Наизнанку

      — Пойдем в кино! — раздается смех из коридора.       Я сильнее сжимаю тряпку и в тысячный раз провожу по доске. Все равно разводы. Белые полосы, зеленые полосы, мокрые и сухие — словно человеческая жизнь. Моя жизнь. Надо же, а я раньше всегда смеялась над подобными сравнениями…       Одна полоса похожа на бурный поток, который несет с особым, знакомым только ему, смаком, стремясь размазать меня по валунам. Я мечусь между учебой, когда я одновременно стараюсь не потонуть под долгами и узнать про досрочную сдачу экзаменов, разгромом дома, в простонародье называемом переездом, и сеансами у психолога. И каждый вечер со скандалом ищу в сваленной груде вещей те, которые стоит взять с собой — думаю, мусорщики по нашему дому превысили годовой план раза в три. Иногда изображаю себя царицей гор и, сидя по-турецки, читаю лекции или выполняю задания на следующий сеанс.       Психолог мне нравится: молоденькая улыбчивая девушка по имени Адель, которая советует, а не указывает, и всегда угощает чаем с печеньем. Даже немного стыдно, что поначалу я не хотела к ней идти — к ним же только ненормальные ходят! — но мама настояла, аргументировав тем, что иначе я сойду с ума. Боюсь, она была недалека от истины, хоть с одной стороны мне и стало значительно легче. У меня вновь появился дом, но в институте все по-старому, и однажды я очень долго и задумчиво смотрела на распахнутое окно. Так задумчиво, что сама испугалась — и согласилась.       Адель не осуждает меня, внимательно выслушивает мои сбивчивые объяснения-извинения по любому поводу, успокаивает и настраивает на то, что жизнь продолжается. Наши сеансы почти не отличаются один от другого, пропитаны теплом и спокойствием, и эта стабильность помогает мне больше любых ароматизаторов в чае.       — А что там идет?       — Да все равно! Я требую, чтобы мы отдохнули от учебы! — слишком громко, и я дергаю большим пальцем, царапая саму себя. Все хорошо.       В этой полосе нет места страданиям, я могу думать и планировать дальнейшую жизнь. И видеть многое под другим углом. Что действительно держит меня в этом городе? Забитые рабочие места? Отсутствующие друзья? Ненависть зашоренных людей? Я даже рада, что уезжаю отсюда, пусть все и вышло так грустно. Зато у меня теперь куда больше возможностей.       Во-первых, я больше никогда так не сглуплю. Не знаю, будет ли у меня когда семья, но уж точно больше никаких признаний в любви милым скромным и верным подругам. Я чиста, я ничем не отличаюсь от вас потому, что вы обо мне ничего не знаете — и это тут же возвращает меня в ряды людей. Во-вторых, новые места, новые знакомства — так мне будет легче все пережить. Возможно, я даже смогу с кем-нибудь сблизиться достаточно, чтобы ходить на Новогодние распродажи. Но не чаще! Не хочу даже и думать о том, что буду с кем-нибудь каждые выходные ходить в парки или на пляжи. Побуду одна, пока не вставлю шарики обратно в ролики. И не захочу общения. Правда, я уже его хочу… не важно! В-третьих, с Олегом мы продолжим переписываться. Он не заслуживает забвения. В-четвертых, устроиться будет куда проще, и если уж не сложится в личной жизни, буду строить карьеру! И хотя подобные мысли больше похожи на истерику — а психолог советует некоторые пересмотреть — мне становится лучше, когда я раз за разом прокручиваю их у себя в голове. Да, я не во всем права — но на большее пока не способна. Мне действительно нужна пауза, чтобы нормально выдохнуть.       — Эй, чей телефон орет? — сзади, на партах шуршат и переругиваются. То и дело просыпаются сотовые, парни обсуждают игрушки.       В этой полосе Адель говорит, что я тоже человек и имею такие же права на жизнь, что и другие. Что я не должна считать себя хуже. Что я смелая девушка. И я верю этим словам настолько, что не повторяю их постоянно, как мантру — я ими живу. Эта смелость, это понимание во мне. Я могу свернуть горы, могу ответить обидчикам, могу сдать экзамены.       — Да когда же Степаныч прекратит над нами издеваться? — стонет нагруженная книгами в дверном проеме Юля. — Мы в начале года так не учились, как сейчас!       