***
Маша не знала, сколько времени прошло с момента ее появления на Тир на Лиа. Оно, то есть это самое время определенно шло тут не так, как в ее мире, но приноровиться к эльфскому календарю Маша пока так и не смогла. Точнее, не успела. Потому что ее жизнь, которую она планировала проводить в неге и праздности, приобретя статус королевской любовницы, вопреки ее ожиданиям превратилась в хоровод стремительно сменяющих друг друга событий, полетела-понеслась в бешеной скачке по мирам тем самым Диким Гоном, страшную сказку о котором она когда-то читала в прошлом. Началось же все с того, что триумфально вернувшийся домой после своего чудесного воскрешения Эредин решил-таки заняться государственными делами лично, а не через посредника-управляющего. О чем торжественно и объявил с балкона Дворца Пробуждения при большом стечении народа на площади перед королевской резиденцией. И главное, что понял молодой король, наконец остыв от войн и погонь и окинув своим мудрым и всевидящим ястребиным оком вверенное ему ольховое королевство — назрели реформы. Слушая зажигательную речь энергичного монарха, консервативные эльфы с затаенной тоской вспоминали годы правления Ауберона и Ге’эльса, текущие медленно и спокойно, как воды реки Easnadh, но все-таки радовались, сопровождая инновации Эредина одобрительными возгласами и бурными аплодисментами. Ведь несмотря на известную ортодоксальность, Аen Еlle все-таки были мудрым народом: эльфы поняли, что эпоха задумчивого созерцания канула в прошлое, наступило время перемен — и им придется смириться с неизбежным и принять его. И лучше сделать это легко и весело. Ведь те самые реформы, которые решил осуществить Эредин, были еще чем-то неопределенно далеким, а вот сам активный молодой монарх находился в непосредственной близости, поэтому сердить и расстраивать его своим унынием и равнодушием чутким подданным конечно не хотелось. Тем более, что закончил свою речь Эредин явно на оптимистической ноте, заявив, что в некоем загадочном местечке под названием Волчий Тупик, в который путями провидения привела своего любимого, но беспечного юного сына не иначе сама Дана, он узнал от мудрых обитателей сего поселения одно волшебное правило, гарантирующее стопроцентный успех всякому мероприятию: любое начинание следует сначала обмыть, причем чем грандиознее план, тем масштабнее должна быть попойка… то есть, конечно, внушительнее и мощнее заклинательные скрепы, на которых будет зиждиться фундамент будущего (непременно светлого, потому что ради какого-то иного не стоит всю эту байду вообще и начинать). Услышав такое, эльфы, несмотря на свойственную им приверженность вековым ольховым традициям, радостно поспешили согласиться со своими мудрым не по годам королем — гедонизм на этот раз возобладал над консерватизмом. Так как aen elle были расой мудрой и обладающей большим жизненным опытом, то к делу они подошли ответственно и занялись им основательно. А поскольку они были еще и расой эстетствующей, то есть любящей комфорт и привыкшей жить в свое удовольствие, то превратили мероприятие в общенародный праздник, масштабы которого не оставляли сомнений — фундамент грядущего ольхового благополучия будет прочен и незыблем, а здание, возведенное на нем, простоит не века (ведь для эльфов век — не срок), а тысячелетия. Эредин же, видя, с каким энтузиазмом вверенный его заботам народ исполняет веления короля, возрадовался и, воодушевленный первыми успехами, выдал новую директиву. Реформы конечно назрели, но претворять их в жизнь надо постепенно и вдумчиво. Эльфы ведь не какие-то взбалмошные dh’oine, которые в стремлении к переменам сначала бездумно рушат все до основания, а затем в спешке, без какого-либо внятного плана на тяп-ляп и криво-косо возводят на руинах старого мира что-нибудь, минимально пригодное для проживания. Ольхи выслушали новую речь своего короля и признали Эредина мудрым не по годам, тут же подведя под его слова философскую базу: реформы в ольховом королевстве назревают, когда персональный Уроборос мира aen elle кусает себя за хвост, но по счастью делает он это не часто и не особо старательно, а помимо хвостовой и кусательной частей, у Уробороса присутствует тулово — гладкое, круглое и ровное, хотя и свернутое в кольцо, но без загибов и вывертов. Вот как раз эта статичная и спокойная часть телес мирового змея и является ориентиром течения жизни эльфов народа ольх. Что же до Маши, то ее события, взбудоражившие местное общество, практически не затронули. И это было вовсе не удивительно — ведь она полноценным членом этого самого общества пока еще не являлась. Посему же, пока ольхи подготавливали базу для грядущих реформ, а Эредин вникал в государственные дела, Маша была занята тем, что пыталась определить свое место в этом новом для себя мире. Конечно, окажись она здесь в самом начале своей попаданской карьеры — ни проблем, ни сомнений, ни затруднений в установлении статуса у Маши бы не было: разумеется, она сразу обозвала бы себя королевой эльфов, самой крутой, наделенной всевозможными умениями и талантами, а заодно еще парой-тройкой эксклюзивных, присущих только ей способностей, магичкой, самой прозорливой и успешной пророчицей всех времен и народов, самой лютой воительницей, а заодно — Дитём Старшей Крови и Королевой Дикого Гона в одном флаконе. Но, как теперь из собственного горького опыта знала Маша, проку лично для нее во всех этих громких титулах не было никакого, потому что по-настоящему ни быть, ни даже хотя бы прослыть всем этим она не могла. А это значило, что интегрироваться в ольховое общество ей предстояло обычными методами с набором своих естественных весьма средненьких характеристик. При этом особое отношение к ней Эредина задачу вряд ли упрощало. Как мало помогала в том и ее официальная должность — Первый Помощник Главного Навигатора Народа Ольх. Спору нет, звучало это звонко и внушительно. Однако Маша прекрасно понимала, что первым помощником она является исключительно потому, что ни вторых, ни третьих — да и вообще никаких иных помощников Карантира у aen elle в данный момент просто не существует. А посему обольщаться на счет своих навигаторских способностей Маше особо не стоило. В этом мире хозяевами жизни были эльфы. Люди здесь либо прислуживали им, либо занимались работой, которой сами эльфы гнушались. Это правило выполнялось безоговорочно, и исключений из него не существовало. В Машиной же голове все еще не хотел укладываться тот факт, что такая культурная и развитая раса, достигшая небывалых высот в самых разных областях, а особенно — в архитектуре и искусстве, и даже сумевшая в совершенстве овладеть магией и поставить ее себе на службу, была совершенно чужда демократических ценностей. Но права человека действительно являлись для эльфов пустым звуком, а расовая дискриминация была одним из главных принципов их мировоззрения и государственного устройства. Сама же Маша была для эльфов не более чем королевским трофеем. А то, что ей предстояло заняться несвойственным для местных людей делом, практически никого не