Нечётный четверг

Следующий разговор у них случился только на другой вечер, когда Слава опять отработал ночь и проспал день, а Матвей, растерянный, вернулся из ВУЗа. Мужчина проснулся только к семи. Юноша хотел приготовить ужин, но продуктов было маловато. Увидев взъерошенного партнера позади себя, он предложил тому кофе. Мстислав кивнул и ушел умываться. Матвей сидел за столом, взволнованный, медленно пил зеленый чай — он не ел весь день, но аппетита не было. — Можно мы поговорим?.. — несмело предложил парень. — Я хочу дополнить как-то… Мужчина хмуро посмотрел на него. — Слав, я понимаю, что это звучит ужасно… Но честно. Я просто хочу, чтобы ты понял, что я чувствовал… Почему пошел к ним. Можно, я объясню? — Попробуй… — в голосе слышалось снисхождение — это разозлило юношу, и он продолжил напористее: — У меня никогда не было друзей — это тяжело. — Отличная идея — искать друзей в рядах нациков, да-да… — Ты не понимаешь, каково это! Со мной в классе никто не дружил никогда! В начальной школе со мной иногда заговаривали, звали во что-то играть, а потом поняли, что я скучный… И перестали. Они даже не травили меня, Слав. Я настолько был заурядный и нудный, что им даже издеваться надо мной было неинтересно. Всегда находился кто-то поярче для этого. Мужчина вскинул брови и не веря спросил: — Матвей, ты что, жалеешь, что тебе не буллили? Ты с ума сошел? Тебе напомнить: каково это и к чему приводит? — Да я не про это. Я знаю, что это кошмар и т.д. и т.п. Но знаешь… когда ты всю жизнь сидишь на задней парте, а с тобой никто даже заговорить не пытается — это не сильно лучше! Смотришь, как другие играют, представляешь себя с ними, и тебе даже веселее от этого — жалость какая! А потом кто-то из них заметит, что смотришь. Подумаешь: «Позовут меня сейчас!». А они тебе: «Чего пялишься? Гомик что ли?». Они всегда меня так называли! — Матвей потряс кулаком в воздухе. — Как это вообще?! Почему они всегда знали, даже когда я не знал?! Мстислав удивился напору парня и сказал: — Да и меня они так звали. Да всех так мальчики называют. Это же их любимое. Ничего они не знали. Просто совпадение. Юноша поутих, выдохнув, продолжил: — И в средней — ноль внимания на меня. Пустое место. Ближе к старшей у меня голос прорезался, я пару раз съязвил учителям, ребята меня заметили. Но им не понравилось, стало хуже. Теперь еще и смотрели на меня, как на психа. А в одиннадцатом классе я нашел себе друзей — националистов. Одноклассник пригласил меня к ним. Он тогда с ними тусовался, но ему быстро надоело, и он ушел, а вот я прижился. Думаю, он позвал меня, потому что решил, что я псих и… это мое. И он не ошибся. Знаешь, как это было обидно — даже у Кости были друзья! Они его травили, бог знает как с ним обращались, но он был не один! Он с четырнадцати лет каждый день рождения домой пьяный приходил и довольный. Отец его бил — а ему было все равно. Огрызнется, поматерится, заплачет. А внутри — счастлив. У него есть с кем проводить время… А знаешь, как мои дни рождения проходили?.. На кухне с родителями. В восемнадцать лет я психанул, ушел, сидел один. До того противно было. Я понимаю, что это выглядит, как нытье… Но мне правда было очень плохо. Я не заслужил такого. — Матвей, — Слава почесал затылок. — Я понимаю, что тебе было одиноко. Но это никак в моих глазах не оправдывает твое решение примкнуть к группировке националистов и избивать людей. Парень поджал губы от обиды, понял, что нужно идти глубже. Втянув побольше воздуха в легкие, сказал: — Я был маленький. У меня никого не было. В школе я мечтал быть сильным и жестким, а дома мастурбировал на гей-порно и плакал, что мне не с кем поговорить. Знаешь, как мне было мерзко от этого?! От того, что я не могу перестать быть собой? Быть