***
Родители наконец-то ощутили всю прелесть родительства — с бессонными ночами, непонятными капризами и с потолка взятыми бедками и болячками. Чарльз старался за нас обоих. Молли жаловалась знакомым из Ордена, что не ценила тихого и спокойного меня. Те бледнели и испарялись прямо с порога, не успев выпить чашку чая. Матушка от тоски по женским сплетням сдружилась с одной из Блэк — Андромедой. Тоже из выжженных. У той в семьдесят третьем родилась дочка, так что можно было вдоволь обсуждать растяжки, газики, отрыжку и гигиенические чары. Они даже подумывали своих первенцев обручить, но, по счастью, решили погодить с таким важным делом. Никаких восторженных эмоций крошечный розовый сверток в кружевах во мне не вызывал. Разве что инстинкты старшего — приглядеть за братом и Нимфадорой, пока матушки чаевничают. Куда больше мне нравилось, когда приходила тётушка Чарис с внуком. С ним можно было хоть как-то общаться, рисовать и даже ходить в совятню. Но с тех пор, как Бартемиус пошел в Хогвартс, бывали они у нас крайне редко. Зато мистер Бартемиус-старший — кузен моего отца — получил хорошую должность в Министерстве и похлопотал за мыкающегося без работы Артура, помог устроиться в отдел, контролирующий, чтобы артефакты и амулеты не попадали в маггловский мир. Денег в семье прибавилось, а родители стали заговорщически перемигиваться. Я что? Я о большой семье с детства мечтал. И потом, вдруг всё-таки Судьба улыбнётся, и родится Кеану. Он ведь маг. А то одному тяжело, особенно когда никто всерьёз тебя не принимает. И Бартемиус теперь далековато. В совятню приходилось бегать, а точнее — карабкаться, одному, вот только узлы у меня пока ещё получались не очень, пусть я и работал над ловкостью пальцев вовсю. Но не очень-то вязались даже самые простые узлы. И боюсь, что посылки до адресата доходили через раз. Спросите — кому посылки? Тарквину. Тарквину МакТавишу. Волшебнику на пять лет младше моих родителей. Чувствую, что понятнее не стало? Ха, так и задумано. Потому что это моя большая тайна. В курсе только Бартемиус, но он парень надёжный и умеет хранить чужие секреты. Понадобись, такому можно жизнь доверять без оглядки. Хороший боец растёт. В Королевскую школу мы с ним уже играли этой зимой. Показывал, как надо правильно падать. Все сугробы облазили. И никто не поверил, что затея моя была. Потому что: «Кто из вас старший?!» Эх, матушка Молли, ты и не догадываешься даже. А вот детей обмануть сложно. Они такие вещи нутром чуют. Жалко, что нет здесь Королевской школы. Пришлось Барти идти в учение к Дамблдору. Чему там его научат? А письма мы отсылали бабушке Цедрелле. Оно, конечно, без права переписки у неё заключение. А вот только камеры там — решётки сплошные, да мистер МакТавиш Тарквин с бабушкой на одном этаже. И ему письма получать можно. И уж если он не совсем пропащий человек, так найдёт способ передать. Или хотя бы вслух обрисовать, что за каракули мы с Бартемиусом накалякали. Там, ладошка моя обведённая. Или наш двухэтажный домик, зубастое солнышко на небе, я, мама, папа и бабушка — все рядком. А мистеру МакТавишу от нас доставались шоколадные лягушки. Иногда парой — вдруг он поделится? Всё ж сидел он не за убийство, не за грабёж. Превратил маггла в чайник. А что оный маггл сам ему сделал или сделать хотел — никто и слушать не стал. Только я накрепко заучил, на какие гадости способны люди простые. Иногда самому распроклятому чёрному колдуну не выдумать. Никогда я прежде не любил читать и писать. Сами посудите: сперва на помойке рос, а там грамоте не обучают. Потом поинтереснее занятия нашлись. К чтению мне приохотиться некогда было. Зато в этой жизни буквы учить пришлось едва ли не с пелёнок. Потому что Цедрелле мои весточки были нужны. Я это твёрдо знал. Ну и приходилось учиться. Любить пуще прежнего чтение да письмо я от нужды не стал, даже и не думайте. А вот выучил — на отлично.***
И как словами передать то, что на сердце легло? Эх, Дайр Кинтар, никогда ты складно врать не умел! Умер и умер, чего уж проще? Оршану на зуб не попал — и то хорошо. Нет больше Оршана, Извратителя Естества. Сгинул, осколком зачарованного меча подавившись. А я выжил, даже и дальше пожил. Потом, я так разумею, умер. А потом очутился тут, неведомо где, в стране, в которой ни о моём королевстве, ни о соседних — слыхом не слыхивали, куда даже дурной торговец на хромой кобыле не заезжал, в стране, разделённой надвое, находящейся на грани братоубийственной войны, в семье, где по сей день и обретаюсь, Тхиа жду. Умом я осознаю и свой возраст, и молодость, относительно того возраста, моих нынешних родителей. А сердцем уж весь до донышка в новой семье, предан им, привязан, люблю их сыновнею