Нечётный четверг

Матвей, весь грязный, в вымокшей одежде, вбежал в квартиру и быстро закрыл дверь, надеясь оставить все это позади, переступив порог, вычеркнуть сегодняшний день из памяти. Мама, услышав шум, вышла с кухни. — Опять дрались? Сколько можно?! Зачем ты это делаешь, зачем связался с ними?! Господи! Юноша, вытерев рукавом нос, стал молча стаскивать берцы. — Матвей, для чего ты это делаешь? — все не унималась женщина лет сорока пяти. Парень, кстати, и сам не мог ответить на этот вопрос. В общем-то, когда его спрашивали, он мог уверенно спорить, кричать, приводить аргументы, но, встав перед зеркалом, юноша вряд ли бы сумел поверить сам себе, признать, что, то, к чему он прибегает, — оправданно и в действительности здорово… Но сейчас ему не хотелось думать об этом. Ему вообще ни о чем не хотелось думать, хотелось просто испариться, исчезнуть, выскрести всего себя из этого мира без остатка, разорвать все документы, записи в роддоме, больнице, школе, институте, милиции, ФСБ, где угодно, стереть свое лицо и имя из чужих воспоминаний. Раствориться в ядовитой Москве-реке так, чтобы никто никогда и не узнал о том, что такой человек когда-либо существовал. Вот чего сейчас так рьяно жаждал Матвей, а мать все о старом… — Отец придет домой — тебе устроит! Зачем ты его провоцируешь? — чуть не плача, женщина схватила сына за руку. — Евреи провоцировали немцев, а я никого не провоцирую! Мне двадцать два года, я сам могу распоряжаться своей жизнью! Если отца раздражает то, что я делаю вне дома, — это его проблемы! — зло прокричал он и неприязненно вырвал руку. Зайдя в комнату, парень взял свежее нижнее белье и пошел в ванную. Быстро скинув с себя провонявшую болотом одежду, юноша зашел в душ и включил воду. Забывшись, он смотрел прямо перед собой, подставляясь теплым струям. Глаза сильно опухли от долгих слез — парень зажмурился и с наслаждением подставил уставшие веки под воду. Сейчас он уже не плакал — не осталось сил. Выдавив немного шампуня, юноша быстро прошелся рукой по своим коротким волосам, а затем вдруг задрожал от ненависти, вспомнив слова Мстислава: «мне нравится твой шампунь». Плотно стиснув зубы, парень быстро смыл его с головы, а затем швырнул ненавистную бутылку на пол. Вспомнив о ласках мужчины, Матвей сжал губы и, взяв гель для душа, стал намыливаться, надеясь смыть с себя прикосновения этого человека. Вдруг юноша чуть не упал, глянув на свой живот — весь его торс был в омерзительных красных засосах. Их было столь много, что парень вдруг даже подумал: не терял ли он сознания в тот момент? Ему казалось, все это промелькнуло так быстро… Сколько же времени на самом деле тот урод извращался над ним? Чувствуя, как горло вновь сковала судорога, Матвей все же сдержал слезы и, домывшись, вышел из душа. Вытершись, он надел чистые боксеры и, закрыв торс полотенцем, тихо выскользнул из ванной. Обрадовавшись, что рядом никого не оказалось, юноша прошмыгнул по коридору к себе в комнату. Увидев отца, сидевшего на его кровати, парень испуганно округлил глаза. — Папа? — Ты опять?! — зло начал грозный мужчина средних лет. — Я тебя предупреждал, блять? Предупреждал? Матвей не отвечал, повернувшись к отцу боком и думая, как лучше подступиться к шкафу, чтобы незаметно надеть майку. — Я с тобой разговариваю, выродок. Я обещал тебя в милицию сдать, если повторится еще? Обещал? Сука! Обещал! А значит — сдам! — отец кричал, совсем не боясь, что его может кто-нибудь услышать. — Не забудь там упомянуть, как время от времени пиздишь меня, — вдруг не выдержал Матвей; проговорил он это с вызовом, но не теряя самообладания. — Тебе мало?! — мужчина быстро встал с кровати и направился к сыну. Юноша выставил руки вперед, закрывая лицо, но отец ударил кулаком в солнечное сплетение. Матвей согнулся, отворачивая лицо от мужчины, чтобы он не разбил ему его. — Ты совсем страх потерял! Я тебя научу уважать старших. Парень больше ничего не хотел говорить, он уважал своего отца намного больше, чем это требовалось. За всю свою жизнь он никогда не позволял себе ответить ему в драке, потому и драк в их семье никогда не было — только побои. У отца один разговор, если вдруг Матвей или его брат Костька провинятся, — пизделка. А мальчики с детства вели себя плохо: то в школе двойки, то дома не уберутся, а наказывать-то как-то нужно… вот и приходится папочке руки марать, а как иначе? Не слушаются ведь мальчики… Матвейка, непутевый, с фашиками связался. А Костька курит, пьет, из школы его чуть ли не взашей выгоняют. Тут только кулаками вопросы решать… И отцу невдомёк: может, именно поэтому Матвей ищет, на ком на стороне сорвать злость, а Костя — как быстрее снять напряжение и заработать уважение в быдло-коллективе? Матвей быстро дышал, приходя в себя и не глядя на отца. Тот вдруг вырвал из его рук полотенце, которым он