***
Следующей в планах обреталась беседа с профессором Уоффлингом. Если за время моего ученичества подружиться нам так и не довелось, то вот после выпуска внезапно сошлись в надзоре за директором школы. Профессор вновь изрядно выручил, расписав ближайшие планы директора Дамблдора, даже подсказал, как заманить того в нужное место. Разумеется, не мог я не догадываться, что имеет он в этом деле свой интерес, но знал и то, что зельевар вполне удовлетворится моим выигрышем в бою с Дамблдором, сам в это дело не полезет и меня под руку толкать не станет.***
Волшебное зеркало способно свести с ума. Самое обычное, простое зеркало, не Еиналеж еонтеваз еомас еовт юавызакопя. А потому зеркала необходимо дрессировать — это он знал с детства. Они знали. А прежде знал только Старший. Старший потому и являлся таковым, что все уже знал до того, как он, Герберт, совершит мучительное открытие и прибежит хвастаться. Отражение бесновалось, заходясь в истерическом хохоте. Оригинал же стоял невозмутимо, разглядывая самого себя, пережидая, когда спадет безумие. Хогвартские зеркала славились своей невоспитанностью и умением довести до депрессии первую красавицу или утонченного модника. Нынешняя профессура зеркалам потакает, говорит, что детям непременно надо «показать их лицо». О, да. Страшно представить, сколь многим они показали лицо. Глупец Локхарт — зельевар от рождения, талантливый косметолог, не худший чародей, способный модифицировать под себя чары любой сложности — что за оскал увидел этот мальчишка в зеркале, что рвется гриффиндорить по болотам и оврагам, вместо того, чтобы составлять шампуни и бальзамы в оборудованной лаборатории, а после радовать друзей и знакомых не лишенными изящества рассказами в духе этого бостонца… Алана По? Или вспомнить, как после школы выглядит идиотка Амбридж, в свои двадцать похожая на молодящуюся жабу в рюшах. А этот… этот Квиррелл, умудрившийся взрастить в себе огромнейший комплекс неполноценности на почве все того же гриффиндурства. Люпин, с этим лично не знакомы, но отличник, староста курса и школы — без работы и перспектив… это… да что за «истинные лица» показали этим детям?! Отчего первокурсница Паркинсон наглоталась сомнительных декоктов и лежит в больничном крыле, лишь бы не быть похожей на мопса? Только ли слова той магглокровки? Нет уж, здесь без зеркал не обошлось. А на соседней койке страдает подружка Паркинсон — Булстроуд, злоупотребившая зельем для похудения. Подростковые комплексы множатся и дробятся в хрустале зеркальных отражений. Уж лучше маггловские развесить, чем давать такую волю зачарованным. Они же в глаза признаются: «Мы показываем не ваше лицо — мы обнажаем ваши страхи». Но слышит это только он, Герберт. А раньше слышали двое. Старший. В день, когда он умер, словно Солнце превратилось в Луну. Отражение наконец-то прекратило кривляться, лишь изредка передергиваясь рябью смешка. Теперь Герберт Уоффлинг мог разглядеть себя без помех. Высокий тощий старик в бордовой мантии (чуть строже крой и она была бы неотличима от аврорской), белесый в рыжину, как старая высушенная кость. Крупные, чуть навыкате, глаза подошли бы рыбе, выброшенной на берег — карасю или карпу, но никак не живому человеку. Казалось, даже осознание приближающейся смерти не изменит снулой неподвижности этого взгляда. Декан Слизерина еще раз оглядел себя и, не найдя изъяна, отправился на свой подвиг. Первый и, возможно, последний в жизни прилежного последователя леди Рейвенкло. — Причешись! — крикнуло вслед неуемное отражение. В трактирах и то зеркала любезнее. От них редко услышишь что-то, кроме: «Отлично выглядишь, милый». Мантия была напоминанием. Постоянным напоминанием Дамблдору о законе и долге. Эти недолгие десять лет, пролетевшие на едином вздохе, Герберт был занят лишь одним: поиском улик против своего врага, сбором доказательств насильственной смерти Адальберта Уоффлинга, а попутно старался из последних сил, лишь бы не позволить директору Хогвартса забыть про убиенного теоретика. Прекрасного, любопытного, неуемного Старшего. Все, что не относилось к делу, не относилось и к Герберту. Иногда, словно из тумана, выныривал в подземельях рыжий мальчишка и размахивая руками требовал для промелькнувших мимо внимания декана выпускников характеристик и направлений в лучшие университеты, дополнительных занятий для отстающих первогодок, отработок нарушителям и запрета пользоваться школьной зельеварней для якобы хулиганов. Прекратить возмутительные визиты не давала несомненная полезность этого Слайтли-Блэка для главного дела. Мальчишка был хорош и в добывании информации, и, как ни странно, в ее анализе. Мантия была напоминанием, а вот прическа, прическа могла стать началом новой главы