Нечётный четверг

Год спустя

«Перепроверить отчет, купить молоко, позвонить на неделе маме» — крутил в голове Матвей и шустро переступал через осенние лужи — сентябрь только закончился, а город уже беспощадно заливало. Вот и сейчас стало накрапывать, мужчина поежился и, боясь за свое новое бежевое пальто, стал рыться в кожаном коричневом портфеле в поисках зонтика. Ну вот… поставил в офисе сушиться и забыл… Как тут не забудешь — столько дел в голове! Работу оставлять на работе не получается: дома все время доделываешь. Серьезная должность — большая ответственность. Ну хотя бы зарплата тоже большая, а еще Матвею вроде бы нравится. Устроившись сюда год назад, парень даже удивился: и чего он так раньше ругал все эти кадастровые дела? Совсем это и нескучно, нужно только влиться. Влился Матвей быстро: пару месяцев назад его повысили. Теперь он приходил домой еще позже, сидел подолгу в ноутбуке, сверяя данные. Слава тоскливо поглядывал на его уставшее лицо, но партнер лишь успокаивал: «Все нормально, я чуть-чуть поработаю. Все должно быть правильно». Впрочем, Мстислав любил коворкать вместе с ним: в прошлом году он провалился на экзаменах, в этом — поступил на свою филологию и теперь был вынужден выполнять много заданий. Поначалу шло нормально, потом стало лень, поэтому мужчина быстро оброс долгами и последние вечера, нервно вздыхая рядом с мужчиной на диване, писал контрольную по древнерусской литературе. Еще он стал меньше работать: практически уволился, только изредка выходил на подмены. Они посоветовались, и Матвей сам настоял на этом: слишком уж Слава уставал на работе, а получал все равно мало. Решили: лучше он пока сосредоточится на учебе и делах по дому. Правда это тоже выходило плохо: проблема с мытьем посуды все еще стояла остро. Мстиславу было стыдно, когда партнер приходил с работы и, несмотря на поздний час, шел на кухню и наводил там порядок. Так получалось нечасто, но бывали моменты, когда мужчину совсем растаскивало и он не мог собраться. В такие дни Славе было ужасно стыдно и он молча сидел за столом, наблюдал за тем, как мужчина расставлял посуду на полотенчике. Стоит отдать Матвею должное — он никогда не делал партнеру замечания в такие минуты слабости. С прошествием года Мстислав в полной мере ощутил разницу между их старым типом отношений и новым. Если раньше мужчина считал исключительно своей обязанностью решать все проблемы и никогда не обращался за помощью к партнеру, то теперь он (все еще испытывая время от времени желание примерять на себя в их отношениях роль «моторчика», ведущего) чаще позволял партнеру брать инициативу в свои руки. Вообще это выглядело так: обычно вел Слава, но, когда он уставал, за дело сразу брался Матвей. В последние месяцы, правда, особенно после повышения, он в принципе стал более уверенным в себе, и многие решения вообще принимал самостоятельно. Недавно сказал, например: «Зимой купим посудомоечную машину». Слава только втянул голову в плечи и ничего не ответил. В том месяце у него закончились его последние деньги и теперь, исключая небольшой доход от подмен, он жил на зарплату партнера. Мстислава это ужасно конфузило: в последний раз он имел такую финансовую зависимость только от своего абьюзивного бывшего. Ощущалось это жутко неловко. Мужчина не предполагал, конечно, что Матвей в какой-то момент тыкнет его носом: «Я тебя содержу, а ты…», но предоставлять для такого потенциальную возможность не очень-то хотелось, поэтому Слава решил подумать: может ли он сейчас найти какую-то работу попроще? В типографию Матвей его не хотел отпускать ни в какую: «Я прихожу домой, хочу с тобой посидеть, позаниматься любовью, а ты либо собираешься в ночную, либо дома только к одиннадцати и сразу отключаешься, потом еще во сне начинаешь: «4+4, меловка… пенка-пенка… пенку надо накатать… прошка наебнулась»… У тебя крыша едет