Здравствуйте, я Ваше Безумие.

Прим. автора: Глава-предисловие к самому "спектаклю", посему сюжетными ходами не блещет. Счастливого Рождества и чая с печеньками всем! ^^ P.S. http://vk.com/id48172871?w=wall48172871_1000 - Альфред или Гилберт? А мне вот интересно стало. :3

Преврати меня в неприступный лёд И души моей оборви полёт, Успокой меня и освободи, Слишком чувства все стали мне близки. Алёна Винницкая - Равнодушная.

Гилберт скучающе листал глянцевый журнал, не особо заостряя внимание на соблазнительных прелестях изображенных там женских тел. Пальцы скользили по бумаге скорее по инерции - мысленно Байльшмидт сейчас был очень далеко. Встреча с братом слишком отчетливо и болезненно отпечаталась в сознании, и какие-то полуобнаженные напечатанные девушки не могли отвлечь Гилберта от воспоминаний. А вспомнить было что: золотые дни, когда Байльшмидта еще не мучали ночные кошмары, не было вечного страха потерять контроль над собой, беспричинной (так ли это?) ненависти к брату и одержимости Иваном. Даже последний - казавшийся единственным лучиком надежды, ведущим за собой в непроглядной темноте - бессовестно бросил его, не удосуживаясь теперь даже иногда являться на ночные свидания. Гилберт злился: на себя, на русского, но ничего не мог поделать. Роняя горькие слезы в подушку, не раз он в исступлении просил призрака вернуться, показаться хотя бы на пару секунд, просто в убеждение, что Иван действительно здесь, рядом. Но каждый раз в ответ немец получал лишь мертвую тишину, нарушаемую размеренным стуком дождевых капель за окном. Зябко ежась от холода, окутавшего как тело, так и душу, Гилберт вновь ложился, закрывая глаза и стараясь не думать, не чувствовать, не дышать. Исчезнуть... Когда приступы затягивающего с каждым днем сильнее отчаяния проходили, Байльшмидт привычно скалился, насмешливо ухмылялся, бросал едкие и злые шуточки, не сильно заботясь о чувствах других. Это была почти физическая потребность - причинить другому как можно больше боли, чтобы немного притупить собственную. Но вечно так продолжаться не могло. Когда однажды перед глазами немца яркой вспышкой возник эпизод с тюрьмой, подброшенными наркотиками, невозмутимым братом, этим свиньей-капитаном - планку сорвало окончательно. Ненависть, бережно хранимая на самом дне сердца, вырвалась наружу, разрушая все вокруг и ломая самого Байльшмидта изнутри. Обида, злость, ярость пропитали каждую клеточку тела, души, медленно пожирали остатки света, затмевали рассудок. Гилберт до сих пор помнил сладкую дрожь, пробежавшую по телу, когда руки уверенно приставили ледяное лезвие к шее Людвига - именно к тому месту, где билась сонная артерия. Это ненормально, безумно, сумасшедше. И альбинос никогда не хотел бы испытать подобное снова. Пожалуй, именно из-за чувства вины Людвига видеть было еще тяжелее. Ловить на себе укоризненный взгляд голубых глаз, говорящий: "Что же с тобой стало, брат?", читать в нем презрение и подчас страх - ужасно больно. Невыносимо. И все-таки Гилберт выносил, слизывая кровь с прокушенных в волнении губ и заводя руки за спину, чтобы до побелевших костяшек сжать ладони, впиваясь ногтями в тонкую кожу. Байльшмидт понимал, что получил по заслугам, когда брат отправил его в больницу, но вкупе с воспоминаниями прошлого старые обиды никак не хотели забываться, отравляя и так нелегкую жизнь. Гилберт не мог простить Людвигу предательства даже вопреки убеждениям самого себя, что все надумано, что ничего нет и не было. Ложь, ложь, ложь - есть ли в мире что-то еще, кроме вечной фальши? Гилберт уже ни о чем не мог сказать с уверенностью. Кинув журнал куда-то на стул и не особо заботясь о его дальнейшей судьбе, Байльшмидт горько усмехнулся и прикрыл глаза. Последнее время ему начинало казаться, что в бесконечной белизне и холоде больничной комнаты он действительно сходит с ума. По крайней мере, такие депрессивные мысли посещали немецкую голову все чаще, делая Гилберта все мрачнее и замкнутее. Даже Лизхен, урывавшая пару минут, чтобы заглянуть к «дорогому пациенту», отмечала перемены - далеко не в лучшую сторону. Впрочем, ее мнение альбиноса особо не заботило, и он лишь разводил руками, мол, какой есть теперь. "Псих, в конце концов, что с него взять". Когда Гилберт устало вздохнул, поудобнее устраиваясь в кресле и собираясь оставшуюся половину дня проспать, - что, собственно, он всегда и делал в отсутствие Хедервари - в комнату после короткого стука заглянула Брагинская. Сначала Байльшмидт решил, что окончательно свихнулся и у него уже начались галлюцинации, но