*** POV Китнисс Эвердин.
Когда чего-то очень боишься, оно обязательно случится. Я раньше не верила в это. А зря. Всё началось в тот день, когда у Пита случился самый сильный, на моей памяти, приступ, сравнимый разве что с его состоянием в Дистрикте 13, когда Пит лежал на кровати, привязанный за руки и за ноги, и больше всего на свете мечтал о моей смерти. За день до этого Пит уломал меня позвонить моей матери. Первый раз за полтора года. Знала бы я, к чему это приведёт, ещё бы сто лет не звонила. Хотя нет, лгу сама себе — знала бы, позвонила бы сама, без напоминания Пита. Обязательно. Мама рассказывала про Финника, сына Энни. Мы проговорили почти час, а потом я, не выдержав, спросила о том, о чём точно не стоило спрашивать: — Мам, я хочу тебя спросить, но... — Говори, Китнисс, — до того момента весёлый и звонкий голос мамы стал тревожным. — Мам, я жуть как боюсь говорить об этом, но это мучит меня ночами. С самого возвращения домой. — Дочка, спрашивай, — я чувствовала, как мамин голос зазвенел, как струна. — Мам, ты знаешь, возможно, ты слышала... Кто послал Прим в Капитолий? В самое пекло? Мне кажется, тут что-то нечисто. Прим ведь было тринадцать... — Я замялась. — Ну хоть что-то, мам? Приказ отправить Прим в Капитолий отдала Койн? В этот момент Пит крепко обнял меня обеими руками, почувствовав дрожь в моих ногах. — Китнисс, дочка, послушай! Я знаю совершенно точно, что президент Койн не могла отдать такого приказа,— мамин голос был так твёрд, что я совсем растерялась. — Мама, ты уверена в этом? — Моё сердце пропустило удар, а голос надломился. И всё потому, что вера, моя твёрдая вера в то, что Койн, — и только она, — повинна в смерти моей сестры, треснула напрочь. Безвозвратно. Мне стало очень страшно: а вдруг я ошибалась?! — Китнисс, президент Койн запретила зачислять в состав боевых частей солдат, которым ещё не исполнилось 18 лет. Наказание в этом случае было предусмотрено крайне суровое: военный трибунал и десять лет тюрьмы. Зная, как фанатично в Дистрикте 13 относились к соблюдению самых незначительных правил — предельно жестоко, беспощадно, — я понимаю: Койн никогда бы не нарушила ни одного закона Тринадцатого. И вдруг я вспомнила, как Койн категорически запрещала мне даже приближаться к линии фронта, что меня невероятно тогда бесило, и моя ненависть к этой женщине с отвратительно прямыми, как стрела, длинными волосами только крепла. Ко мне, «Сойке-Пересмешнице», Символу Революции, оказывается, президент Тринадцатого относилась, как к несовершеннолетнему ребёнку! Восемнадцать мне исполнилось только тогда, когда она была мертва. Когда я её убила. Это капитолийцы «считали нас взрослыми», они посылали детей на Арену с 12 лет. Прим выбрали лишь потому, что ей исполнилось двенадцать. Ненавижу. Из-за Прим всё и завертелось тогда... Если бы, если бы её не выбрали... Проклятие, почему я не додумалась до этого раньше? Я привыкла считать себя взрослой. Тем более — после нашей с Питом победы на Играх. Но для Тринадцатого Дистрикта мы были детьми, которых категорически нельзя посылать туда, где идут военные действия. Именно так вёл себя Боггс: в его отряде было только двое несовершеннолетних. Я и Пит! От этих мыслей у меня с сильной болью свело живот. Пит попытался выхватить у меня трубку, но я вцепилась в нее мёртвой хваткой. А перед глазами поплыли чёрные снежинки. — Миссис Эвердин, Китнисс не очень хорошо себя чувствует, я позже вам перезвоню, — Пит выпалил буквально на одном дыхании, но повесить трубку не успел, потому что я начала медленно оседать. Меня Пит ловко подхватил на руки, а вот телефонная трубка с глухим стуком ударилась об пол. — Китнисс, всё