Stains of Time

      Джерард ощущал, как его грудь разрывало на две части. Месяцами ранее, как только правда о его брате соскочила с его губ, его грудь была освобождена от крепких связок, что образовывали узел, вытесняя и воздух, и жизнь из этого мужчины. Как бы то ни было, после ночи, проведённой с Фрэнком в тот последний вечер, оковы вновь запутались, скручиваясь сильнее и сильнее на лёгких Джерарда с каждой проходящей минутой. Теперь, когда Фрэнк ушёл после их кровавого и жестокого выяснения отношений, оковы всё ещё плотно охватывали его, но что-то ещё пыталось прорваться сквозь них. Сердце, что, думал Джерард, было давно забыто и глубоко похоронено в пещере груди, пыталось прорваться вперёд сквозь путы мышц на свежий воздух. Сердце Джерарда пыталось выбежать из тюремной камеры вслед за Фрэнком, потому что именно ему оно принадлежало. Джерард знал, что Фрэнк держал его сердце на короткой струне, даже если тот и не знал об этом. Джерард чувствовал, как его разрывало, рвало надвое, когда Фрэнк ушёл из его жизни навсегда, оставляя Джерарда в холоде и боли без единого мышечного волокна, бьющегося в его пустой грудной клетке.       Джерард попытался встать с земли, где он сжимал невидимую дыру в груди. Он хотел подняться, двинуться вперёд и забыть об этой жизни. Он и прежде жил без сердца, и с ним всё было в порядке. У него было точно такое же чувство, когда умер Майки. Тогда его сердце тоже исчезло в то время, пока кровь вытекала из тела его брата. Но он никогда раньше не ощущал такого дёрганья. На самом деле казалось, будто его сердце вырывали из плоти. Джерарду хотелось визжать и кричать, требуя вернуть всё назад, но он не мог. Всё, что он мог делать, так это красться вдоль стены, изо всех сил стараясь дышать. Из его глаз брызнули слёзы и потекли крохотными ручейками вниз по щекам, но это было лишь единственным признаком того, что Джерард плакал. Его дыхание более не было дрожащим. Оно бы было, только вот дышать он не мог. Боль, что чувствовал тогда Джерард, боль из-за всего того, что случилось в последний час, — всё это было слишком. Если когда-то бы и настало время ему задуматься о самоубийстве, так оно настало сейчас. Но он не собирался убивать себя. Он не мог. На самом деле, он даже не знал как. К тому же, он был слишком напуган. И что самое главное — ему не было дозволено убивать себя. Ему даже нельзя было так себя чувствовать.       Джерард достаточно собрался с силами, чтобы подтянуться к кровати. Он не забрался на неё, а лишь переложил свой блокнот с подушки на простынь перед собой. Он стоял на коленях на холодном цементе, мелкие камни впивались в коленные чашечки в то время, как он притянул к себе блокнот и перелистнул на явно исписанную страницу. И хотя Джерард по сути прекратил жить в своём выдуманном мире, он всё же продолжал писать в своём дневнике. Вещи, о которых он писал раньше, были другими, в большинстве случаев он рассуждал сам с собой об отношениях с Фрэнком. Ему было ненавистно то, что он использовал блокнот для этих целей. Его дневник не был предназначен для Фрэнка. Он был для Майки и всегда будет для Майки. Джерард начал перелистывать страницы, где было хотя бы малейшее упоминание о Фрэнке, и выдирать их. Одна за другой жёлтые страницы отрывались от спиралей, маленькие клочки бумаги, что объединяли их, также разрывались в затхлом воздухе. Джерард рвал и рвал с такой яростью, что даже заволновался, сможет ли он остановиться и не вырвать страницы с Майки.       Но наконец Джерард смог перестать — скорее, резко прекратить, — когда он увидел одну определённую страницу. Она была жёлтой, как и все остальные, только на ней ничего не было написано. Как бы то ни было, посередине красовалось большое размазанное пятно крови с подтёками. Джерард знал, что это была кровь Фрэнка. Она была там с того времени, как мальчишка взял блокнот и кровоточащим носом оставил частичку себя в книжонке Джерарда, запятнав его разум тем, что запятнал страницу. Джерард не знал, почему остановился здесь. Он должен был вырвать эту страницу. На ней был Фрэнк — то, чего здесь не могло быть. Но вместо этого Джерард лишь уставился на страницу. Он отбросил другие вырванные листы и пробежался пальцами по запёкшейся крови. Теперь она была тёмно-коричневого цвета, и в некоторых местах, казалось, были целые огромные капли, отчего страница становилась ещё темнее. Джерард хотел избавиться от страницы, но он этого не сделал. Он оставил её в блокноте. Всё же на ней не было ничего написано о Фрэнке. И тот факт, что его кровь была там, не было хорошим, позитивным воспоминанием. Оно было о том, как Джерард разбил ему нос, преподав урок. Это напомнило Джерарду о том, каким же придурком мог быть Фрэнк. Так что страница собиралась остаться там в одиночестве именно для этой цели. Чтобы показать, каким Фрэнк мог быть мудаком. Но Джерард знал, что люди обычно не пялились на страницу и не анализировали её, когда она ассоциировалась с тем, кого Вы ненавидите.       