Нечётный четверг

Утро прошло благополучно: Слава выспался и много шутил за завтраком, Матвей был молчаливый и спокойный, а Костя весело отвечал мужчине и тоже выглядел бодрым. Старший почувствовал, что начал уставать от их дуэта: частенько, когда партнер с братом объединялись, он ощущал себя выкинутым из общения и начинал раздражаться. — Во сколько ты пойдешь домой? — прямо в лоб спросил Матвей. — Вчера не хотел отпускать, сегодня — выпроваживаешь? — младший беззлобно усмехнулся. — Доем и пойду. — Волосы перекрасишь? — Сказал же, что нет. — Ну ясно… Я схожу сегодня с тобой в колледж… Поговорим там с администрацией. — Моть, там дело дрянь… — Попробовать стоит… — Слуш, я думаю, туда мне правда дороги больше нет. — Может, попробовать другой колледж… школу там попроще? — предложив это, Слава сразу достал телефон и стал гуглить. Матвей взглядом попросил его прекратить и спросил у Кости: — Хочешь в другой колледж? — В армию не хочу. На все остальное согласен. Младший выглядел таким уверенным и спокойным, что старший даже удивился. Когда они втроем прощались на пороге, Костя с трудом водрузил на спину свой злополучный рюкзак. — Что у тебя там-то? Из-за чего весь сыр-бор? — хмуро полюбопытствовал старший. — Вот, смотрите, — парень с охотой плюхнул его себе под ноги и расстегнул молнию — внутри оказались баллончики с краской. — Это еще зачем? — не понял Матвей. — Я боялся, что моя речь в колледже не подействует и планировал потом для Алисы, ну и для всех девочек, сделать какие-то поддерживающие надписи на стенах. Типа «Женщины вперед!». — О, господи… — Матвей закатил глаза. Слава рассмеялся и одобрительно похлопал Костю по плечу с возгласом: — That’s my boy! — Я забираю это богатство, — старший потянулся к рюкзаку. — Нет, я на свои деньги покупал! Мне они нужны еще! Иди нафиг! Я что-то обязательно напишу! — Только этого нам и не хватало… Костя застегнул рюкзак, зло сверкнул глазами в сторону угрюмого брата и умоляюще посмотрел на Славу. Тот молча глянул на партнера. В лице мужчины читалась излишняя осторожность, Матвей понял, что сейчас он начнет вкрадчивой интонацией выговаривать: «Ну он же взрослый, ну Моть, ну это же его право… В том числе право на ошибку». Старший раздраженно выдохнул и, махнув рукой, ушел на кухню. Мстислав тоже выдохнул (но с облегчением), хлопнул Костю по плечу, а затем даже обнял на прощание и проговорил на ухо: — Ты большой молодец, только не рискуй зря. — Хорошо. — Он тебя очень любит. — Я знаю. — И… может… все-таки перекрасишь волосы перед приездом отца?.. — в голосе Славы слышалась неожиданная робость. — Вот от тебя такого не ожидал. — Извини… Я тоже беспокоюсь… Приходи к нам, если что. — Ладно. Мстислав, боясь возвращаться к партнеру, который теперь не в духе, с минуту постоял у закрытой двери. Затем все же зашел на кухню. Матвей, сидя за столом, гуглил колледжи. Мужчина стал собирать посуду в раковину. Делая это, он старался не шуметь и обращать на себя минимум внимания — боялся, что партнер напомнит ему про его обещание… и не зря боялся. — Готов к разговору? Славе захотелось закосить: сделать вид, что он не понимает, о чем речь, но это было бы уж совсем по-детски, поэтому мужчина вяло отозвался: — Я помою посуду и потом… — Суп с котом. Ты три часа ее будешь мыть. Давай. Матвей решительно пошел к дивану у противоположной стены и, сев на него, продолжил изучать расположение учебных заведений на карте. Слава в ужасе стал замачивать тарелки и, не оборачиваясь к партнеру, через спину ощущал его холодную уверенность. — Я считаю до десяти-и-и, — не отрывая глаз от экрана, нараспев проговорил Матвей. Слава решил смазать напряжение шуткой, поежавшись, спросил: — Это что еще за пироги? Откуда этот альфа-самец? Куда делся мой вчерашний мягкий чмоня? Юноша посмотрел на