таким — слабым и геем! А тут я вдруг оказываюсь в кругу парней, еще и старше меня! Они крутые, они сильные, они всему меня научат. Я никогда не чувствовал себя так уверенно. — Поэтому ты просто предал себя. Таких людей, как ты. Меня. Перешел на их сторону. Принял их веру. Я так бы никогда не поступил. — Слава, нет! Дело было не в этом. Ну я клянусь тебе! Да, они говорили, что мигрантов нахуй, геев нахуй, женщин на кухню. Но ведь я и без них в это верил… Да пол-России в это верит. У нас что, пол-России нацистов? — Слава смерил его холодным взглядом, и Матвей стушевался, несмело продолжил: — Я имею в виду, я вырос в такой среде… Их идеи не казались мне чужими. Я не перенимал их веру. Я просто не задумывался обо всем этом как следует. Поначалу мы не делали чего-то страшного. Просто болтали. Я все ждал, когда мы начнем делать революцию, а там… Все фантазии. Пили пиво, шугали мигрантов со стройки. Нас там было-то полторы калеки. Мы ж не в 2012-м… Одни околофутбольщики остались. В нашем мухосранске-то… Это не по-настоящему было, я клянусь тебе! — Что не по-настоящему? — мужчина был на удивление непримирим — ясно было, что Матвей вышел на какую-то тему, мнение на которую у него было сформировано давно. — Что ты на людей на улице нападал? Это было не по-настоящему? Я общался во всех этих центрах с вашими жертвами, видел, что вы с ними сделали. Парень потупил взгляд и несмело ответил: — Вы, антифа, на нас тоже нападали… — На вас, ключевое слово — на вас. Не на людей на улице. То, что мы с тобой дрались, — это вообще неважно. Это позерство. Вот то, что ты сделал с Истамом, вот это — по-настоящему! — Мне жаль… — Нет. Это неправда. Тебе плевать, Матвей. Вот это — правда. Хочешь говорить честно — говори. Не обманывай ни себя, ни меня. Юноша весь сжался — совсем как в детстве, когда его ругали, а он думал: «Все что угодно, только бы не расплакаться». Сгорбленный, он сунул руки между колен и, закрыв глаза, попытался успокоиться. Через минуту сказал: — Ладно. Наверное, ты прав. Мне не жаль. Я просто этого не могу почувствовать. Я понимаю, что поступил ужасно — но не чувствую. Я с детства живу с одной целью — только бы себя сберечь. Мне все время страшно и больно. Ты как-то сказал, что у тебя вся жизнь из-за этих твоих неврозов — это просто бесконечная попытка почувствовать себя нормально. Люди вокруг радуются, к чему-то идут, а ты несмело топчешься на месте, боясь, что что-то новое принесет тебе только боль. Вот у меня так же. Я просто в слова это оформить не могу. Я такой человек, Слав, просто не могу иначе. Я сделал плохо, потому что хотел, чтобы мне было хорошо. И я готов переучиться. И вроде я продвинулся к этому, не знаю. Но тогда я так не мог. И я бил его — и мне было приятно. Будто я бью его, чтобы меня не ударили. Будто я бью в нем все гейское во мне, что не принимаю. И так отказываюсь, становлюсь нормальным. Я честно скажу: мне жаль, что это доставляет тебе страдания. Ты важен для меня. Вот это искреннее чувство. Мужчина устало заглянул в его влажные глаза, со вздохом погладил его по голове. Юноша привстал и ткнулся носом ему в грудь. Мстислав потрепал его за волосы — они сильно отросли. Мужчина подумал, что Матвей, действительно, сильно изменился со дня их встречи: и снаружи, и внутри. — Извини, — Слава делал большие паузы между словами. — Это оказалось чуть сложнее для меня, чем я планировал. Мне хочется верить, что люди вокруг такие, как я. А когда у них другой взгляд на вещи, мне становится жутко. Я же зануда-учитель, читаю лекции всем подряд: «Вот так надо делать, чтобы быть хорошим и люди не страдали». А мне, бывает, отвечают: «А зачем быть хорошим? А зачем делать так, чтобы люди не страдали?». И у меня ступор. А я не знаю, что ответить… Мне кажется, если