в порядке. Я сейчас отнесу тебя в постель, — тихо и уверенно проговорил у меня над ухом Пит тоном, не терпящим возражений. Это новая питова особенность. Её во время Тура Победителей и в помине не было. Тогда Пит был куда мягче и податливей. А когда он гонял нас с Хеймитчем перед Квартальной Бойней, он был уже другим, более жёстким, более уверенным, более упрямым. «Ты должна выжить!». Ну почему я тогда не понимала этого? Но и Пит тогда был ещё прежним, мягким, можно было закатить истерику и он терялся. Что ему тогда делать было? И еще в его глазах была обречённость. «Я никому не нужен!». Впрочем, с этим мы разобрались ещё тогда, на пляже. И Пит понял, твёрдо это запомнил: без него я не смогу жить! Без него мне не жить. Точка. Но после того, как Сноу промыл Питу мозги, он стал более жёстким и эта старая питова черта, целеустремлённость, «Ты должна жить!», невероятно усилилась. Жёсткий Пит. К этому ещё нужно привыкнуть. Вот и сейчас, строгий Пит взял меня и на руках отнёс в мою комнату. С таким выражением на своей физиономии, что я даже не посмела сказать ему: — Пит, поставь меня на пол, я в порядке! Да он бы меня и слушать не стал! Строгий и сильный Пит. С ним спорить совершенно бесполезно. Поэтому я молчала и скоро оказалась в постели. Пит сел рядом, а когда мои веки сомкнулись против моей воли и я заснула, то услышала сквозь мой чуткий после Арены сон, как Пит принёс книгу и устроился рядом.Охранять мой покой, не иначе. ***
Просыпаюсь я от щекотания в носу: от такого запаха не проснуться — преступление! Пит испёк, пока я спала, сырные булочки. Всё, спать больше нельзя! «Хорошее питание помогает бороться с всеми хворями», — так говорила моя мама. — Хейзел возвращается, — как ни в чём не бывало говорит Мелларк. — Она от меня узнала, что он опять пьёт и питается кое-как, очень разозлилась и сказала: «Что, некому отобрать у него бутылку? Всё, я возвращаюсь домой! Китнисс передавай привет!». При этих его словах я не выдерживаю и начинаю громко хихикать: пьющих мужчин Хейзел не переносит. Мама рассказывала, что однажды, когда мне было семь лет, мистер Хоторн сильно нарвался и попал под крепкий разнос своей супруги, а моя мать дала моему отцу немного спирта, чтобы они с Хоторном могли выпить, в тот день был день рождения Гейла, 22 сентября... Гейл Хоторн. Он же родился в начале осени, сейчас самый конец августа. Скоро же день рождения Гейла!!! Пит явно в хорошем настроении, с лукавой улыбкой смотрит на меня, а у меня в голове начинается полнейший кавардак: Хеймитч, которого Хейзел быстро отучит от выпивки. И День Рождения моего единственного друга. Бывшего друга. Мои раны воспаляются и начинают снова ныть. И, контрольным выстрелом, чтобы меня добить окончательно, — слова моей матери, что Койн не Посылала Утенка на Смерть.НЕ ПОСЫЛАЛА!!! Тебе ясно? Койн, конечно, была ничуть не лучше Сноу, — жестокая, беспощадная женщина с бледными, как смерть, глазами. НО! Прим погибла не из-за того, что КОЙН её убила! А я ничуть не жалею, что я убила президента Тринадцатого. Но. Стоп!!! Убийца Прим ещё жив!!!
Я начинаю размышлять. Что-то там Сноу говорил про Плутарха. Но мне трудно поверить, что тот, при всех его недостатках и холодном расчёте, намеренно послал бы на смерть мою сестру? Бред. К тому же, военными вопросами в Тринадцатом Хэвенсби не руководил. А Койн строжайше запретила это делать... Значит, мне необходимо найти того, кто это сделал. И всадить ему в сердце стрелу. И почему-то мне кажется, что Пит и Хеймитч будут не против в этом мне помочь. И я знаю имя человека, который всё сделает для того, чтобы это произошло. Жизнью сто раз рискнёт, но поможет.Гейл!!!