него в упор, и мужчина понял, что ходит по очень тонкому льду. Вытер руки о полотенце и нерешительно сел рядом на диване. Они помолчали. Выходило действительно очень странно. Матвей раздражен, Слава чувствует себя уязвимо. Момент явно не тот. Вообще — взрывоопасно. Парень, прикинув это, взял мужчину за руку и, смотря ему точно в глаза, сказал: — Я после Кости еще отхожу, поэтому в таком состоянии, что могу позволить себе говорить с тобой прямо, но сейчас я успокоюсь. Просто хочу воспользоваться этой решимостью, чтобы склонить тебя к разговору… Потому что я устал, что ты меня все время опрокидываешь. Сказал, что у тебя есть тайна, и ходишь про нее молчишь. Интриган. — Это будет сложно, — предупредил Слава. — Я знаю, дружище, ты сложный. И я сложный, и вместе мы — сложные в квадрате, но надо с этим что-то делать, чтобы все уже в конце концов сложилось… Извини за тавтологию. Я вчера решил, что на самом деле очень плохо тебя понимаю. Мне нужно больше о тебе знать… Говори со мной. Я приму тебя любым. Слышишь? Что бы ты ни сделал. Мужчина долго посмотрел на него и, похмурневший, кивнул. Ему не нравились такие громкие обещания — звучало утопично. Шумно выдохнув, Мстислав закинул ногу на ногу и резво начал говорить. Матвею показалось, что он вмиг как-то искусственно переключился с угрюмой ранимости на маску шутливого равнодушия: как будто бы мужчина и не про себя говорит, а так… рассказывает историю из Интернета. Парню не трудно было догадаться, что это одна из его защитных реакций. — Когда мне было девятнадцать лет, я учился на втором курсе колледжа, поступил я туда только после одиннадцатого — рассчитывал поступить в ВУЗ, но оказалось, что ты не сдашь круто ЕГЭ, если просто будешь ходить в школу… Надо было самому готовиться, нанимать репетиторов и лучше класса с восьмого… Тупанул я тогда. (Матвей привык, что в своих рассказах мужчина часто расписывал какие-то побочные детали и незаметно для самого себя уходил от главного. Сейчас юноша побоялся, что Слава опять заблудиться в своей истории и осторожно направил его: «Так?».) Короче, я чувствовал себя взрослым и хотел быть взрослым. У меня был парень, а у него квартира-студия в новостройке. Подарили ему родители. У меня тогда еще не было отдельного жилья, а с отцом и мамкой я жить не очень хотел. Мы не ругались. Прост как-то чувствовал, что стыдно и надо дальше. Они-то меня в 20 лет уже забабахали, а я на их фоне отставал. Такие мысли тогда были. Сейчас я понимаю, что я даже не был влюблен, но тогда все как-то закрутилось. Я смотрел на него через розовые очочки и не замечал никаких красных флажков. Ну мы стали жить вместе. Я работал тогда вечерами после шараги в КФС. Ебали нас там знатно, а платили тыщ 10 в месяц, это у меня за частичную занятость с 20-часовой рабочей неделей столько выходило. Он вуз заканчивал, не работал, ему родаки деньги давали. 22 года было ему. Матвей заметил, что речь стала даваться Славе сложнее (самому ему от этого стало неуютно), придвинулся к нему ближе на диване и кратко поцеловал в плечо. Мстислав натянуто улыбнулся и похлопал его по колену, но лица не повернул и продолжил: — Мы ругались много. Я уставал. Ненавидел все, что было у меня тогда в жизни. Каждый день стоял на этих куриных ножках злоебучих и думал, что трачу свою жизнь ни на что. Думал сунуть руку в кипящее масло, чтобы что-то почувствовать, как-то очнуться, потому что все как бесконечный сон, которым ты не управляешь. Одно и то же, одно и то же. Ощущение, что ты вообще не делаешь ничего, а тебе платят просто за твое страдание. Стоять я сначала уставал, но быстро приучился. А вот скука — к ней невозможно привыкнуть. Ты просто каждый день остаешься наедине со своими мыслями о том, как тебе плохо в этом месте и что уходить тебе некуда. Там текучка — там