только видение, закрыв дверь и окинув Гилберта с ног до головы ледяным взглядом, презрительно поджало губы, понял, что ошибся. Наверное, сейчас был один из редчайших моментов, когда Гилберт не знал, что ему нужно делать и говорить. С одной стороны, он прекрасно понимал, что ничего русской не должен, между ними и отношений не было - лишь один случайный поцелуй, отложившийся в памяти необычайно ярко, но, тем не менее, не имеющий особого значения. Если Брагинская рассчитывала на большее и что-то там надумала - проблемы только ее. Но как бы Байльшмидт не старался себя убеждать, ядовитое чувство, связываться с которым Гилберт ненавидел больше всего, уже закопошилось внутри. Словно змея, совесть пробудилась от спячки и зло зашипела, потревоженная другой, более сильной эмоцией, только-только возникшей где-то на периферии сознания и оттого совершенно незаметной. Но только пока. Холодно поприветствовав немца, Аня сразу же перешла к цели своего визита. - Вчера ко мне приходила подруга вашего брата - Аличе Варгас. Гилберт кивнул, вспоминая миленькую итальянку, постоянно крутящуюся возле Людвига. Насколько он знал, Аличе была к Людвигу очень привязана - хотя, чего уж тут, привязанность эта вполне взаимна. Какая ирония: младший брат в свои 22 года уже имеет любимую девушку (Гилберт не сомневался, что и будущую жену в одном лице), частную фирму, дом, автомобиль... В то время как старший – гуляка, каких стоить еще поискать - даже на работу нормальную устроиться не смог, постоянно шляясь по клубам и барам, а в конце трагической истории попав в психбольницу. Даже так называемая любовь - всего лишь плод больного воображения, которого, возможно, никогда и не существовало в действительности. - Причем у нее была весьма необычная просьба, - вывел альбиноса из невеселых раздумий равнодушный голос русской. - И чего же она хотела? – поинтересовался Гилберт, криво усмехаясь и приглашая до сих пор стоящую у двери Анну сесть. Брагинская, помедлив, все же приняла предложение, устраиваясь на достаточно большом расстоянии от немца на краешке кровати. - Вашей выписки отсюда, - Аня усмехнулась в ответ, уверенно смотря в глубокие алые глаза. Гилберт удивленно цокнул. Вот от кого-кого, а от итальянки помощи Байльшмидт точно не ждал. Пусть между ними и не было разногласий, но и дальше планки "вежливо-принудительно-родственные" отношения не заходили. Они жили в разных мирах, изредка пересекаясь, разве что только из-за Людвига. - Дайте угадаю: она принесла вам крупную сумму, уговаривая выдать справку о моем выздоровлении? - Гилберт прищурился, уже имея представления, где итальянка могла бы добыть деньги. - Если бы все было так просто. Мои бумаги не имеют силы без подписи Эдельйштайна. Здесь вариант неординарнее. - Вы меня заинтриговали, - хмыкнул Байльшмидт, скрещивая руки на груди и склоняя голову набок. Брагинская только улыбнулась. - Спектакль. Будем делать из вас актера. *** - Я вернулась, - радостный голос переливом золотых колокольчиков заполнил собой огромный двухэтажный дом, до этого полностью погруженный в зловещую тишину. Людвиг отвлекся от чтения книги и снял очки, потерев покрасневшую переносицу. Весьма вовремя: буквально через секунду в библиотеку влетела Аличе, как всегда счастливо улыбаясь, и сразу же упала в объятия только что поднявшегося с софы Мюллера. - Привет, - Людвиг чуть смущенно погладил итальянку по голове и легко чмокнул в нос. - Привет - блаженно прикрыв глаза и практически урча от удовольствия, Аличе положила голову немцу на плечо. - А у меня хорошие новости. И теперь ты просто обязан снова пойти к Гилберту. Хорошего настроения как и не бывало. Людвиг отпустил итальянку и, сделав пару шагов назад, окинул ее раздраженным взглядом. - Аличе... - в очередной раз начал Людвиг, - мы уже обсуждали это... - Но ты обещал! - по-детски топнув ножкой, обиженно выкрикнула уже готовая расплакаться Варгас. Она прекрасно знала, что Мюллер не мог вынести ее слез, и иногда это было весьма на руку. Немец стушевался, растерянно озираясь по сторонам, когда Аличе вытерла маленьким кулачком первую блестящую капельку. Никаких других вариантов, кроме как снова заключить любимое недоразумение в объятия, в голову Людвига категорически не шло, но именно это сейчас и было нужно - итальянка прекратила вздрагивать, доверчиво прижимаясь к теплому и крепкому телу. - Пойдешь?.. - уже зная ответ, тихонько спросила Варгас. - Куда я денусь, - лишь вздохнул Людвиг, касаясь губами рыжей макушки и подозревая, что его опять поймали на собственной слабости.