интересовало: ведь королевские указы тут не обсуждались, и эльфы деловито и рационально признавали, что раба-профессионала целесообразно использовать на тех работах, где он будет наиболее полезен. Правда, сама Маша начала сильно сомневаться в своей полезности на том поприще, которое выбрал для нее Эредин, после первых же занятий по физической подготовке и основам магии. Казалось бы, вот оно, столь вожделенное ею вначале попаданческое счастье, и пусть учить ее будут не Геральт и Трисс, а Имлерих и Карантир, но ведь важно не это, а именно тот самый кайф погружения в мир меча и магии… Маша поняла, что кайф обломился, когда задыхаясь после небольшого кросса, посмотрела на удрученное лицо Имлериха. — М-да, — эльф задумчиво перевернул песочные часы: по ним он отслеживал время, за которое Маша бегом преодолеет заданную дистанцию. — Для первого раза, для неподготовленной девчонки… — начал было он, но потом вздохнул и прямо посмотрел на все еще не могущую отдышаться подопечную. — Такое чувство, что ты не двадцатилетняя девушка, а бабка тысячелетняя, которая всю жизнь просидела в кресле, вылезая на улицу раз в век по завету. Что ж ты, чуток пробежалась — и язык на сторону. Совсем никакой выносливости нет. — Ну-у, я… В общем, не особо активный образ жизни вела, — призналась Маша. — А оно мне нафиг было не надо, — тут же поспешила оправдаться она. — Я в школе олимпийского резерва не училась, мне эта беготня по стометровкам нахрен была не нать! Я ж не знала, что жизнь моя вот таким боком повернется. — Да так-то можно было бы тебя поднатаскать, чтобы хоть дыхалка стала покрепче, — поскреб затылок Имлерих. — Но на это потребуется время, которого нам Эредин не дает. — Что, опять воевать хочет? — отважилась спросить Маша, пользуясь тем, что Имлерих был настроен к ней доброжелательно и поболтать был в принципе не против. — Не то чтобы прямо воевать… — уклончиво ответил Имлерих. — Так вроде некем же. — Ха! Еще как есть! Оказалось, что наши армейские дела не так уж плохи. Да и Ундвик, как выяснил Карька, был для нас не так фатален, как показалось вначале. Сейчас он заберет оттуда наше уцелевшее воинство, и как только мы окончательно залижем раны и подобьем итоги — можно в новый набег, — радостно и воодушевленно сообщил Имлерих. — И это очень хорошо. А то что нам тут делать? Пить, жрать да сиськи мять? Надоело уже. Надо поехать и разнести что-нибудь. Вот нормальная мужская работа, а не это вот все. А теперь, когда у нас есть еще и ты, мы вдвое больше миров расхуячить сможем! Маша слушала речь Имлериха, но его восторгов почему-то не разделяла. То ли из-за того что не была мужиком, то ли потому что ей пока что не наскучило пребывание на Тир на Лиа, и она не видела ничего плохого в праздном и мирном существовании. Однако спорить о приоритетах с Имлерихом она не стала, так как это было и со всех сторон неразумно, и без толку. К тому же в резерве у нее оставался Карантир и уроки магии, на которые она возлагала большие надежды. Но тут ее подстерегало разочарование еще более горькое, чем на занятиях по физподготовке (от них-то она, сказать по правде, чудес и не ожидала). Началось все вроде неплохо: Карантир встретил ее без своего обычного зазнайства и занудства и выдал листочки с вопросами. Маша, признав в процедуре обычное тестирование, обрадовалась — хоть что-то в этом ольховом царстве-государстве было ей привычно и знакомо — и споро принялась ставить галочки напротив правильных, как ей казалось, ответов на вопросы и ситуации. Управившись с заданием, она с гордым видом (мол, не лаптем мы тут щи хлебаем и тоже кое-что могём) протянула выполненные тесты Карантиру. Однако выражение лица навигатора в момент согнало улыбку торжества с Машиной физиономии. Впрочем, Карантир не стал томить свою помощницу и брякнул прямо в лоб: — Магичка из тебя никакая. — Как так? — тут же взвилась Маша. — Быть такого не может! Я же порталы открывала в разные миры и нашла эту, которая Шип Плюнь. — Думаю, что вскорости мне удастся отыскать логическое объяснение этому феномену, — к Карантиру начало потихоньку возвращаться его обычное занудство. — Когда у меня будет побольше свободного времени. А пока я вынужден констатировать факт: ты абсолютно не чувствительна к магии. — Это ты по моим галочкам сообразил? — подозрительно прищурилась Маша. — А вдруг твой тест недостоверен? А может, на практике я покажу класс? — Хорошо, — не стал спорить Карантир. — Давай, продемонстрируй. — Как я что-то продемонстрирую, если ты меня ничему еще не научил? Ты хотя бы заклинание мне какое-нибудь покажи, а уж я тогда перейму и чё-нить колдану. — Давай так, вон, видишь на столе стакан, а в нем вода. Испари ее. — Ч-чё, — Маша воззрилась на стакан, как будто перед ней было какое-то неведомое страшилище. — Я тебе даю очень легкое задание. Испари воду из стакана, ее там налито с гулькин нос. — Не, ну как… То есть, я ща, — Маша выдохнула, облизнула губы, одернула курточку и начала гипнотизировать стакан. — Чё-то не испаряется у меня, — сообщила она несколькими минутами позже. — Наверное слова надо сказать какие-нибудь заветные или руками помахать. — Так скажи. И помахай, — разрешил Карантир. — Ну-у это… Абра-швабра-кадабра, — нерешительно произнесла Маша. — И еще крибля-грабля-всебля! Трах-тибидох-кабыздох! — голос Маши окреп и начал набирать высоту и мощь. — Сезам, заройся! — указующий перст Маши нацелился на стакан. — Крэкс-пэкс-фэкс, а ну, отдай мне то, что дома не знаешь! — Маша сделала замысловатый пасс рукой. — Двое из ларца — одинаковы с конца, не словивши бела лебедя да кушаем? — Маша попыталась изобразить нечто, отдаленно напоминающее стойку из арсенала Брюса Ли. — По сьючьему веленью, по моему хотенью — ёлочка, горись и водица из стакана, испарись! — Маша сурово нахмурила брови и повелительно топнула ногой. Однако водица нагло проигнорировала все Машины манипуляции и покидать стакан не собиралась. — Не действуют на воду эту дурацкую заклинания мои, — пожаловалась Маша Карантиру. — Это наверное потому, что вода ваша, эльфячья, а заклинания наши, людские и землянские. А мой междумирский языковой адаптер на эту упертую жидкую субстанцию не действует. Надо ей че-то на ее родном языке прошвкорчать, тогда она меня послушает. — Так шкворчи, кто тебе не дает-то, — развел руками Карантир. — Да я бы с радостью, токо я ваших заклятий не знаю. — Хорошо, вот тебе заклятие на Старшей Речи, — Карантир быстро начертал на листочке несколько знаков и протянул написанное Маше. — Декламируй. — Абракадабра какая-то, — проворчала Маша, пытаясь сложить буквы в труднопроизносимые слова. — Язык сломаешь. Какой-то вуглускр-абырвалг-попокатепетль. Ща, погоди, — несколько минут Маша шевелила губами, пытаясь выговорить заклинание про себя, а затем, видимо, сочтя себя готовой к таинству, набычилась и утробно взвыла: — Бууу! Не… Мууу! Обратно не так. Абумушрук-с!.. Хрень какая-то, — горе-заклинательница покачала головой. — Это ты специально мне белиберду написал, чтобы поиздеваться надо мной, начинающей магичкой. Можно подумать, ты сам прямо