Жили-были…
Резко сев в кровати, сонно осматриваю комнату, потирая лицо. В комнате темно, почти ничего не видно. На улице ночь. Зеваю, вспоминая вчерашний день: «Отупляющая Жара. Серая Скука. Большой Парк. Пляж с белым песком. Прохладное озеро. Поцелуй… Поцелуи. А дальше… что было дальше?» Задумчиво хмурюсь, пытаясь вспомнить. — Не спится? — звучит на ухо сонный «бархатный» баритон, вызывая дрожь и мурашки по всему телу. Руки обвивают талию и тянут назад на кровать.Два соседа…
— Спи… — бормочет тихо на ухо. Дыхание овевает ушную раковину, шею… язык касается ключицы и «прослеживает» её до межключичной впадинки. Руки скользят с талии под одеяло по оголённому бедру. От впадинки влажная дорожка прослеживает путь к горлу и вверх до подбородка. Пальцы скользят по внутренней стороне бедра до… крепко сжимаю ноги. От подбородка язык скользит по нижней губе и просачивается змеёй между зубов, скользя языком по языку, поглаживая…Два соседа-людоеда…
Резко раскрыв глаза, сажусь. Дождь барабанит в окна. Тихо шуршит измятое постельное бельё, пока я устраиваюсь на подушках, подложенных под спину. Сердце гулко стучит в груди: кажется, что оно ударяется о рёбра. Закрыв глаза, начинаю делать медленные глубокие вдохи и выдохи, замедляя сердцебиение, обмахиваясь руками. Пытаясь отдышаться, стараюсь вспомнить, что же снилось, но в голове лишь какая-то каша из Образов, смутных воспоминаний с каждым мгновением становящихся всё более зыбкими, утекающими в никуда, словно песок сквозь пальцы, не оставляющий после себя ничего, кроме неприятного ощущения deja vu. Откинув с лица спутанные волосы, окидываю взглядом тёмную спальню. И вздрагиваю. У двери в потёмках зашторенной комнаты чёрно-серым пятном (чёрное платье, белый фартук и чепец) темнеет приставленная ко мне горничная, личная горничная (камеристка) — миссис Эбигайль Вудс. Опустив голову, она стоит, ожидая, когда я проснусь. Неподвижная она напоминает собой статую. Смущённо прочистив горло, тихо её зову: — Миссис Вудс? — и спрашиваю, — Который час? — Доброе утро, Мадам. Сейчас, — негромким плоским голосом отвечает и смотрит на циферблат настольных часов, — без тринадцати минут десять, Мадам, — отвечает, опуская голову. Почесав в раздумье локоть, оглядываю комнату и, посмотрев на пустующее рядом со мной место: «А где Бастьен?» — спрашиваю: — Где… где мой муж? — Господин приказал передать, что ему нужно отлучиться и что он будет к ужину, Мадам, — говорит учтиво, не поднимая глаз. — Хорошо… — «Значит его не будет ещё несколько часов… Что ж, ну хоть поесть можно спокойно. Да и просто побездельничать, если, конечно, прислугу можно будет куда-нибудь отослать…» И, посмотрев на камеристку, откидываю одеяло в сторону, свешиваю с края кровати ноги и прошу: — Миссис Вудс, откройте окно и подойдите ко мне, пожалуйста, — говорить с девушкой, стоящей так далеко от меня, несколько неудобно. Девушка послушно открывает шторы и окно, после чего встаёт передо мной. Окинув взглядом выглаженную форму, состоящую из строгого светло-серого платья, белого фартука и белого же чепчика без единого аксессуара, тонкие сцепленные ладони и бледное лицо с довольно приятными чертами лица, склонённое вниз, прошу: — Поднимите голову и посмотрите на меня, миссис Вудс. Приподняв голову в белом чепце, девушка смотрит в мою сторону, но не в лицо, как я подразумевала, — её взгляд направлен куда-то мне в шею. Подняв бровь, спокойно прошу: — Посмотрите мне в лицо, пожалуйста, — но Эбигайль этого не делает. «Конечно, обычным слугам запрещено смотреть в лицо хозяевам, как и напоминать о своём присутствии, но прямого приказа они ослушиваться не должны, тем более что личная горничная не простая прислуга. Они более свободны в действиях, ухаживая лично за хозяйкой… или я что-то путаю?»