человек такого не чувствует сердцем, то объяснить это невозможно. Мне просто горько от этого. Знаешь, мы были с другом как-то в скейт-парке у нас тут. Сидели уже поздно вечером на трибуне, небольшой, рядом с рампами, там просто ребята собираются пива попить — когда темнеет, не катает уже никто. И мы сидели последние, и с нами еще двое. Парни молодые, угашенные, под чем-то. И вот они сидели, сигареты стреляли у приятеля моего… Потом встают уходить и ломают сидения, на которых сами сидели. Вот просто так. Ни с того ни с сего. Захотели и сделали. Короли мира. Я даже не разозлился, просто удивился. Спросил спокойно: «А зачем вы?». Завел диалог, в общем, решил докопаться до правды. Без агрессии. Они тоже спокойные. В ответ получил что-то несуразное: «А я вообще должен быть в тюрьме за наркотики, а я здесь!», «А я ненавижу государство!». Вот я, допустим, тоже власть презираю, но чем с ней связаны трибуны, на которых подростки с самокатами сидят, что-то не понимаю. И с ними невозможно было говорить — меня друг просто увел, испугался, что я там в драку влезу. Я в ужасе от всего этого мира. У нас люди… ты вообще видишь, к чему все идет? Люди так страшно живут, так крепко мучаются. Они все озлобленные. Плюют, кидают бычки, матерят продавщиц. Делают все, что им удобно, и плевать на других, потому что считают, что выстрадали это право — пусть теперь остальные страдают. И я все время себе повторяю: не все такие, таких просто ярче видно. И каждый раз, когда я ловлю красные флаги на тебе, я думаю: Господи, ты из этих людей? Неужели это мне и понравилось: я придумал, что возьму тебя себе и поменяю? Сделаю «правильным»? Неужели все так? Матвей долго молчал. Он поставил себя на место Славы и подумал: как же это, должно быть, трудно иметь такое заостренное понимание справедливости. Все время режешься, когда оно не совпадает с реальностью. Сам парень размышлял: а было бы ему дело до этих хулиганов? Ну, может, он бы подрался с ними, но только если бы у него было настроение — просто для себя, в удовольствие. Не ради великой цели. — Может, я могу что-то сделать?.. Как бы поправить то, что творил, — подумав, предложил Матвей. — Я видел у тебя Вконтакте посты про волонтерство. Ты ведь им занимался? — Делать нужно только то, что ты хочешь сам. Иначе волонтерство не работает. — Ну я хочу… — Для меня? — Для себя… — Я не очень в это верю. — Почему? — Почему? Матвей! Тебе это не нужно. Ты бы сам к такому пришел, а ты что-то там пытаешься для меня. Слушай. Я боюсь сорваться, честно. У меня есть проблемы с эмоциями. Я не хочу срываться. Мне психологиня рекомендовала в такие моменты ставить диалог на паузу. Я невротичный, мне же надо всегда докопаться до истины, а она сказала: осторожно, лучше отдышаться, утихомириться и продолжить позже. Вот давай мы сейчас сделаем перерыв. Ладно? — Ну ладно… Но я не боюсь тебя… ты только скажи, почему мне не веришь? Я не понимаю… — Матвей чувствовал невероятную обиду: он впервые так прямо решил поговорить с партнером, обнажить ему всю душу, а тот — в отказ? Слава тяжело вздохнул и мрачно ответил: — Я — активист. Если ты не забыл. Я старался не говорить с тобой об этих штуках, откладывал на потом все эти страхи: а что если он такой на самом деле? Я сказал себе: не может быть — это маска. А сейчас… я уже и не знаю. И мне очень сложно от этого. Я чувствую, что через тебя я и сам предатель. Все, стопнем. Не могу, — мужчина встал. — Нет-нет, ну подожди, я с ума сойду, — Матвей тоже вскочил, затряс руками. — Я не могу ждать. Вот ты не прав. Я ушел от них и все… И мне это больше не надо! Ты ошибаешься! Стой! Ты сам сказал говорить с тобой, а теперь! Это не честно! Матвей резко оборвал — Мстислав с размаху бросил кружку о стену сбоку от них, и она