Наизнанку

      Институт встречает меня привычным шумом и жарой. Студенты толпятся в холле, проталкиваются к раздевалке, перекрикиваются с одного этажа на другой — жизнь кипит и бурлит в привычном русле. Я киваю нескольким встреченным знакомым, сдаю куртку и спешу в кабинет. Снова Степаныч — кого свыше и за что я прогневала? — в сумке в файле лежит вымученный доклад, и я приложу все усилия, чтобы не косячить хотя бы на его парах. До сессии остается куда меньше времени, чем кажется, так что нужно запомниться относительно прилежной студенткой. Или хотя бы той, которую не надо безжалостно валить на экзамене.       Впрочем, так думаю не одна я: подтягиваются даже те, кто обычно прогуливал. Некоторых даже не помню и считаю своими лишь потому, что они заходят в ту же аудиторию, что и я. Копаются в сумках, делают крайне важный вид, словно не балду пинали, а участвовали в общемировых симпозиумах. Смешно. Я чуть улыбаюсь и бодро поднимаюсь по лестнице к последним рядам — там уже сидит Дарина. Остальные, видимо, еще не подошли. Наверно, мне следует радоваться или испытывать облегчение, но вчерашний день с Олегом придал сил, и я готова встретить опасности лицом к лицу. По крайней мере, не расплакаться.       Дарина недоуменно смотрит на меня. Ладно, сил на смелость уже нет. Я виновато улыбаюсь и собираюсь уже развернуться и поплестись куда-нибудь в средние ряды, затеряться среди условно присутствующих, как она вздрагивает, отодвигается, освобождая мне место, и неловко машет рукой.       — Задумалась, прости. Привет.       — Привет.       Занимаю законное место. Дарина смущается, что-то бурчит под нос, но не старается отодвинуться или как-то задеть меня. Хотя молчать тоже неловко. Не то чтобы мы обычно не замолкали, скорее наоборот, но сейчас рот сам открывается, а ни одного звука из него не вылетает. Ну разве что полузадушенный сип убиваемого цыпленка, но он не считается. Дарина нервно облизывает губы.       — Ты не думай, я не боюсь, — неуверенно бормочет она. — Странно все. Но ты же не полезешь ко мне? Так что, думаю, волноваться не о чем.       — Да разве я! — возмущенно шиплю. Обидно. Я им что, насильник какой? В смысле, насильница. Аж противно.       — Прости, — пищит Дарина. — Я не в этом смысле. В смысле… ты сама понимаешь, да?       Я кусаю губы. Наверно, все же понимаю. На подсознательном уровне. Такое же чувство опасности бывает и у меня, когда надо зайти в темный двор: знаешь, что ничего не случится, но страшно. Потому что ничего не видно, неправильно тихо, люди выглядят слишком подозрительными — ты не контролируешь ситуацию. В полной мере осознаешь, что не контролируешь и жизнь. Что-то все равно случится, готов ты или нет, хочешь — или нет. И ты на самом деле — никто. И двор никуда не денется.       — Двигайтесь.       Рядом материализуется Олег и, не дожидаясь наших телодвижений, усаживается с краю скамьи и начинает устраиваться. Он выглядит лучше, чем вчера, но говорит хрипло и не снимает олимпийку. И нос красный — Олег шмыгает несколько раз, потом ворчит и лезет в сумку за платком. И оглушительно — стопроцентно на всю аудиторию! — сморкается.       — Олег! — возмущается Дарина, но я слышу и благодарность. Да, он умеет вовремя появляться. И делать именно то, что нужно, пусть и не самым эстетичным образом. Я невольно улыбаюсь.       Мы наконец-то отмираем и сдвигаемся, давая ему достаточно места, чтобы расположиться. Олег подмигивает мне и лениво расползается по своей части парты. Из вежливости, правда, вытаскивает тонкую тетрадку и почти закончившуюся ручку. Дарина вздыхает: именно она является главным спонсором канцтоваров. Я качаю головой и вытаскиваю запасную ручку, кладу перед Олегом.       — Спасибо за вчерашнее.       Дарина недоуменно смотрит на меня, хватает за плечо, разворачивая, и смотрит в глаза. Похоже, даже ей до жути любопытно, хоть она и не такая сплетница, как сестра — неведомые тайные коммуникации между мной и па… Олегом выбивают из колеи. Я ежусь под взглядом и лихорадочно думаю, что бы ответить. Понимаю, что совсем не хочу открывать рот: воспоминания греют изнутри, и кажется, что стоит произнести хоть слово, как они обесцветятся, потухнут. Станут общими. Я слишком эгоистична, чтобы делиться. Не ими. Даже с Алесей. Может, пошутить, про классный секс?       