В этой полосе мы с Олегом на переменах сидим на цокольном этаже, забравшись с ногами на стулья, жуем пирожки и обсуждаем переезд. Сотый раз, двухсотый — нам не надоедает, мы рядом, потому все и кажется интересным.       — Хочу жить на первом этаже, — мечтательно закатываю я глаза. — Чтобы было можно через окно вылезать. А зимой, если снега много нападает, — скатываться!       — И слушать крики подзаборных компаний, — скептически хмыкает Олег. — Я жил на первом этаже у тети — никогда не пожелаю повторения. Еще и в школу по этой горке приходилось ходить — никаких отговорок, что дверь завалило.       — А у вас часто их заваливало? — и его мне тоже нравится слушать. Пусть он и не очень любит рассказывать о семье и всяческих переездах, но мне немножко удается вытащить его из раковины.       — Постоянно, — фыркает Олег. — Представляешь, как мне было обидно?! Почти пустой класс! И я на каждом уроке.       — Тогда на третьем. И с лифтом! Буду кататься! А если сломается — идти недалеко. Буду капать маме на мозги, чтобы требовала от директоров третий этаж.       В этой полосе мы с мамой пытаемся поддержать видимость разумного диалога за ужином после выматывающего трудового дня. Мы слишком устаем, слишком загружены многочисленными проблемами и едва ворочаем языками, зато между нами тепло. В этой полосе сверкает снег, а облачка пара изо рта принимают форму фей и эльфов. Скоро праздник, и город обрастает гирляндами, завлекающими вывесками, наполняется надеждой и ожиданием чуда.       В этой полосе…       — Да ну ее!       Я вздрагиваю. Доска вся зеленая, мокрая — а когда-то я любила этот цвет. Сейчас он напоминает о болоте, второй полосе, которая с ненасытностью поглощает все и вся. Я мою тряпку, очищаю царапину и сажусь на место. Распрямляю спину, оглядываю чистый пол. Позволяю потянуться. Входит Степаныч, и все тут же переключают на него внимание, со вздохами рассаживаются и достают тетрадки. Чуть-чуть осталось, нужно выдержать. Записать, заучить, сдать — и выдохнуть. Степаныч смотрит на доску и довольно хмыкает.       — Параграф пятый, пункты десятый и одиннадцатый! — гремит он. — К доске, Доброва!       Я судорожно открываю учебник и смотрю сквозь задачу и ее подробный разбор. В этой полосе все слишком сложно даже с кучей пояснений, подсказок и чит-кодами.       В этой полосе Олег не может составить мне компанию. Тогда я забиваюсь в уголок и скучаю одна. Режусь в змейку на телефоне, бьюсь лбом в лекции, учусь выдувать из жвачки пузыри, прорабатываю задания Адель. К концу четвертой перемены все это обычно становится таким скучным, что я просто хожу взад-вперед, сверлю стены взглядом и тоскую. Я понимаю, что он мне не нянька, что он делает слишком много, и не обижаюсь — мне просто тоскливо от одиночества. Просто… хочется говорить.       — Исходя из определения, вероятность наступления события (Р) есть отношения количества вариантов развития, где Р происходит (о), к общему количеству вариантов развития (о)*, — впивается в мозг бубнеж Добровой.       В этой полосе я ненавижу одногруппников-идиотов. Ненавижу тех, кто ненавидит. Путаюсь в понятиях, не понимаю себя и совершенно не продвигаюсь в аутотренингах. Упиваюсь плохими эмоциями, купаюсь в грязных мыслях и оказываюсь на дне. Я ничего не могу. Я — маленькое, злобное существо, способное лишь трусливо желать другим зла, смотря себе под ноги. Я тупа, безынициативна и медлительна. Ничего не успеваю — и не хочу — жду до последнего, мечтаю, чтобы все само решилось без прилегания усилий с моей стороны, и плыву по течению.       — Совмещение и произведение событий очень наглядно иллюстрируется графически. Рассмотрим события в качестве контуров, заключающих в себе все исходы, при которых эти события происходят.       В этой полосе исчезают бумажные комки. Одногруппники больше заинтересованы контрольной, чем возможностью нашептать на ухо о том, что я — ничтожество. Никто не заходит ко мне на страницу. И никто не подходит ко мне с примирительной улыбкой. Смешно, но я еще иногда надеюсь на подобное — когда мысли не занимает какой-нибудь противоположный и отвратительный вариант развития событий. Но просто все исчезает! А я не знаю, почему. Что дальше?! Почему так?! Только косятся постоянно, но я привычная.       