вот с ходу все сразу умел! — Дело не в словах, — покачал головой Карантир. — Они не значат ничего без энергетической подпитки. — А где мне эту подпитку взять? — Почерпнуть из стихий. — Типа, ковшиком или кружкой, да? — Да чем хочешь, хоть горстями. Место, где мы с тобой находимся, мощная интерсекция магических потоков. Оно все пропитано магией. Такие перекрестки еще называют Местами Силы. Здесь даже начинающие, неопытные или слабые чародеи могут без проблем подхарчиться магической энергией, взяв ее у стихий — конкретно здесь их несколько: мощная огненная жила, старый глубокий плотный пласт, из которого можно вытянуть энергию земли — для новичков это было бы делом непростым, учитывая, что земная стихия инертна и неподатлива, но несколько тонких водных нитей, пронизывающих массив, значительно облегчают начинающему магу эту задачу. Но… ты ведь ничего такого не чувствуешь, верно? — Нет, — честно созналась Маша, обреченно покачав головой. — Ты — дитя мира без магии. Поэтому и сама магия для тебя — нечто чуждое, несуществующее. Ты не узнаешь ее, даже если она пройдет через тебя — не в чистом стихийном виде, конечно, а в преобразованном. И уж конечно ты не можешь ни черпать ее, ни, тем более, накапливать. Ведь ты, как дырявый кувшин — сколько ни влей, все вытечет вон. — И что мне с этим делать? — Ничего. Слова: «Эредин, моё сердце — твоё», — ты выучить в состоянии. И произнести это с должным чувством — тебе тоже вполне по силам. А большего от тебя не требуется. … Эредин внимательно выслушал и доклад Имлериха, и вердикт Карантира, а затем постановил: — Карантир, выбери подходящий мирок. Имлерих, собирай отряд. Неделя вам на подготовку да сборы — и отправляйтесь. Хватит уже дома сидеть. Потому как дело не улучшится, если его затягивать. А Машуньку я уж сам к походу морально подготовлю, своими эксклюзивными методами. Так и началась Машина навигаторская карьера. Первый поход запомнился ей в первую очередь сбитыми до кровавых мозолей ногами, чувством дикой усталости и безысходности от странствия по дорогам чужого мира, конца которому она не видела, а цели — не знала. Близкое же знакомство с прелестями походной романтики с долгими дневными переходами по труднодоступной местности, ночевками под открытым небом, ранними пробуждениями промозглым хмурым утром и общим дискомфортом существования без элементарных благ цивилизации поначалу повергло Машу в состояние, близкое к депрессии. Однако жаловаться здесь было некому: что-то подсказывало ей, что Имлерих не станет ее слушать, а мужики и вовсе поднимут на смех ни на что не годную неженку и неумеху. Впрочем, даже как следует погоревать о своей нелегкой доле у Маши не получалось. Утомительное путешествие напрочь выметало из ее головы все сторонние думы, оставляя мысли лишь о насущных потребностях организма, а когда к вечеру они наконец останавливались и разбивали лагерь, она с голодной жадностью поглощала приготовленный на костре ужин, а потом, уже не чувствуя гудящих от усталости ног и не обращая внимания на неудобное и жесткое ложе, проваливалась в сон, едва приняв горизонтальное положение. Но в один из дней, когда она уже практически смирилась с тем, что это путешествие будет длиною в ее жизнь, Имлерих вывел их к реке, широкой настолько, что очертания противоположного берега еле-еле угадывались в туманной дымке. — Вот отсюда мы Эредина с Карантиром и покличем, — постановил он и повернулся к Маше. — Ну что, доставай камешек и зови хозяина. От нахлынувшего волнения Маша даже пропустила мимо ушей обидную по отношению к ней характеристику. Стараясь унять дрожь в моментально похолодевших руках, она достала из походной котомки их главное сокровище — Солнечный камень, кашлянула, чтобы прочистить горло и немного успокоиться, и срывающимся голосом произнесла заветные слова, думая в этот момент действительно лишь о том, что еще чуть-чуть — и Эредин, по которому она, несмотря на тяжелое путешествие, все-таки успела соскучиться, будет здесь. Он придет и положит конец ее мучениям, похвалит за старание, приласкает — и жизнь наладится, войдя в привычную колею. Чтобы придать призыву дополнительную силу, а желанию — страсть, она зажмурила глаза. А когда открыла их, то ахнула, непроизвольно попятившись и наткнувшись спиной на железно-монолитного Имлериха — материализуясь из тумана, то ли скользя по водной глади, то ли летя по воздуху, к ним приближался громадный корабль. Трепетали, раздуваемые ветром черные паруса, острый бушприт, напоминающий рог огромного доисторического чудовища, как будто вспарывал ткань мироздания, пробивая путь сквозь пространство, а рифленые борта, покрытые широкими пластинами с острыми краями довершали общую картину, действительно делая судно похожим на построенный из ногтей мертвецов мифический зловещий Нагльфар — предвестник конца света. Маша, впервые видящая прибытие корабля Дикой Охоты, была поражена этим зрелищем, грандиозным в своем величии и ужасе. Она стояла, затаив дыхание и даже не моргая, и смотрела, как на них надвигается темная громада. Из оцепенения ее вывел увесистый удар по плечу. Это Имлерих решил подбодрить растерявшуюся от обилия впечатлений Машу, правда силу при этом, как всегда, немного не рассчитал. — Не боись, подруга, — весело сказал он, не обращая внимания на то, что Маша с недовольным шипением потирает ушибленное плечо. — Это ж свои прибыли. Маше, у которой по первости от одного вида «своих» едва не приключался родимчик, за время похода все же удалось наконец привыкнуть к боевому облачению однополчан, и теперь она считала, что самое страшное в ольховом королевстве она уже видела. Но сейчас, лицезрея Нагльфар во всем его ужасающем великолепии, она поняла, что у эльфов Дикого Гона еще полно секретов и жутковатых сюрпризов. Однако Имлерих был прав. Бояться не стоило — ведь Нагльфар прибыл не по ее душу. Более того, она вызвала его сюда сама с тем, чтобы — вот ирония — на этом кошмарном корабле к ней приплыл ее мужчина. — Вот же ж блин, — пробормотала она, покосившись на Имлериха. — К нормальным девушкам принцы прискакивают на белых конях или приезжают на белых линкольнах. А у меня чего? — Белый конь — тьфу, — презрительно заявил Имлерих. — На нем-то любой дурак, умеющий держаться в седле к девушке приедет. Иное дело Нагльфар — оригинально, неизбито и стильно. Эредин знает, как поразить и привлечь женщину. — Уж это точно, — не могла не согласиться Маша, пытаясь разглядеть своего любимого на палубе уже совсем близко подошедшего к берегу корабля. Вскоре ей это и удалось — фигура Эредина выделялась и ростом, и статью даже среди высоких и далеко не хлипких воинов Дикого Гона. Маша обрадовалась и хотела было помахать Королю рукой, но потом передумала, решив, что это все-таки как-то несолидно, да и обстановка такому проявлению внимания явно не соответствует. Вскоре корабль причалил, команда Дикой Охоты во главе с Эредином высадилась на берег. Король подошел к Имлериху и замирающей от счастья Маше. Имлериху для приветствия он протянул руку. Машу же одобрительно и легонько, почти ласково