любовью до самого последнего волоска, до родинки, до заусенчика. Это Молли целовала крошечные пальчики и пяточки, это Артур подбрасывал в воздух и прижимал к груди. Это Чарли засунул в рот ногу и с удовольствием её грыз, скосив глаза — ну до чего уморительный парень! Когда родился Перси, мне шёл шестой год. От хозяйственных дел я в жизни не бегал. Оно и то: на помойке о том, чтобы полы в своём доме помыть или там окна — только мечтать и оставалось. Не было у меня на помойке ни полов, ни окон. А у мастера Дайра в школе мы без дела не сидели. Младшие ученики вообще на всех хозяйственных работах задействованы. Это уж везде так. И огород пропалывают они, и даже отхожее место в порядке содержать помогают (но это надо сильно провиниться). А так, нас всему учили. Боец должен сам уметь и еду сготовить, и обшить себя, и сапоги починить, если надо. Голодный да запаршивевший — это не боец, а насмешка над ним, кривое зеркало. Так что в своём доме я мёл и хозяйничал со всей энергией. И братьев к тому же приучал. И отец вместе со мной трудился, с интересом оглядываясь по сторонам: куда чего приспособить, где полочку сгондобить, куда свою коллекцию поместить, чтобы на виду, но не в помеху. Маме действительно почти не приходилось просить о помощи кого-то из подруг. Я не боялся оставаться с младшими, мог помочь во время готовки — помыть и подать овощи и фрукты, нарвать в саду зелень, прибирал в доме и следил, чтобы игрушки не валялись где попало. Быть старшим сыном — гордостью своих родителей — мне очень нравилось. Моя семья. Мои. Вообще, видно добрые Боги наградили меня за прошлую жизнь. Нравится мне многочисленная родня! Даже дядя Биллиус. Когда Чарли стукнуло пять, Молли снова забеременела. Хозяйственные дела и всякие покупки легли почти целиком на Артура. Мне вменялось в обязанность присматривать за младшими и кормить домашнюю живность. Ну и по мелочам разное. Чарли гонял с места на место пыль специальной метелкой, клянчил разрешения покормить курочек, лазил на яблоню за недоспелыми яблочками и дразнил Перси, периодически пытался залезть на чердак «посмотреть упыря» или на пруд — наловить лягушек. Совершенно нормальное для пятилетки поведение. Я старался занять его делом, придумывал, как выдать тренировки или домашние дела за новые игры и пресекал споры и нытьё. Но в чужую голову с Люмосом не заглянешь, думал я, что знаю, каких проказ от брата ждать, а на деле поверил в безопасность и расслабился, когда расслабляться не следовало бы. Если б я только знал тогда! Если бы хоть на каплю догадался о его задумке, ничего не случилось бы. Совсем ничего. Но я не знал. Мир вокруг себя полагал понятным, картину себе полностью выстроив со слов Артура и Молли, с собственных ощущений и с визитов всяко-разных гостей, сколько у нас их ни перебывало, всех без изъятия. Считал себя взрослым, умно рассуждал… Нет, будь я взаправдашным старшим братом, ни за что у меня Чарли не сбежал бы. И где его искать, я бы тогда сразу понял. Ребёнок исследует мир весь, целиком. Он его готов в охапку схватить да в рот умять, в себя вжать, впитать, сколько получится. Книззла за хвост. Мягкий? А когти какие? Ой. Огонь в печи? Горячо. Родители и так говорят, что горячо, но кто ж не совал ручонок, не обжигался, чтобы доподлинно понять, чтобы только на себе и прочувствовать? Должно быть тот, кто на морозе железку языком щупать не догадывался. И ведь могут себе представить, что будет, а поди ж ты. Вот и Чарли побежал раздвигать границы мира. Понял я его не сразу. А когда понял, так он уже далеко успел усвистать, так что догнал я его уж очень далеко от дома, оставив родителей проверять пруд и упыря. Брат стоял на холме, я подбежал, ухватил его за руку и только собрался отчитать, как сам и застыл на месте. Так мы и стояли, пока дядя Фабиан нас на руки не подхватил да не поволок обратно, громко обещая всыпать так, что спать нам неделю стоя, как пегасам. Мы тряпочками болтались в его сильных руках, зачарованные открывшейся картиной. Шагов через десять дядюшка понял, что нести нас таким нелепым образом неудобно: не котята, за пазуху не упихнешь. Он раздражённо погрозил нас трансфигурировать во что-то более пригодное к переноске и поставил наконец на землю. На которой мы тут же оба развернулись в прежнюю сторону. Если раньше дом, сад и люди не казались мне никакой диковиной — все те же привычные и обычные дом, сад и люди, с поправкой на всякое волшебство, к которому я тоже за годы знакомства с Кеану успел попривыкнуть, то деревня магглов как раз и явилась сказкой таинственной и манящей. Безлошадные повозки, нелепо одетые люди, мерцающие в подкрадывающихся сумерках огни, которые к костру и огню не имели никакого