Нечётный четверг

Дома Слава осторожно спросил Костю: — Хочешь поесть, дружок? — Нет, я хочу сдохнуть. Матвей почувствовал, как боль младшего оползнем переходит на него, и покусал губы, думая, куда бы ему деться. Он понимал, что брат сейчас начнет рассказывать, как завязался их конфликт с отцом. Сил слушать это у юноши не было, поэтому он ушел в ванную. Когда Матвей вышел через полчаса, Слава с Костей лежали вместе на диване в гостиной. Парень утыкался лбом ему в грудь и сдавленно плакал, мужчина гладил его по голове и шептал что-то успокоительное. Старший молча прошел мимо в комнату и, закрыв за собой дверь, ощутил, как ему стало дурно. — Я так устал от этого… — глотая слезы, дрожащим голосом говорил Костя. — Думал, что теперь справлюсь, что теперь мне похуй… Но это все так же страшно… так же больно… — Конечно, это больно, конечно, это страшно. Это просто ужасно. Но это уже закончилось, давай дыши ровнее. Ты теперь будешь жить у нас. Туда не вернешься. Это был большой косяк с нашей стороны… оставить тебя там… Я… не рассчитал. Это моя вина. — Да я же сам не соглашался… Думал: поставлю себя как типа человека и он… Ну… хуй там был. А Матвей ничего не скажет из-за того, что я с вами жить буду?.. — Почему он должен что-то сказать? — Ну… Это же Матвей. — У тебя через месяц день рождения? — Двадцать четвертого мая. — Ну вот. Тебе будет восемнадцать, отец не сможет тебе ничего предъявить. Школу как раз закончишь… Что ты хочешь на день рождения? — Подарок? — Ну да, и из еды там. Приготовим что-нибудь с Матвеем, устроим праздник, — Слава ровным ласковым голосом пытался отвлечь его от переживаний. — Ничего не хочу… Отец опять наехал на меня хер пойми за что… Ну я знаю за что, но я сдержался, а ему все равно! — Я понимаю, дружок, ему просто нужна причина… — Спасибо, что ты меня спас. — Мы с Матвеем это вместе сделали. — Я тебе позвонил, потому что думал: он меня убьет нахуй… Сидел в этой комнате час, а он никак не успокаивался… Ну… когда он меня приложил, я, конечно, ему наговорил… Этого он никогда не забудет. Ну так ему нахуй и надо. Ай! — Костя поморщился от боли. — Дать, может, еще лед? — Да не, он мне напинал как следует, а лицо я прикрыть успел. Заживет. — Везучий, — Слава потер ушибленную щеку. — У меня все ноги в синяках. Коленом хорошо поработал… Мне бы такие крепкие колени в его возрасте. А я уже в двадцать пять разваливаюсь… Надо мазью сегодня намазаться, а то завтра буду, как горный козел, на одной ноге прыгать. — А че ты ему это, ну в ебло не прописал сам?.. Ты ж круто дерешься. Мужчина неоднозначно помотал рукой в воздухе, хотел ответить: «Братику твоему обещал», но решил не провоцировать у младшего обиду к старшему. — Извини, — Мстислав медленно приподнялся. — Пойду проведаю своего второго ребенка. Костя не стал возражать и достал телефон. Матвей лежал на кровати, отвернувшись к стене. Мужчина тихо прикрыл за собой дверь, лег позади него и спросил: — Спишь? — Нет… В комнате было полутемно: лампы юноша не зажигал. Мстислав осторожно обнял его и поцеловал в макушку, зарылся носом в волосы. Ни у кого не было сил на разговоры. Матвей ощущал чуть ли не обезвоженность, вместе с тем его грызли чувство вины (обидел Славу, еще и допустил, чтоб его ударили, и на брата, получается, наплевал) и ревность (успокаивает Костю, а не его). Мужчину в свою очередь активизировало это импульсивное спасательство. Заговорить сейчас с Матвеем о том, были ли его слова серьезно сказаны или же это на эмоциях, — казалось невыполнимой задачей; зато слушать младшего и подбадривать его нехитрыми фразами представлялось куда более простым. — Я еще пойду с ним посижу, ладно? Он совсем плохой сегодня… — Ладно, — бесцветно ответил Матвей, а внутри у него все сжалось. Мужчина чмокнул его в висок и вернулся к Косте. В какой-то момент старший провалился в сон. Открыл глаза в полной темноте и не понял, что происходит: дышал он тяжело, а лицо было мокрое. Утирая соленые щеки, догадался, что опять плакал во сне. Давно не замечал за собой такого. Проморгавшись, глянул на телефоне время — почти полночь. Спать было непривычно холодно, потому что Славы рядом не было. Он вышел в гостиную. Костя в свете блеклого торшера листал ленту в телефоне, Слава в одежде спал рядом, ткнувшись носом ему в плечо. Младший знаком показал старшему, чтобы он был тише, но Матвей только нахмурился и живо затормошил партнера за ногу. Тот устало приоткрыл глаза, стал сонно морщиться. — Пошли спать. Ты тоже давай, — кивнул он младшему. — Сейчас постелю тебе. С мрачным видом Матвей повел Костю во вторую комнату и стал заправлять постель. Младший стоял, прижимаясь к косяку двери, и молча наблюдал за нервными движениями брата. Ему хотелось как-то поддержать его, поблагодарить, но в голову не шли никакие слова. Подойти обнять было бы идеально. Тут не надо стараться и что-то выжимать из себя. Поймет с первого раза. Только вот от мысли об этом у Кости леденели ладошки. Так странно — Славу он совсем не боялся: полвечера хныкал, ткнувшись ему в рубашку, а с Матвеем чувствовал себя так скованно… как будто это чужой человек. Такой холодный и непонятный. — Ну что ты стоишь, иди хоть умойся… Распознав в словах старшего родительскую интонацию, Костя проникся недоверием к нему и, насупившись, ушел. Когда Матвей вернулся в комнату, мужчина уже забрался под одеяло, парень с обидой глянул на него и лег рядом. — Спишь? — буркнул он. — Ну хотелось бы… — Слава не стал открывать глаза. — Мы не поговорим сейчас? — Сильно нервничаешь? — Очень. — Иди сюда, — мужчина раскрыл объятья, и юноша прижался холодной щекой к его горячей груди — внутри мерно ухало сердце. — Ой, ледяной какой! — Ты не согрел. — Не согрел… — Слав, я… ты злишься?.. — Да. Матвей надеялся услышать совсем не это и тяжело вздохнул. — Мне жаль, что так получилось… и я наговорил там тебе всего, и тебя ударили, но я… Это мое больное место. Это то, где я не могу, понимаешь?.. — Я знаю, солнце, я знаю… Может, завтра обсудим?.. — Думаешь: поругаемся?.. — Боюсь… — Но ты ведь тоже хорош! И я… — Моть… Матвей не выдержал, привстал на локте и щелкнул лампу позади себя. Свет ударил Славе прямо в глаза, и тот закрыл лицо рукой с недовольным возгласом: — Да господи… Матвей хотел вывалить на него нестройный ряд обвинений вперемешку с извинениями, но вдруг сбился, увидев большую синюю гематому на его запястье. — Это… я сделал? — не веря, испуганно спросил он. Мужчина спрятал руку под одеяло и не ответил. — Слав… Я знаю, что тебе есть, что сказать… Давай лучше сейчас. Я до завтра умру ждать. — Матвей… — на выдохе ответил он и полностью открыл глаза, привыкнув к яркому желтому свету. — Я тебя очень прошу! — Матвей, конечно, я обижен и я злюсь… Но я же знаю, какой ты… Какой ты сложный. Травмированный и… болезненный. Я, конечно, ненавижу это слово, солнышко, но оно так тебе подходит… Я ведь тоже такой. И-и… не то чтобы сегодня произошло что-то неожиданное… Ты же уже мне говорил: «Слава, я больше не гей, ведь я пообещал своему папе!». Я знаю, что это твое слабое место… И вообще я просто очень рад… И эта радость перекрывает всякое разочарование… Хоть мне и страшно… Очень страшно, что ты уйдешь от меня вот так глупо… Что-то себе придумаешь. — А чему ты рад?.. — Матвей не понял. Слава улыбнулся и, протянув руку к его лицу, погладил щеку. — Рад, что не ударил тебя. Честно тебе скажу — больше всего в жизни хотел, а не ударил! Сдержался, справился с собой! Я знаю, как это отбито звучит, но… У меня проблемы с гневом, и я о-очень боюсь тебе навредить… Я этого боюсь даже больше, чем того, что ты меня бросишь. А сегодня я справился! И я так рад… Ты не представляешь… Я бы не смог жить, как раньше, если бы тронул тебя… Я бы сварился в чувстве вины. Матвей насупился и пожал плечами. Ему подумалось: «Чего страшного-то? Ну ударил бы разок — чего там? Может, и не помешало бы». Тогда бы и ему было проще: не он один виноват, а как бы оба!.. Юноше сложно было представить, как бы он себя чувствовал после такого нарушения телесной неприкосновенности от самого близкого в мире человека. Наверное, в осознанном возрасте такое воспринимается не так, как в