похлопал по плечу. — Молодец, боец. Ты отлично справилась, теперь иди отдыхай. Карантир, покажи своему помощнику каюту. Отдав это распоряжение, Эредин вновь повернулся к Имлериху: — Докладывай, что удалось выяснить насчет этого мира? Есть тут что-нибудь интересное и полезное? — А то! — довольно ухмыльнулся Имлерих. — Иначе мы бы Нагльфар вызывать не стали. Чё без толку корабль гонять да Карькин ресурс магический впустую переводить. Окончания разговора Маша, понуро плетущаяся за Карантиром на корабль, уже не услышала. Она представляла себе встречу с Эредином совсем другой, более душевной и теплой, что ли. И будто эхом к ее мыслям, противный Карантир повернулся к ней, конечно тут же заметил ее подавленный настрой и со снисходительной усмешкой обронил: — Что с лицом-то? Неужели ты думала, что Эредин кинется тебя обнимать-целовать и сюси-пуськаться? Мы тут вообще-то в походе, а не в будуаре. И ты сейчас в статусе разведчика Дикой Охоты, а не любовницы короля. Усекла? — Да не ожидала я ничего такого, — густо краснея, возмущенно соврала Маша. — Просто… — Отблагодарит он тебя за верную службу, не волнуйся, — усмехнулся Карантир. — Если вернемся с добычей, то Эредин будет в хорошем настроении, и всем перепадет его милостей. Нам — материальных благ, а тебе, — Карантир подмигнул девушке, — королевских ласк. Эредин — добрый король. Он своих никогда не обижает. Так что радуйся, что ты с нами, а не против нас. Для dh’oine — великая честь подняться на борт Нагльфара в качестве члена команды, а не раба. — Послушай, Карантир, — Маша решила сменить неприятную ей тему. — А можно я тебя спрошу, как навигатор навигатора, так сказать? — Спрашивай, — Карантир, удивленный таким поворотом разговора, воззрился на Машу. — Ты ведь сказал, что я — антимаг? — Да. Ты блокируешь магию лучше всякого двимерита. То есть не так: магия притягивается к тебе, стремясь заполнить пустоту — ведь вселенная, как известно, пустоты не терпит. Но ты не сосуд, ты просто передатчик, через который магия возвращается в ее первозданное состояние. Тебе все равно, ты ведь этого даже не чувствуешь, а из мага таким образом можно вытянуть все силы, вплоть до полного истощения и смерти. Ну, если он вовремя не спохватится, конечно. — А как же тогда ты и Нагльфар — он же приводится в движение магически? Разве тут нет противоречия? И мое нахождение здесь не опасно для вас? — Нет, мой Первый Помощник, — покачал головой Карантир. — Моя магия тебе неподвластна. Это я тебе как навигатор навигатору говорю. — Но… — Как ты сама говоришь, гены пальцем не задавишь, — продолжил Карантир. — А они-то и позволяют мне странствовать между мирами. И черпать магию из межмирового пространства. Поняла? — Основа твоей магии и моей антимагии — межмировая, типа, пустота? — сообразила Маша. — Ага, — кивнул Карантир. — В которой на самом деле мно-ого ценного. Если уметь увидеть и взять. А еще пустота — бездонна и по сути бесконечна. Чувствуешь, какие перспективы? — Для тебя — да. Для меня — все без толку, потому что из ничто не получится нечто. Разве что… Я ведь могу выкачать из мага силы, а ты… — А я их тут же подобрать, — закончил мысль Карантир и весело подмигнул Маше. — Неплохой тандем выйдет. … Потом, лежа без сна в каюте Нагльфара, Маша вновь и вновь мысленно возвращалась к разговору с Карантиром. Она думала о том, что привела Дикую Охоту в этот мир. А Эредин со своим воинством пришли явно не для того, чтобы нести дары просвещения тем, кто населял эти земли. «Разрушительница миров», — горько усмехнулась Маша, вспоминая свое наспех придуманное идиотски-залихватское прозвище, которое она гордо выпалила Перу Гюнту в ответ на вопрос анкеты. А ведь он просил сначала думать, а потом писать. Но разве тогда она его слушала? Да и зачем? Ведь в тот момент ей казалось, что все будет легко, просто и весело. А потом был свист стылого ветра в ушах, дикий вой чудовищного создания, прыгнувшего на нее, боль и темнота… Ее первая встреча с Дикой Охотой. С нее началась история Машиного попаданства, к ней же она в итоге и вернулась. Ее персональный Уроборос укусил свой хвост, приведя Марию сначала в диспетчерскую к Эредину, а потом и сюда, в каюту Нагльфара — чудовищного корабля эльфов, что несли беды и разрушения на мирные земли мирных народов. Впрочем, мирных ли? И разве история ее собственного мира не писалась от войны до войны, отмеченная кровавыми вехами завоеваний и побед, дворцовых переворотов, народных восстаний и революций? «Все всегда воюют со всеми, а ты лишь выбираешь сторону, — подумала Маша. — Хотя, чаще всего тебе даже не предоставляют выбора». Тогда, в диспетчерской она захотела быть эльфкой — бездумно и по сути автоматически, лишь потому, что ей до одури нравился одноглазый партизан Йорвет. А может, и этот выбор был не столь формален, как говорил Пер Гюнт? И как думала она сама. Хотя… она ведь вообще ни о чем серьезном тогда не думала, напрочь забыв даже популярное предупреждение о том, что мечтать надобно осторожно, потому как мечты могут сбыться. Но разве этого она хотела, думая о Йорвете в своей комнате, завешенной постерами рок-групп и картинками, украшенными разнообразной смесью символических комбинаций — готических, рунических, демонологических, каббалистических и еще хрен пойми каких (ведь это было стильно, модно, казалось Маше важным и значимым и выгодно отличало ее — великую и ужасную от общей серой массы непосвященных в таинства колдовских ритуалов). Разве о таком счастье она мечтала, обреченно пялясь в экран монитора и самозабвенно копируя на свою вконтачную страничку депрессивные декадантские постики и стишки об одиночестве и тотальном непонимании? (Тогда они казались ей оригинальными и исполненными глубокого смысла и вековой мудрости, теперь же виделись до омерзения сопливыми и штампованно-пафосными до тошноты). Пер Гюнт сказал, что Машу по жизни вело лишь ее «хочу». А Гюнтер утверждал, что уж чего-чего, а хотеть-то она умеет. Получается, и в этом он обманул ее, хитрый ушлый старый чёрт! Потому что Машино хотение привело ее в какие-то уж совершенно неожиданные ебеня, причем, в итоге отнюдь не в Малые. Ведь, к примеру, те же Эредин, Карантир и Имлерих были натурами цельными и точно знали, чего хотят и что до́лжно. А Маша была вынуждена признать, что до сих пор ее мотыляло по жизни, а потом и по мирам как известную субстанцию в проруби. «Если не можешь определиться сама, то более решительные и сильные сделают выбор за тебя, — вновь с грустью подумала Маша. — Вот Эредин его и сделал. И поэтому я здесь. Он делает то, для чего рожден — воюет на благо своего народа. А я — служу средством достижения его целей».***