И в моей голове наконец-то начинается упорядоченная работа. Всё нормально, я совершенно спокойна. У меня появилась цель.Огонь Цинны загорается вновь.
— Китнисс, вот и аппетит у тебя прорезался, ты сейчас умнёшь все булочки, — говорит довольный Пит, но потом присматривается ко мне и озадаченно произносит: — Э, это выражение твоего лица я хорошо помню. Что это с тобой? «Сойка-Пересмешница — палач Революции», — наверняка мрачно думает в этот момент Пит, но вслух этого произносить нельзя, ему это известно. — Всё отлично, — пытаюсь я его отвлечь, но Мелларк читает меня, как открытую книгу. И то, что он там только что прочёл, ему очень не нравится. — Это точно не из-за булочек и не из-за перспективы увидеть вновь трезвого Хеймитча, — Пит явно не хочет продолжать дальше, но никак не может решиться, он знает, что это опасно, но всё-таки говорит. Жёстко, — Да, такое выражение я видел у тебя на лице в тот самый день, когда ты собралась казнить старика Сноу, а выстрелила в Койн. А потом всё решали секунды, и я кинулся к тебе, потому что, Китнисс, твой взгляд был яснее ясного. Может, расскажешь? «Как там Хеймитч говорил? Будем тушить пожар керосином», — думаю, обрёченно успевает подумать в этот миг Пит. Я молчу. Что-то резковато очень для Пита. Я, конечно, могу и не такое сморозить, за мной не заржавеет, но Пит-то чего творит?! Неужели это последствия охмора? Не может быть. И, к сожалению, я оказалась значительно ближе к истине, чем бы хотела. Пит совершенно спокоен, но мне хорошо известно, что у него в душе пожар, всё пылает, и Питу стало трудно дышать, он что-то замыслил, я же это чувствую! — Я убила Её, мстя за смерть сестры, — выпаливаю я на одном дыхании, но Пит даже не шелохнулся. Догадался уже? Неужели знал? С ума сойти. — У тебя могло быть только две причины. Либо я, либо Прим, — говорит Пит, и я вижу, как тяжело даются ему эти слова. — Но я-то остался в живых, а Прим погибла! Я хочу открыть рот и сказать нечто несусветное, чтобы потом пожалеть об этом, или вообще не прожить долго после разрыва с Питом, и поэтому я сжимаю покрепче зубы: Питу есть, что сказать, пусть он выговорится, а я смогу как-нибудь оправдаться потом. Может быть... — Китнисс, ты знаешь, что именно Прим и ещё твоя мама, они обе, помогли мне победить охмор. Охмор не лечится. Раньше, охморённый человек неизбежно сходил с ума или кончал с собой, когда осознавал, что натворил. Убил, например, самого дорогого человека. Мужа. Жену. Отца или мать. Ведь охмор придумал доктор Прометеус Лайонс, чтобы создать одноразовых убийц. Убийц приговаривали к смерти, но ни одного так и не успели казнить, поскольку те сами сходили с ума или казнили себя. Сами. Я вижу, как Питу тяжело даётся этот рассказ и, доев последнюю булочку, подхожу к нему вплотную и кладу свои ладони на его. «Чёрт, как же больно! Зря я на это подписался», — наверняка думается в этот миг Питу. Он покрывается липким, горячим потом и чувствует, что долго это продолжаться не может. Он переводит дух, но от близости моего тела ему стало ещё жарче. Однако Пит ощущает лёгкость в теле и, отдышавшись, продолжает, хриплым голосом, немного запинаясь, что никогда с ним не происходило, даже на Арене: — Прим и миссис Эвердин я обязан тем, что мне это удалось. Хотя, вру. Любовь к тебе — вот что мне помогло! Это было главным, Китнисс! — Я слушаю, затаив дыхание, и у меня такое ощущение, будто сейчас у меня сердце остановится, или я грохнусь оземь. Мёртвая. Пит, не торопясь, продолжает рассказ: — Но твоя сестра... Без неё я бы не сумел справиться с охмором. Убедить себя, что «блестящие воспоминания» о тебе — неправда. Я тысячу раз ломался и говорил, что