детстве?.. Хуже? Или наоборот?.. Матвей прикинул, что с его искаженным пониманием допустимости насилия размышлять о таком трудно, и прекратил. — Куплю завтра торт в честь этого события! — добавил Слава и, повернувшись на спину, подложил руку под голову. Матвей помолчал: он чувствовал, как между ними с партнером появился барьер из-за разницы их состояний: юноша все еще был грустный, а мужчина начинал пошучивать. Парню очень хотелось, чтобы они все-таки нашли контакт, поэтому он сказал: — Слав, давай серьезно. Мстислав глянул на него сбоку и вздохнул, отозвался спокойно: — Ну что ты хочешь от меня услышать?.. — Послушай, я бы не ушел от тебя, если ты… Я зря это сказал, мне было страшно, я чувствовал себя потеряно. — Я знаю. Матвей, я… Ну я просто знаю… Юноша почувствовал, что мужчина недоговаривает и спросил: — Что? — Ничего… — Слав. — Моть, ну, честное слово. Я не то чтобы в глубоком шоке от произошедшего. Не в смысле, что я этого ожидал… Просто… Я тебя знаю… Знаю, что твои слова, следует делить на два… — Что ты имеешь в виду? — парень насупился. — Не обидишься, если крепкое словцо скажу? — Валяй, — Матвей глядел на него хмуро сверху вниз. Слава улыбнулся и осторожно игривым голосом сказал: — Мотя, ты пиздабол. Парень растерянно захлопал глазами, а мужчина поспешил объясниться: — Ну ты частенько на эмоциях говоришь чего-нибудь такое, от чего голова идет кругом… А потом приходишь в себя и забываешь об этом. Ты принимаешь странные решения, странно обосновываешь их для себя: эта твоя неожиданная вера в своего отца… попытка от меня уйти, поездка в клуб, когда ты поехал там знакомиться, хотя мы типа были в отношениях и… ну, это было спорно. В общем, ты говоришь одно — делаешь другое. Я привык, поэтому не супер ранюсь о твои громкие слова. А еще… главное (часто об этом думаю): то, что ты в принципе тогда в первый раз пришел ко мне — это было просто неадекватно… Я мог навредить тебе, ты ведь ничего не знал про меня. — Может быть, я так и хотел, — Матвей с тухлым лицом смотрел себе под нос и чувствовал, как каменеют его мышцы. — А? — В тот день, когда был наш первый раз, мне было настолько сложно, что… Я помню свое состояние: я сидел в парке, мне была отвратительна вся моя жизнь и сбежать было некуда: дома был отец, товарищи мной не слишком дорожили, на улице было холодно, а с самим собой наедине оставаться было просто невыносимо. Я так ненавидел себя. Мне было так мерзко. Понимаешь, это именно ощущение мерзости. Бывает, вынужденно проводишь время с человеком и думаешь: блядь, какой он мерзкий, бесячий — пошел он нахуй! Когда же он уйдет?! А тут — ты и есть этот человек… И от себя ты уйти не можешь. Просто сидишь и терпишь, — из глаз Матвея на Славино одеяло капнуло несколько слез, но он сглотнул и продолжил дальше металлическим голосом: — И я приехал к тебе не просто, чтобы потрахаться. Я хотел перекрыть эту боль какой-то другой болью. Я хотел, чтобы ты меня изничтожил… Тогда бы я мог лежать и думать, что это ты тот мерзкий человек, из-за которого мне плохо, а не я сам. Не знаю… Мне всегда нравилось на пизделках, когда я бью кого-то, но иногда, когда мне прилетало, я думал: убейте меня нахуй, ну пожалуйста, мне это очень надо. Они долго помолчали. Слава приподнялся на локтях с озадаченным видом и тихо сказал: — Ты никогда не рассказывал… — Знаешь, если человек кому-то что-то не рассказывает, не всегда дело в том, кто молчит, возможно, это с его слушателем что-то не то… и это «не то» мешает ему заговорить! — с обидой в голосе выпалил Матвей. Слава испуганно посмотрел на него и вмиг почувствовал себя виноватым. Юноша встретился с ним глазами и растерялся, с возгласом «Ой!» зажмурился. Он не хотел этого говорить. Просто предвидел, что партнер может начать свое любимое: «Ты мне не доверял, ты молчал все это время! Мы бы вместе решил проблему! Это же незажившая рана! Как тебе верить, если ты все скрываешь!» и решил атаковать первым. Скрипнув зубами от стыда за свою несдержанность, Матвей отправил вдогонку к своим словам: — Извини… — Тебе сложно говорить мне