Олег под партой сжимает мою руку. Я моргаю и понимаю, что не дышала. Быстро проталкиваю как можно больше воздуха в легкие, давлюсь и виновато пожимаю плечами. Выгляжу, наверное, как дура. Впрочем, Дарина несколько разочарованно отпускает меня и хмурится — большего и не надо.       — Как же вы достали меня со своими тайнами! Что-то делаете за спиной, отмалчиваетесь по углам, а потом, как всплывает, верещите. Не надо мне ничего из вашей жизни! Только потом ни в чем не признавайтесь: еще одного откровения не вынесу.       Дарина обиженно отодвигается и отворачивается. Я пытаюсь ее удержать, но она фыркает, больно отпихивается и демонстративно включает плеер. Олег вздыхает, но не делает никаких попыток вернуть ее в реальный мир. Я рвусь между двумя крайностями: попытаться объяснить и промолчать. Обычно я всегда выбирала первый вариант, но так не хочется идти по проторенному пути сейчас. Вечно эти оправдания, попытки наладить отношения — почему всегда я?! Почему хоть раз никто не может просто промолчать?! Я открываю рот и собираюсь сказать какую-нибудь гадость, пусть Дарина и не услышит, но меня перебивают.       — Привет всем!       За минуту до звонка рядом материализуются Алеся и Юля. Мы вновь двигаемся, теряем карандаши и листы, пытаемся устроиться как можно ближе к нагретым местам и не задохнуться от сжимающих с двух сторон тел. Настолько привычная возня, что я вновь чувствую себя в своей колее. Все по-старому, и плевать, что меня назовут консервативной, но я до жути рада. Олег уступает место Алесе, раздвигает сестер. Дарина ворчит про толстых и холодных, Юля шуршит шоколадными батончиками в сумке. Я робко прикасаюсь к запястью Алеси, неуверенно веду рукой по ее ладони, переплетаю пальцы. Она не противится, но и особого желания я не чувствую. Словно вынужденная мера — как математика. Вокруг переговариваются, хлопают друг друга по спине, подмигивают — Алеся не смотрит на меня, застывает в мыслях.       — Тихо! — рычит Степаныч, и пара, наконец-то, начинается.       Как же тоскливо: мы тут же расцепляем руки. Пытаемся держаться левыми, но сидеть неудобно, прижимаемся — задеваем локтями тетрадки. Да и выглядим, наверно, со стороны странно. Алеся фыркает и ерзает, расширяет личное пространство и отпускает меня со — кажется — вздохом облегчения. Извиняющееся треплет меня по ноге и утыкается в тетрадь. Стрелки на часах едва движутся, я откровенно скучаю и медленно сползаю под стол. Иногда мы переписывались на листочках, словно вспомнили школьные годы, но не думаю, что сейчас в этом есть какой-то смысл. Олег дремлет, Юля играет в телефоне, Дарина прилежно записывает. Алеся тоже записывает, старательно, медленно, вслушивается в каждое слово Степаныча — настолько показательно, что страшно. Не поднимает головы до самого звонка.       Перед следующей парой в аудиторию вваливается Макс. Алеся тут же оживает, машет ему рукой. Он радостно машет в ответ, взбегает по лестнице, кивает нам, пожимает руку Олегу. От него едва заметно пахнет, и меня начинает подташнивать. Но он трезв, жует жвачку и улыбается по-прежнему широко — внутри у меня все кричит об опасности. Почему-то я боюсь этого веселья.       — День рождения кореша вчера праздновали. Еле встал, — Макс пытается показать руками, как было весело. — Голова, вроде, проветрилась, высижу. И вообще: студенты мы али нет?! Жизни радоваться надо!       Алеся хмыкает. Макс пытается втиснуться между ней и мной, но быстро остывает к этой затее и разбивает уже пару Юля — Дарина. Девчонки смеются и ругаются, роняют вещи на пол, по аудитории летят тетрадные листы. Мне до жути хочется съязвить про синдром разлучника и завистника, но я вовремя прикусываю язык. Ревность никого не красит. А Макс — просто придурок, вечно не знает, куда направить энергию.       Пары тянутся и тянутся. От смеси запахов у меня побаливает голова, я морщусь и тру лоб. Максу скучно, и он постоянно ерзает, дергает Алесю, Юлю, перешептывается с парнями с предыдущего ряда. Иногда затихает, стоит Степанычу послать испепеляющий взгляд, от которого почти выздоравливает Олег, но потом начинает шебаршиться с удвоенной силой, вздыхать, советовать к просмотру фильмы. На одной из перемен раздраженная Алеся почти за ухо утаскивает его в коридор и что-то долго и зло объясняет. Остальное время до конца занятий Макс ведет себя словно примерный ученик, а я готова плеваться ядом. Он смотрит на Алесю. Он постоянно смотрит на Алесю! Пишет, спрашивает, если чего-то не понимает, и снова смотрит. Сквозь меня.       