ничего у меня не получается, они сильнее, но каждый раз ко мне приходила Прим и убеждала меня: — Пит, не сдавайся. Ты — сильный, сильнее любого из нас. Пожалуйста, Пит! И я снова брался за безнадёжное дело, отличить правду от неправды. Это было безумно сложно, Китнисс. Воспоминания накрывают Пита: «Прим и жёстче говорила. Однажды она пришла под утро, когда у меня случился сильнейший приступ и я орал, как сильно я ненавижу и хочу убить Китнисс. В глазах Прим были слёзы. Ей было больно, так же больно, как и мне. Но она сказала, почти крикнула мне: — Она не переродок. Потому что она слабая. Слабый переродок. Слушай, Пит! Ты хоть понимаешь, какая это чушь?! Я знаю, я постепенно понял, что она была права, но я не могу сказать Китнисс об этом. Не могу!» — Поэтому, Китнисс, её смерть едва не сломала меня. Два дня я ничего не мог есть. Я понял, что случилось самое непоправимое. Свет, луч света, он был, согревает всех нас и вот его нет. У меня были видения тогда. Четыре ангела с гигантскими белыми крыльями спустились с небес, они прилетели за Прим. Она ожила, Китнисс, и они забрали её с собой. Знаешь, что Прим сказала мне на прощание? «Ты останешься, Пит, тебе будет безумно трудно, но ты сильный. Ты нужен ей, без тебя Китнисс погибнет. Помоги моей сестрёнке, Пит. Пожалуйста!!!». Я реву. Реву в три ручья. Падаю на Пита и реву у него на плече. Затопляю его своими слезами. Это невозможно. Потому что это правда.*** POV Пита Мелларка.
Этот план Хеймитча — это полное безумие! Он называется «Да будет свет и мы все ослепнем от его обжигающего света». Он ещё сказал мне, чёртов пьяница: — Ты хотел знать, почему я голосовал за последние Игры. Знаю, что это для тебя значит. Эта хрень всегда будет стоять между тобой и девчонкой. Этот дохтур, Аврелий, он совершенно прав. Эта капитолийская дрянь, охмор, — он основан на твоих собственных тараканах в голове. Девчонка, конечно, не подарок, но она убийца поневоле И ещё я думаю, что только она в силах тебе помочь. Слушай, парень. Внимательно слушай. Вот ответ на твой вопрос! Я голосовал «за» потому, что так голосовала она. У меня был железный мотив: сорок шесть мёртвых детей Двенадцатого Дистрикта, которые снятся мне ночами, но не они были причиной. Только она. Тогда я взорвался: — Но почему? Вы оба совершили подлость. Вы оба не подыграли Койн! Вы подписали ей смертный приговор! — ору я в дикой ярости, а Хеймитч меняется в лице, с его глумливой рожи сходит улыбка и ментор говорит, поражённый: — Проклятие! А ведь ты прав. Пит, тебе нужно, чтобы Китнисс сама всё тебе рассказала, — Хеймитч замолчал, я тоже заткнулся. Минуты через три он подошёл ко мне, ткнул пальцем мне в лоб и сказал: — Не смей думать, что девчонка хотела смерти этих детей. Выкинь это из головы. Это чёртов охмор, ты понял меня! Но я не догадывался, как же мне будет больно. Практически мне пришлось всё пережить снова. Всё началось в Капитолии. Во дворце Сноу и в Тренировочном центре. В Трансфере, в грязных зловонных коридорах, а закончится всё здесь, в Двенадцатом. Дома. Китнисс вволю наревелась: вся моя рубашка стала мокрой, как будто я побывал под дождём. Горячий и горький дождь из слёз. Но главный мой вопрос я ещё не был готов ей задать, решимости не хватало. Я прождал до самого вечера, закипал постепенно. Я нутром чувствовал, что ничего хорошего мне её ответы не сулят. Но я был должен. Обязан знать, что всё это было неправдой, её решивший исход проклятого голосования за Игры. Койн хотела повязать всех нас, чудом выживших и уцелевших кровью. А она сама не хотела, чтобы её руки были по локоть в крови капитолийцев. Но только особой кровожадности или вероломства в её