Сказ о том, как тяжела попаданская доля

— А я-то думаю, почему попаданки есть, а попаданцев нет, — размышляла Маша. — Все просто. Оказывается, они просто-напросто комиссию пройти не могут. — А что делать, если они по своим физическим данным и профессиональным навыкам не соответствуют даже минимальным требованиям годности к военной службе в мирах, куда хотят попасть. А нам возиться с ними тоже неохота. Вот и отсылаем их туда, откуда они прибыли. — А что, разве девушки не могут быть воительницами? — Теоретически могут. Как оно происходит на практике, ты испытала на своей шкуре. Ты лучше скажи, как у тебя с Йорветом? — Ох, сама не знаю, — вздохнула Маша. — Это как? — А у тебя выпить есть? — неожиданно спросила она. — Найдется. А что, все так плохо? — Что-то я совсем запуталась. Точнее, этот рыжий хмырь меня запутал. — Какой еще хмырь. — Да Кузьма. — Рыжий Кузьма? Мужик в мятом картузе, поношенном плаще и с мешком за спиной? — Ну да. А ты что, знаешь его? — А то! Этот тип чуть не сделал из меня оловянную ложку. Спасибо Сольвейг. Отбила меня от этого делового и мастеровитого парня. — Надо же, а казался таким безобидным. — Пошли, — решительно мотнул головой в сторону диспетчерской Пер. — Действительно хлопнем по рюмашке. А за этим занятием я тебе расскажу, что наш доброхот Кузьма из себя представляет на самом деле.

***

— Да-а, подруга, — покачал головой Пер, выслушав рассказ Маши о ее приключениях и злоключениях. — Вляпалась ты по самые серьги. — Во что я вляпалась? — В некую субстанцию. Прозреваешь, как она называется? — Догадываюсь, — буркнула Маша. — Эти Гюнтер с Кузьмой кто вообще такие? — Черти, кто ж еще. — Значит, Гюнтеру нужна моя душа? Он ее утащит в ад? — Гюнтеру твоя душа нахрен не сдалась. Он Кузьме помогает. Эти двое в сцепке работают. У Гюнтера сейчас времена тяжелые, а у Кузьмы — наоборот, клиент косяком идет. Только Кузьма всегда был для пуговичника горазд переборливый, не любил в помойках копаться, на этой почве они с Гюнтером и скорешились. Теперь оʼДим отбирает Кузьме более-менее чистый товар. А тот ему процент со своей премии отстегивает, типа комиссионные. Обоим выгодно. — А что делает с душами Кузьма? — Переплавляет. Как он сам утверждает, из десятка недодуш пытается сделать одну качественную, которую уже не стыдно и Гюнтеру предложить. — Какие-то странные вещи ты говоришь. Как это Гюнтеру, если он черт, может быть не нужна душа? — Знаешь, люди всегда были слишком самовлюбленными и всегда считали себя чем-то особенным. А если хорошенько подумать: откуда такая уверенность в том, что прямо-таки каждая душа для всех представляет такую небывалую ценность, что именно за нее, единственную и неповторимую, светлые и темные силы рубятся так, что только белые перья летят и черная шерсть — клочьями во все стороны. А действительно ли любая душа того стоит? Что в ней, в конкретной и отдельно взятой, уж такого замечательного и необыкновенного? Нет, кто спорит, есть действительно души — золото, но ведь их на самом деле очень мало. А в основном так, сор и брос, немножко того, немножко этого — как раз Кузьме на ложку. Но люди склонны тешить себя иллюзиями: сам я, конечно, шлак, но душа-то по-любому ого-го. А по какому праву? — Пер усмехнулся. — Какова душа — таков и сам. Прозрение наступает, когда вместо ожидаемого канонического пафосно-шикарного Мефистофеля или хотя бы Гюнтера перед ними возникает наш знакомец Кузьма со своим замурзанным мешком. Впрочем, Мефистофеля, думаю, мы вообще оставим в покое, он предпочитает настолько штучный товар, что у меня и примеров его интереса навскидку нет (кроме всем