Между любовью и ненавистью была очень тонкая грань. Оба этих чувства — сильнейшие во всей вселенной. И тот факт, что Джерард испытывал к Фрэнку в тот самый момент сразу оба из них, заставлял его сердце разрываться и болеть ещё сильнее. Джерард не привык ощущать такой эмоциональный груз. С Майки было ровно столько же любви. Но к Майки он никогда не испытывал ненависти. Даже когда Майки упрашивал и умолял о своей смерти, Джерард не ненавидел его за это. Но Джерард ненавидел Фрэнка. Он так сильно его ненавидел, примерно так же сильно, как и любил этого мудака. И это разрывало его изнутри.       К чёрту это, подумал Джерард. Он перелистал от окровавленного разворота назад к странице, на которую он смотрел до этого. Это была страница, посвящённая Майки. Страница, где он писал бесчисленные извинения своему брату за всё, где он рисовал его портреты, выплёскивал признания в любви, стихи собственного сочинения, сонеты и чувства обретали форму чёрным по белому. Это было место, где Джерард изливал душу своему брату, потому что он не мог сказать это лично. Он не должен был делать это лично. Он делал это лишь на бумаге. Это никогда не было именно тем, однако это стало началом. И в последние несколько дней он вообще не смотрел на эту страницу. Он был слишком поглощён Фрэнком, и тогда его мысли доводили его до отвращения.       — Мне так жаль, Майки, — вслух произнёс Джерард, обращаясь к странице. Посреди всех слов был нарисован портрет Майки по памяти. Он снова и снова касался линий картины, разговаривая с ней, будто бы заставляя портрет Майки услышать его слова и чудесным образом внезапно ожить. Но Джерард знал, что чудес не бывает, и в дальнейшем это было доказано тем, что линии остались на своих местах. — Не могу поверить, что я позволил этому случиться.       Тогда Джерард не мог поверить во многое. Он не мог поверить, что влюбился во Фрэнка. Как только он попал в тюрьму, он пообещал самому себе, что никто, вообще никто, и неважно, насколько важный, никогда не полюбит. И он не полюбит никого в ответ. Даже если у него с кем-нибудь и будет секс, они даже не будут целоваться, и уж конечно, его никто не будет ебать. И теперь он нарушил все свои правила. Он не мог поверить, что почти позволил Фрэнку заменить Майки, за это он и просил прощения. Он никогда прежде за всю свою жизнь не чувствовал вину настолько, равно как и стыд. Это ранило его больше, чем тот факт, что его сердце всё ещё пыталось вырваться из груди и побежать по коридорам вслед за мужчиной, который никогда не мог и не должен был быть его.       Майки был одной из причин, почему Джерард никогда не мог полюбить Фрэнка или даже питать таковую надежду. Он не хотел, чтобы кто-то заменил его брата. Однако в этом хранилось куда больше, на чём Джерард старался не сосредотачиваться. Глубоко внутри он знал, что просто не мог любить Фрэнка. Не то чтобы это было запрещено — это было невозможно. Теперь Фрэнк ушёл. И он никогда не вернётся. Даже если Джерард не сделал всё, что в его силах, чтобы заставить Фрэнка ненавидеть его в те последние минуты, он знал, что Фрэнк в первую очередь не собирался возвращаться. Теперь у Фрэнка была свобода. Он не захочет вспоминать об ужасной жизни, что была у него в тюрьме, и неважно, что он говорил. Мальчишка был молод, слишком молод, чтобы полностью всё понять. Джерард думал, что понимал, но на самом деле он был также юн.       