Наизнанку

      — Тема лекции…       Шелестят тетради, кто-то судорожно роется в сумке в поисках ручки, если не карандаша, мигает лампочка на потолке. Мощный голос лектора достигает безответственных задних рядов, на которых так же начинается демонстративная возня, и откатывается назад, едва лизнув меня. Я вздыхаю и даю Олегу запасную ручку взамен кончившейся. Дергаю уголком губ в жалком подобии улыбки и почти слепляю остатки себя в некое подобие разумного живого существа. Смотрю на черный экран телефона. Утром мама, нарушив многодневное молчание, сказала, что сегодня решится, будет ли у нее продвижение на работе. Сказала, что это поможет нам обеим. Сказала, что позвонит. Я ей не верю.       Мы не ругаемся, не устраиваем истерик — просто мамы и дочки нет. Просто чужие люди. Почти не видимся: я пытаюсь учиться, она — работать. Как никогда я понимаю, как мы похожи: обе прячемся за делами, надеясь, что все разрешится само собой. И всю жизнь меня это устраивало. А теперь — нет. Внутри что-то с хрустом ломается, перестраивается — в старое я больше не вмещаюсь. Мне нужна поддержка — крепкие объятия и несколько слов о том, что дома меня ждут. Что я нужна. Что я не кукла, о которой можно забыть, когда она окажется дефективной, а живой человек со своими сумасшедшинками!       Дома меня не существует.       — Доброва, сходи за мелом.       В аудитории чуть теплее, чем снаружи. Впрочем, это и спасает: будь на улице весна, и все кончилось бы быстро и плачевно. Я бы убежала куда-нибудь, жила бы в старых вагончиках, купалась в реках и думала лишь о том, как прожить еще один день. Без образования, без документов, без денег — человечий мусор среди мусора от человеков. А так я вылезаю из института только чтобы отоспаться дома и учусь, учусь и учусь. Уже все равно, на какие оценки стоит рассчитывать после стольких прогулов и хвостов: лишь бы сдать, забрать корочки и сбежать куда-нибудь подальше. Ни амбиций, ни талантов — думаю, сумею затеряться среди безликих людей из сферы обслуживания. К тому же, посуду тоже надо кому-то мыть! Будут меня видеть только тарелки — красота.       Олег говорит, что такими мыслями я загоняю себя сильнее. Согласна: все кажется настолько серым и безысходным, что возникают неправильные желания. Я представляю, как меня сбивает машина — не обязательно до смерти — и я отлеживаюсь в больнице, в которой за тебя все решают врачи, разговоры с моей ориентации переходят на здоровье, многие просят прощение. Или я падаю с лестницы, ломаю ногу — и все то же самое. Или — результат один: я оказываюсь в благожелательном мире, в котором все устраивается чудесным образом. А если и не устраивается, то, по крайней мере, могу не решать в срочном порядке возникшие и возникающие проблемы. До чего я опустилась…       — Яй! — шиплю от неожиданности и, пока преподаватель не видит, чуть поворачиваюсь. Очередной бумажный ком. Их за день около меня скопилось, наверно, штук пятьдесят. Представляю, как весело уборщице. Рассеянно пинаю ближайший, краем глаза замечаю, что Дарина осуждающего качает головой и отодвигается от соседа. Отворачиваюсь. Тяжело одной.       Конечно, молча меня поддерживает четверть группы. Молча. Некоторые, конечно, не чураются общаться, но никогда не говорят и слова против, когда меня оскорбляют. Противновато и обидно: все равно что увидеть на улице голодную собаку и посочувствовать, а не отдать недоеденный бутерброд. Только Олег не боится прямо говорить, что не бросит. При нем ко мне даже лезут меньше, и все больше из отдаления руками машут. Ненавидят, правда, сильнее: я же порчу ему жизнь! Истекают ядом так, что я порой задумываюсь, кто назвал их людьми, а не змеями. Заваливают записками с оскорблениями, угрожают. К счастью, от слов к действиям пока не переходят, но все равно страшно. Олег почти все время рядом со мной, до подъезда провожает. Его и уважать больше стали — так старается ради дамы сердца! — и избегать. Наверное, если бы не он, я бы шагнула… куда-нибудь.       И все равно мне не хватает других людей. Не хватает дружных походов в парки или центры, в гости, кино. Не хватает времени, когда мы оставались после пар, чтобы списать лабораторные и перемыть косточки преподавателям. Не хватает совместных прогулов и написанных на коленке объяснительных. Не хватает голосов и прикосновений. Нас всего двое, а мой мир, оказывается, вмещает в себя куда больше народу, событий и чувств. И за это мне одновременно стыдно перед Олегом и горько перед собой.       