со звоном разлетелась, осыпав осколками всю раковину. — Доволен?! — прожал сквозь зубы мужчина и ушел в комнату. Юноша еще долго стоял без движения и чувствовал, что с ним происходит что-то совсем нехорошее. Через несколько минут он медленно опустился на стул. Ощутил, как что-то неприятно течет у него по щекам, вытер слезы и удивился, что плачет. Минут через тридцать Слава вышел, угрюмый, стал собирать осколки. — Прости, — холодно, как робот, проговорил он. — Я думаю, тебе лучше переночевать сегодня дома. Матвей оживился и вскочил. — Не надо. Ты же даже не в меня ее кинул. Все нормально. Мстислав заглянул в холодильник, вздохнул и пошел в прихожую. Юноша побежал за ним. — Ты-ты в магазин? Давай я с тобой… — Матвей… — Не оставляй меня… Если хочешь, я вообще буду молчать. Ничего больше не скажу сегодня! Обещаю! Мужчина устало запрокинул голову и закрыл глаза, подумал, загибая пальцы: «Раз — я злюсь и меня кроет — это взрывоопасно, лучше побыть одному. Два — ему плохо без меня и я буду беспокоиться, что он страдает здесь из-за моей реакции». С напряжением втянув в легкие воздух, Мстислав кивнул и стал надевать куртку. Матвей торопливо обувался, дрожащими руками завязывая шнурки на ботинках. Сейчас ему казалось, что если он потеряет Славу из вида хотя бы на минуту, то он потеряет его навсегда. Это не было похоже на юношу в принципе, но мужчина никогда не вел себя так. Это выбивало почву из-под ног. А еще от него пахло табаком и на улице Мстислав сунул сигарету в зубы. Матвей хотел заметить: «Не знал, что ты куришь!», но вспомнил, что обещал молчать, и, стараясь не привлекать к себе внимание, засеменил сбоку. В «Пятерочке» Славу размотало: было видно, как стресс высасывает силы. В молочном отделе он долго пустыми глазами смотрел на полки, а Матвей боязливо косился на него — затем решился: взял ту марку по акции, которую они всегда брали, и опустил в корзину. Мужчина кивнул и пошел к кассе. Список покупок вышел неполный, поэтому все поместилось в один шопер, и юноша быстро, чтобы Слава не успел возразить накинул его себе на плечо. Назад они шли в тишине. Вдруг мужчина хмуро сказал: — Хлеб… Я взял хлеб? Матвей стал рыться в шопере — даже дважды проверил — но помотал головой. Колбаса и сыр были, а вот хлеба под бутерброды не было. — Блядь, — Слава устало развернулся. — Посиди на лавочке, а я сам сбегаю, хорошо? — от долгого молчания свой голос показался чужим. Мужчина махнул рукой и сел тут же, напротив небольшого ТЦ, который они проходили. Матвей буквально бегом понесся в магазин. Выхватил наугад батон и буханку, в очереди попытался успокоить дыхание — все в порядке: он вернется, а Слава ждет его, все хорошо. На кассе не глядя приложил карту к терминалу, еще до того как на ней появилась стоимость. Схватил пакет с хлебом и побежал. Мужчина с тоскливым видом сидел прямо на запорошенной легким снегом лавочке и держал руки на коленях. Увидев запыхавшегося парня, Мстислав как-то не веря окинул его взглядом и медленно начал: — Это что… Пакет… (Еще на слове «пакет» Матвей понял, что сделал что-то очень опрометчивое, и испуганно округлил глаза.) из «Вкусвилла»? Юноша оглядел свою покупку и от нечего делать закивал. — Ты, блядь, издеваешься? — раньше Слава не позволял себе говорить с Матвеем таким тоном, поэтому это было страшно. — Я не очень понимаю… — он совсем растерялся. — Мы бойкотируем «Вкусвилл». Они попытались сделать деньги на ЛГБТК-сообществе, а когда запахло жареным — подтерли пост, назвали нас ошибкой и уволили сотрудников, сделавших про нас материал. Ты это знаешь? «Бля-а-а-дь…» — Матвей весь съежился, проблема в том, что он действительно был в курсе этой ситуации. — Ну… я не думаю, что из-за того, что я разок купил у них хлеб, я их сильно поддерживаю, да