глазах я тогда не увидел. Все это было как кошмар наяву. Почти как «блестящее воспоминание». Потому что абсолютно бессмысленно и абсурдно, я это отлично помню. Китнисс не просто была тогда какая-то отстранённая. Да, только что похоронили Прим, но мне показалось, что произошло что-то ещё. Непостижимое. Что-то непоправимое и жуткое. Но оно не сломало Китнисс, хотя безумие в её глазах появилось. Спокойствие. Китнисс была невероятно спокойна в тот момент, это тогда меня поразило больше всего. Лишь один только раз я был свидетелем чего-то подобного, когда Китнисс достала ягоды морника. И сейчас я должен понять, что тогда случилось. А ответ может мне дать только Китнисс. За окном беспроглядная мгла, на небе ни единой звёздочки, луна куда-то запропастилась и я, решившись, спрашиваю Китнисс: — Скажи, я должен это понять, почему ты голосовала «за» Голодные Игры с участием детей Капитолия. Меня давно это мучает. Я почему-то уверен, что это связано с гибелью президента Койн. Но я не понимаю. В глазах Китнисс я вижу беспредельный ужас, страх, отчаянное нежелание отвечать, но потом наступает перелом, и она произносит тихо-тихо, почти шёпотом, и всё внутри меня замирает: — Пит, ты сам догадался? По глазам вижу, что сам, — Китнисс на время замолкает, трусит. И побледнела. Она сейчас вся белая и сидит передо мной с выпученными прекрасными серыми глазами, в которые я безумно влюблён вот уже тринадцать лет. Чёртова дюжина, какая нелепица. Наконец, она чуть слышно произносит: — Я была уверена, что Койн послала Прим в Капитолий. Как до того послала тебя, ещё нездорового, чтобы ты сорвался и однажды мы бы оба погибли. Или я одна. Но главное в другом. Слушай, Пит. Это очень важно. Я виделась в тот день с президентом Сноу и он назвал имена Плутарха и Койн. Она отдала приказ сбросить те самые бомбы на детей на Круглой площади. Их убили на глазах всей страны. Но не Сноу их убил, а эта страшная женщина, Койн. А Плутарх, вероятно, причастен к этому. Так мне сказал Сноу в день своей казни. И есть один факт, который свидетельствует, что он не лжёт. Китнисс сидит, и её руки начали дрожать, а затем и все её тело задрожало, она ни за что не хочет это говорить, но что-то практически вытолкнуло из Китнисс эти слова: — Я стояла рядом, когда мой единственный друг, Гейл, говорил Бити, что можно усложнить смертельную ловушку. Два взрыва, один за другим, чтобы убить очень много людей. Это было в Тринадцатом, в отделе спецвооружения, где работал Бити, а Гейл ему помогал. Пит, я своими ушами слышала. Этих детей на моих глазах убила бомба-ловушка, которую сбросили повстанцы, а не Сноу!Китнисс убила Койн. Мстя за смерть Прим. По наущению Сноу. Китнисс — убийца Сноу. Она — переродок...
У меня темнеет в глазах и Китнисс начинает перевоплощаться. В жуткого монстра. Монстра, который создаёт Капитолий. Прометеус Лайонс по заданию Сноу. А также я понимаю, что должен её остановить, но я ещё в сознании и пока ещё владею собой, и осознаю следующий факт — у меня начинается сильный, как никогда, приступ. А значит, скоро я попытаюсь убить её. Этого нельзя допустить, и поэтому я дико, страшно, изо всех сил ору: — Хеймитч! Хеймитч! И, к моему счастью, через несколько секунд с невероятным грохотом в комнату врывается ментор, он трезв как стеклышко, хотя еще утром был пьян и плохо держался на ногах. Хеймитч спокоен и я слышу, как он говорит Китнисс следующую фразу: — Стой! Никуда не уходи! Помоги мне, мы привяжем его к креслу. И это странно, очень странно, раньше первым делом Хеймитч выгонял из комнаты Китнисс, когда у меня начинался приступ. Но сейчас он непременно хочет, чтобы она была рядом. Уловка ментора?