Вообще, я много узнала про себя за время существования вне пределов привычного мира. Правду говорят, что в экстремальных ситуациях человек открывает в себе новые стороны. Например, я многое пропустила, слушая Макса, которому вечно лень учиться. Нет бы вовремя подойти и попросить помощи — молчала, ведь заучкой быть отстойно. А теперь и поздно, и перспектив это никаких не откроет.       — Извините, пожалуйста, можно спросить? — и все равно слова сами рвутся изо рта.       — Подлиза.       — За учителями прячется.       — Типа умница-красавица?       Смешно, как любое безобидное действие становится предметом возмущения. Я все делаю не так. И не вовремя. И не с теми. Даже цвет резинки неправильный. Будь я чуть посмелее — рассмеялась бы в голос: и в нынешнем своем состоянии понимаю, как все это глупо. Нелепо. Абсурдно. Но другие этого не видят! Надеюсь, никогда не стану такой же.       — Объясни теперь мне, — чешет Олег затылок.       — Простите, можно и мне рассказать? — тянет руку Дарина. Почти не удивительно: она всегда выкладывалась по максимуму, разве что предпочитала до всего сама доходить.       — Охренеть, — на весь класс бурчит Макс, но быстро съеживается под взглядом преподавателя. Олег показывает ему средний палец.       Мы… меняемся? Вижу, как некоторые начинают думать своей головой, а не коллективной, пусть это и выражается в том, что они садятся на другие места. Я тоже пытаюсь. В перерывах между сном и самоедством смотрю в приоткрытую дверь на другую себя: смелую и решительную, умеющую отстаивать мнение и не слушающую глупости. Иногда представляю, что смогу стать такой. Подбираю достойные слова, чтобы дать отпор, распрямляюсь — насмешка в лицо, и снова такие приятные мечтания об аварии. Дверь заклинило.       Телефон дергается и взвизгивает. Судорожно хватаю его, едва не роняя. Эсэмэска от такси. Облегчение смешивается со злостью — ненавижу ожидание. Что значили слова мамы? На дополнительные деньги она запишет меня к психологу? Вдвоем пойдем? Найдет перспективного жениха, с которым я «забуду блажь»? Хочу уже получить всю правду в лицо хотя бы от нее. Но внутри что-то подло шепчет, что и так хорошо, что правда мне не понравится, а значит, знакомство с ней нужно оттянуть как можно дальше. Я мечусь между этими двумя крайностями и так яростно чешусь от нервов, что уже разодрала левую сторону шеи и ладонь. Стараюсь теперь не сильно двигать пострадавшими частями — больно.       — К следующему занятию принесете решенные задачи в отдельных тетрадках.       Звенит звонок, и аудитория тут же наполняется гулом. Многие запихивают вещи в сумки и вихрем исчезают в коридоре, некоторые делают вид, что не спешат, и проходят мимо преподавателя чинной походкой. Я медленно переписываю условия задач в тетрадку, вывожу каждую буковку, лишь бы как можно дольше не вставать с нагретого места. Все равно идти некуда. Можно у лаборанток попросить ключи и посидеть в свободной аудитории, но я так часто это делала, что они уже невесть что обо мне думают. Придется гулять по коридорам, благо переходов между корпусами много, и в пары по ним никто не ходит.       — Попозже зайдем в столовую?       Олег уже переминается у двери. Бедняга. Я ставлю финальную точку и встаю, вздыхая. Ничего не хочется делать. Особенно думать и решать.       — Зайдем.       Институт почти опустынивает, и мы оказываемся в столовой одни. Хорошо — в последнее время я стала очень ценить тишину и спокойствие. Правда, разнообразия никакого, но нам лишь бы животы забить, не вдаваясь в подробности, мяукало ли мясо или пищало. Деньги теперь можно не экономить — не важно, решилось с работой или нет — но замориться себя голодом я не в состоянии. Стоит только проснуться голоду, как все глупые идеи о вынужденной диете мигом вылетают из головы, и мной движет только желание набить брюхо. Да и, в конце концов, это мамины проблемы! А я есть, чтобы есть! Хоть какой-то плюс от того, что я моральная слабачка.       — Не представляю, куда пойду, — делится со мной Олег. — Думал вернуться в фирму, в которой практику проходил, а там уже занято. Сразу оставаться надо было — не хотелось. Я и так диплом по слову в неделю пишу, а работал бы — вообще забросил. Придется новое искать.       — У нас еще вторая практика будет. Подожди, пойдешь куда-нибудь в банк, до директора доработаешься, — шучу я.       — В таком случае, придется тебя секретаршей брать, — фыркает Олег. — Будешь отмывать деньги, а не тарелки.       Мы посмеиваемся, понимая, что несем чушь. Нет у меня никакого нормального будущего. Выжить бы — и сойдет. Перед Олегом только неловко: он столько времени на меня тратит, хоть я и не всегда думаю, что заслуживаю этого. И все равно приятно, когда есть тот, кто поддерживает.       — В своем корпусе посидим?       — Ага. Может, где свободно будет.       Мы не очень любим другие корпуса — они чужие, пусть и самые обыкновенные. Но все равно уютно только в нашем, что бы в нем не происходило. Так что мы возвращаемся и, совершенно неожиданно, натыкаемся на Алесю, отпирающую один из свободных кабинетов. Несколько долгих секунд мы молчим, лишь смотрим друг на друга. Алеся резко отворачивается, распахивает дверь, заходит и громко, показательно захлопывает деревяшку перед нами. Я неуверенно смотрю на Олега. Он поворачивает ручку — не заперто — и затаскивает меня за собой внутрь. Алеся, что-то пишущая в тетрадке, даже не поднимает головы.       Слишком тихо. Мы возимся на своих местах, шуршим листами, щелкаем ручками — и все равно шума не хватает. Я то и дело кошусь на странно тихую и растерявшую всю самоуверенность Алесю. Пытаюсь отвлечься задачами, заваливаю Олега вопросами о том, какой у него любимый цвет и все равно снова и снова возвращаюсь взглядом к ней. И думаю, думаю о наших глупых отношениях, своей несостоятельности и щиплющих от пота царапинах. И вроде бы стоит радоваться, что ничего не происходит, что мы почти нормально ведем себя — но от боли, обиды и остатков надежды меня аж потряхивает.       Первым не выдерживает Олег.       — Я ненадолго, — громко заявляет он и решительным шагом покидает аудиторию. Надеюсь, недалеко ушел: одной мне страшно.       Мы с Алесей молчим и теперь в открытую смотрим друг на друга. Она изменилась. Не могу сказать как, но чувствую. Другая. За стеной. Я не знаю, о чем говорить с новой Алесей. Мы не знакомы. Мы холодны друг к другу, как холодны незнакомцы на улице. Мы существуем в разных мирах, и я не вижу ни одной точки их соприкосновения. Может, и не стоит пытаться?       — Хватит пялиться, — рычит Алеся и кривится.       Я вздрагиваю и поспешно отворачиваюсь, пробормотав под нос о том, что и не хотела. Снова тихо. Алеся громко разъяренно сопит, стучит ногой по парте и сверлит взглядом спину. В коридоре тикают часы, и скрипит стул. Телефон сдается — подскакивает и выплевывает эсэмэску. От мамы. Она приедет ко мне в институт. За-ме-ча-тель-но. Мало я позорилась в последние дни. Надеюсь, она не кинется к декану или ректору с позорными требованиями особых условий для меня. И не будет кричать на весь корпус о том, что я не такая. И… надеюсь, она вообще не доедет.       Я — ужасная дочь. Ничего не могу с этим поделать — не хочу, чтобы она вновь пыталась играть в дочки-матери. Не со мной. Не сейчас. Я слишком живо и бурно представляю возможные варианты развития событий, в которых — как неожиданно! — снова виноватой и никчемной оказываюсь исключительно я. Вот бы что-нибудь случится: вымрет институт, не доедет автобус, сломавшись по дороге, упадет метеорит на город, случится война! Что-нибудь!       Меня подташнивает от накатывающей паники и, забывшись, я начинаю вертеть головой. И сталкиваюсь взглядом с Алесей.       — Хватит! — взрывается она. — Прекрати пялиться своими щенячьими глазками! Ты мне противна!       Алеся прижимает к груди тетрадь — словно я сумку. Она кричит, визжит и плюется, но производит не такое устрашающее впечатление, как когда она в компании. Скорее, она выглядит испуганной. Я не понимаю почему: Алеся ничего не боится. Алеся всегда уверена в себе и своих решениях. Алеся смеется надо мной и подбивает других делать то же самое. Алеся единственная, кто пугает.       — Почему? — выдавливаю я. Теперь разодрана и вторая ладонь.       — Т-ты…— сбивается Алеся и невнятно бормочет под нос. Хлопает глазами и кривится, словно пытается сдержать слезы. — Ты…       На миг она кажется мне прежней Алесей, которую я любила. С ней можно лежать под пледом, прижавшись друг к другу, отвлекаться на тупую комедию между разговорами и не заботиться о завтрашнем дне. Только на миг: сердце колет болью и медленно отпускает. Приятная картинка размывается, теряет красочность. Как никогда становится ясно: этого уже нет. И я на удивление легко отпускаю — устала цепляться. Внутри становится устрашающе пусто, хоть и легко. Я предаю нас обеих.       — Это ты виновата, — дрожащим голосом произносит Алеся. — Все было легко, пока ты не оказалась лесбухой. Мы вместе гуляли, строили планы на будущее — и ты все испортила. Все. Взяла и выкинула все наши добрые отношения. Почему я должна ради тебя бросать их? Чтобы тоже слушать шипение за спиной? Почему я должна становиться ненормальной? Чтобы со мной Макс не разговаривал, да? И родители на порог не пустили. Почему ради тебя я должна меняться? Почему ради тебя я должна похерить всю привычную жизнь?!       Алеся срывается на визг. В дверном проеме появляется Олег, но я качаю головой, и он исчезает. Алеся стирает злые слезы рукавом и смотрит в пол. У нее дрожат руки. Я спокойна. Застывшая корка отвалилась от раны. Пусть и остался шрам, но больше не тянет, не колет неожиданно. Просто на щеках снова мокрые дорожки, и это абсолютно привычно и правильно. Я просто не смогла стать тем человеком, который заставил бы меняться. И не стала Максом. Точка поставлена.       — Ты могла сказать, — неуверенно бормочу я. — И тогда ничего бы не случилось.       — Д-дура! — заикается Алеся. — Ничего не было бы, если бы ты была нормальной! — снова заводится она. — А ты, ты… Буратино! — взвизгивает Алеся, сгребает вещи в охапку и вихрем вылетает из аудитории.       Дверь с грохотом захлопывается. Я смотрю в пустоту и баюкаю остатки эго, чтобы не сделать чего глупого. Все ожидаемо и закономерно, не следовало ожидать иного с самого начала. Все в порядке. Я же привыкла к одиночеству. Выдержу. Постараюсь. Я же… Я же…       — Лена!       Мама крепко обнимает меня. Я вздрагиваю от неожиданности: даже не услышала, как она вошла. Неловко прижимаюсь в ответ, хоть в голове крутятся тучи обидных слов. Все-таки приехала. Не знаю, радоваться ли этому. Сил все равно на эмоции нет. Да и смысл? К ненормальным не прислушиваются.       — Лена, — мама чуть отстраняется. — Прости меня.       Долгие минуты я не верю тому, что услышала. Это же не со мной, правда? Зачем передо мной извиняться? Почему, виновата не я? Мысли путаются, и я не нахожу, что сказать, лишь мычу в ответ что нечленораздельное и судорожно киваю, вцепляясь в рукав кофты едва не до треска. Мама грустно улыбается и присаживается рядом.       — Я была несправедлива. Знаешь, мне так хочется, чтобы ты была счастлива, что я забываю, что мы разные. У тебя давно своя жизнь, а я все лезу и лезу, ожидаю что-то. Прости, — мама тяжело вздыхает. — Я хотела тебя к психологу записать, самого лучшего нашла. А она со мной сначала поговорила. Представляешь, оказалось, что это мне стоило к ней записаться, а не тебе. Из-за такой глупости, — мама немного запинается в конце, — могла тебя потерять! Я так долго этого не понимала. Пряталась, мечтала, что все окажется шуткой. Господи, какая же я глупая!       Я неловко обнимаю ее, и мы обе от души плачем и пытаемся утешить друг друга. Мне одновременно стыдно и приятно: рядом с мамой тепло. Она снова защищает меня. Больше не надо прятаться в институте и подыскивать неядовитые определения слову «дом». У меня вновь появилось место. Я снова человек.       — Я… в общем, я постараюсь привыкнуть, — постепенно успокаивается мама. — Ты же моя дочь, и больше ничего не имеет значения. Просто не ругайся на меня, ладно? Мне многое непривычно, и я не знаю, как с этим справиться. Не торопи, я смогу.       — Ладно, — шепчу я. Олег машет рукой из дверного проема и уходит, но мама ничего не говорит, лишь грустно вздыхает. — Что с работой?       — Не хочешь переехать?       — Куда? — теряюсь я.       — Я пока и сама не знаю — идет согласование в верхах. Поближе к столице. Зарплата будет больше, начальник адекватнее. Да и тебе, наверное…       — Можно, — быстро соглашаюсь я. Честно, мне все равно, куда и как.       — Как раз к практике твоей переедем. Может, даже на Новый год. Как раз и место приличное для прохождения найдешь, и, может, работать останешься. А на диплом приедешь.       — Ага, — киваю я и прижимаюсь к маме сильнее.       Наверное, еще можно на что-то надеяться.