и вообще… Что может сделать один клиент? — сказав это, парень закричал на себя в мыслях: «Зачем я это говорю?! Просто замолкни! Прекрати!» Слава задышал тяжело и жестко проговорил: — Каждый человек по отдельности мало, что меняет, но, когда мы объединяемся в группы — мы представляем силу и им приходится с нами считаться. Никакой магазин не будет называть нас ошибкой, если будет знать, что потеряет несколько тысяч клиентов! Когда ты отказываешься от нашей совместной борьбы и поддерживаешь врагов — это просто предательство! — Не знаю… Мне плевать, где что покупать… Этот магазин просто был рядом. Бойкоты ни к чему не приводят. Ты бойкотируешь — другие геи нет… Никогда не будет так, что сообщество будет единым и бла-бла-бла, всем плевать, — Матвея несло, в голове что-то переломилось: в настроении опять произошел сдвиг и захотелось ругаться. — Да и мне нравится позиционирование их сети. — Какое позиционирование? — Слава криво усмехнулся. — Лавочка фанатов геноцида?! Ты знаешь, что твои нацики писали той лесбийской паре, которая давала интервью для поста? Ты знаешь?! Они писали, что найдут их дочь и убьют. Вот так. И я ничего здесь не добавил. Ни грамма. Все так и есть. Эти ублюдки настолько нас ненавидят, что готовы убивать наших детей. И эта лавочка это продвигает, когда извиняется за пост про однополые семьи и называет нас ошибкой, нормализует травлю. А ты все это поддерживаешь, да… Участвовал в этом. Слава говорил так громко, что на них стали оглядываться прохожие, — Матвей тут же это заметил и напрягся только сильнее. — Матвей, а ты участвовал в этом?! Может, ты еще и лично им писал угрозы, да?! Состоял в канале «Мужского государства»*? — Нет! Это не так… — Покажи телефон… — Что?! — Я хочу проверить подписки в телеграме. Откуда я знаю — может, ты там до сих пор состоишь. — Не стану. Мстислав вскинул брови и ухмыльнулся с видом, что ему теперь все ясно. Матвей испугался, плюхнулся рядом с ним на лавку и дрожащими руками протянул ему свой телефон со словами: — Смотри-смотри! На! Давай, если не веришь мне! Я тебе всю правду рассказал, а ты не хочешь меня слушать! Мужчина стал листать каналы, и прямо в этот момент пришло оповещение. Матвей словно и забыл в эту секунду о том, почему так долго прятал телефон от партнера. А сейчас ему напомнили. «Доживай свои последние дни, пидор». Мстислав на секунду замер, а затем кликнул на сообщение и открыл чат. — Не надо, пожалуйста! — Матвей задрожал всем телом, но телефон вырвать не посмел. Мужчина стал листать сообщения, лицо его все больше погружалась в шок и разочарование. — Ч-что это?.. — Ничего! Я потом расскажу! Только не сейчас! — Кто это тут собирается устроить тебе «Ночь длинных ножей»?! Матвей почувствовал, что отпираться дальше совсем уж глупо, осторожно забрал телефон — Слава в растерянности разжал руки. — Ну это… мои бывшие соратники… Я собирался тебе сказать. — И как давно собирался? — Ну вот на днях… — Когда это началось? — На днях… — Матвей, ты даже сейчас врешь: я видел даты в чате… Ты молчишь об этом несколько… месяцев? — Слава был в шоке. Юноша чувствовал себя настолько ужасно. Было ощущение, что так плохо и запутанно бывает только во сне, и надо скорее проснуться, чтобы все закончилось. Не может же, чтобы все проблемы рушились на тебя одновременно, да? Но вдруг стало еще хуже. У Славы началась истерика. Ебанная истерика в общественном месте. Ебанная истерика перед «Вкусвиллом». Матвей часто замечал, как дети заливаются плачем где-нибудь на улице или в магазине, и это всегда (с точки зрения юноши) ужасно неловко для родителей. И тут он словно оказался в такой роли… Слава обхватил голову руками и стал, глотая обильные слезы, кричать: — Тебя убьют нахуй, а я даже не узнаю почему?! Ты был в