Но он был здесь дольше чем Фрэнк. Он знал больше о хитростях и поворотах колеса фортуны, которое, казалось, всегда указывало на него. Фрэнк не вернётся, и, чтобы убедиться в этом, Джерард был придурком. Он накричал на Фрэнка и изнасиловал его, поставив точку, скрепив удачу обоих мужчин. Джерард думал, что всё было ради Фрэнка, но, сидя, думая и вновь и вновь поглаживая страницу Майки, он знал, что не был до конца прав. Его взгляд устремился к именам, выщербленным на верхней койке. Рядом с «Майки» теперь красовался «Фрэнк». В минуту подлинной страсти (по крайней мере, в голове Джерарда) он вырезал имя своего другого возлюбленного. Это было после ошибки, когда Джерард лишь только осознал, что двое проведут остаток отведённого им времени вместе в тюрьме. Тогда Джерард думал, что они, что бы это ни значило, были вечны, так что он хотел вырезать это в камне. У него даже не было шанса показать своему бывшему возлюбленному свою клятву до того, как всё полетело в адскую пропасть. И это было то, что Джерард тогда больше всего ненавидел. Всё это ушло к чёрту. Фрэнк ушёл. Он не собирался возвращаться, и теперь Джерард был оставлен с горьким напоминанием, вырезанным над кроватью. Единственное, от чего Джерарда тошнило ещё сильнее, так это оттого, что имя Фрэнка было прямо рядом с именем Майки — человеком, который был несравним с Фрэнком. По многим причинам: и хорошим, и плохим, которые Джерард не хотел признавать.       Джерард схватился и начал стирать имя Фрэнка, высекая поверх букв чем угодно острым, что мог найти. Он никогда больше не хотел видеть это имя. Он хотел отпугнуть Фрэнка, потому что Джерард и сам не знал, что сделает, если Фрэнк вернётся. Джерард не знал, что сделает, если Фрэнк всё ещё любил его, даже после всего этого дерьма. Мысль о том, что Фрэнк всё ещё любил его, казалась невозможной, и Джерард хотел так всё и оставить. Джерард боялся, что случится что-то кроме того, что он планировал. Джерард не знал, что делать, и он не хотел искать ответ.       — Джерард, — позвал Дуг через тюремную решётку. Он слегка лязгнул ею, издав тихий звук, чтобы растолкать спящего мужчину. После того как Джерард расклеился, он был вымотан. Прошлой ночью он мало спал; Фрэнк и его всплеск эмоций всё лишь усугубили. Перекрыв имя на верхней койке, он упал обратно на подушку и забылся крепким сном, даже не укрывшись одеялом. По какой-то неясной причине его голова всё ещё пульсировала, когда он проснулся, и звяканье Дуга не помогло.       — Эй... я проснулся. Теперь заткнись, — Джерард приподнялся на локтях и, несмотря на то, что тюрьма была уж точно неярким местом, закрылся от узкого лучика солнца левой рукой. Он зажмурился, когда два пальца показались в поле зрения. Один Дуга, охранника, но Джерард и понятия не имел, что это был за мелкий парень, который стоял рядом с ним. Джерард даже не мог разглядеть его лицо в тени, что отбрасывала тюрьма.       — У тебя новый сосед, — успокоил его Дуг. В его голосе слышалась усталость, которую Джерард никогда прежде не улавливал. Джерард не знал об этом, но Дуг слышал, как он плакал после ухода Фрэнка, и это действительно повлияло на него. Охранник всегда знал, что двое заключённых были близки, однако он и понятия не имел насколько. Дуга неожиданно накрыла волна вины, потому что он не хотел, чтобы Джерард вышел из тюрьмы. Он хотел оставить его здесь из соображений безопасности, но теперь, когда он увидел, что этот мужчина плакал словно младенец, Дуг хотел бы думать иначе. Мужчина знал, что сам он не сделал ничего, чтобы испортить судебный процесс, но его чувство вины всё ещё мучило его, особенно сейчас, когда он представлял ещё одного нового соседа в печальную жизнь Джерарда.       — Уже? — Джерард практически задохнулся. Он не знал, когда ожидал, что новый человек вторгнется в его жизнь, но не думал и не желал этого так скоро. Он прекратил рыдать лишь несколько часов назад и знал, что скорее всего сломается вновь. Джерарду по-прежнему нужно было время. Ему не хотелось иметь грёбаного сокамерника. Единственным вариантом было отправиться в ШИЗО, но Джерард не желал делать что-либо настолько плохое, чтобы попасть туда. В любом случае, штрафной изолятор — это слишком.       — Ага, прости, бро, — отозвался Дуг из-за решётки, Джерард ощутил сочувствие в его голосе. Затем дверь распахнулась, и новый заключённый, уже в стандартной голубой форме, был сопровождён внутрь. Дуг следовал за ним по пятам.       — Джерард, это Берт, — представил их друг другу Дуг, указывая то на одного, то на другого. — Берт, это Джерард.       Джерард встретился взглядом с новым обитателем тюрьмы и был поражён, насколько голубым был этот парень. Волосы его были длинными тёмными и тонкими, будто бы их не мыли несколько дней. Его тело было худощавым и долговязым и выглядело так, будто бы он не ел несколько дней. Всё это перекрывала голубизна его глаз. Они казались такими чистыми и контрастировали со всем остальным в мужчине. Его глаза были слишком ясными в то время, как его внешний вид и сам он выглядели чертовски грязными. Мужчина выглядел так, будто он валялся на улицах, и скорее всего так и было. Его глаза были почти что такого же оттенка тюремного голубого, но куда более восхитительного цвета. Джерард не мог в это поверить. Он никогда прежде не видел ничего подобного.       — Хэй, — произнёс новый обитатель. Он небрежно махнул рукой и стал переминаться с одной ноги на другую. Было очевидно, что он нервничал, скорее всего, из-за того, что его новый сокамерник настойчиво пялился на него. Но Джерард ничего не мог с этим поделать... его глаза просто были настолько голубыми.       — Оу, хэй, — наконец ответил Джерард, на секунду отводя взгляд от Берта. К этому времени Дуг уже уходил, закрывая за собой тюремную решётку. Затем Джерард одарил его взглядом — тот, значение которого даже сам он не знал. Дуг лишь взглянул на него и кивнул, кажется, поняв Джерарда.       — Подожди, Дуг, — попросил Джерард, протягивая руку вслед за охранником. Но было слишком сложно, потому что Дуг уже шёл по коридору, цокая тяжёлыми ботинками. Джерард не знал, почему хотел, чтобы Дуг остался. Может, для того, чтобы рассказать ему о том, о чём именно он думал, потому что охранник, казалось, знал. Джерард вздохнул. Он вновь остался один, не считая нового жителя.       — Можешь, пожалуйста, прекратить смотреть на меня? — потребовал Берт. Он стоял около раковины, опираясь на неё спиной и пялясь на своего нового сокамерника всё оставшееся время, что он находился здесь — около трёх месяцев. Берта взяли за хранение. Он был в тюрьме не впервые, но это определённо было самое длинное его заключение и первый раз с таким чудаком в роли соседа.       — Что? — спросил Джерард, полностью выныривая из своего изумлённого состояния. Он не осознавал этого, но после того, как Дуг ушёл, всё это время он пялился на Берта. Снова. А если точнее, то ему в глаза.       — Я сказал перестать пялиться на меня, извращенец, — снова прохрипел Берт; тело его напряглось, готовясь к драке. Берт не хотел драться но он должен был выглядеть так, будто, по меньшей мере, был готов. Он знал что со своим долговязым телосложением он не мог взять на себя Джерарда, но он готов был притвориться. Берт умел хорошо притворяться. Так он и продвинулся в своей жизни так далеко.       — Успокойся, блять, — рявкнул Джерард на Берта, уже решив что ненавидел его. В нём лишь глаза были единственной хорошей чертой, и неплохо, что была хоть одна, или Джерард бы сделал что-нибудь с этим. Быстро.       — Сложно, блять, успокоиться, когда какой-то заключённый, который, насколько я знаю, может оказаться насильником, просто пялится на меня, — продолжал рявкать Берт; его голос был сильнее, чем он мог когда-либо оказаться.        Джерард рассмеялся над утверждением. Казалось, каждый мелкий ублюдок, что приходил в его клетку или эту тюрьму, думал что мир вращался вокруг него. Джерард чертовски ненавидел это. Серьёзно, ненавидел. Даже куда больше, потому что последний человек, думавший так, в конце концов забрал у него его сердце. На этот раз этого не случится. Берт не поглотит его разум, как Фрэнк сделал прежде. Даже когда Джерард не думал о Фрэнке, он думал о том, чтобы не думать о парне. Мысли Джерарда захлестывали его с головой и были совершенно непродуктивными. Фрэнк постоянно завладевал его мыслями, даже когда он этого не замечал. Берт не сделает этого. Пока Бог, о существовании которого Джерард не знал, был его свидетелем, Берт не станет ещё одним Фрэнком. Никто не станет.       В его голове Фрэнк был незаменим. Равно как и Майки.       — Давай сначала установим некоторые основные правила, — грубо произнёс Джерард, вставая с кровати и кругами расхаживая вокруг Берта. Он видел, как Берт начал сжиматься, пытаясь держать достойный внешний вид. Джерард мысленно усмехнулся, удовлетворённый тем, как развивались его действия. — Я тут босс. Тебе даже не нужно спрашивать меня. Здесь, в этой ебаной тюремной клетке, меня уважают. Ты не будешь говорить со мной свысока. И ты никогда, никогда больше не будешь называть меня извращенцем или анальным ублюдком-насильником, потому что я им не являюсь. И если ты назовёшь меня так, тогда мне придётся преподать тебе урок. Урок, который сам ты и спровоцируешь. Хорошо, Берти?       