от такой работы, давай ты передохнешь хотя бы полгодика?». Мстислав долго мялся, но все же согласился: действительно хотелось перезагрузиться, как-то взять тайм-аут, а потом, может, с новыми силами прыгнуть во что-то другое. Конечно, «прыгать» он пообещал партнеру не раньше, чем через полгода, но это подвешенное и зависимое состояние сейчас стало его очень пугать, поэтому Слава втайне полистывал хедхантер. Думал даже пробовать что-то связанное со своей будущей специальностью (преподаванием русского языка), но навыков не хватало. Матвею же, напротив, кажется, нравилось положение такого «sugar daddy». Разок он пришел с работы важный в костюме, продолжительно поцеловал партнера в губы, сказал что-то игривое: «Мой студентик». Слава даже немного смутился. Вообще он правда в этот год замечал плавный переход Матвея от юноши к мужчине. Он стал увереннее, рассудительнее, жестче, а вместе с тем сдержаннее и спокойнее, приучил себя к глубокой рефлексии, выстроил плюс-минус здоровые личные границы, поэтому Слава перестал бояться неосознанного их нарушения: понимал, что, если сделает что-то не то, партнер ему обязательно скажет. Слава, в общем-то, тоже проделал большую работу над собой. Из его каждодневного лексикона плавно ушли «если тебе нормально», «если ты действительно хочешь». Теперь он видел взрослую уверенность партнера, которая позволяла ему чувствовать себя в безопасности. Но оставалась одна маленькая проблемка, которую Матвею не удавалось спрятать, и она, как за ниточки, цепляла множество других, как бы изначально скрытых под налетом уверенности. Проблема эта — его отношения с семьей (и неожиданная, как описывал это у себя в голове Слава, «взявшаяся хуй пойми откуда» тотальная принципиальность по этому вопросу). Одной из граней этой проблемы был Костя. Точнее, проблему вокруг него создавал именно Матвей. Слава, например, придерживался мнения, что его дела наконец-то пришли в норму и старший накручивает себя на ровном месте. Матвей понимал, что переживает насчет брата аномально много. Возможно, мужчина чувствовал такую тревогу за него, потому что в целом ему удалось выстроить вокруг себя комфортный, рациональный мир: хорошая работа, успех на которой базируется на внимательности и четкости; партнер, которого ты буквально можешь контролировать, оставлять дома, если тебе хочется; строгий внешний вид, аккуратная, сдержанная манера держать себя, позволяющая избежать любых конфликтов; мерцающая где-то на фоне мама, которую сложно подпускать близко, зато можно уверенно держать на расстоянии нескольких метров (точнее календарных дней — «да, звонить можно, но давай-ка два, ой, лучше один раз в неделю»). И только два человека не вписывались в эту идеально выстроенную структуру жизни. Промискуитетный зеленоволосый братец, который, кажется, уже сестра, и отец, который, как это у него в порядке вещей, сначала зовет тебя в гости, а потом со всей любовью бьет тебя в печень. За этот год между Славой и Матвеем и ссор-то почти не было, зато одна из них вышла громкая. Матвей не пришел ночевать. Написал партнеру: «Меня сегодня не будет», сбросил восемнадцать входящих вызовов, написал: «Потом объясню, ложись спать», а на следующий день заявился в обед с рассечённой губой и припухшей от удара щекой. Слава долго истерил, но, учитывая их прошлый опыт, Матвей теперь знал, как с этим справиться: молча сидел на кухне за столом, подпирал подбородок кулаком и со скучающим видом смотрел в окно. Когда Мстислав выплеснул все, что накопилось, Матвей ответил кратко и строго: «Он мой отец. Я от него все равно не откажусь. Да, я буду к нему ходить, когда ему нужна помощь. Даже если он будет встречать меня кулаком в лицо. Я все равно буду возвращаться. Эту тему мы закрыли. Я виноват перед тобой, понимаю, ночь у тебя была очень тяжелая, но у меня не хватило вчера сил заботиться одновременно