все это чувствовали. Долго держались только мигранты — им вообще некуда деться: берут только на самую херовую работу, где русские не задерживаются. И они ебашут. Им там имена дают русские. Так принято. Нельзя свое имя, даже если по лицу видно, что он нерусский. Все равно русским именем обращаться к нему должны. Меня это дико бесило. Эти капиталисты у работников все отобрали, даже имена. В шараге тоже херня какая-то. Я, как только в КФС стал работать, понял: надо все сделать, чтобы как-то нормальное место найти. А у нас в шараге полтора станка было и те — советские. Разворовали там все. Я поэтому так тогда и разозлился, когда ты за Костю взятку дал… Это стороны одной медали. Ну я сразу понял, что, чтобы по специальности хотя бы в типографии куда-то наверх пробиться, образование мне не помощник, — надо опыт, надо ебашить, тогда будет рост. Вначале, когда зеленый был, после школки, казалось, что все просто. Вот пришел, вот меня учат, значит чему-то научат, куда-то возьмут… Потом вообще оказалось, что на нашей городской типографии люди форменно залупу получают. Поэтому, пошел в частную контору. Я к чему говорю… Состояние у меня было — растаявших надежд. Я сильный мальчик всегда был, даже после всего пиздеца в школе вышел норм, уверенный, что куда-то в люди выбьюсь. А тут оказалось: можно все время выбиваться-выбиваться, а жизнь тебя обратно вбивать будет. И вот я превратился из мальчика с горящими глазами — «Ура, я закончил школу и порвал со всем своим прошлым, получаю норм профессию, на работу устроился, с парнем своим ща заживу на квартире, как взрослый!» — превратился в сущность… в виде гномика, нахуй. Ни мотивации, ни надежды! Ни-че-го. Я ныл много — ему не нравилось. Он говорил мне все время, что я слабый и надо просто работать лучше, в норм компанию устроиться. А в нашем городе не было тогда ничего нормального. А вон в Москву я ездить не буду — час трястись в электричке после колледжа, еще тратить на это три тыщи в месяц, чтобы сверху эту же трешку и получить — оно мне надо? Но он считал, что я дурак, что не уважаю себя и за копейки работаю. Может, он и прав. Мне себя из того года очень жалко… Но вместо всех его придирок, лучше бы он просто взял меня за руку и сказал, что это пройдет, что я буду постарше, с опытом и меня возьмут куда получше. Мне надо было тогда услышать, что это хоть закончится, понимаешь? Но я не слышал. Потом я начал чудить больше с этим моим ОКР, но ему не говорил, что у меня диагноз. Он ругался, что я посуду не мою или что долго мою, что ванну занимаю. В квартире-студии мы все время были вместе, я только в ванную мог уйти спрятаться, поплакать там. Эти студии, порождение капитализма, вообще запретить нужно нахуй. Живешь в этой коробке. Я вон слышал у меня знакомые в ипотеку взяли студию, чтобы ребенка там рожать… Мир вообще сошел с ума. Если люди лишены возможности жить достойно, на что надеяться? В коммуналках в совке хоть комната отдельная была. Матвей почувствовал, что Слава опять сбился, и осторожно коснулся его колена. Тот понял его. — В начале отношений с ним я был уверенный, веселый. А в конце — превратился в размазню, — мужчина замолчал, продолжил тише, глядя себе под ноги: — Я однажды посуду опять не помыл, потому что не смог себя заставить. Он пришел и ударил меня по морде этой тарелкой, — Слава дрожащей рукой коснулся подбородка. — Я поэтому бриться и перестал, чтобы не было видно. Матвей придвинулся и увидел маленький шрам, скрытый бородой. Он никогда не замечал его — сколько же еще травм партнера остаются спрятаны от него? — Я тогда испугался. Но самое страшное было, что я понял, что я готов это терпеть, что я это, кажется, выбрал сам… что мне некуда идти. Конечно, сейчас я понимаю, что я мог просто вернуться к родителям. Но тогда я же был «взрослый», я должен был все сам, мне это виделось таким позором. Я вообще был болезненно привязан к нему, не видел себя без него. Все так смешалось в голове. Мне кажется, в моей жизни не было момента лучше и счастливее, чем когда… когда он прекратил ругаться в тот день, достал аптечку и стал перекисью обрабатывать мне ранку на подбородке. Я еще дрожал — тогда ни слова сказать не мог, а он сердито вздыхал и промакивал мне его ваткой. Мы встретились глазами — и он поцеловал меня, сказал: «Ну что ты со мной делаешь, прости». И мы занимались сексом. Пауза продлилась довольно долго, Матвей, чувствуя, как на плечи ему практически физически давит Славина боль, боязливо начал: — Я тоже чувствовал подобное. Всякий раз с отцом больше всего на свете мне хотелось, чтобы он пришел извинился, признал, что был виноват, что все это было неправильно. И иногда он как-то так делал… когда выпивал. И в те моменты я чувствовал, что готов все ему простить. Прямо, как тогда… Кажется, это стало такой травмой для меня: до сих пор, если я ссорюсь с кем-то, я только и думаю: человек вернется и скажет, что он не хотел сделать мне больно, что он все еще дорожит общением со мной… Но во всех этих ссорах обычно я виноват, поэтому люди не возвращаются, а сам я их возвращать не умею… Да и друзей у меня никогда не было настоящих… С кем пытался знакомиться — ничего не выходило. — Я знаю, — Слава повернул к нему голову и взял за руку. — Я заметил, что у нас есть общая травма. Давно хотел рассказать, что мне это тоже знакомо, поэтому мы с тобой так и липнем друг к другу. Только проблема в том, что психологи не рекомендуют быть вместе людям с одинаковыми диагнозами или травмами — мы тянем друг друга на дно… — Пусть психологи сходят нахуй, — голос Матвея был тихий, но уверенный. — И ты простил его в тот момент? Слава слабо улыбнулся. — Да. Простил. Потом было несколько схожих моментов. Он выпивал немного… Ну, иногда много… Не знаю, просто частенько это делал. К концу наших отношений ему было тяжело, поэтому пил он чаще… и в таком состоянии плохо себя контролировал. Он меня толкал, пихал. И со временем это усиливалось. Я обижался, но считал, что заслужил своим нытьем. Мне становилось хуже, у меня пропало либидо. Я думал тогда: может, я вообще асексуал? Но до этого мне хотелось заниматься сексом и сейчас хочется, только тогда желание совсем пропало. Но мы занимались им все равно, и сейчас я понимаю, что это было очень плохо. Он всегда уговаривал меня, а я не умею отказывать. Подолгу делал мне минет, но у меня особо не стоял. Я после этого боюсь, чтобы ты мне… От других парней мне нормально минет получать было, от тебя — не могу решиться… Может, я слишком сильно ассоциирую тебя с той ситуацией, потому что у нас с тобой прочная связь. Это мои первые отношения после него. Весь этот период я… готовил себя. Ходил к психологу. Никак не мог снова почувствовать романтическое влечение. Занимался сексом, ходил на свидания… Но так чтобы влюбиться… Ты аномальный случай, понимаешь? Мне самому это все в новинку… Ты, наверное, думаешь, я тут все понимаю. Да я сам в ахуе. Миллион ошибок, миллион исправлений. Я притворяюсь, что знаю, что делать. На самом деле мне страшно. Матвей удивленно посмотрел на него — Слава глянул на него хмуро и опустил глаза. Парень не нашелся, что сказать, и догадался взять его за руку. В голове только и было что-то типа: «Ну я же могу аккуратно тебе… могу на колени встать, а ты сам все сделаешь». Матвей выругался на себя в мыслях. Он не мог понять, почему в такие моменты цепляется именно за секс?! Глупость какая-то! Партнер много важных вещей упомянул: уязвимость, страхи, принуждение — а что Матвей? Матвей как обычно: «Ну я такие проблемы решать не умею, хочешь: возьму у тебя в рот? Это я тоже не умею, конечно, но