закрывался. — Это еще что такое? — хмурясь и разглядывая следы на теле сына, произнес мужчина. Юноша вдруг испуганно задрожал и стал отступать назад, к двери. — Ты что, еще и с мужиками трахаться начал? — Что?! — Матвей даже вскрикнул и вытянулся. — Я, блять, ни в жизнь не поверю, что это баба сделала. Ты охерел? — грубо схватив сына за руку, он глянул на его запястье — Матвей зажмурился — на обеих его руках виднелись синяки от веревки. — Ты, сука, чем занимался, где был? — Пап, это не то, что ты думаешь… Папа, я клянусь тебе… — юноша опять начал плакать, было стыдно и страшно, намного сильнее, чем тогда с Мстиславом. Когда они дрались — Матвей почему-то чувствовал, что его противник знает «границу», что он все же не перегнет палку и ни за что не убьет… А вот насчет отца — юноша ни в чем не был уверен. — Ты пидарас? — Нет! — Я так и знал… — отец произнес это одними губами, совсем тихо, сам не веря своим словам и глядя в раскрасневшиеся мокрые глаза сына. — Я клянусь тебе — нет… — так же тихо ответил Матвей, от волнения теребя крест на груди. — Ты помнишь, когда тебе было четырнадцать лет, и ты… Я сказал тебе, я, блять, предупредил тебя, что в моей семье пидарасов не будет… Ты помнишь, сука? Юноша беззвучно плакал, дрожа всем телом и быстро кивая головой. Парень прекрасно помнил тот случай, когда в классе восьмом он смотрел гей-порно, а потом однажды отец проверил историю браузера… Так же хорошо Матвей помнил и тот разговор, после которого он неделю не мог ходить в школу: с таким лицом было на кухню к матери стыдно выйти… не то что на улицу. — Пап, послушай, я ненавижу пидарасов. Мы только неделю назад пиздили их с ребятами, честно! Ты думаешь, я бы пошел их бить, если бы был одним из них? Отец медлил, отчего в парне проснулась некоторая уверенность и надежда, что все обойдется. — Кто вас, пидоров, знает, вам особое удовольствие — друг друга подставлять… — Пап, я натурал, я слово тебе даю, я ни за что в жизни с мужиком не… — Заткни свой рот! Будешь мне еще врать! Матвей закрыл голову руками и, согнувшись, прижался плечом к двери. Поздним вечером домой пришел его брат Костя и, зайдя в комнату (а они с Матвеем жили в одной комнате), весело проговорил: — Слышь, батя сказал, ты с мужиками ебешься? Это правда? Юноша лежал на втором ярусе кровати, отвернувшись лицом к стене. Вначале он решил проигнорировать вопрос брата, а затем, поняв, что он не отстанет, медленно, с трудом повернулся. Костя вдруг перестал улыбаться и даже приоткрыл рот, шокированно глядя на то, как сильно сегодня было разукрашено лицо Матвея. Так жестоко отец никого из них не бил уже очень давно, а тут еще и не церемонился — нарочно бил по лицу. Юноша, чуть приоткрыв припухший глаз, молча отвернулся от брата. Костя остался стоять, испуганно глядя ему в спину. Неизвестно, что в нем вызвало такую реакцию: сострадание ли или же опасение, что отец и его так в скором времени разукрасит? Он еще с минуту так и простоял посередине комнаты, не шевелясь. Раньше братья были близки… Общий страх объединяет. Они всегда прикрывали друг друга, а потом как-то раз отец нашел в их комнате пачку сигарет, и Костя сказал, что это Матвейкины, подумал: ну ему уже восемнадцать есть, ему не так сильно попадет. А попало сильно… Но Матвей, к слову, не стал пререкаться, прикрыл брата, сказал, что сигареты его, хоть сам никогда и не курил. Костя испугался, ему тогда тринадцать было, это сейчас ему уже почти восемнадцать, это сейчас он смелый и приходит домой, во сколько захочет — ну, как захочет… чем позже придешь, тем больше ударов получишь, но Костька к этому привыкший. Для него лучше лишнюю бутылку в подъезде и три лишних удара по ребрам, чем быстрее домой, в этот ад. Раньше братья мазали друг друга зеленкой. Настолько были близки, что даже пару раз плакали вместе, но это… еще маленькие были. А потом стали озлобленными и друг к другу тоже. Так воспитала жизнь — везде ждать угрозы. Матвей, правда, по-прежнему на брата ничего плохого не скажет. Недолюбливает его, конечно… Но у юноши особое правило: семья — это святое. Он и отца не тронет, как бы он его ни бил, и брата не обидит, какую бы грязь он на него ни выливал, а Костька любит злобу на Матвее срывать… Ведь Мотька, он там злой — в стае, с сородичами, фашиками, а здесь тихонький и в ответ не огрызнется ни в жизнь… Парень так намучился за этот день. Он так ненавидел Мстислава, виня его во всех бедах, но почему-то продолжал думать о нем. Думать по-разному: то проклиная, то как-то странно фантазируя о мирной встрече с ним. И почему-то в полудреме юноше казалось, что если он сейчас придет к нему, расплачется, все расскажет — он непременно его пожалеет… обнимет, сделает чай с ромашкой и волшебный минет. А адрес хорошо врезался ему в память, ночью разбуди, скажет: «улица Ленина, дом 23, 9 этаж, квартира 117… При-хо-ди».