в жизни одинокого чародея: Герберт отлично помнил, что легкомысленный стиль Генри Поттера в свое время пленил множество женских сердец. В этот визит Слайтли-Блэка, когда стало ясно, что возмездие свершится с минуты на минуту, мир вдруг изменился и увеличился так внезапно, рывком, что даже голова закружилась. Словно кто-то накинул мистеру Уоффлингу на плечи цепочку хроноворота и отсчитал обороты, чтобы вернуться к моменту первого появления мстителя в замке Чародейства и Волшебства. От одиннадцати лет и до самого выпуска вспоминались ярчайшие моменты в годы директорствования Бэзила Фронсака, мечты и стремления, недовольство профессорами, восхищение профессорами, стыд за скверно выполненную работу на уроке гербологии… Скверно выполненная работа. Этот мальчишка приложил все усилия, чтобы Герберт Уоффлинг выполнил свою работу декана Слизерина хотя бы на У — удовлетворительно. И вот развернулся и спокойно идет вершить справедливость, выбрав себе в противники разом Темного и Светлого Лордов. А ведь это Герберт должен был остановить Дамблдора. Не отомстить — теперь озаренный маг это превосходно понимал — не отомстить, но защитить от скверны детей. Всего-то выполнить свою работу. И не забывать школьные годы так накрепко. Чередуя в мысленном монологе пафосные книжные анахронизмы со школьными ругательствами, из которых «болван старый» звучало едва ли не комплиментом, Герберт запустил по каминной связи криво свернутый пергаментный самолетик и поспешил в гардеробную. Откуда и вышел час спустя, с негодованием рассуждая о магических зеркалах и их очевидной связи с бедами подрастающего поколения. Ответ на сумбурное послание пришел быстро. Темная Леди не могла не заинтересоваться изысканиями своего драгоценного внука. Цедреллу Блэк Герберт помнил превосходно, на Слизерине девчонки умели запомниться, а уж девицы с такой фамилией… магглорожденным приходилось только вздыхать. Впрочем, когда ты учишься на Рейвенкло и впереди маячит то СОВ, то ТРИТОН, не до романтических приключений. По крайней мере, братьям Уоффлингам было не до того. А вот теперь вдруг вспомнилось что-то. Надо же, она замуж успела выскочить, и даже овдовела. Что за странная фамилия была у ее мужа: «Слайтли»? Немудрено, что детям досталась двойная, а лучше бы вовсе оставить только «Блэк», но это не его, разумеется, дело. Темная Леди изволила принять старого знакомого в рабочем кабинете. Кому-то мореный дуб книжных полок и темно-зеленые гардины показались бы мрачными, подавляющими, быть может кто-то даже лишался сознания в пыльной духоте старинных гримуаров, свежих газет и неисписанных пергаментных листов, Герберт только повел длинным носом, чувствуя, как отпускает напряжение. Общие школьные воспоминания — это то, что движет Англией, да, сэр. Сколь бы ни был хорош юный Вильям Блэк, ему определенно не повредит помощь старших. Но поскольку все, что связано с делом Дамблдора не подлежит разглашению (договор об этом скреплял Непреложный Обет), Цедреллу ждала увлекательная история про албанские приключения экс-профессора маггловедения. Многое из того, что рассказывал сейчас Герберт, Вильяму Уизли и даже Джедидайе Фертстону известно не было. Разговор затянулся надолго, но вечного и неизменного на Земле — только владелец философского камня да оставленное «на потом» неоконченное эссе. Дольше откладывать было нельзя, пришла пора самого главного: — И… Быть может, отужинаем как-нибудь? — Разумеется, Герби. — Что ж, был рад встрече. Когда надумаешь, шли сову, — Герберт наигранно-небрежным движением поправил прическу. Редкие длинные волосы старика дыбились, словно шерсть дикобраза, словно он долго летел против ветра, а потом позабыл наложить заклинание укладки. Зеркальное отражение распласталось по обратной стороне стекла, силясь продавить расческу в реальный мир. Настоящая, не зеркальная расческа в черепаховой оправе мирно лежала на книжной полке, вероятно, позабытая там Темной Леди. Однако маг был не в том состоянии, чтобы глядеть по сторонам, он совершил свой Подвиг. Вслед ему из зазеркалья раздалось искаженное смехом: — Приче… — мгновенно оборвавшееся: легкое движение брови хозяйки кабинета, и по хрустальной глади со зловещим скрежетом зазмеилась трещина, впрочем, послушно исчезнувшая после невербального Репаро. Зеркала в магическом мире необходимо дрессировать.***