попробовать хочется!». Слава продолжил задумчиво: — Про минет… Я как-то опасаюсь, что могу почувствовать в такие моменты, что у меня нет контроля, что я не в состоянии прекратить это, если мне перехочется. Я тогда не мог осознать, что со мной поступают неправильно. Моментами мне казалось, что я это даже заслужил из-за своего поступка с одноклассником… Лешей… — мужчина замолчал, затем продолжил тише: — Однажды прямо во время секса у меня всё не вставал и я сказал ему «нет», но он не остановился, ответил: «Чего тебе, жалко, что ли? Я быстро. Только о себе думаешь». Меня будто парализовало тогда: наверное, от осознания, что ему все равно. Я долго боролся с собой «да потерпи», но все-таки решил сказать ему «нет», потому что решил, что я должен поставить свои чувства выше. Но он поставил выше — свои. Тот вечер смазался у меня в памяти, я помню только, как я просил его остановиться, как он прижимал меня телом к матрасу и как на моих запястьях остались следы от его жесткой хватки. Когда он закончил, я так и остался лежать, уткнувшись лицом в подушку… Потом я говорил себе, что сделал недостаточно; что мне не в чем его обвинять, потому что нужно было ответить жестче, а я чего-то испугался; потому что я был выше его на голову и мог запросто скинуть с себя, но я этого не сделал. И потом я чувствовал такое онемение, когда думал об этом… и снова ничего не сделал с ним. Мне понадобилось несколько лет, чтобы назвать вещи своими именами и понять, что это было изнасилование. Мужчина самое болезненное рассказал твердо, холодно и быстро — видно, боялся дать слабину. Они помолчали, Матвей какое-то время сидел без движений, затем сдавленным шепотом спросил: — Я поцелую тебя в щеку? — Давай, — на выдохе ответил Слава. Парень прикоснулся мокрыми от слез губами к щеке мужчины и обнял его сбоку. — Это было оно, — ровным голосом произнес юноша. — Я не сомневаюсь, Слав, — все его сердце до краев налилось жалостью — и это было просто невыносимо: хотелось уничтожить весь мир, в котором его близкому человеку было так плохо. — Спасибо. — И как ты ушел от него? Мстислав вдруг криво улыбнулся. — Он сам бросил меня. Наигрался… Я так и не ушел от него. Прошло пару недель, ему надоело, что я депрессивный, что я разучился трахаться, и он сказал, что мы не подходим друг другу. Я понимаю его. Спасибо ему, что он отпустил меня — это было взрослым решением. Сам бы я, наверное, и не ушел. Но он сказал кое-что, что ранило меня больше, чем все… Не знаю, я так чувствовал тогда. Я протестовал: «Ты же говорил, что любишь меня!» А он ответил: «Ты знаешь, сейчас я понял, что просто неправильно называл свои чувства. На самом деле я и не любил тебя никогда. Все это было не по-настоящему». И это было… сокрушающе. — Слав, а ты… писал на него заявление в полицию? — Нет… Матвей пристально смотрел на него сбоку, а Слава глядел себе под ноги. — Но как же… то, что ты говорил Косте. Прецедент, желание разобраться, сделать все по закону… Мужчина вдруг посмотрел на него в упор — зло. — Это для Кости. Я так делать не умею. Если я знаю, как правильно, это не значит, что у меня есть силы на это мое «правильно». Я не был таким смелым, чтобы прийти в нашу родную полицию с заявлением: «Меня изнасиловал мой парень. Знаете, мы были в отношениях, я сказал ему «нет», но его это не устроило! Помогите, пожалуйста, будьте любезны!». «Да не пошел бы ты нахуй отсюда, грязный пидор?» — аристократично ответили бы мне служители закона. Вот что я тебе скажу. — А что, если на твоем месте сейчас другой парень и он с ним так же обращается?.. — Он женат. — Что? — Ты меня слышал. Матвея смутили металлические нотки в голосе партнера, он сглотнул и медленно выдохнул. — Прости. Я не буду больше об этом. Наивно с моей стороны… Я не подумал. Просто хотел защитить тебя. Слава