известного и распиаренного Фауста). Хотя могу себе представить некую экзальтированную девицу годков пятнадцати-семнадцати, которая убеждена, что только Мефистофель непременно обязан явиться за ее душой, потому что в данный момент она, тайком от мамки с папкой, в компании дружков и подружек забивает косячок. А что касается нашего общего знакомца Гюнтера, он — эстет, ищет редкие души. Чисто черные ему неинтересны, он ценит отчаявшихся, заблудших, тех, кто на каком-то жизненном этапе сбился с пути или стоит на распутье. А такие в своих метаниях и исканиях по неведению способны наворотить куда больше дел и невольно натворить столько зла, что чисто черным и не снилось. Гюнтер любит тех, кто на грани, он игрок, и игрок азартный. Чем сложнее задача, тем желаннее приз. Но при его эстетских замашках понятно, что клиентов у него раз-два и обчелся. Нетрудно догадаться, что сьюхи его совершенно не занимают, потому что их души идут по цене пять копеек за мешок. — Почему же он обратил внимание на меня? — Он чувствует ваши желания. Эмоции от желанного, но недостижимого порою бывают очень сильны и сладки. Видимо, ты отчаянно хотела встретиться со своим Йорветом. Ты желала сильно и искренне, что называется, всей душой. Он услышал и пришел. — Но я не заключала с ним никаких договоров. Он не имеет ни на что права. — Он оказал тебе услугу, ты ею воспользовалась. Процесс запустился по умолчанию. Если у кого-то прибыло, значит где-то убыло. Вселенная не терпит пустоты, поэтому за все надо платить. Как правило, почему-то вспоминается эта непреложная истина именно тогда, когда кредитор уже приходит за тем, что ему причитается. Мало у кого хватает ума поинтересоваться до того, как первое желание будет исполнено, чего оно будет стоить просящему. — А при чем здесь Кузьма? — Как только Гюнтер получит права на твою душу, он тут же передаст их Кузьме — и ты пойдешь в переплавку наряду с целым ворохом такого же некачественного товара. — И что это значит? — Тебя не станет. Душа — твоя суть, а если ее сольют с другими такими же в оловянной ложке, ты утратишь свою суть, а это и значит, что тебя не станет. — А почему это я должна быть слита с какими-то там другими? — начала сердиться Маша. — Разве я не уникальна? — Будь сам собой доволен, тролль*, — усмехнулся Пер. — Что? — Ты только что доказала, что нет. Чтобы быть уникальной, надо быть самой собой, а ты всегда стремилась быть лишь собой довольной. — А в чем разница-то? — В том, что по жизни тебя вело лишь твое «хочу». Тебя, как таковой, нет, есть лишь твои желания. — И для кого я должна была, по-твоему, жить? Для дяди Пети с дядей Васей? — фыркнула Маша. — Ты решаешь сама. Людям дана свобода выбора, они сами вольны решать, как им жить и что им делать. Правила обозначены, но никто не будет пинками и подзатыльниками пихать тебя на праведный путь. Однако вместе с правом поступать, как хочешь, есть обязанность в конце своего пути ответить за содеянное. Почему-то, упиваясь свободой, о ней многие забывают. И, как правило, воздаянием большинство бывает очень недовольно. — Мое воздаяние — Кузьма с оловянной ложкой? — На большее ты не нажила, — развел руками Пер Гюнт. — Потому что нет ни дяди Пети, ни дяди Васи, которые вступятся за тебя и убедительно докажут Кузьме, что ты достойна большего. Ты жила, стремясь быть собой довольной, и теперь только ты сама за себя. — Но мама-то заступится, — радостно вспомнила Маша. — Несомненно заступилась бы за своего ребенка, если бы он у нее был. — Чего? — У тебя больше нет семьи. Забудь. Впрочем, тебе отлично удавалось не вспоминать о матери до нынешнего