Когда Эредин приходил к ней в каюту, вернувшись из очередного набега, от него пахло железом и иногда — кровью. Маше было все равно, чья это кровь — главное, она была не его. Этот запах нравился ей гораздо больше, чем цветочный аромат, легкий, как сама его обладательница — золотоволосая Ладрэ, с которой Эредин частенько проводил ночи на Тир на Лиа, и духами которой частенько пахли его волосы и одежда. Впрочем, Маша догадывалась, что эта хрупкая красавица была далеко не единственной женщиной, которую, помимо Маши, Эредин удостаивал своим вниманием и с которой разделял ложе. Король и после Ундвика не думал менять свои привычки, во всяком случае, в том, что касалось удовольствий, так что, ни аскетом, ни однолюбом он, разумеется, не стал. Но здесь он принадлежал лишь ей. А впрочем, и на этом корабле хозяином положения всегда был Эредин. Он лишь позволял Маше тешить себя иллюзией эксклюзивного обладания. Такова была награда за преданность и хорошо выполненную работу. Ведь Эредин был действительно щедр к тем, кто служил ему верой и правдой. А постель любовниц наверное была единственным местом, где король не был эгоистом. Он мог быть внимательным и нежным. И Мария таяла в его руках, растворяясь в неге жарких поцелуев, дразнящих, волнующих прикосновений и мягких неспешных ласк. Но бывало, что на Эредина находил другой стих: тогда он был напорист и резок, брал ее почти без прелюдии, но при этом никогда не переходил черту между жесткостью и жестокостью, чутко улавливая грань, когда острое наслаждение при бурном и страстном соитии может смениться для Марии болью, если он будет чуть более груб. Жестокость и насилие в сексе Эредин не приветствовал, считая, что в постели они неуместны. Он был убежден, что злость и ярость надо выплескивать в драке с врагом, а с любовницей куда приятнее не воевать, а получать удовольствие, и презрительно заявлял, что принуждают женщину к интиму лишь неуверенные в себе никчемные слабаки и неудачники, зацикленные на сексе как раз по причине его хронического отсутствия, и из-за этого же самого озлобленные на весь свет. Бывало, что после занятий любовью Эредин засыпал сразу. А Маша еще некоторое время сидела, откинувшись на подушки, и любовалась на свое спящее сокровище, наслаждаясь моментами маленького тихого счастья. Во сне резкие черты Эредина смягчались, от чего его обычно суровое и хищное лицо начинало казаться трогательно юным — и Маша вспоминала, что по эльфским меркам ее король действительно еще совсем молод. Она устраивалась рядом, согревалась его теплом, наслаждаясь покоем и умиротворением, наступающим в этот момент у нее в душе. И не желая думать о том, сколько крови может пролиться по мановению руки тихо и спокойно спящего рядом с нею эльфа. Однако обычно спать Эредину не хотелось, а сидеть в молчании он не любил, поэтому поощрял стремление словоохотливой Маши к беседе. В основном она задавала вопросы, на которые он, в зависимости от темы, отвечал с разной степенью откровенности. — А зачем тебе нужна была Цири? — спросила Маша, стараясь придать своему тону максимальный оттенок безразличия и, тем не менее, напряженно глядя на Эредина, расслабленно сидящего в кровати и опирающегося на подушки. — Чтобы открыть Врата, — ответил он, взяв со столика бокал с вином и лениво пригубив от него. — Из-за Белого Хлада? Но ведь теперь он нам больше не угрожает? — Теперь — чтобы увести эльфов из ее мира. Потому что я дал обещание. И я его выполню. Очередной вопрос так и не слетел с Машиного языка. Она догадывалась, кому дал слово Эредин — имена Францески Финдабаир и Иды Эмеан периодически звучали в разговорах эльфов. Что побудило его дать обещание, и почему помочь уговорили его именно женщины — об этом Маше думать не хотелось. — Эти визиты в грязный вонючий мирок, который dh’oine превратили в помойку, — Эредин покачал головой. — Конечно, тупые обезьяны в своей самонадеянности думали, что Дикая Охота приходит непременно по их души. Да разумеется! Разве может быть иначе? Они же так важны и ценны, что ради дюжины вшивых кметов, половина из которых сдохнет в пути, даже не дотянув до Тир на Лиа, мы выводили Ген Старшей крови, построили Нагльфар и вообще придумали межмировые переходы. — Вы приходили искать Цири? — Её. Или кого-то еще, в ком был нужный нам ген. Ведь Цири была не единственной его носительницей, — Эредин усмехнулся. — Все-таки у быстрого и бесконтрольного размножения есть и свои плюсы. Благодаря этому ген, конечно, разбавился и основательно ослаб, зато не исчез. Проблема была лишь в том, что нахождение Цири было задачей поиска иголки в стоге сена. А уж что касаемо остальных возможных кандидатов — это и вовсе попытка найти черную кошку в темной комнате с невеликой уверенностью, что она там вообще есть. Эредин снова приложился к бокалу, а затем не торопясь продолжил: — Некоторое время назад Карантир заметил странные аномалии — энергетический след, возникающий, когда кто-то активно использует пространственную магию. Мы подумали, что он обнаружил Цири, но Карантир не был в этом уверен, утверждая, что поток как будто двоится, причем одна из ветвей до недавнего времени текла ровно, а вторая — слегка вибрировала частыми, хотя и не особо мощными вспышками. Но вовсе не они привлекли внимание нашего навигатора. Это как раз первая вдруг полыхнула столь ярко, что не заметить ее было просто невозможно. Мы заинтересовались этим явлением и вычислили индивидуума: им оказался неясно откуда взявшийся неожиданный носитель Гена Лары — некий мальчик Альвин и он же Великий Магистр Ордена Пылающей Розы Яков из Альдерсберга — странный человек, ухитрившийся проделать временной трюк с одновременным существованием в двух своих же возрастах — восьмилетнем и пятидесятилетнем. В нем Дар Лары проявился довольно причудливо — в пределах своего мира для него не существовало ни преград, ни оков: он мог портаться когда, куда и откуда угодно, и ничто не могло его удержать, даже двимерит был ему нипочем. А еще он научился проделывать любопытные штуки со временем, таким образом перемещаясь даже в созданные им иллюзорные миры, в которые вообще-то попасть невозможно, так как они существуют вне времени и пространства. А Яков обращал иллюзию в реальность — пусть на короткое время, но ему удавалось материализовать видения, возникающие в его голове, и не только для себя — он мог переместить в свой мир и того, с кем устанавливал прочную эмоциональную связь, — Эредин вздохнул. — Увы, Геральт все-таки не дал нам заполучить его живым. Поэтому мы так и не узнали, откуда взялся этот одаренный парень — ведь никаких вменяемых сведений о нем найти не удалось. Оно и неудивительно, раз он выделывал такие фокусы со временем, то мог и запутать следы, и почистить информацию о себе. Нам удалось лишь установить, что его Дар для нас был, к сожалению, бесполезен. Перемещаться между мирами Яков-Альвин не умел. А значит, Врата открыть он бы не смог. А еще он по какой-то причине просто люто ненавидел эльфов. Эредин замолчал, привычно приобняв Машу и начиная легонько поглаживать ее плечо, в то время как она подобралась под его руку. — Ты надеешься найти в этих мирах Цири? — спросила она после недолгой паузы. — Нет. Она наверняка сейчас ведьмачит на пару с Геральтом, изредка наведываясь в Каэр Морхен. То есть занимается тем, чем ей всегда хотелось — живет как обычная девчонка, — ответил Эредин. — Странно. Она ведь принцесса. Но по ней ведь этого не скажешь. Ее вечно тянуло в странствия. Наверное, так давало знать о себе наследие Лары. Той тоже не сиделось на месте. И конечно, статичному и холодному Аваллак’ху было не под силу ее удержать. — А тебе? — Я и не пытался, потому что изначально был неподходящим кавалером. Возможно, надо было попробовать. Тогда мне не пришлось бы искать осколки былого величия, роясь в куче навоза, в который ныне превратился оставленный нами мир. — Но если в этих мирах нет Цири, то что ищем в них мы? — вновь задала вопрос Маша. — Исследуем. Потому что имеем такую возможность. Согласись, глупо сидеть на одном месте, если имеешь возможность посмотреть, что делается в других мирах. — Но ты и твои эльфы — воины, а не ученые. — Потому что мечом и добрым словом можно добиться гораздо большего, чем просто добрым словом.