такие откровенные вещи, потому что… я как-то не так реагирую? — Слава не ожидал такого и с грустным видом посмотрел на него — он все это время был уверен, что справляется на все сто, подбирает самые этичные словечки на свете для своей реакции; тут же он вспомнил про учиненный им скандал (его мозг любил отфильтровывать этот «маленький» косячок) и, закрыв глаза, бесцветно добавил: — Я понимаю тебя… Я помню, как сорвался из-за «Вкусвилла». Спасибо, что сегодня сказал. Я ценю доверие и не осуждаю за молчание. От названия этого магазина у Матвея по спине пробежал холодок — это стало его личным триггером: проходя мимо вывески, он нарочно отворачивался. — Матвей, — Мстислав делал паузы между фразами. — Мне жаль, что я в тот раз не смог справиться с собой. У меня в принципе тогда был пик моего невроза… В некотором смысле мне просто нужна была причина для срыва. В общем, не вовремя оно было… Ты там точно ни в чем не виноват. Я очень жалею. Просто, знаешь, я хочу объяснить еще раз, в чем моя травма с этой уебанской конторой, — мужчина устало выдохнул. — Она для меня — символ неудавшегося протеста, отсутствия консолидации в сообществе… Они нас обидели — мы решили ответить бойкотом, а потом все как будто забыли… и решили: «Хм, мне нравятся их товары. Зачем я себя буду ограничивать? Ничего всё равно не изменится… Другие же всё еще там покупают. Мне что, больше всех надо?». В итоге выходит так, что в других странах квир-сообщество — это сила, с ним считаются, маркетологи боятся его разозлить. А у нас… А у нас в целом все общество такое, вся страна живет с девиз: «Мне что, больше всех надо? Пусть ищут дурачков», — Слава добавил: — Но я понимаю, что… вывалил на тебя все это зря. Нашел крайнего, так сказать. Извини, что повторяюсь… У меня мысли всегда идут по спирали. Я все время в голове возвращаюсь к каким-то старым травмам. — Вечный «нечетный четверг»… — задумчиво произнес Матвей. — А? Юноша накрыл его руку своей и, улыбнувшись, объяснил, пародируя заумную интонацию партнера: — Это я себе про твои придирки придумал. Еще давно. У тебя стиль такой: ты сидишь спокойный, а потом вдруг ни с того ни с сего говоришь: «А помнишь… две недели назад в нечетный четверг, когда солнце было в зените, а Луна в овне, я заваривал кофе и сказал тебе «Привет!», а ты промолчал и кивнул и в твоих полузакрытых глазах мелькнуло чувство… то ли разочарованность, то ли раздраженность, то ли апатия. Расскажи-ка мне: что это было? Я тут думал про это две недели, но так и не догадался. Точнее у меня есть семь рабочих версий, я тебе их расскажу в порядке вероятности, но твое объяснение хочу услышать первым! Слава раскатисто рассмеялся и тут же закрыл рот рукой, боясь разбудить Костю за стенкой. С наигранной обидой возразил: — Я так не делаю! — Именно так и делаешь… Один в один! Но я привык. — Правда? — Да. Это же твой корневой невроз. Часть тебя, а я люблю тебя, вот и этот невроз полюбил. — Знаешь, ты так стал похож на меня за это время… Ты, случаем, на феминистские лекции в свободное время не ходишь? — Пока что бог уберег. — Ну смотри. Костя сказал, что в интернете уже почитывает… Догоняй. Вообще, завершая нашу беседу о моих неврозах, поделюсь: я сегодня решил, что возобновлю психотерапию. Хочу сделать наши отношения крепче, быть постабильнее. Все-таки это не выход (ну лично для меня) — бросать партнера в истерике одного из-за страха ему навредить. Надо научиться сдерживаться по-другому, тогда нам обоим будет попроще. — Хм, а мы можем считать, что мы квиты? У тебя тот скандал — у меня этот. Мужчина слабо улыбнулся и ответил: — Хитрый ты. Договорились! Но лучше больше не устраивать поводов для таких сделок. — Согласен… Постараюсь больше так не делать, — под конец Матвею захотелось съязвить, и он добавил: — Или не веришь мне, потому что я все еще пиздабол? Слава усмехнулся и потрепал его по волосам, спадавшим на лоб неровной челкой. — Нет, серьезно: ты, выходит, не веришь мне, когда я обещаю, что буду тебя защищать и… все такое? — сказав это, парень выругался про себя, вспомнив, про свое