и о тебе, и о нем. Дай мне право совершать ошибки, ладно? Я научусь их исправлять, обещаю». Слава тогда очень расчувствовался, перебил половину посуды, ушел ночевать к другу. Следующим днем Матвей специально пришел домой на обед, чтобы встретить партнера пораньше. Нашел его на кухне — Слава мусолил остывшие макароны под политическое видео из ютуба, на Матвея посмотрел обиженно и ничего не сказал. Мужчина принес букет красных роз: он вообще в последнее время был падок на какие-то широкие (несколько даже гетеронормативные) жесты. Чмокнул Славу сначала в щеку, затем присел рядом на корточки, ткнулся губами в лежавшую на столе руку (заметил кровавые ранки от долгого мытья и ощутил еще большую вину), заговорил тихо, но уверенно: — Ну прости меня, солнышко. Ну я понимаю, что это было очень эгоистично, что я так заставил тебя попереживать, а я знаю, что ты за меня ужасно переживаешь… В другой раз я тебе скажу, что я у отца, честно. Мстислав сердито заглянул в его лицо: его покоробило, что Матвей так жестко гнет свою линию: да, он признает свою вину, но отца из своей жизни вычеркивать не собирается. В конечном итоге Слава быстро сдался — за это время он научился принимать, что взгляды на жизнь других людей (даже самых близких) могут резко отличаться от его собственных. Перекраивать кого-то под себя — та еще идея. Либо человек тебе подходит, либо нет. Решение принимаешь ты. В другой раз после ужина Матвей мыл посуду и вдруг как бы невзначай спокойно сообщил голосом, не терпящим пререканий: «Я сейчас пойду проведаю папу». Слава принял это заявление стойко: примерив каменное лицо, благоразумно промолчал. В этот раз происшествий не было. Вернулся Матвей ближе к ночи невредимый, но грустный. Мстислав поддержал его: пообнимал, почмокал в висок, позволил выговориться. Матвей был благодарен ему за это, хоть и понимал, что слушать про отца ему тяжело и неприятно, поэтому был краток: — После того как мама ушла от него, он стал много пить. На вахту не ездит… Соседи жалуются: у него по ночам телевизор громко работает, они ему в звонок звонят — он не отвечает… Напьется и в невменозе валяется. Он раньше так сильно никогда не пил. В тот раз он злился на меня, ударил несколько раз, потом извинялся, не отпускал, просил не бросать. В этот раз был трезвый почти, сухо пообщались. Только вот он сказал опять… «Ты перестань, мол, я все прощу». Он все еще ждет, когда я перестану… Представляешь? — сказав это, Матвей почувствовал, как к горлу подступили слезы, но не дал им воли, ткнулся Славе в грудь лбом и больше на эту тему не заговаривал. Мстислав опасался отпускать партнера к отцу не только потому, что боялся за его физическую неприкосновенность, но и из-за возможных последствий всех этих уговоров. Мужчина хорошо помнил, что Матвей решил для себя в прошлый раз после такой их детско-родительской беседы (когда после избиения наци папа его пожалел и он согласился отказаться от своей ориентации). Да, сейчас его партнер куда сдержаннее и не так просто поддается манипуляциям, но… папа для него остается больной темой. Самой больной. Иногда по ночам у Славы сводило мышцы от тревоги: тело начинало скрючивать, хотелось сжаться в комок, даже гревшийся под боком партнер не отвлекал. Откуда-то из липкой, неуютной темноты проникали страхи: Матвей обязательно в какой-то момент «перестанет»: попробует стать нормальным. Вот он уже седлает свою маскулинность: грозный, твердый, работящий, никому не позволит взять над собой верх. Если ему удалось отринуть какие-то свои былые страхи, робость, почем Славе знать, что он не решится провести эксперимент: уйти от него к женщине?.. Папочка же все ему простит? Нужно только хорошо постараться. С рассветом, медленно ползущим по кровати контрастными лучами из промежутка между шторами, эта тревога отступала. День будто слизывал ее своей яркостью, шумом, живостью, но