* А вообще неверно судить о нашем отношении ко всем лишь по миру Цири. Ведь именно люди ее мира доказали эльфам, что единственный язык общения, возможный между нами — это лязг стали. Следовательно, и понимать собеседника они начинают лишь тогда, когда чувствуют ее холод на своем горле. Поэтому я и говорю с ними на понятном им языке. И возвращаю им то, что они посеяли. Ударивший в спину не заслуживает пощады. И уж конечно не имеет ни шанса на доверие. Они всё такие же, — Эредин скривил тонкие губы в гримасе отвращения. — Нападают исподтишка, наваливаются скопом на одного и испытывают удовольствие, пиная поверженного. И они же готовы ползать на брюхе, униженно скулить и лизать сапоги тому, за кем сила. Предадут за медяк, укусят даюшую руку, потому что в большинстве своем всё так же ущербны, тупы и ненавидят всех на свете, а себя — более всех, — от расслабленного спокойствия Эредина уже не осталось следа, а он продолжал: — Их короли грызутся из-за пяди земли, развязывая войны и посылая свой народ на убой из-за мелких личных целей, но конечно прикрываясь высокими словами о всеобщем благе; их маги и магички готовы хоть гулю отсосать — лишь бы поближе подобраться к власти, их народ в основной своей массе — грязное оскотинившееся быдло, потому что таким легче управлять: они никогда не задают лишних вопросов, ведь ими движет лишь одно стремление — всего лишь наконец наестся досыта. Но главным бичом своего мира они все равно считают Дикий Гон, традиционно сваливая все свои беды на нас. И отыгрываясь за свой страх на оставшихся в их мире seidhe: устраивают погромы, грабят, насилуют, убивают. Ведь то, что считалось бы преступлением и за что пришлось бы ответить, расценивается как подвиг, если перед тобой враг. И неважно, что этот враг формально определяется лишь по форме ушей, а на самом деле — потому что он просто не в силах дать достойный отпор ошалевшим от вседозволенности скотам. Но при этом тупые dh’oine почему-то не хотят взять в ум, что раз идет война, то и их щадить никто не будет, и ужасаются зверствам эльфских партизан, напрочь забывая, что творили сами, — Эредин вздохнул и добавил уже спокойнее. — Этот узел противоречий не развязать. Эльфы и люди никогда не будут жить мирно. Но начали эту войну не мы. Расплодившимся во множестве людям было нужно место, а эльфы им мешали. Вот и случился Раупиннек с резней в Лок Муинне. Раньше я хотел вернуть им этот должок, дотла выжечь гнойник, в который превратился наш старый мир, оставить на его месте лишь пыль и пепел… Но потом кое-кто сказал мне, что жизнь можно потратить на нечто более приятное и полезное, чем война с тараканами. Так что, мы просто заберем своих. А dh’oine пусть остаются сами с собой и делают что хотят. Может, сожрут друг друга, может, инстинкт самосохранения наконец возобладает, и они поумнеют. Теперь мне на это наплевать. — Значит, у тебя нет ненависти к людям, населяющим другие миры? — осторожно спросила Маша. — Они мне безразличны, — пожал плечами Эредин. — До тех пор, пока не пытаются вмешиваться в наши дела. Но мы научились быть настороже с представителями твоей расы, чтобы всегда успеть ударить первыми. — А как же я? Мне ты тоже не доверяешь? — Ты — дело другое. Ты доказала свою верность лично мне в ситуации, которую нельзя ни спланировать, ни подстроить. И теперь я знаю, что из всякого правила есть исключения. — А-а, — ответ явно порадовал Машу, и она отважилась задать вопрос следующий. — Слушай, а ты ведь мог бы набрать и еще попаданок в помощь Карантиру. Вон их в диспетчерской сколько. — На кой-они мне? — фыркнул Эредин. — Одной тебя вполне достаточно. — Но ведь… — Камень у нас один, Нагльфар — один, навигатор, который способен им управлять — один. И призывальщик, соответственно, нужен тоже один. Это раз. — А два? — спросила Маша, которую ответ Эредина несомненно обнадежил, но она все-таки хотела выяснить для себя еще кое-что. — Камень бесполезен в, так скажем, нецелевых руках. Я слышу твой зов, потому что он идет отсюда, — Эредин мягко положил ладонь на область сердца. — А ничем не мотивированные вопли только сотрясают воздух и уходят в пустоту. — А почему ты так уверен, что другая не будет чувствовать к тебе то же, что и я? — Потому что примерно представляю, что из себя представляет большая часть тусующихся там девиц. Они не были никому нужны и интересны у себя дома, при этом пребывая в уверенности, что причина этому — неправильный мир, в котором никто не ценит замечательных и необыкновенных их. По их глубокому убеждению, стоит поменять место пребывания — и жизнь наладится, все сразу кинутся целовать ноги им, великим и ужасным, наперебой превознося их невъбенные достоинства, — Эредин усмехнулся. — Простая мысль, что дело не в мире, а в них самих, в голову этим девкам не приходит. То ли для их куриных мозгов она слишком сложна, то ли для больного самолюбия слишком неприятна. Им все равно, рушить мир или спасать, им нет дела ни до чего и ни до кого вокруг, они, как деревянные болванки, не чувствуют ничего — ни привязанности, ни любви, ни боли, ни сожалений. Зачем же мне наполнять свой родной и любимый мир всяким бессмысленным сбродом? Нам там и dh’oine работяг вполне хватает.* * *
Маша поворошила палкой головешки, подгребая их к уже слабо горящим поленьям, и подкинула в костер хворосту, давая новую пищу огню. Пламя вспыхнуло, радостно затрещав сушняком, а Маша, потерев замлевшую от долгого сидения поясницу, собралась прилечь на подстилку из лапника и веток. Но вдруг… Ее насторожила воцарившаяся вокруг тишина, странная, звенящая, неестественная. Даже ветер, привычно гудевший в кронах, внезапно стих, но, как оказалось, лишь затем, чтобы в следующий момент вернуться с моря и кинуть Маше в лицо горсть холодных колючих капель. «Дождь? Этого еще не хватало, — сердито подумала она, заслоняя лицо от прямо-таки ледяных порывов. — А хотя, — в свете костра она разглядела, как в воздухе часто и накосо не льет, а метет белым. — Это ведь снег! Ах ты ж, епишкин пистолет, реально натуральный снег!» Маша энергично затеребила Имлериха. — Эй, хорош дрыхнуть, Ассоль ольхово-чугунноголовая, алые паруса приплыли! — Чего? — вскинулся спросонья не особо прытко соображающий Имлерих. — Какая соль? Куда приплыли? — Карантир пришел на Нагльфаре, — уже без