — настойчиво перебил Петр Алексеевич. — А теперь слушайте: сегодня приезжает двоюродный брат покойной девушки. Он привезет дневник из своего поместья и ближе к ночи в нашей лаборатории все обследуют. — И что вы мне прикажете делать целый день? — более спокойно произнес Лева, горько усмехнувшись. — Поскольку вы находитесь под арестом, вы проведете его в нашей камере. Если пожелаете персональную, то получите, но за отдельную плату. — Супер, — прошептал себе под нос солист, откидываясь на спинку стула. — Охуенная у вас работка. — А теперь я задам вам несколько вопросов, — кашлянул старик. — Чисто технических. — Валяйте, — равнодушие Левы наконец победило страх и он стал намного развязнее. Ему задавали довольно простые вопросы, и трудность в них состояла только в том, что они касались информации, случившейся в его жизни целых три года тому назад. Естественно, Лева умолчал про ночь с другом и просто сказал, что тогда сбежал с ним выпивать в баре, а затем они продолжили пьянствовать в квартире Шурика. Следователь молча кивал, все записывал в свой блокнот и лишь изредка как-то презрительно хмыкал, протирая свой лоб небольшим платком. Солисту, конечно, не нравилась эта обстановка и внутри него закипал настоящий вулкан, но все же мужчина держался довольно достойно и вышел из допросной почти святым. С некоторыми спорами Шура договорился с полицейскими об отдельной камере, хотя все еще пытался уговорить их взять друга под свой надзор домой, но те начинали зачитывать закон и грозили не принять денег, хотя потом с дикой жадностью их пересчитывали, чуть ли не брызгая липкой слюной. Отдельная камера почти ничем не отличалась от допросной. В ней также было дико холодно, стены в углах давно потрескались, а отличие состояло лишь в том, что в углу стояла одна койка, и то без одеяла, а рядом, довольно низко, было выбито окно с защитной решеткой. Оно было настолько грязное, что даже пепельницу туда стыдно было ставить, а за мутным стеклом едва можно было разглядеть какие-то вонючие задворки. Выпросив некоторое время, чтобы остаться наедине, у ребят было около пяти минут, чтобы обговорить сложившуюся ситуацию. Гитарист уже примерно накатал в голове план, как избежать предстоящие проблемы и где найти хорошего адвоката. Как только захлопнули тяжелую дверь в камеру, он остался робко жаться посреди темного помещения и задумчиво глядеть в стену, убрав руки в карманы. Лева же сразу приземлился на кровать и, упершись локтями в коленки, зарыл уставшее лицо в дрожащие ладони. Его пробивала тысяча сомнений, серая меланхолия навсегда забрала в свой тоскливый удушливый плен, а голова ныла от количества информации. Собрав все мысли в кучу, Шура тяжело вздохнул и тихо присел рядом с другом, пока не решаясь его коснуться. Он понимал, что Лева вообще не особый любитель нежностей, да и в такой ситуации поэт всегда уходил далеко в себя, так что до него невозможно было достучаться даже посредством самой лиричной музыки, берущей за душу. Депрессия — это довольно тяжелая болезнь, которая касается не каждого, но если и касается, то с рождения она будет приходить очень незапланированно, наплевав на все расписания, которые человек себе кропотливо создал. — Я знаю, что ты меня не слушаешь, но все же, — начал Шура своим привычным спокойным голосом, — если что, у меня есть хороший адвокат и он тебя вытащит. Лев, ты ни за что не попадешь в тюрьму. По крайней мере, я этого им не позволю. — Против власти не попрешь, — немного помолчав, горько улыбнулся солист, переводя взгляд на слабый свет из окна. — Все покупается. — Если с таким девизом жить, то и себя продать незазорно будет. Резко воцарилось тягучее молчание, до отказа заполненное странным электрическим напряжением между друзьями. Они, конечно, всегда расходились во мнениях, но обычно делились хоть каплей надежды и не заходили в тупик по одиночке, слепо веря в собственные убеждения. Возможно, на Леву слишком сильно подействовало отчаянье, поэтому он так отдалялся от кареглазого, не желая слушать его ободрения. Да