Ревность, обида, зависть — и страх — внутри сматываются в такой плотный клубок, что меня едва не разрывает на много маленьких надутых Лен. Почему бы ему снова не переключиться на Юлю? Где то прекрасное время, когда он покупал ей мороженое и пытался напугать на пляже? Остатки совести шепчут, что он тоже мог осознать любовь, что он не виноват — но я отмахиваюсь. Я первая призналась. Выстрадала. Я существую здесь и сейчас, и не стоит считать меня пустым местом!       Не знаю, откуда во мне нашлось столько ненависти. Едва звенит последний звонок, я срываюсь с места и подлетаю к Степанычу с докладом. Он хмыкает, неспешно листает его и деликатно делает вид, что сворованного у меня куда меньше, чем ему видно. По крайней мере, я разбиралась, чтобы выдержать допрос с пристрастием, и готова по памяти назвать источники. Однако Степаныч жалеет меня и отпускает, закрывая прогул. Доклад сам по себе принес бы мне куда больше баллов, но я рада и этому — все равно на автомат и рассчитывать не стоит. Заодно и от личностных проблем хоть на секунду отвлеклась.       Большинство учащихся уже покинули аудиторию, но моя компания едва начала собираться. Уже Юля что-то выговаривает Максу, Олег катает карандаш по столу, а единственная готовая к увлекательному путешествию домой Дарина пытается докричаться до кого-то по сотовому. Алеся нетерпеливо машет мне рукой, и я улыбаюсь так, что едва не рвутся губы. Меня ждут.       В коридоре толчея, и мы забиваемся в ближайший свободный уголок — все равно к гардеробу не пробиться. От буфета пахнет булочками, и у меня бурчит в животе. Есть хочу. В смысле, по-настоящему, чтобы испытать вкус, почувствовать наслаждение, а не ради механического поддержания существования. Макс фыркает, открывает рот, но под взглядом Юли ежится и выдыхает:       — Я придурок. Приношу свои извинения.       — Приняты, — холодно говорит Алеся, но тут же улыбается.       — Не хочу домой, — вздыхает Юля.       — Давайте прогуляемся, — поддерживает ее Алеся. — Давно не собирались вне этих проклятых стен. И с тобой тоже, да, Лен?       — А вы… там… Мы не помешаем? — неуверенно шепчет Дарина.       — Нет, — тут же выкрикиваю я. — Не помешаете. Я соскучилась.       Я не вру: мы так давно никуда вместе не ходили, что я уже и забыла, каково это — с кем-то. Думаю, неловких моментов еще будет много, но не оттолкнули же. Главное, что своя. Притремся. Но на улице тает снег, разъезжаются ноги, на сапогах остаются грязные разводы. Под ногами чавкает, мы похожи на пингвинов: пытаемся не наступить в лужу, остаться в вертикальном положении и не прибить никого руками или сумками. И не знаешь, что лучше: плюнуть на планы и слететь с горочки до автобусной остановки или попытаться взять погоду штурмом. Мы упорно выбираем второе и плетемся, цепляясь друг за друга, в сторону ближайшего парка.       — А может, лучше, посидим где-нибудь? — пыхтит Дарина.       — Нет, — восклицает Макс. — Все важные дела можно решать только в парке. Тем более я все равно всю стипендию просадил еще в позапрошлом месяце.       — Когда это мы что-то решали в парке?! — возмущается Юля. — У меня, может, тоже денег нет, но ноги мочить — никакого удовольствия.       — Да ладно вам, — бурчит Олег.       Мы переругиваемся и продолжаем идти. Видимо, все же не в парк, так как переходим на другую сторону, где суше и где манят витрины магазинов. Все сверкает, блестит, и я превращаюсь в сороку: хочу все и сразу. До Нового года еще жить и жить, а праздничное настроение продавцы пытаются создать уже сейчас. Я так теряюсь в разноцветном мире, что не сразу улавливаю бурное и громкое обсуждение рядом. Девчонки стоят у соседней витрины, толкают друг друга и тыкают пальцами в стекло. А перед ними на красной — почему-то они всегда такого цвета — подушечке фигура… чего-то. Я наклоняю голову, пытаясь, определить, что, собственно, изображено.       — Эротика бывает и такой, — философски заключает Олег над моей головой. Юля хихикает.       