— В чем дело? -… — Посмотрите мне в глаза. — Не могу, Мадам. Приподняв бровь, подпираю рукой голову: — Почему же? — Прислуга не имеет право смотреть Вам в лицо, Мадам. Подняв уже обе брови, пристально рассматриваю прислугу: — И почему же? — Таковы Правила, Мадам. — Даже если я сама прошу Вас об этом? — Таковы Правила, Мадам. Побуравив её взглядом некоторое время, решаю пока не давить. Встав, приказываю подать мне халат, убрать волосы в какую-нибудь простую причёску и приготовить полотенце для лица. Дождавшись халата, ухожу в ванную умываться и чистить зубы, после чего спускаюсь в столовую. Усевшись в «одиночестве», в первые за долгое время без Бастьена, со скуки рассматриваю «каменные» лица прислуги, пока медленно поглощаю еду, не чувствуя вкуса. Едва моргая, они послушно прислуживают, выполняя мои просьбы и приказы по мановению руки. Такое раболепное, тупое следование приказам… не вызывает сегодня ничего. Ничего кроме раздражения. И дискомфорта. Особенно пустые, словно бездушные, глаза прислуги, с которыми мне время от времени удаётся пересечься взглядом… Вернувшись в свою комнату, отсылаю миссис Вудс, с приказом «меня не беспокоить и не мешать отдыху» и сажусь в раздумье в кресло у окна. В окно всё также барабанит дождь. Смотря на текущие по стеклу его ручьи, отвлечённо размышляю о погоде: «Не смотря на дождь, прохладой и «не пахнет», — в раздражении оттягиваю ворот платья, обмахиваясь рукой, - хотя духота и жара теперь и менее невыносимы… Вот бы…» — отстукивая пальцами по подлокотнику какой-то мотив, сижу ещё некоторое время, пока в небе не вспыхивает яркая лента молнии, освещая небо и землю и на мгновение ослепляя. Вскоре ей вслед раздаётся раскатистый оглушающий грохот, сотрясающий стёкла в оконных рамах. Когда же он затихает в дали, оставляя после себя шум дождя и тихий шорох прислуги, работающей где-то в глубине дома, замерев, оглядываюсь, прислушиваясь к звукам поместья: «Рядом никого. Ни Бастьена, ни прислуги…» Постучав пальцами по губам, довольно хмыкаю. Поднявшись, скидываю халат на кресло, раздеваюсь. Открыв осторожно дверь, выхожу в пустой коридор, закрываю за собой дверь и бесшумно обращаюсь в кошку. Угол обзора сменяется и всё вокруг становится до смехотворного большим. Потягиваясь, и, от души зевая, потягиваюсь, выпуская когти: «Господи, какое наслаждение…» Бесшумно ступая лапками по мраморному полу, не застеленному ковром, неспешно иду по коридору, поводя ушами, прислушиваясь. Внизу тихо, без разговоров, прибираются слуги. Такими же неразговорчивыми оказываются и те, кто готовят к обеду на кухне, лишь стуча ножами и грохоча посудой. Вообще по всему поместью не слышно каких-либо разговоров. Только шорох и шум работающих людей. Неуютно. Проскользнув в гостиную не замеченной, подхожу к окну. Распушив вибриссы, поведя задом, хвостом и ушами, напружиниваюсь и вспрыгиваю в гостиной на подоконник, чтобы посмотреть в окно. Сев, окутываю лапки хвостом: «И раньше, за всё время не слышала, чтобы здесь разговаривали, за исключением ответов на прямое обращение… Странно. В поместье