отношения. Хотелось вот прямо сейчас, немедленно сбежать вниз и узнать, правда ли, что папа Артур собирает маршмеллоу на маггловских деревьях, и не растет ли у кого в огороде одёжное дерево, про которое я слышал ещё в том детстве. Дядя Фабиан, не успев воротиться с нами домой, от калитки устроил зажигательную прюэттовскую ссору, полыхнувшую, как их буйные рыжие кудри неукротимой рыжей бранью — яркой, беззлобной и неутомимой до полысения. В смысле, пока от старости не угомонятся. Мы с папой спрятались в саду и успели поставить под ежевику опору, а в доме всё ещё ругались. Многое из сказанного было несправедливо. И ничего на меня не «взвалили своих отпрысков», я сам взялся. И не углядел за Чарли сам. Мама не виновата. Это уж совершенно из-за меня случилось. Но как бы там ни было, а после той ссоры Молли всё чаще выпроваживала меня из дома, отнимала работу прямо из рук и гнала гулять и играть. Чуточку послонявшись по двору, ноябрьским вечером я отправился на вылазку к магглам. Встреча с местной бандой произошла прямо у границы деревни. Наряженные в яркие глянцевые сапоги и непромокаемые плащики мальчишки тыкали палками в самую глубокую осеннюю лужу. При виде новенького компания забросила своё увлекательное занятие и выстроилась, бесцеремонно меня разглядывая. Я спуску не давал, прекрасно зная, как себя вести с новыми знакомцами. Осмотрев меня и признав годным к общению, самый крупный в ватажке мальчишка важно цыкнул слюной сквозь щербину на месте выпавшего молочного переднего зуба и представился: — Джонни. Смитт. — Уизли. Вильям, из-за холма, — я махнул головой в сторону дома, деревенские перемигнулись, мы с главарём пожали руки, и церемония состоялась, мальчишки вновь уселись у лужи на корточках. Постояв немного в раздумьях — исследовать поселение или задержаться тут — я вздохнул и тоже подобрал кривую грязную палку в сухих шершавых лохмотьях отмершей коры. Слов нет передать, как хотелось поговорить с кем-то, для кого ты не гениальнейший старший брат и не «сю-сю, маленький». Пусть даже для такого счастья надо было с глубокомысленным видом тыкать палкой в лужу.***
О моих новых друзьях родители узнали примерно через месяц, когда сам сознался. Я бы и ещё пару лет бегал в самоволку в деревню в абсолютной тайне, но Вилли Уилкинс убедил меня, что их деревенская школа куда лучше домашнего обучения. Вещи там действительно рассказывали нужные и интересные, так что пришлось сознаваться. Надо же было убедить родителей подать документы. Ещё и Чарли туда же пристроить, а потом и Перси. Ему тоже нужно играть с ровесниками, ведь мама в ожидании ребенка не могла уделять нам внимание в полной мере. Буквы и цифры знаем, и ладно. — Но, Билли… — растеряно переводила взгляд с сына на мужа Молли. — Магглы - это, конечно, прекрасно. Никто не может сказать, что мы не любим магглов… Но что ты с этими мальчишками будешь делать? О чём говорить? А если… Если у тебя случится спонтанный выброс магии? Они же могут испугаться и напасть на тебя. — Ты хоть знаешь, сколько детей-волшебников пострадало таким образом? — поддержал Артур жену. — Ты даже не представляешь — сколько. Нет. И разговор окончен. — Да какие выбросы? Семь лет живу, и ни одного не было, сами же знаете, — а сам про себя сплюнул и фигу скрутил. Нет этих выбросов, и не надо мне. Не знаю, что за корысть молодому Шенно была в магическом ремесле. Учишься, учишься — а потом располагаешься жить в какой-нибудь мышеловке. Я бы нипочём не согласился. Впрочем, моего согласия никто и не спрашивает. — Билли, деточка моя любимая! Да что ты? Да обязательно ещё будет, вот увидишь. Подожди только одиннадцати лет, а там сова… — матушка была готова разрыдаться. Отец сжал кулаки и внезапно переменил решение: — Завтра же пойдём. Говоришь, и Чарли возьмут? — Но, Артур… — Тише, Молли. Иди, Билли, нам с мамой надо поговорить. Я пожал плечами и, аккуратно приоткрыв дверь, чтобы не расшибить лоб подслушивающему брату, выскользнул в получившуюся щелочку в коридор. — Чарли, ты слышал, что подслушивать нехорошо? — Слышал. А нас правда в школу возьмут, Билли? — Правда, — я чуть подумал и приник к замочной скважине. — Билли, — ехидно протянул мелкий. — А ты знаешь, что подслушивать нехорошо? — Да. Но всё равно буду. Зря старался. Родители долго не беседовали и особо важного ничего не сказали. Поняли друг друга едва ли не с полуслова: — Артур, ты сошёл с ума? А если и правда выплеск?! Кто-то задразнится или испугает, или обидит. — Вот именно, Моллипусечка. Вот именно. И такая хитрая радость в голосе отца прозвучала, что я как зелёного крыжовника наелся. Вот, значит, на что расчёт? Не дождётесь. Я боец, а не кудесник. И это меня устраивает совершенно.