с наступлением ночи эти потаенные страхи склизко просачивались в голову, перерастали там во что-то гнилистое, едкое. Оно отравляло все надежды. В такое состояние Слава впадал после визитов Матвея к отцу. По его возвращении мужчина еще долго опасливо приглядывался к партнеру: «Ну что… он уже решил стать натуралом или еще нет?». Выходило всегда, что нет: вроде бы Матвей выглядел по-мужски твердо, с серьезным видом решал рабочие вопросы по телефону, а потом клал трубку и запускал Славе руку в штаны. Кажется, натуралы так обычно не делают — можно спать спокойно! Вообще в дни своего переживания Мстислав чувствовал особую физическую тягу к партнеру: ему остро хотелось доказать себе, что он действительно «его» и ничей больше. Не так давно Матвей утром уже упаковался идти на работу: нарядился в свой класснючий светло-коричневый пиджак в клетку (выбирал его вместе со Славой! Хотел сначала взять строгий серый, потом решил — какая же скука, и выбрал что-то посимпатичнее. У Мстислава тогда прямо от сердца отлегло — ну как он может быть натуралом с таким чувством стиля!), обулся в начищенные ботиночки, запахнул кремовое пальто, застегнуть только не успел. Тогда на Славу, в общем-то, и нашло. Провожая партнера в коридоре, он вдруг углубил прощальный поцелуй, ухватил за полы пальто, подтянул к себе и взял его прямо там, у входной двери. Матвею тут же передалось его желание (больше всего его возбуждала такая внезапность), он позволил развернуть себя к стене, приспустить штаны. Секс вышел жарким и быстрым: Мстислав все время целовал его в шею, шептал всякие непристойности и властно вколачивался сзади. После Матвей долго не мог отлипнуть от него: обнимал, целовал, шумно дыша, говорил: — Ух ты, давно такого не было. Очень круто… Тебе тоже понравилось? А давай так почаще, а? Тебе нравится, когда я в костюме? Мне тоже нравится. С сексом у них, на самом деле, все стабильно было хорошо: иногда Матвей бывал сверху, но делал он это в основном для разнообразия: если ему хотелось почувствовать себя ведущим, он мог делать Славе минет. Поначалу с ним кстати были большие проблемы. Матвей понимал, что у мужчины травма из-за его бывшего, поэтому его тело может сложно реагировать на такие ласки… Но вышло даже не сколько сложно, сколько странно: Славу в такие моменты ни с того ни с сего разбирал смех. «Тебе щекотно что ли?..» — с обидой в голосе недоумевал Матвей. Мужчина пытался сдерживаться, но тело заходилось дрожью как от щекотки, он непроизвольно посмеивался и потом чувствовал себя виноватым. Матвей же со временем привык — поначалу психовал, конечно: «Да я все понял! Просто у меня нихуя не получается! Это я опять ни пизды не умею», Слава успокаивал его неловким: «Да что там можно уметь… Это мое тело такое… покоцанное». Через месяц постепенных тренировок (сегодня поиграю с головкой, завтра пройдусь языком по всей длине), проблема исчезла, а еще через какой-то период Слава, шумно дыша после оргазма, потрепал Матвея по волосам с поощрительным: «Ну ты там навострился, конечно. Исполняешь». Мужчине очень понравилась эта похвала. Матвей получал невероятное удовольствие от осознания своей сексуальности: он не просто привлекательный, но и сам умеет доставлять удовольствие. Занимаясь оральным сексом, Матвей определенно чувствовал контроль над партнером. Он вообще, как заметил однажды Слава: «потерял всякий стыд» — обожал заглядывать в глаза лежавшему на спине мужчине прямо во время процесса. Не меньше ему нравилось «отдаваться» партнеру. Он любил использовать именно такие термины, подчеркивающие власть Славы над ним. Время от времени хотелось просто откидываться головой на подушку или утыкаться в нее носом, позволяя мужчине играть со своим телом, как его душе будет угодно. Славе тоже нравилось такое, и играл он весьма находчиво. После их откровенного разговора о травмах