Фантомхайва постоянно были слышны чьи-то разговоры, смех, а здесь словно языки проглотили…» Поведя ухом, смотрю в окно, как-то разом погрустнев. Вздохнув, кладу лапку на стекло. Вокруг неё начинает запотевать стекло. Переведя с лапки взгляд, смотрю в своё отражение. На тёмном, почти чёрном, фоне несчастная серая в тон настроения мордочка, чёрный носик и красные радужки с прорезями зрачков. По шерсти проходится лёгкий ветерок. И я в одно мгновенье оказываюсь в воздухе, а в другое осознаю, что нахожусь в чьих-то загребущих руках. Сердце от неожиданности пускается вскачь. Посмотрев вверх, встречаюсь взглядом с красными глазами и замираю.Людоеда людоед…
— Добрый день, Кэти, — говорит Бастьен, оставляя лёгкий поцелуй на носу. — Развлекаешься? — моргаю. — Ты ведь ещё не обедала, не так ли? — бледные пальцы скользят, приглаживая вставшую шерсть, по моей груди и чешут под подбородком. — Тогда пойдём, тебе нужно привести себя в порядок перед обедом, Моя Леди.… Приглашает на обед.
Не обратив внимания на то, что я закачала головой, что не хочу ни есть, ни одеваться, он понёс меня в коридор, бросив на ходу попавшейся на пути прислуге, чтобы подавали обед в столовой. По пути в спальню всю дорогу не могу отвести взгляд от мелких красных точек на белых манжетах его рубашки…Людоед ответил: — Нет,
Не пойду к тебе, сосед!
Принужденно превратившись в человека, чтобы только Бастьен перестал таки меня лапать и тискать, как ему захочется, одеваюсь с его помощью и спускаюсь вместе с ним к обеду, чувствуя себя несколько скованно и настороженно. Но обед, как и ужин в этот день проходит как обычно… — Куда… ты ездил? — интересуюсь за чаем после позднего ужина, несколько придя в себя после неожиданного возвращения Бастьена. — В город, — отвечает коротко и отпивает чай, не спеша отвечать, да и вряд ли собираясь. Чувствуя себя несколько неуютно, уточняю: — Зачем? Подняв на меня игривый взгляд, ухмыляется: — Какая ты сегодня любопытная, Кэти, — тихо говорит, отпивая из чашки, но продолжает: — Занимался неотложными делами. Моргнув, некоторое время смотрю на него, ожидая продолжения, но в итоге лишь опускаю взгляд, так и не дождавшись. Разговор с ним напоминает сегодня минное поле — непонятно когда и где наткнёшься на мину. Да и красные точки, пахнущие железом, на рукавах рубашки, которую он перед обедом сменил, не добавляли энтузиазма для разговоров сегодня. — А ты как сегодня, Кэти? Жарко? — позвав к себе прислугу, приказывает открыть в спальне окно, чтобы проветрить… Но когда мы вечером оказываемся в спальне, в проветренной комнате особую разницу не чувствую, тут всё также кажется жарко, хотя и не так душно. Посмотрев на меня, Бастьен отпускает всех слуг из комнаты, раздевает меня и, раздевшись донага сам, укладывает в кровать. Обхватив за талию руками, прижимает к себе. Прохлада его тела расслабляет, заставляя прижаться теснее. Его пальцы мягко поглаживают живот и делают что-то вроде массажа, от чего становится довольно приятно. Постепенно тело начинает расслабляться, а сознание уплывать от реальности. Засыпаю. Сторонние звуки становятся громче, уже не обращая внимания, что в груди всё громче грохочет мурлыканье, шерсть хвоста щекочет ноги, а чужие руки скользят всё ниже и ниже по животу… Ночью снова снится нечто томительно-сладкое и приятное…На обед попасть не худо,
Но отнюдь
Не в виде блюда! *
*Исходное стихотворение-считалочка авторства Б.В. Заходера.