шуток сообщила Маша. — Видишь, как снегом-то сыпет. Пойдем его встречать на берег, пока я тут не заколенела совсем. Уже не обращая внимания на ворчание Имлериха, Маша споро закинула за плечи свою походную котомку, радуясь, что великое ночное сидение наконец закончилось и совсем скоро она окажется на корабле, в своей теплой каюте, где ее ждали нормальная постель и общество Эредина. Однако при встрече выяснилось, что коротать ночь ей придется одной. Дотошный Имлерих, как с удивлением узнала Маша, таки нашел что-то занятное в этом унылом и малонаселенном мире. Она в очередной раз подивилась способности Имлериха находить нечто ценное там, где, как ей казалось, ничего интересного не может быть по определению, и, оставив мужчин и дальше строить планы по завоеванию и покорению миров, удалилась на отдых. Вскорости, удобно устроившись в своей постели, она попивала глинтвейн, отогреваясь и приходя в себя после тягот походной романтики, и думала о том, что гедонисты-эльфы, с умом и пользой задействуя магию, умудрились даже свой военный корабль превратить в нечто, удобное для проживания. Конечно, круизный лайнер Нагльфар не напоминал ни разу, но существовать тут с комфортом можно было вполне. Маша расслабленно погрузилась было в сладкие думы об Эредине, но вдруг насторожилась и отставила бокал: что-то было не так, каким-то шестым чувством она стала ощущать внезапное и непонятное чужое присутствие. «Но как, — пронеслось у нее в голове. — Этого быть не может. Тут же Нагльфар. Никто чужой не сможет сюда проникнуть. Тут поблизости и не было-то никого. А даже если бы и был — наш кораблик явно не то место, на которое хочется попасть». — Приветик старым знакомым! Маша, приоткрыв от изумления рот, пронаблюдала, как посредине каюты материализуется до боли знакомая фигура в сером плащике и мятом картузе с торчащими из-под него рыжими патлами. — Ты?! — спросила она возмущенно, воззрившись на Кузьму. — Здрасьте среди ночи! Явился не запылился. Вот есть же некоторые сущности, совсем стыда не имеющие! Хотя… — Маша покусала губу. — Наверное, у чертей совесть-то должна отсутствовать в принципе. — Ай-яй-яй, — укоризненно покачал головой Кузьма, стаскивая с головы свой картуз и усаживаясь на стул напротив кровати. — Говорила мне мама, что нет существ более неблагодарных, чем люди. Ить права была. Вот я ж для тебя все: и любовника — красавца-короля, и мир шикарный, и карьеру, и статус, и положение в обществе. А что в ответ? Стала Машка крулевишной и старых друзей признавать не хочет. — Чего-о? — Маша едва не поперхнулась от возмущения. — Друзей? Уж кто бы говорил-то! Чё-то не припоминаю я, с каких это пор стало принято друзей пускать на переплавку? Или это в вашем ведомстве так заведено? Так я из другой команды, если ты вдруг позабыл. — Это все Пер, подлец, наговорил обо мне всякого, — сокрушенно покачал головой Кузьма. — Еще скажи — наврал, — саркастически прищурилась Маша. — И вообще, ты пришел-то сюда зачем? Если опять какими-нибудь посулами соблазнять, так напрасно. Мне ничего не надо, у меня теперь все есть. Ты сам же и сказал: король в любовниках и все вытекающие из этого преференции. — Нет, даже и в мыслях ничего такого не было. Куда нам, простым пуговишникам, теперь до вас — королевских фавориток. Я понимаю, что в исполнении твоих желаний мне с Эредином не тягаться. Я, чисто мимо пролетая, заглянул по-свойски… — Кстати, — Маша с подозрением поглядела на Кузьму. — А чтой-то ты один? Где же твой дружок Гюнтер? Вы ведь в паре работали. — Эх, был Гюша да весь вышел, — вздохнул Кузьма. — Говорил ведь я ему, предупреждал: заиграисси ты однажды, строя свои комбинашки мудреные, сам себя перехитришь. Так в итоге и получилось. Собственно, я по этому поводу тоже. — Ага, — закивала Маша. — Вот это уже на правду больше похоже. Интерес у тебя опять меркантильный до меня возник. — Нет никакого интереса, вот ложкой своей клянусь и почетным званием ударника-собирателя, — ударил себя в грудь Кузьма. — Предупредить я тебя хочу. — Это ж о чем? — спросила Маша и тут же спохватилась. — Ну-ка, ну-ка стой! Говори сразу: чего ты за услугу просить будешь? — Ни-че-гошеньки, — сделал честные глаза Кузьма. — Так я тебе и поверила. Ты же, чёрт скалдырный, пальцем задарма не пошевелишь. У тебя под каждый чих договор наготове. Уж теперь-то я это доподлинно знаю. — Нет у меня теперь на твой счет никакого меркантильного интересу, — сказал Кузьма. — Нет, потому что быть не может. Хошь верь — хошь нет. Ты таперя не по нашему ведомству. Токо радоваться ты, дева, не спеши. Ой, не спеши. Потому как придет к тебе вскорости Сущность до того ушлая, что нам с Гюшкой до нее как до Чертогов Светлых Альвов. Вот с ним-то ухо востро и держи, он так тебя в слова закрутит, что ты и не поймешь, что он торг ведет, а уже на все его условия согласишься. — Ну, допустим, придет. И, положим, буду я настороже. А что тебе-то за корысть меня предупреждать? — Вот опять ты за свое, — грустно покачал головой Кузьма. — Я это в память нашего с тобой сотрудничества. И за напарника моего бывшего, Гюшку. Его хоть частенько и заносило в умствования всякие ненужные, но чертяка-то он был веселый, и работать с ним было — одно удовольствие. А теперь… Эх, да что и говорить, — махнул рукой Кузьма. — Обжучил его Зевсыч, на раз-два, как зеленого бесёнка, сделал. — Кто? — переспросила Маша, так как в именовании сущности ей почудилось что-то знакомое. — Прощевай, Машунь. Пора мне, — заторопился Кузьма. — И помни: я тебя предупредил. Прежде чем кивать, раз пять подумай, а потом еще раз уточни. Сказав это, Кузьма исчез так же неожиданно, как и появился, а Маша, сбитая с толку его речами, полными намеков и недомолвок, стала ожидать новых сюрпризов, полагая, что сущность, появление которой предрек пуговичник, тоже должна соткаться из воздуха, явив себя пред Машины очи с блеском и треском, во всей красе и величии. Однако минута текла за минутой, Маша ждала, но ничего не происходило. Она уже было решила, что вредный рыжий черт зачем-то решил подурачить ее, но тут в дверь сначала вежливо постучали, потом она открылась — и на пороге возник брюнетистый красавчик, которого Маша знала как заведующего курьерской доставкой диспетчерского пункта «Междумирье. Малые ебиня пассажирская» Гермеса Зевсовича Олимпийского. — Здравствуйте-здравствуйте, — Гермес Зевсович лучезарно улыбнулся и раскинул руки в радушном приветствии. — Вот она — Мария Сухова собственной персоной. Звезда и гордость Малых ебиней, имя которой золотыми буквами будет выбито на скрижалях истории нашей диспетчерской. Попаданка, которой удалось заполучить в любовники — шутка ли — самого Эредина Бреакк Гласа! — Э-э… Гермес Зевсович? — только и смогла вымолвить в ответ на весь этот поток славословия Маша, мучительно соображая, начал ли начальник курьерской доставки процесс охмурения или еще нет. — Он самый, Машунь. Конечно, тебя интересует причина моего визита. Не буду тянуть за хвост резину и скажу прямо: у меня к тебе, Мария, ма-аленькое дельце. Ох, — Гермес обернулся на дверь. — Эредин