Джерард склонил голову, посмотрев на Берта, убедившись, что каждое слово, которое он произнёс, тот уловил. Говоря, он приближался всё ближе и ближе к Берту, пока его дыхание не коснулось шеи новоприбывшего и он не смог учуять грязь на своём новоиспечённом сокамернике. Берт содрогнулся под резким взглядом Джерарда и даже не смог поднять взгляд своих голубых ледяных глаз, чтобы встретиться с его взором. Тогда Джерард ощутил такую силу, что почти что забыл обо всём дерьме, что случалось ранее.       Почти что.       Он намеревался отойти от Берта, убедившись, что его работа была сделана, когда услышал, как мужчина поменьше вновь попытался заговорить:       — Не называй меня Берти, — тихий голос мужчины наполнил комнату и уши Джерарда. Тот развернулся и вновь подошёл к Берту настолько близко, что практически заставил его дрожать от страха.       — Что ты сказал? — спросил Джерард, холодно глядя на него сверху вниз.       — Не зови меня Берти, — вновь повторил Берт; страх в его голосе заставил его дрогнуть.       — Почему нет, Берти? — спросил Джерард, совершенно игнорируя просьбу мужчины.       Берт глубоко вздохнул, решая, продолжить или нет. Он продолжил, хотя это и было ошибкой.       — Потому что это звучит как кличка какой-то шлюхи. Я не шлюха и особенно не твоя.       Сразу же после этого Джерард рассмеялся буквально в лицо Берту. Воздух вылился у него изо рта на потрескавшуюся кожу Берта жаркими вспышками, что были отвратительными и избитыми после сна и рыданий Джерарда. Он смеялся, лишь чтобы запугать, зная, что Берт до смерти желал знать, что же произойдёт дальше. Джерард покажет ему, достаточно скоро.       — Оу, но ты же и есть шлюха, сладкий! — выпалил Джерард перед тем, как наброситься на плечи Берта, с силой схватив их и развернув его; тот вскрикнул, однако вскоре его заглушил Джерард, поваливший его на фарфоровую раковину, выбивая воздух из лёгких парня. Берт лежал там и пыхтел в то время, как Джерард начал возиться с его штанами. Он не знал, почему его пальцы отказывались работать с растянутыми и неплотными ремнями, однако деваться было некуда. Джерарду понадобилось какое-то время, чтобы понять, что здесь он впервые изнасиловал Фрэнка. И по какой-то причиной после этого осознания Джерарду больше не хотелось делать этого. По крайней мере, не здесь. Это место имело для Джерарда какой-то странный запутанный символизм, и он не желал портить это. Джерарду казалось это забавным — не желать запятнать что-то, что было уже грязным, однако он проигнорировал эту иронию.        Провозившись с его брюками ещё немного, Джерард решил переместить Берта в другое положение после того, как обнажил срам мужчины, после чего понял кое-что ещё. К тому времени его член был освобождён и находился у него в руке. Он опустил глаза, и ещё одно изображение Фрэнка всплыло перед глазами. Фрэнк последний касался его члена, и вновь Джерард внезапно не хотел испачкать нечто уже грязное дыркой другого мужчины. Джерард раздражённо вздохнул, неуверенный, что делать. Он ощущал, как его эрекция исчезает, и был зол, потому что всё ещё желал проучить Берта. У него не было никаких чувств к парню, он на самом деле даже не хотел никого насиловать, он не был возбуждён, однако он должен был. Просто он не мог сделать это как раньше, потому что все они напоминали ему о Фрэнке.       — Блять! — произнёс Джерард вслух, всё ещё с членом в руке, Берт все ещё извивался на раковине перед ним. С тяжелым хрипом Джерард спустил его штаны до конца и перевернул Берта, оттащив его от раковины. Ледяные голубые глаза Берта были широко распахнуты и наполнены слезами. Какое-то время Джерард глядел на мужчину; вина пробиралась вновь внутрь его организма. Он вздохнул, глядя на Берта, брюки все также покоились вокруг его лодыжек. Джерарду нужно было сделать это, он это знал. На этот раз это был другой метод, и, хотелось бы надеяться, что это все ещё подействует на его нового соседа.       — На колени, — рявкнул Джерард. Берт взглянул на него, всё ещё дрожа, так что Джерард надавил на его плечи, впиваясь сильными руками в костлявую фигуру парня. Одного этого действия хватило, чтобы вновь возбудить его. Он крепко схватил Берта за волосы и натянул его голову на свой член, требуя от него слаженности. Берт кашлял и брызгал слюной, особенно когда Джерард насаживал его голову так сильно, что головка упиралась в горло, отчего Берт испытывал рвотные позывы и заглатывал рвоту, что собиралась в его животе.       — Ну же, маленькая сучка, — обратился к нему Джерард, направляя голову Берта. Наконец мужчина первым вошёл в курс дела, и Джерард мог наслаждаться головой по максимуму. Тогда Джерард ощущал себя так, будто бы его тело слушалось его наполовину. На самом деле, он не хотел делать этого, однако делал, а его тело наслаждалось. Даже когда он спустил Берту в рот, вызывая у своего сокамерника приступы рвоты и кашля, Джерард чувствовал себя так, будто наблюдал снаружи за своим телом. Он ощутил пробивший его оргазм, что сделало его ещё слабее, однако это всё, что он чувствовал. Его разум думал о других вещах, о которых он думать не желал. Он думал о Фрэнке: первый раз, когда мальчишка сделал это с ним и каким шоком это было. Удивительным шоком. Он задумался о том, чем занимался Фрэнк прямо в тот момент и пошёл ли он дальше так же, как Джерард. Он думал о том, трахал ли Фрэнк Дженни прямо в тот момент или же она делала ему минет, а он представлял лицо Джерарда так, как делал сам Джерард.       Каким-то образом Джерард думал, что он ошибался.        Джерард ошибался, однако это не была вина Фрэнка. Фрэнк ещё недостаточно долго пробыл на свободе, чтобы потрахаться с кем-то, не говоря уже о минете. Как бы то ни было, он был на свободе достаточно, чтобы двое крепких парней выбили из него всё дерьмо за то, что он педик, едва не оставив его умирать. Да, для этого он был достаточно на свободе. Прямо тогда секс с шлюшкой Дженни казался восхитительной мечтой.        Фрэнк очнулся под звуки монотонного пищания. Всё его тело казалось парализованным и неуклюжим. Было очень похоже, будто он проснулся с похмелья и его затянуло в кровать, однако Фрэнк знал, что не пил. Но лучше бы он пил, потому что, возможно, в таком случае ему не было бы так больно, когда он очнулся. Он попытался открыть глаза однако их слишком жгло. Веки казались втрое больше обычного, и, когда он смог открыть их, он мог видеть лишь сквозь крохотную щель. Он попытался двинуть руками и ногами, что оказалось успешным помимо жгучей боли, прострелившей всё тело. Как бы то ни было, боль в конечностях была куда сноснее, нежели боль при дыхании. Каждый раз как его грудь вздымалась и опадала, Фрэнку казалось, что его внутренности разрывает на части. Почти что все его рёбра были повреждены, несколько сломаны, остальное же тело пребывало в синяках, отчего было больно двигаться. Фрэнк думал, что умрёт прямо тогда оттого, как помещение, казалось, сверкало жёлтым сквозь щелочки глаз, однако он был уверен, что на небесах он бы не чувствовал столько ебаной боли. Ему на ум пришли мысли об аде, особенно после того, как он услышал разрушающий воздух плаксивый голос.       — О мой Бог, он жив, — визг Джении ударил по ушам Фрэнка, словно бензопила. Его голова уже раскалывалась от пиканья загадочного устройства около его кровати и от пульсации крови в голове, так что ему не нужен был никто, особенно Дженни.       — Я говорил тебе, с ним всё будет в порядке, — более приятный голос озарил комнату. Это был Джефф, и несмотря на то, что ему всё ещё было больно слышать разговоры людей, Фрэнк был рад, что он здесь. Если бы здесь была только Дженни, Фрэнк бы просто отвернулся в надежде, что одно из его отдельных рёбер проткнёт жизненноважный орган и убьёт его. Но Джефф был здесь, чтобы спасти этот день; пока не было необходимости в неумелых попытках суицида.       Фрэнк попытался открыть глаза шире, что оказалось даже слегка успешным, и повернулся к своим посетителям.       — Привет, ребята, — его голос едва ли был громче шёпота. Горло саднило, сильно и грубо, и казалось, в лёгких плескалась жидкость. Фрэнк надеялся, что это всего лишь мокрота, однако знал, что с ней смешано много крови.       — Фрэнк, чувак, — отозвался Джефф, облокачиваясь о перила, которые ограждали кровать. Из его положения казалось, будто он собирался взять Фрэнка за руку для поддержки, однако не взял. Фрэнк почти что расстроился из-за этого, хотя его друзья никогда не относились к ряду глубоко сочувствующих людей. — Не говори. Ты уже пережил полнейшее дерьмо.       — Например? — с силой выдавил Фрэнк своим сломанным голосом, игнорируя просьбу Джеффа. Однако до того, как кто-то смог услышать его, не говоря уже об ответе на вопрос, вся боль разом нахлынула на него, он ощущал её каждым нервным окончанием. Два ублюдка в баре. Девчонка с блондинистыми волосами, которая была так мила. Её нежные пальцы в руке Фрэнка... Ботинки со стальными носами, впивающиеся в рёбра снова и снова. Ощущение гальки под кожей. Кожа, отпадающая — содранная с его тела. Кровь. Синяки. Отметины педика. И затем, наконец, чернота. Фрэнк помнил всё это отрывками размером с кусочки пазла. Он попытался собрать всё это воедино, однако утерял крайний отрывок, так что всё было бессмысленно. Как обычно.       — Что мы только что сказали? — Джефф рассмеялся, несмотря на серьёзность ситуации. — Молчи.       — Он может говорить, если хочет Джефф, — рявкнула на него Дженни, а затем оббежала кровать, чтобы встать в ту же позицию, что и Джефф. Только на этот раз Дженни взяла его за руку. Фрэнк попытался высвободить её, однако он едва ли мог двигаться.       — Нам так жаль, малыш, — проворковала Дженни, поглаживая его руку как котёнка. Казалось, она забыла о том факте, что её поглаживания не успокаивали, а приносили боль. Фрэнк попытался сказать что-то, однако был заглушён её голосом: — Мы не должны были позволить тебе уходить из этого бара одному. И мы не должны были позволить этому засранцу добраться до тебя. Мне так жаль, малыш.       Каждый раз, как Дженни называла его малышом, в его голове это слышалось как скрежет ногтей по меловой доске. Его тошнило от одной мысли, что она всё ещё пыталась подкатить к нему, даже когда его тело находилось наполовину в повязках.       — Они всё ещё не поймали того парня, — перебил Джефф мысли Фрэнка, давая ответ на вопросы со смысловой нагрузкой. — Они считают, его зовут Боб или как-то так. Там их было двое. Боб и Брендон, возможно. Мы не знаем. Они друзья Райана. Нам жаль.       — Всё в порядке... — попытался произнести Фрэнк. Он слегка слышал свой голос, однако до сих пор боролся с жидкостью в горле. Фрэнк облизал губы и ощутил сотни маленьких порезов от первого удара парня. Если бы Фрэнк мог содрогнуться, он бы это сделал. Вместо этого он попытался вновь заговорить, пытаясь обнаружить отсутствующий пазл. — Как я попал сюда?       — Я нашла тебя, — Дженни просияла, будто бы выиграла какой-то конкурс. — Райан не хотел уходить, но не я. Это произошло где-то спустя час, как ты ушёл. Так что я ушла и нашла тебя в переулке! — Казалось, она улыбалась, гордая своим достижением. Фрэнк ощутил, как его желудок сделал сальто.       — Как долго я здесь? — спросил Фрэнк, разворачивая голову к Джеффу настолько, насколько мог, и прочь от Дженни. Но от Дженни было не так просто уйти: её волосы и голос охватывали всю грёбаную комнату.       — Врачи не знают, — ответил Джефф, усердно думая. — Ты стабилен, всего парочка шишек и синяков.       — Парочка? — в ужасе выпалила Дженни, перебивая Джеффа. Он как обычно проигнорировал её и продолжил.       — Ты на ёбаной кучке наркотических сейчас. Вскоре они должны выветриться, но я не знаю, когда ты сможешь уйти. У тебя не было множества повреждений. Основные — это сотрясение и несколько сломанных рёбер. Всё остальное — это либо гематомы, либо порезы, либо что-то из этого. Сейчас с сотрясением всё в порядке, и они ничего не могут сделать с рёбрами, однако не унывай. Но я не знаю, когда ты пойдёшь домой.       Фрэнк кивнул, внимая информацию. Он подавил смешок, думая о несуществующем доме, который упомянул Джефф. У него не было достаточно времени подумать, а Дженни уже начала вещать.       — Мне бы хотелось забрать тебя домой прямо сейчас! — завизжала она, преувеличивая каждое слово. — Я, Джефф и Райан — все бы мы могли позаботиться о тебе! Было бы весело! Тебе не пришлось бы лежать в холодной больничной палате!       Фрэнк начал смеяться над самой идеей, что Райан будет заботиться о нём, однако, когда его рёбра провернулись вокруг его туловища, он решил этого не делать.       — Грёбаный Райан хуй на меня клал, — вместо этого пробормотал он. Глаза Дженни распахнулись.       — Как ты можешь говорить такое? — проревела она в полнейшем и абсолютном ужасе.       — Он же не здесь, да? — выплюнул Фрэнк, несмотря на боль, что последовала.       — У него похмелье... — ответила Дженни, её голос слегка приутих. — Но он был бы здесь, и ты это знаешь.       — Нет, не был бы, — снова поспорил Фрэнк, намереваясь выиграть в споре. Правда всегда сильнее, а учитывая, что Дженни такая же ненастоящая, как и её ногти, Фрэнк знал, что не проиграет. — Он сам и начал всё это дерьмо. Если бы он не назвал меня педиком и не упомянул еблю в задницу перед этими уродами, я не был бы здесь!       Напомаженный рот Дженни распахнулся.       — Это неправда!       — Да, это правда! — выплюнул Фрэнк. Он слышал, как его кардиомонитор беспрестанно пищал в то время, как злость на Дженни возрастала.       — Ребята! Прекратите! — отозвался Джефф, вставая и выставляя руку между двумя ссорящимися подростками. Фрэнк просто закатил глаза и временно сдался. Дженни сложила руки на груди и начала надувать губы как семилетка, а не девушка возраста семнадцати лет.       — Нам нужно идти, — объявил Джефф, желая закончить драму. Фрэнку было грустно, что Джефф уходит, однако если это значило, что он заберёт Дженни с собой, то он был в чёртовом экстазе.       — Пока. Спасибо вам, — отозвался Фрэнк, на самом деле не зная, за что он их благодарил.       — Мы зайдём позже, ладно? — пообещал Джефф своему другу, хотя у Фрэнка было ощущение, что обещание пустое. Фрэнк просто кивнул, когда двое молодых людей пошли к двери. Дженни была последней и обернулась перед тем, как уйти, глубоко глядя Фрэнку прямо в глаза.       — Ты не можешь винить Райана во всём, знаешь? Ты был настолько же частью всего этого, как и он, — грубо выплюнула она ему перед тем, как развернуться и оставить Фрэнка позади, и он не мог выкрикнуть ей ребяческий ответ в стиле «просто посмотри на меня».       И когда Фрэнк сидел один в сфабрикованной тишине и свете больничной палаты, тогда слова Дженни начали обретать новый смысл. Он не мог винить Райана во всём. И хотя он технически был причиной драки, он не являлся причиной всего. Он просто был катализатором всего происходящего. Тогда Фрэнк остановился и подумал обо всём. Он был одинок. Он находился в больничной палате, избитый и с кровоточащими внутренностями из-за двух парней, которые едва ли знали его. Они сказали, что избили его, чтобы он держался подальше от их подружки, однако Фрэнк знал, что это было преступлением из ненависти. Они избили его, потому что он вышел из тюрьмы, где, все, кажется, знали и понимали, тебя выебут в жопу. И тот факт, что Фрэнк не спорил, означал, что ему это понравилось. Фрэнк думал долго и усердно. По сути, Фрэнку не нравился трах в жопу, как действие само по себе. Если бы это произошло с кем угодно из тюрьмы, его бы стошнило. Было чертовски больно первые несколько раз с другими. Однако когда это произошло с Джерардом, это было нормально. Это не вызывало у него отвращения. Только с Джерардом ему нравилось трахаться в задницу. А ещё ему нравилось целоваться, держаться за руки, обниматься и просто быть вместе. Ему нравилось это куда больше, чем то, что у него было с Дженни или любой другой безымянной девчонкой. Если это делало его педиком, то и что, блять? По крайней мере, в тюрьме это понимали. В тюрьме всем было похер. В тюрьме его уважали хотя бы больше чем здесь. Заключённые не говорили о ебле в жопу, будто это игра. Они просто делали это: иногда ради выживания, иногда ради большего. Фрэнк знал, что делал это больше, чем ради выживания. И ему было это необходимо, чем бы это ни было с Джерардом. И казалось, что этот идеал припизднутого безобразия работал только в тюрьме. И в тюрьме он никогда бы не лежал в больничной кровати, окружённый искусственным светом, искусственными звуками и искусственными людьми. Джерард бы защитил его в тюрьме, неважно, насколько, казалось, он ненавидел Фрэнка в последний день. Фрэнк тоже ненавидел этого мужчину за то, что тот сделал и чего не сделал. Джерард не поцеловал его на прощание. Джерард не сказал, что ему жаль. Джерард не сказал «Я люблю тебя», однако, опять же, Фрэнк не мог винить его в этом. Фрэнк тоже не сказал этого, однако он был близок. Так близок, слишком близок. Тогда Джерард, казалось, находился совсем далеко. И он ненавидел его за это. Однако в тот момент Фрэнк, казалось, испытывал ненависть ко всему.       Ненависть, которую разжигало другое сильное чувство, которое ощущали все, — любовь.       Фрэнк оглядел комнату. Его взгляд упал на капельницу в руке. Она торчала с эластичной клейкой лентой по бокам. Фрэнк пристально изучил её, пока не понял, как снять. Воспользовавшись всеми силами, что у него остались и забыв обо всей боли в теле, он дотянулся до запястья и оторвал капельницу. Чертовски жгло, однако она отключилась. Он распутал и убрал все остальные запутавшиеся провода вокруг своего тела. Он заприметил стопку уличной одежды на стуле и в спешке надел её. Он шёл медленно, однако уверенно прочь от больничной кровати, точно зная, куда направлялся. По крайней мере, на короткий визит.       Тюрьма могла быть неидеальный, однако тогда она казалась куда лучше реального мира.