оттаял, сказал: — Каждый день я борюсь за справедливость, а про себя повторяю: во всем ее быть не может, где-то мы обязательно проиграем, но это не значит, что бороться нет смысла. Где-то, где хватает ресурса, надо продолжать делать что-то, где-то — лучше сразу сдаться. Я смотрю вон на политику и… просто не представляю, что могу сделать, кроме разговоров. Остается только смотреть, ждать и терпеть. И на это мы тратим всю свою жизнь. Они помолчали. Слава решил подытожить: — И все это, начиная Лешей и заканчивая этим парнем, все это сделало меня таким, какой я сейчас. После Леши я пытался не ранить, после этого парня — залечить свои собственные раны. Сейчас я пытаюсь работать над собой со всех сторон: не вредить другим и защищать себя. Я был раздавлен, когда вернулся к родителям. Они меня приняли без вопросов. Они даже перестали говорить это свое любимое: «В твоем возрасте у нас уже была работа и жили мы вместе». Они не понимали, что время тогда такое было в их молодости, что работы мало, ты находишь какую-то более-менее и работаешь на ней всю жизнь, неизбежно растешь, повышаешься. А у нас что — даже в типографии до управляющего никого не повышают, просто нанимают кого-то уже с опытом. Иначе все. В общем, отправили меня к психологу (отцу еще в школе докторка объяснила, что меня надо и таблетками кормить, и к мозгоправу водить, чтобы котелок не потек, — он это хорошо понял), уволился, в колледж почти не ходил. Родители не знали, почему я так выгорел, думали из-за диагноза и работы нервной. Тогда я стал больше времени проводить со своими леваками и впервые меня позвали на забив. Я сходил. Мне понравилось! Это было невероятно. Я ненавидел мир, который был так жесток ко мне, и наконец мог дать ему отпор. При этом все это насилие я называл «праведным». Если ты бьешь злого — ты же добрый, да? Так, я вышел противоречивой личностью. Весь такой правильный, стал книжки по психологии читать, с феминистками тусить, подкасты эти слушать, в центр «Насилию.Нет»* донаты посылать, на тренинги ходить. Поэтому я и разговариваю, как пришелец, рационализирую все до чертиков. Вот такая история. Матвей ощущал себя совсем необыкновенно: его накрыло сложное, тяжело чувство и оно было таким всеобъемлющим, что он словно бы растворился в нем и потерял себя. Юноша молча прижался к Славе, потянул его так, чтобы они легли, и они лежали в обнимку довольно долго и молчали. Мужчина гладил его по голове и изредка целовал в лоб. В какой-то момент он даже заволновался: — Слушай, ты как?.. Это же было несколько лет назад, ты понимаешь. Я пережил. Честно. Осадочек, он, навсегда остается, но я нормально, Моть. Парень вдруг сказал очень уверенно: — Хочешь — я никогда в жизни больше не займусь с тобой сексом! — Ты только обещаешь, — мужчина смешливо улыбнулся и потрепал его по волосам. — Я вообще не для этого рассказывал. Просто теперь ты понимаешь, почему местами я так докапываюсь. — Спасибо, Слав. Матвей ощущал вину за то, что перед этой историей сказал Славе, что примет его любым, что бы тот ни сделал. По этой фразе было ясно, что он ожидал услышать от партнера рассказ, в котором именно он совершил что-то плохое. Юноше даже в голову не пришло, что сам мужчина может оказаться жертвой. Еще Матвей вспомнил о своем обещании Славиному отцу: «Я позабочусь о нем». Все еще выходило, что он не держит слово, что он даже о себе позаботиться толком не может. А сейчас ему захотелось наконец преодолеть свои страхи, не позволяющие действовать. Его сердце буквально ломилось от сострадания и желания защитить партнера. — Слава. — А? — Я люблю тебя. И это не просто слова. Я позабочусь о тебе и докажу. — Не перестарайся, — мужчина мягко улыбнулся и ткнулся носом ему в висок. — Я тоже люблю тебя. Слава почувствовал долгожданное облегчение.