Я недоуменно моргаю и открываю рот: соединяясь неведомой фигурой, передо мной танцуют двое. Пол определить невозможно: бело-фарфоровые фигурки соединяются и разъединяются, являются одновременно одним и двумя. Необычно и дорого, к витрине несколько раз подходит хмурая продавщица, но мы смотрим и смотрим, словно загипнотизированные. Я робко тянусь к руке Алеси, пытаясь почувствовать то же единение, но тут вновь все портит Макс:       — Баба и парень это, стопроцентно.       — Да какая разница? — вздыхает Дарина.       — Э-эй! — возмущается Макс. — Я понимаю, что у нас тут двадцать первый век, свобода нравов, но давайте не будем всякую фигню в мозги втирать. Или мы теперь, типа, европейцы? Будем брать пример со всяких и слюнявиться парень с парнем, а баба с бабой?       — Максим! — рычит Дарина, но того несет.       — Вообще, согласен: что там член — сиськи руки как заполнят, так отпускать не захочется. Прямо есть, что сжать, да, Лен? — Макс мерзко ухмыляется. — А может, тебе просто сосать не нравится? Привыкнешь.       Я открываю и закрываю рот. Макс хватает меня за плечи и пытается поцеловать. Олег жестко его останавливает, сжимает плечо и разворачивает к себе.       — Если ты все еще пьян — иди домой, проспись, — рычит он.       Я теряюсь. Словно исчезаю из реального мира. Открывают и закрывают рот Максим с Олегом — не слышу. Тянет за рукав Дарина — вижу, но не осознаю. Юля трясет головой, всплескивает руками. Алеся… Алеся смотрит на Макса, отвернулась от меня. И я отдаляюсь все дальше и дальше. В голове звенит, руки трясутся, по спине пот течет — едва не теряю сознание, сажусь прямо на асфальт.       А потом Олег ударяет Макса.       Мне едва не отрывает голову криками. Юля визжит на ультразвуке, Алеся с Дариной хватаются друг за друга, то рвутся растащить, то, наоборот, отбежать подальше. Я пытаюсь что-нибудь сказать, успокоить всех, но лишь хриплю. Медленно встаю. Это сон. Это не со мной такое происходит. Конечно, я же самая обыкновенная на свете девушка. И друзья мои никогда не ссорятся. А это — кошмар. С каждым бывает. Сейчас проснусь, поворчу для порядка и поплетусь в институт, и в нем меня встретят улыбками.       — Хватит! — ору я, сама не ожидая подобного от себя.       Все замирают. У Олега из разбитого носа течет кровь, верхняя пуговица оторвана, воротник испачкан. Макс закрывает глаз и трет руку. Они так смотрят друг на друга, что становится страшно. Я потрясенно смотрю то на одного, то на другого. Такого не должно было случиться. Не должно!       — Да пошли вы!       Макс разворачивается и уходит. Юля бежит за ним. Алеся смотрит на меня круглыми от ужаса глазами. Я пытаюсь оправдаться, открываю и закрываю рот, робко прикасаюсь к рукаву. Она всхлипывает, дергается и истерично взвизгивает:       — Это ты виновата! — Сердце словно разрывает. Я пытаюсь сдержаться, но слезы текут по щекам.       — Не надо, не начинайте, — пытается успокоить ее Дарина, но Алеся отталкивает ее.       — Пошли вы, правда!       Она резко разворачивается и уходит. Дарина шепчет извинения и спешит за ней. Я со злой циничностью думаю, что мы все очень здорово разбились, по парам, и реву еще сильнее. Олег неловко обнимает меня. На куртку капает несколько красных капель, и я резко успокаиваюсь. Отстраняюсь, долго копаюсь трясущимися руками в сумке, вытаскиваю платки. Олег благодарно кивает и прижимает свой к носу.       Ноги промокли, я устала, словно сдавала марафон. Кожу на лице стягивает, щиплет, я то и дело тру глаза и щеки, пытаюсь унять дрожь в руках. В желудке камень — едва стою, стараюсь лишний раз не вдыхать. Единение двоих превратилось в две единички. Наверное, надо взять себя в руки. Наверное, нужно что-то сделать: позвонить, побежать, объяснить — быть активной, бороться за счастье. Не стоять, не жалеть себя. Но я не могу. Не боюсь — просто тело не двигается. Словно я умерла. Словно Алеся только что оторвала часть меня, и боль так сильна, что на смену чувствам приходит равнодушие. Я виновата? Наверное. Плохо? Наверное. Все слишком наверное.       — Давай до автобуса провожу, — предлагает Олег.       — Прости, — шепчу я.       — Сам виноват. Не умею драться, — пожимает он плечами и качает головой, когда я пытаюсь возразить. Добрый, верный Олег. Как же тяжело с такими неземными людьми! Злость накрывает с головой.       — Да пошли мы все, — бормочу я. — Далеко и надолго, со вкусом и фейерверком. Пошли.