А еще я привычная к активным внешним проявлением агрессии. И мне страшна эта тишина. Я прохожу по лестницам, и никто не поворачивает головы. Сижу в коридоре — пробегают мимо. Не называют мою фамилию, когда предлагают кандидатов на очередной нужный концерт в институте, не делят вопросы к экзаменам для подготовки шпаргалок. Смотрят сквозь. И так минута за минутой. День за днем.       В этой полосе меня нет.       — Если рассматривать цепочку событий, происходящих последовательно, необходимо ввести понятие условной вероятности PA(B) — вероятности события B, при условии, что А наступило.       И как же сильно неприятные события способны перекрыть приятные! Разве от того, что в институте мне не с кем разговаривать, жизнь становится настолько хуже? Разве мне нужно одобрение тех, кого я не люблю, и кто не любит меня? Разве мелкие непонимания должны выбивать землю из-под ног? Я могу просто закрыть глаза. Вдохнуть, выдохнуть — и так несколько раз. Вспомнить, чему учит Адель. Попросить помощи у Степаныча. Рассказать маме. Нащупать паркетный пол, постучать по нему каблуком, чтобы окончательно успокоиться, выкинуть старые открытки и сувениры от не тех людей. Но не могу.       Я не стою на перепутье. Полосы не сменяются одна другой. Я просто тону. И либо окончательно уйду на дно, либо всплыву. А в руках много тяжелых камней. Я пытаюсь, правда, пытаюсь! Только плавать разучилась. Барахтаюсь и ухожу все глубже. Наверху светит солнце, и ждут дорогие мне люди. Здесь темно и холодно, а я смотрю вниз. Только вниз. И каждое непроизнесенное кем-то слово добавляет еще один камешек. Когда-то я думала, что обрадуюсь, если меня оставят в покое. Сейчас понимаю, что именно молчание убивает человека. Выдергивает волосы, срезает мясо, крошит кости — пока не остается призрак. И врут все ужастики об их страшных злодеяниях привидений. Им нужно совсем другое.       — Дома решите шестую и восьмую задачи. Подготовите теорию — буду спрашивать каждого по отдельности у доски.       Звенит звонок, студенты стонут. Я смотрю на исписанную белым доску, на разрисованную цветами тетрадь, пожелтевшую страницу учебника, дальше которой так и не продвинулась. Царапина ссохлась бурой ниткой. Я переписываю на чистые листы, чтобы разобраться дома, срисовываю графики. Некоторые одногруппники тоже торопливо конспектируют материал, хотя большинство с потухшим взглядом плетутся к выходу. Трясет головой Дарина, что-то резко высказывает сестре и с треском отнимает у нее тетрадь. Доброва поджимает губы и, пиная сумку, скрывается в коридоре. Алеся шлепает полусухой тряпкой по доске, смазывает пару предложений и спешит оттереть ладонь от мела салфеткой. Доска все равно зеленая, останется на ней мел, или нет.       В дверном проходе замирает Макс. Я тщательно собираюсь и иду к нему — все равно не отреагирует, даже если врежусь. У привидений нет тел. Никто ничего не почувствует. И тем сильнее мое удивление, когда Макс вдруг резко закрывает рукой мне путь.       — Эй, чувырла! — все внимание обрушивается на меня, едва не валя с ног. Я вздрагиваю и смаргиваю слезы. Взгляды сверлят спину, я передергиваю плечами. — Ты правда переезжаешь?       Подо мной словно разверзается пол — впрочем, случись так в реальности, я лишь обрадовалась бы. Откуда они узнали? Кто рассказал? Я никому, кроме Олега, ни слова не говорила — боялась! Не то чтобы действительно верила, что они смогут как-то помешать, но… Ощущала себя спокойнее точно. Что теперь делать?       — Отвечай.       Я смотрю в пол и кусаю губы. Не хочу. Не сейчас. Почему бы им не узнать о переезде уже после? Почему бы не продолжать не замечать меня? Почему все складывается наихудшим образом?! Я сжимаю кулаки. Царапина зудит, становится мокрой. Меня пожирают глазами. Слишком много для меня внимания, слишком много звуков слов. Разве я не этого хотела? Нет, другого. Чего? Чего я хочу? В голове все смешивается. Рубашка прилипает к спине, колготки насквозь мокрые. Скоро с меня целый океан натечет. А они ждут.       — Отвечай!       Макс толкает меня вглубь аудитории. Я едва не падаю, умудряюсь удержаться на ногах, зацепившись за учительский стол. Еще несколько царапин. Макс закрывает собой проход — не сбежать. А даже если и выскочу — схватит, точно схватит. Еще и те, кто увидят это из коридора, посмеются. Я нервно сглатываю и отступаю за стол, к доске, неловко отвожу локоть и пачкаю его. Все смотрят. Выдергивают волосы, срезают мясо, крошат кости. Эй, призрак, отвечай! Мы помучаем тебя, а потом обвиним во всем, что заблагорассудится, и изгоним. Хороший фильм получится, правда?!       — Спорим, она разучилась говорить? — фыркает Алеся и выходит вперед.       — Согласен! — тянет парень с последнего ряда. Юра. Прогульщик и скейтер. — Нужно же с людьми разговаривать. А люди с кем попало не разговаривают.       — Вот еще разговаривать — еще заразиться не хватало! — морщится веснушчатая девушка у окна. Марина. Любит печь и петь.       — Сбегаешь, трусиха? — самодовольно ухмыляется Макс. — Пра-ально, нечего таким, как ты, рядом с нормальными делать. Только вот куда тебе деться? Ты же… — он театрально разводит руками.       — Кому отсосала?! Или правильно говорить: отлизала?       — Лучше выпились из реальности, не позорь никого!       Они кричат, улюлюкают и веселятся. Переговариваются между собой, периодически снисходительно косясь на меня. Я зритель, не имеющий права вмешиваться. Это они пишут сценарий, в котором я опять лишняя. Они решают, жива я или нет, призрак или человек. Оживляют меня, чтобы поглумиться, и опять отправляют в небытие. Вертят, как хотят, делают, что хотят. Колдуны с куклой вуду.       — Как таких вообще земля носит?       — Это Гейропа свои щупальца к нам тянет! Осквернить хочет! Давайте ее сожжем, чтобы очиститься!       — Воняет как!       Глаза щиплет. Я едва не теряю сознание. Смотрю на одногруппников и не узнаю их. Это не они, это какие-то монстры, надевшие их личины! Разве могут люди так себя вести? С Мариной мы вместе год назад готовили стенгазету на Восьмое марта — она та еще добродушная хохотушка. Юра однажды прикрывал разбившего окно друга, взял вину на себя. Я никого не узнаю — вижу и не понимаю, не верю. Где они на самом деле?       — Но это все не главное! — поднимает руку Алеся и важно надувается. Смотрит на Макса — тот кивает, и мое сердце неприятно ноет — оглядывает других. Словно царица рабов. Интересно, была ли я в их рядах? — Главное, что мы победили. Наглядно показали, что рядом с нами место нормальным, а не всяким уродам.       — Точно! Долой! — свист, смех.       — Вали уже побыстрее!       — По-бе-да! Люди, по-бе-да! — надсадно орет Юра, и все подхватывают клич.       Только я и не соревновалась. Даже не думала — зачем? Просто кое-как тянула лямку, мечтая, чтобы все поскорее закончилось. Меня и с натяжкой великим противником не назовешь. Неужели им так сильно требуется мое признание в том, что они смелые, сильные и благородные? Я и с самого начала могла… Нет.       Нет.       Не дождутся. Я закусываю губу и упрямо смотрю Алесе в глаза. Не знаю, откуда берется эта решимость: я проиграла в самом начале, стою теперь перед всеми и дрожу, едва не плачу — но не могу. Просто не могу. Должна. Я не понимаю, откуда у меня это знание, просто подчиняюсь ему. Иначе, все. Иначе действительно стоит выпилиться.       — Тупая сука, — выплевывает Алеся и начинает идти ко мне. С каждым шагом ухмылка на лице Макса становится шире. С каждым шагом я сильнее и сильнее жалею о брошеном вызове.       Алеся подходит ко мне почти вплотную, и я рефлекторно опускаю голову и сцепляю пальцы на груди. Измазанный мелом локоть… белый локоть — даже крапинки настоящего цвета не видно. Я думаю, можно ли и доску — себя — так же закрасить белым. Забыть про гнилое дно, оставить лишь то, что хочется. То, что я хочу. Я поднимаю голову и смотрю на них. И на нее. И забываю: имена, даты, лица. Они — темная масса, к которой я не имею никакого отношения. Не знакомые. Не друзья. Не люди. И я выбираю первую полосу.       И со всей силы бью Алесю в нос.       *Задачи найдены на просторах Интернета.