прошлого, мужчина смог по-настоящему довериться Матвею: теперь он не боялся перегнуть где-то. Мстислав понимал, что он занимается сексом со взрослым, трезвомыслящим человеком, способным без колебаний отстаивать свои границы, четко говорить о том, что ему нравится, а что нет, поэтому не боялся где-то ошибиться: ему скажут, его поправят. Бояться нечего. Это развязывало руки. Во время секса Слава больше не тревожился и мог всецело отдаваться процессу. Матвей был в восторге от произошедших в его жизни перемен: у себя в голове он научился спокойно сочетать строгий аскетичный дневной образ жизни с ночной раскованностью принимающего партнера: в офисе я с серьезным видом беседую с коллегами-мужчинами средних лет о деловых вопросах, дома встаю на четвереньки в распаляюще-тягучем ожидание того, как мой любимый мужчина навалится сзади и прижмет меня к кровати. Слава боялся, что две эти стороны жизни Матвея обязательно с грохотом столкнутся в нем, вызовут внутренний конфликт, но, кажется, мужчина зря беспокоился: партнер как-то там договорился со своей изредка подскуливавшей маскулинностью… Напоминали о возможном в будущем обострении только две вещи: слезные просьбы отца покинуть «голубую» команду и настороженное отношение к брату, который, как было сказано выше, «кажется, уже сестра». Так вот… Матвей попал под дождь и решил забежать за зонтиком к Косте, квартировавшему неподалеку. Он уже полгода как снимал небольшую однушку в старой пятиэтажке. Старший лично помогал ему выбирать жилье: очень боялся, что брат нарвется на мошенников, но прошло все гладко. Квартирка была с бабушкиным ремонтом, с ковром на стене — Матвей предложил снять, но младший сказал, что это создает особый антураж и повесил сверху гирлянду. Интерьер вообще вышел странным: такое переплетение 50 на 50: совка и современного молодежного шика: знакомый всем коричневый шкаф-стенка заставлен коллекцией цветных баночек из-под крафтового пива и фигурками героинь «Безумного азарта», над убогим скрепящим креслом висят плакаты с девочкой из Доты и Макимой из «Человека-бензопилы». В целом уютненько, только убирается Костя редко, и Матвей, время от времени оказываясь у него в гостях, нещадно ворчит по этому поводу. Младший отзывается спокойно: «Я панк, мне так удобно». Старшему такая позиция совсем непонятна: он же работает в своем вейп-кафе 2/2 — половину месяца дома, что ему стоит делать уборку почаще? Вот и сейчас Матвей решил, что одолжит у брата зонтик, а заодно немного приглядится к тому, как у него дома обстоят дела, и в случае чего сделает замечание. Мужчина все еще верил, что нужно делать больше замечаний, тогда младший изменит свой взгляд на жизнь… — Привет, — Матвей кивнул ему и опешил. Костя улыбнулся ему уверенно и пропустил в квартиру. Мужчина медленно перешагнул порог и боязливо оглядел его с ног до головы, вмиг севшим голосом спросил: — Ты… один? — Да! Будешь чай? Матвей молча разглядывал его и ничего не отвечал. Младший так и не перекрасил волосы и продолжил обновлять зеленый, еще он отрастил их, коротко побрил виски с затылком и теперь носил модный задорно стоящий вверх короткий хвостик со спадающей на лоб яркой прядью. С такой прической старший свыкался долго — ему это казалось слишком провокационным: он хорошо помнил, каким вниманием они с его былыми дружками одаривали таких неформальных парней на улице. Потом, правда, стало хуже — Косте так понравилось выделяться из толпы, что он сделал пирсинг на лице: проколол нос и бровь. Матвей знал, что он постоянно крутился в квир-тусовке: то ли от Алисы (с которой они кстати больше не общались), то ли от Славы (старший так и не разобрался, кто там виноват) подхватил эти их левацкие идеи: стал много читать всего про феминизм, повесточку, знакомиться с девчонками в этих их активистских группах, ходить на какие-то акции. В общем, как бы это ни было