опасности все это время и даже не сказал мне?! Вот так ты мне доверяешь, да?! Я верил тебе… Мы занимались сексом, ты понимаешь. Я думал в тот момент, что ты меня не обманываешь. Что ты… достаточно честен со мной… Ну там какие-то заморочки, но… соврать в таком, что?! Все остальное тоже неправда, да? В тебе есть хоть что-то настоящее? Или ты весь выдуманный?! Матвей скользил взглядом от раскрасневшегося, блестевшего мокрыми щеками Славы к оборачивающимся на них людям вокруг. Ужасно стыдно и обидно. Как же так вышло? И что теперь делать… Хочется бежать куда подальше… Туда где тихо! — Слава, успокойся, тут люди… — юноша виновато посмотрел на него. — Мне поебать на твоих людей. Пусть хоть каждый уебан в этом городе будет в курсе того, что мы с тобой ебемся и что ты меня обманываешь. Мне вообще насрать! Ты, блядь, вообще не даешь себе отчета: что ты со мной делаешь! Я тебе прямо в глаза сказал: вот мои болевые точки — а ты прямо на них! Зачем?! — П-прости… — Ты постоянно извиняешься, но ничего не меняешь в своем поведении! — Это не правда… я меняю… — совсем тихо защитился он. — Как? Рассказал мне одно сегодня, а потом вскрылось, что про другое молчал три месяца. Класс! — Я бы и про это рассказал… Просто не смог сразу… Ну я трус, ну что ты от меня хочешь. — Я хочу, чтобы ты имел ответственность, чтобы ты понимал, что ты своими решениями можешь делать мне больно… Я выстраиваю свои безопасные границы… Объясняю ожидания, а ты… Тебе просто нужен, — Мстислав замялся, вздохнул и продолжил спокойнее: было видно, что он это решил давно. — Тебе просто нужен ёбырь. Ты просто мальчик, тебе просто нравится секс и вся эта мишура первых отношений. Тебе отсасывают — ты чувствуешь себя взрослым, маскулинным, каким угодно. Это твой способ валидации… А мне нужен мужчина, партнер. Уже адекватный, понимаешь? Такой, который думает не только о том, как сберечь себя, но и как не обидеть другого. Я считаю, что заслуживаю такого. И, наверное, я придумал, что выращу тебя под этот шаблон, не знаю. Я подумал: плотно поработаю в этих отношениях, буду взрослым, аккуратным, все ему покажу и он поймет. И мы сделаем что-то прочное. Но я переоценил себя. Видимо, я слишком косой для такого. Слишком изуродованный. Я думал, что со всей этой терапией я достаточно себе поправил менталку и я могу в новые отношения… А оказалось — нет. Матвей немо открыл рот. Затем, с трудом справляясь со слезами, решил сказать то, что обычно говорят в переломные моменты в кино. Там эти слова имеют большую силу и часто выключают все проблемы — вдруг и в жизни так получится? — Я люблю тебя… — Матвей… Я тоже тебя очень сильно люблю (у парня в глазах заблестели огонечки — он услышал это впервые!). Правда, — мужчина повернул к нему голову. — Но это очень больно для меня. Я боюсь, что мы понимаем это слово по-разному. У тебя это первые отношения, у меня — нет. Я умею сравнивать. И поэтому понимаю, что люблю тебя по-настоящему. Не ошибаюсь, используя это слово… Насчет тебя — не уверен. Все это — страшно. Потому что если однажды ты скажешь мне: «Знаешь, я ошибся, когда назвал это чувство «любовью»!», а я не буду готов к этому… Я боюсь просчитывать такой сценарий. У меня его нет в голове — понимаешь. А я, как невротик, пытаюсь проработать катастрофический сценарий на любой исход… И если это случится… мой мир просто схлопнется. Бах! И все! У меня такое было — я знаю, о чем говорю. Мужчина решительно встал, надел шопер и положил парню руку на плечо. — Иди к себе домой, ладно? Дай мне проветрить мозги пару дней… Ты видишь, какой я? Мне нужен тайм-аут. Прости за все… Но я еще злюсь и не могу с собой справиться. Давай… Спишемся… Матвей проводил его пустым взглядом и остался сидеть на лавочке. В голове только и было: «Пиздец».