и к тому же в нем таилась и некоторая обида, что в дерьмо попадает именно он, и так натерпевшись целый год от журналюг лжи про смерть его бывшей дамы. Порой хотелось начать все с чистого листа, перечеркнуть границы и улететь в фантастический мир, писанный по любимым книгам. — В любом случае у нас есть алиби, — резко выпалил Шура, отводя взор в сторону, скрывая свою резкую стеснительность. — И ты так просто признаешься в том, что спал со мной? — усмехнулся солист. — Тебе хочется провести остаток своей жизни в тюрьме? Лева лишь закатил глаза и, встав с места, отошел в сторону, проведя ладонью по лицу, словно смывал с него черные грязные краски. По правде говоря, ему уже просто не хотелось слушать все эти бредни друга, в особенности его деловой тон. Порой он действительно начинал бесить и хотелось поскорее скрыться где-нибудь подальше. Удивительно, но отношения с того самого момента давали слабину. Наверное, по причине того, что со временем жизнь на двоих начинала надоедать, хотелось просто качаться на волнах одиночества без особых серьезных встреч. Да вот только сердце иногда ныло по вечерам, когда желало родственную душу и ее силуэт при свете луны. Немного посидев на сырой кровати, Шура со вздохом разочарования направился было в сторону выхода, как вдруг почувствовал на своем плече холодную ладонь друга, которая молниеносно его остановила и повернула к себе. Излишки грубости все же иногда играли в поэте, пусть он и был довольно ранимой душой, Шура же не давал выплеснуться своим эмоциональным вольностям наружу, старался быть очень спокойным с людьми. На мгновение в его карих глазах промелькнул испуг, но быстро утих, узрев отсутствие чувств в голубом тихом океане. Они просто молчали, застыв в каком-то полуметре друг от друга и грустно глядя в противоположные знакомые глаза, будто на всякий случай прощались. Что-то сломалось в душе Левы, и он немного ослабил свою хватку, отпустив несчастное плечо гитариста, пока тот делал вид, будто ему было все равно, хотя внутри также, как и у солиста, образовалась пустота, именуемая безысходностью, взрослой осознанностью того, что больше не на что рассчитывать в печально сложившейся судьбе. Ведь на все была воля проклятого случая. Он частенько играл в интересные, но очень жестокие шарады с друзьями, да и со всем миром в целом. Человек слишком зависим от реального сценария общего кинофильма, нежели фильм зависим от него. — Ненавижу твою рациональность, — слегка нагнувшись, прошептал голубоглазый, прикасаясь губами к волосам друга. Шура облегченно выдохнул едва заметное облачко пара, почувствовав пусть и грустную, но все же робкую нежность со стороны Левы. Он молча обнял его и дал себе минутную волю вдохнуть до боли родной запах, который каждый приобретает с рождения и при знакомстве остается с нами, как некий образ в воспоминаниях, как чувства одни на двоих. Все же невозможно было порвать их тонкую невидимую связь даже самыми ярыми спорами. Обоим сейчас было не по себе, осознавая, что, возможно, так близко они находятся в последний раз, ну или в один из этих заключительных моментов. Прикрыв глаза, гитарист, послав к черту отрешенность друга, притянул его ближе к себе, и мягко прижался к его губам своими, согревая равнодушное тело теплом человеческих прикосновений и объятий. Этот легкий неглубокий поцелуй был довольно короткий, но при этом запечатлелся в их памяти, ведь буквально секунды спустя они заслышали скрежетание механизма и, отпрянув друг от друга на приличное расстояние, уставились на появившегося в камере того молоденького стажера, которого читатели знают как Аркадий. — Время вышло, — кивнул парень гитаристу. — Вам пора на выход. Лева резко отвернулся, освобождая себя от лишних эмоций, которые порождали лишь тошнотворный привкус в его душе. А Шура ушел в странную крайность черствости, не сказав ему и слова на прощанье. Дверь с грохотом закрылась обратно, образовав черную дыру в сердце. И кто из них был на самом деле холодным?Ты помнишь, я сказал: «Любовь убьёт нас наповал».