вернулся. Ай, как невовремя. Совсем чуть-чуть я не успел. Ну что ж, делать нечего, придется, видимо, посвятить в наши с тобой дела и его. Он ведь тоже теперь лицо заинтересованное. Верно я говорю? — Да. Верно. Наверно. То есть… — залепетала Маша, совершенно сбитая с толку напором Гермеса. — А вот и наш король, — Гермес слегка отступил в сторону, чтобы дать пройти Эредину, который действительно появился на пороге. Маша же при виде своего покровителя почувствовала некоторое облегчение, подумав, что в присутствии Эредина ей будет сподручнее общаться с Гермесом, потому что уж Бреакк Глас-то не даст ее в обиду и не позволит обмануть. — Зевсыч? — Эредин в свою очередь удивленно поднял брови, завидев Гермеса в Машиной каюте. — Привет. Вот уж кого не ожидал тут увидеть, так это тебя. Каким ветром к нам? И зачем? Мы рекламаций вам вроде не подавали. И Машу тоже все устраивает. Обратно в диспетчерскую она, насколько я знаю, не собирается. Или тебя Моисей по поводу той побродяжки прислал, опомнившись, что договор о ее невозврате мы похерили? — Нет, — покачал головой Гермес. — Дельце у меня к Марии нашей Суховой. Важное и, можно сказать, пикантное. — Это ты тонко намекаешь, что я тут лишний? — нахмурил брови Эредин. — Конфиденциальное дельце. Но если Мария хочет, чтобы ты присутствовал при нашем с ней разговоре, я препятствовать не буду. — Хочу, конечно, — поспешно кивнула Маша. — У меня от Эредина секретов никаких нет. — Как скажешь, — легко согласился Гермес. — Тогда приступим. Для начала у меня вопрос. Мария, верно ли, что в пятницу тринадцатого июля две тысячи пятнадцатого года, в тринадцать-тринадцать некий Гюнтер о’Дим предложил исполнить твое желание? — Ну да, вроде так, — согласилась Маша. — Год был точно пятнадцатый, число… да, тоже помню, мы с Ленкой еще прикололись, мол, пятница тринадцатое — судьбоносный день. Вот насчет времени — это не скажу, я до минуты не сверяла, ясное дело. Не нужно мне тогда это было. — Сие уже не столь существенно. Важно то, что экстраполяция этого времени на время Неверленда дает нам неоспоримый факт: сделка, которую Гюнтер заключил с тобой, была совершена позже его же сделки с неким Ольгердом фон Эвереком. — Чего? — вытаращила глаза Маша. — Это еще что за хер? Я о таком впервые слышу. — А тебе и не надо. Этот, как ты сказала, хер важен для нас с тобой лишь потому, что исполняя договор с Ольгердом, наш общий знакомец Гюнтер на-ко-ся-чил. Выражаясь сухим языком протокола, договор был исполнен ненадлежащим образом, а при его выполнении был нарушен ряд важных законов, что привело к искажению Скрижалей. Поэтому договор был аннулирован, сам Гюнтер признан функционально непригодным, а все последующие заключенные им сделки — недействительными. — Погодите, я что-то запуталась, — Маша потерла лоб. — Это чё значит-то? — Лично и конкретно для тебя — то, что, во-первых, Гюнтеру ты больше ничего не должна, а во-вторых, и в главных — Кронос разрешил вернуть все, как было. То есть отменить попаданство и вернуть тебя домой, в твой мир. — Эй, это как понимать? — тут же вскинулся Эредин, в то время как менее мобильная Маша только ошеломленно моргала, молча осмысляя услышанное. — Какое-такое домой? Мария — мой трофей. Я его, её то есть, честно соблаз… заполучил. — Да погоди ты, Эредин, дай договорить. Вот что за дурацкая у тебя привычка: не дослушать, а сразу в бой рваться. Мария может вернуться в свой мир, если пожелает. То есть ей предоставляется выбор. Хочет — уйдет, не хочет — останется. Понятно излагаю? — А-а, ну это дело другое, — смягчился Эредин. — Впрочем, Маш, ты, может, хочешь уйти? — Я… О, господи, — Маша в растерянности перевела взгляд с Гермеса на Эредина. — Машенька, ты подумай хорошенько, все взвесь, прежде чем давать ответ. Потому что второго шанса у тебя не будет, — мягко предупредил Гермес. — Не, Машунь, подумать ты можешь, — великодушно разрешил Эредин, видя, что девушка находится уже на грани нервного срыва. — Я не какой-то там тиран, а ты — не рабыня, которой не позволено иметь ни своего мнения, ни права выбора. Тем более, если уж сам Кронос… — Эредин развел руками. — Я и вмешиваться в твой процесс мыслительный не буду, чтобы не вносить сумбур и сумятицу в твои рассуждения. Пусть все будет честно и непредвзято. Решишь уйти — ну, так тому и быть. Надумаешь остаться — это будет исключительно твой сознательный выбор без всякого давления с моей стороны. — Легко сказать, — пробормотала Маша. — И вообще, Гермес Зевсович, вот объясните, как я смогу вернуться туда, где и память обо мне развеялась давным давно. Да и вообще, пока я тут по мирам мотыляюсь, сколько времени-то прошло? Куда мне возвращаться-то? И фигурально, и буквально. — Буквально — на ту же самую скамейку, где ты загадала желание Гюнтеру, на то же место, в тот же час, день, месяц и год. Только подруги твоей рядом не будет. Ну, и о’Дим к тебе, разумеется, не подойдет. Встанешь с лавочки — и пойдешь дальше… жить по-прежнему, как жила до встречи с Гюнтером и попадания в диспетчерскую. — Я смогу вернуться к родителям, о которых в последнее время я вспоминала довольно часто, утешаясь тем, что они по мне не скучают, и душа у них за меня не болит. А из друзей-подруг на самом деле мне не хватало только, пожалуй, Лены. Но её-то, я так понимаю, я как раз в своем мире и не увижу, — Маша помолчала, видимо прикидывая все «за» и «против», а затем продолжила: — Размеренная привычная спокойная жизнь, день за днем — дом, учеба, компьютер, телевизор, походы по магазинам, шмотки-наряды, подружки, однокурсники, дискотеки, вечеринки, разговоры о парнях, сладкой жизни и всяко-разном… — Маша вздохнула и посмотрела на Эредина, который чуть ранее демонстративно отошел, уселся на стул и теперь даже смотрел в другую сторону, дабы не смущать девушку. Эльф не шелохнулся под ее пристальным взглядом, а она продолжала глядеть, отчаянно и жадно, то ли беззвучно моля о помощи, то ли желая запечатлеть в памяти его лицо, чтобы образ Эредина остался с ней в той жизни и в том мире, где его самого с Машей уже не будет. Воцарившаяся в помещении напряженная звенящая тишина, казалось, стала осязаемой, начала давить прессом томительного ожидания, которое вот-вот должно разрешиться. — Я тут подумала, — Маша покусала губу, все так же продолжая смотреть на Эредина, — а что было в моей жизни по-настоящему важного и ценного? Только он. А значит, выбор очевиден. С Эредином я и останусь. — Он сможет прожить без тебя, если ты волнуешься об этом, — заметил Гермес. — Он — конечно, сможет. Вне всяких сомнений. Я без него — не смогу. — Эредин, — Гермес тоже повернулся к эльфу. — Что ж, трофей по-прежнему твой. Эльф не ответил. Он просто встал со стула, подошел к Маше, обнял ее и прижал к себе. — Ну, а мне пора. Курьер сделал свое дело, курьер может уходить. — продолжил Гермес. — Машунь, удачи тебе. Надеюсь, ты не пожалеешь. Маша же, которая уже уткнулась в грудь Эредина, в ответ лишь отрицательно помотала головой. И этот жест давал всем понять однозначно: в правильности своего выбора она нисколечко не сомневается.