абсурдно – Матвея это ужасно тревожило. А сегодня — совсем атас! Младший встретил его с макияжем на лице, в том дурацком топике, сетчатых колготках и короткой юбке в складку. Такого еще не было… Как ни в чем не бывало Костя стал готовить чай и, заварив пакетик липтона, поставил чашку перед бесшумно опустившимся за стол братцем. — А ты пальто снять не хочешь?.. — младший удивился. Матвей как бы ожил: вспомнил, что на всех этих эмоциях забыл, собственно, это сделать. Пошел разделся, помыл руки, сосчитал про себя для успокоения, но не до десяти, а до двадцати — случай был особый… и вернулся уже пободрее. Сдавленно спросил: — Ты кого-то ждешь?.. — Неа. — А по какому поводу маскарад? — На выходных собираюсь на кинки-пати, вот решил заранее образ придумать. — А что такое кинки-пати? — Типа секс-вечеринок тусовки. Туда приходишь заниматься сексом или всякими околосексуальными практиками. — С мужчинами? — Необязательно. — А ты планируешь с мужчинами этим заниматься, да? — Матвей отвечал все раздраженнее и не знал, как справиться с собой. — Нет. — Нет или необязательно? — Нет, — младший чувствовал, что брат сейчас начнет, и не был настроен поддерживать разговор. Признаться, ему больше нравилось, когда Матвей приходил со Славой, тогда Костя всегда на такие придирки мог закатить глаза и переглянуться с мужчиной — он-то его точно поддержит. Старший хмуро наблюдал, как брат потирает одну босую ступню о другую — стоять было холодно, поэтому он сел на стул, подобрав под себя ноги. — Как твои дела?.. — Костя сам решил увести диалог в другую сторону. — Нормально. — Слава говорит, ты полсубботы отчеты свои доделывал? Тебе доплачивают хоть за сверхурочные? — Ты с ним виделся? — Матвея время от времени напрягало их тесное общение. — В доту играли вчера. — Ясно. Мне нормально платят. Тебе нужны деньги? — Нет. Я живу, конечно, от зарплаты до зарплаты, но в этом месяце нормально. Сделали план. Кстати мама просила тебе передать, чтоб позвонил… — Позвоню… — А то она опять Славе наберет. Ты как будто специально откладываешь, чтобы она уже ему звонила. — Я сам разберусь, когда мне звонить своей матери. Костя выдохнул и откинулся на спинку стула — не то чтобы ему хотелось лезть в жизнь брата… Просто сам он часто общался с мамой и замечал, как она тоскует из-за холодности старшего сына. Костя раз в неделю-две навещал ее (она переехала на их дачу тут рядом), и видел, как ей непривычно от одиночества. Но больше всего она страдала, конечно же, из-за Матвея. За этот год он совсем отдалился. Сразу после ее переезда они со Славой приехали в гости — прошло все довольно мило. Зато после старший принялся избегать ее, вооружившись новыми отмазками: «У меня много работы». Партнер не заговаривал с ним на эту тему, понимал: это его право — выстраивать (или вообще не выстраивать) общение с родителями так, как ему хочется. А Костя же время от времени на эту тему заговаривал: замечал тоску мамы, слушал Славины обеспокоенные «Ох, она мне опять звонила… Мне не неловко, но, тяжело, конечно, что он сам с ней поговорить не может и она о его делах через меня узнает». Хотел сделать ей полегче. В конце концов, один звонок в неделю — разве это много? Матвею же это казалось непосильной задачей. Все внутри сжималось, когда он представлял, как поднесет телефон к уху и будет вяло пересказывать свои каждодневные дела: «Да, работаю, да, ем, да, тепло одеваюсь». Какой в этом смысл? Ладно, скуку и тривиальные рассказы о буднях еще можно вынести, но вещи, которые скрываются за ними, спрятанные за наигранной интонацией… Она тоже все еще ждет, когда он «перестанет». Наиграется и повзрослеет. От этого осознания Матвею вдвойне противнее слышать от Славы: «Слушай, твоя мама днем мне набрала… Мило поболтали. У нее все потихоньку. Про твои дела я тоже все рассказал. Передает, что скучает». «Мило поболтали…» Слава, она