объяснение со Славиным отцом, где он уже проговаривал свои косяки: «Да, я обещал его беречь, потом только так вышло, что накосячил, но сейчас обещаю еще раз! Теперь по-настоящему!». — Моть, — мужчина погладил его по щеке. — Что у тебя за кинк на обещания?.. Слушай, я верю в принципе в тебя. Это значит — что я верю во все хорошее, а когда ты мне говоришь, что я нудная заёба, — я это фильтрую. — Я никогда не называл тебя «нудной заёбой!» — практически завопил Матвей. Слава посмеялся. — Ну я… образно. Парень обижено фыркнул и закатил глаза. Затем он покусал щеки и, отведя взгляд в сторону, тихо сказал: — Слав, я тебе действительно соврал тогда. — М? — Когда мы ссорились давно: ты вспоминал про наш первый секс и хотел спросить: что я тогда чувствовал, почему обозвал тебя? Я помню: я правда тогда назвал тебя «ублюдком». Мне просто было так стыдно, что я не смог признаться… Мстислав медленно расцвел в улыбке и с восхищением проговорил: — Ну иди сюда, мой замечательный врунишка! Матвей придвинулся к нему, и они обнялись. — Какой же ты романтик, боже, — продолжил мужчина игривым голосом. — Это, я так понимаю, у нас вместо признания в любви. У нормальных людей: «Я тебя люблю», у нас — «Я правда назвал тебя ублюдком». Какие же мы особенные, да? — Очень… — буркнул юноша и ткнулся носом ему в плечо. Пару минут они не могли разорвать объятий, затем устроились под одеялом и погасили свет. Лежа на спине, плечом к плечу, молодые люди переплели пальцы и закрыли глаза. Матвей вдруг сказал: — Можно, я еще кое за что извинюсь… Гложет. Я думаю иногда об этом. В последние месяцы начал. Как-то все переосмысляю. Пытаюсь измениться к лучшему… — Хорошо, ну давай. — Когда мы ссорились еще давно, когда я там Косте наговорил всего, накричал, а ты меня прогнал, ну, и тогда я вернулся. И мы в тот вечер лежали вместе и ты не разговаривал со мной, а я держал тебя за руку. И я чувствовал, что рука у тебя такая неживая, что ты сам мою руку не сжимаешь, а только я ее держу. Я понимал тогда отчетливо, что ты не хочешь этого телесного контакта. Что тебе некомфортно. Но при этом я ощущал, что не могу справиться с собой. Что мне это прикосновение нужно больше воздуха. Что я никак не могу отказаться от возможности держать тебя, что мне очень важна эта телесность. Прости меня. Это было эгоистично. И, наверное, принесло тебе боль. Мне стыдно как-то даже. Я-я… вспоминаю этот момент. Он не идет у меня из головы. Мужчина даже глаза открыл и очень удивился. Время от времени Слава забывал, что Матвей действительно способен на такую глубину чувств, такую нежную заботу о нем — беспокоиться о том, что за ручки ему держаться не хотелось! Надо же! И это тот ершистый ежик, который раньше вечно фырчал, когда с ним чуть заговоришь о переживаниях! Как же он изменился… и как же он сблизился эмоционально с мужчиной — как будто впитал самые невротичные его стороны. Подумав, Слава, тронутый глубиной его заботы, мягко ответил: — Да ты чего… Солнышко… Все хорошо. Я даже не помню этого момента! Это не было чем-то болезненным, — он соврал. Они полежали еще немного, потом Мстислав добавил: — Это… я завтра позвоню вашей маме. Надо ее попросить, чтобы она местоположение Кости отцу не выдавала, ну и в принципе ее успокоить, что с ним все нормально. Матвей помолчал, затем решил, что надо бы все-таки выдерживать свою взрослость во всех сферах жизни, и, преодолевая жуткое нежелание, сказал: — Я сам. В голову тут же хлынули мысли о брате: Матвей ощущал себя виноватым перед ним: что он за старший брат? Думает только о себе… Помочь толком не может. В итоге всю эту поддержку Костя пытается получить у его партнера. Выходит, Матвей просто скинул на него свои заботы. Как-то по-детски. Выдохнув, юноша дал себе твердое обещание: с этого дня он возьмет себя в руки и станет для него опорой. Слава уснул быстро. Матвей продолжал сжимать его теплую руку и греться от мысли, что в его жизни есть такой чудесатик: сколько же чудной, столько же и замечательный. Но время от времени сердце пропускало удар: «А как там папа? Беспокоится?».