момента, то есть до тех пор, пока она тебе не понадобилась, чтобы откосить от оловянной ложки. — Как это у меня нет семьи, если я точно знаю, что она у меня есть? — Теперь ты принадлежишь этому месту, а в мире, где был твой дом, никто не помнит о тебе. — Чё за хрень? Почему ты мне сразу про это не сказал. — Ты не спрашивала. Рвалась стать эльфкой. Тебе не терпелось скорее прославиться и побежать под венец с Йорветом. Больше тебя ничего не интересовало. — Ну дык… э-э-э. И чё мне теперь делать? — Как вариант все-таки попробовать найти адвоката. То есть того, кто убедит Кузьму, в том, что ты все-таки не так пропаща, как кажется. — Да легко! — возрадовалась Маша. — Легко? Точно? Ты подумай хорошенько. Потому что от этого буквально зависит быть тебе или не быть. — Ну-у, если хорошенько… — Маша наморщила лоб, включив мозговую деятельность на полные обороты. — Чё-то как-то… А кого я найду, если мне здесь и в Ведьмиленде все чужие? — с истерическими нотками в голосе вопросила она. — Я даже познакомиться толком ни с кем не успела. То помру, то Кузьма с Гюнтером встрянут. Геральт вечно своими делами занят, Йорвет в свою чертову Саскию влюблен до одури, чародейки ведьмака делят — им тоже не до меня, Роше с Лютиком и Золтаном в бытовухе и политике погрязли. Одно слово: мрак, сифилис и змеи! — Это четыре слова, — заметил Пер. — Да какая в жопу разница! Главное, мне там и нос сунуть некуда, не то что полезные знакомства завести. — Ладно, суть я уловил. Кузьма с ложкой по-прежнему актуален и избавления от него нет. — Ну Пе-ерушка, ну Гю-юнтушка, ты же такой-растакой умненький. Придумай что-нибудь, а? Ну, я не хочу на ложку! — Самый простой и действенный способ: больше ничего не проси у Гюнтера. — То есть? — Сколько ты загадала желаний? — Два. — Видишь, одно осталось. Пока ты его не загадаешь, а он, соответственно, не исполнит, у них с Кузьмой нет против тебя ни-че-го. Поняла? Как бы тебе ни хотелось, что бы ни случилось, как бы ни было тошно, как бы ни зудело и ни припекало — терпи. — Угу, — с тяжелым печальным вздохом кивнула Маша. — Слышишь, Пер, спасибо. — Не за что. — А почему ты мне сейчас помог? — А потому что до сих пор не могу простить Кузьме, что он в свое время меня, мнившего из себя такого-растакого самобытно-необыкновенного, единственного и неповторимого в своем роде, звезду, можно сказать, во все небо счел мусором и хотел отправить в переплавку. Даже несмотря на то, что он поступил честно и предоставил мне шанс соскочить с ложки, я все равно зол на него. — Мстишь? — Мстю. А вообще, Машунь, скажу тебе честно: Кузьма — это одно из худших посмертий, которое только может случиться. Потому что он такой же эстет, хотя и в своей весовой категории, как и Гюнтер. Наверное поэтому они и спелись. — Что-то не похож он на эстета, — сморщила носик Маша, перед мысленным взором которой предстал непритязательный облик ее недавнего спутника. — Кузьма тоже не берет в свою плавильню кого попало. Ему нравятся именно те, кто считает себя особенным, кем-то из немногих, или те, кто мог бы стать таковым, но чуть-чуть все-таки недотянул. Он обожает разбивать иллюзии. А это, скажу я тебе, особенно досадно, потому что, видя его перед собой, ты со всей отчетливостью понимаешь, что уже ничего не можешь ни изменить, ни исправить. — Но почему? Какая ему-то разница, кого плавить? — Думаю, оттого, что у него, как и у Гюнтера, нет той самой свободы выбора, которая есть у тебя. Когда из века в век делаешь одно и то же, поневоле начинаешь искать в своей работе элемент неожиданности и возможность хоть как-то развлечься. * Г.Ибсен. Пер Гюнт.