презирает тебя. Ты инструмент связи. Всякий раз, звоня тебе, она, наверное, молится богу: «Пусть он скажет, что он решил оставить Матвея в покое и они расстались». Когда мужчину повысили, он поделился об этом с мамой и услышал в ответ вяло-нервическое поздравление. В каждом слове читался иной смысл: «Ну теперь-то тебе зачем он? Ты уже такой серьезный, взрослый — зачем ты ерундой маешься? Когда закончится подростковый протест? Сначала нацисты — теперь геи. Все одно — лишь бы маму довести». Конечно, она не так говорила, но она так чувствовала — знал Матвей. После таких иносказательных разговоров его тело наливалось обидой, и он подолгу носил ее с собой. В такие моменты было особенно тяжело сдерживаться, поэтому он мог уронить крепкое словцо на Славу: тот, как ребенок или нашкодивший пес, тут же замолкал, смотрел на партнера со страхом и не понимал, где провинился. После такого Матвей держал в голове, что у него мало времени: надо успеть извиниться, пока мужчина не накрутится как следует, поэтому он обычно молчал час-два, потом ластился к Славе, как кот, робко просил прощения. Мужчину долго уговаривать не приходилось — он сдавался тут же, но это оставляло осадок. Пытаясь избегать этого состояния, Матвей отстранился от мамы. Тосковал, что нельзя было со Славой всем эти поделиться — мужчина очень боялся, что партнер проведет просившиеся логические связи: «А почему тебя бесит такая скрытая нетерпимость матери, но в открытом негативном отношении отца ты проблемы не видишь?». Матвей не был готов сталкиваться нос к носу с таким вопросом… Где-то в уголках души он вроде бы нащупывал ответ: «От мамы ждешь большего. Папа-то… ему можно сделать скидку. Он и так не фонтан», но трогать конкретно эту тему означало бы — мучить себя, злить, сознательно кидать в раздражение… А он и так с собой еле справляется. Вот и сейчас дал маху… — Кость, чего ты меня дуришь? Скажи уже честно. Младший закатил глаза — он, кстати, за этот год тоже стал намного сдержаннее, спокойнее. Проделал большую работу над собой. Кардинально изменился не только внешне, но и внутри. Из старого осталось только акне, усыпавшее обе щеки и половину лба. — Что я должен тебе сказать?.. — он знал, в чем вопрос, но хотел заставить брата помучиться. Тот выдавил с трудом: — Ты… все-таки гей? — Я тебе в сотый раз отвечаю — я не гей. — Ты бисексуал? — Меня не привлекают мужчины, — чувствуя поднимающуюся внутри волну гнева, Костя застучал короткими черными блестящими ногтями по столу. — Зачем ты тогда так вырядился? — Как «так»? — Как женщина… — Это ты привязываешь макияж и юбку к определенному гендеру, а я ничего не привязываю. Гендер — это социальный конструкт. А ты узко живешь и узко мыслишь — вот что я тебе скажу. Всякий раз, когда Костя, как это называл Матвей, «включал Славу», старший начинал скрипеть зубами. Сегодня он не сдержался — вышел скандал. Домой Матвей прибежал злой как черт. Слава вышел из комнаты, кажется, только чтобы оценить степень его сердитости — прислонившись к косяку двери, молчаливо следил за тем, как партнер расшнуровывал ботинки. — Он тебе уже нажаловался? — быстро скидывая пальто, нервно спросил Матвей. — Ну… да. — Ясно. — Положить тебе есть? — Не голоден. Слава ушел во вторую комнату. Мужчина проводил его удивленным взглядом: «Ну что, он тоже обиделся теперь, да?», кинул вдогонку: — Ты играть с ним будешь? — Нет. Спустя час, когда буря поутихла, Мстислав вышел к партнеру и стал накрывать на стол. Матвей, сидя на диване, устало посмотрел на его спину поверх ноутбука и бросил: — Думаешь, я виноват, да? — Хочешь об этом поговорить? — спокойно спросил он, раскладывая пюре по тарелкам. Матвей задумался. Он знал, что это вопрос-ловушка: после него уже нельзя будет спрыгнуть с темы. Шумно выдохнув, мужчина подошел к столу и сел, сцепил руки в замок и уверенно кивнул партнеру: — Да, хочу.