Когда-то родители мои ужасались, что их старший сын решил вызвать на бой Аластора Моуди. Интересно, что сказали бы они мне теперь, когда вызов брошен самому Дамблдору? Впрочем, к чему тревожить маму и папу? Вряд ли им суждено узнать о самой битве, разве что о ее результатах — ведь выйдет из пещеры только один из нас. Сперва я хотел еще позвать секундантов, но передумал почти тотчас же. Этой битве не нужны сторонние свидетели. Некогда темную пещеру освещали магические шары, их яркий свет заставлял нервничать инферналов. Протухшие мозги умертвий не в силах были распознать источник своего беспокойства, и темные твари беспорядочно мельтешили, то и дело всплывая на поверхность и вглядываясь в пространство затянутыми бельмами глазами, больше похожими на протухшие вареные яйца. Отравленое зелье в чаше на маленьком островке мерцало не так яростно, мглистые зеленоватые проблески были практически неразличимы при ярком свете. Где-то там, среди ужасающих инферналов, были и мальчишки Блэк — Сириус и Регулус. Братья, погубленные Дамблдором. Этого для меня не оправдать ни войной, ни особыми обстоятельствами. Безумие, когда учитель принимается убивать собственных учеников. Безумие — отличное слово, чтобы описать то, что до сих пор творится в магическом мире. Когда-то я хотел стать Патриархом Хогвартса, продолжить в нем школу пустой руки, отправить нынешнего директора на почетную пенсию и подпереть шатающийся мир верными магами, без разбору, на каком там они факультете обучались. И теперь не растерял я своих желаний, но как-то так оказалось, что вытащить свой новый мир из кровавого хаоса для меня стало едва ли не большим делом, чем возрождение Школы. Впрочем, даже если я умру сегодня, знание никуда не денется: остался Барти, скачет жизнерадостная Нимфадора, упрямо тренирует братишек умница Перси. Альбус Дамблдор аппарировал с тихим хлопком и мгновенно принял боевую стойку. Будто бы непобедимая волшебная палочка чуть довернулась, нацелившись прямиком туда, где я стоял два вздоха назад. Что ж, Патриарх, чего глаза выпучил? Мы с тобою тут одни, зря по сторонам озираешься. Ожидал ты явно не меня, но вот нету здесь ни отюрбаненого мальчишки Квиррелла, ни моей суровой бабули, они пока что друг с другом разбираются, ни даже профессора Уоффлинга — этому довольно знать, что свое ты получишь с преизбытком. Здесь только мы, ты и я. Мы, да еще целое озеро горемык, среди которых родные мои Блэки очутились. Разговаривать с директором — только мозги сушить и время терять, это я за годы в Хогвартсе куда как ясно понял, так что лишнего и не говорил, посмотрел старику в глаза, да принялся действовать. Первым полетел в мертвое озеро камень с мой кулак размером. И следом за камнем выстрелил я телом своим в старого мага. Битву волшебников тут устраивать не собираюсь, мне и нужен от Альбуса один только маленький шажочек. Один шаг до его смерти. Как только камень коснулся озера, его неестественно ровная поверхность будто бы вскипела. Директор школы, видно, не часто оказывался в битве, больше привык к дуэлям и сражениям лицом к лицу. Я сделал выпад, одновременно раскручивая показанную тетушкой Вальбургой связку, Дамблдор блестяще отразил чары и даже умудрился выставить перед собой щит от воздействия физических тел, но вынырнувший инфернал вцепился зубами в руку, еще двое потянули за мантию… а прочие все лезли и лезли из воды. Боль терпеть старик оказался не приучен, пальцы разжались, и палочка с плеском ушла на дно. Еще через пару вздохов и сам старик скрылся под грудой копошащихся тел. Я простоял в пещере до самого конца, до того момента, как Альбус Дамблдор сам превратился в умертвие и скрылся в темном озере. Это была страшная смерть, но я считал случившееся справедливым воздаянием. Через два дня мы все, в ком есть хоть капля крови Блэков, вернемся к озеру и упокоим бедолаг. Враги и родня — каждый имеет право на честную могилу и заслуженное посмертие, в чем директор неизменно отказывал противникам, равно как и соратникам. Да уж, Дайр Кинтар Уизли, крепко-накрепко для себя запомни, каково оно — забывать о живых людях, через меру сосредоточившись на общей пользе. Только подумал я о живых людях, как они не замедлили мне о себе напомнить: у выхода из пещеры нервно метался из стороны в сторону Патронус-сниджет. Дюк, нервно подхихикивая, умолял спасти его из логова Темной Леди Цедреллы, ибо его самым натуральным образом взяла в плен Беллатриса-не немножко-Блэк, ничего не объясняя похитила из известной квартирки, притащила в дом на Гриммо, и кормит мороженым до полного посинения носа. Дюку вкусно, холодно и немного страшно. Гриффиндорцы, конечно же, не обучены бояться, («Особо же те гриффиндорцы, что от первого курса Хогвартса постигали науку Королевской школы Уизли», — не смог не съехидничать МакКормак), однако величественная леди Вальбурга уже изволила допустить до ручки, в доме все больше и больше Блэков, и так явно зреет какой-то заговор, что дураку понятно — едва лишь кто поймет, что под парадной мантией Блэков скрыт рыже-зеленый килт в косую черную полоску, лидера нашей группы можно будет стелить в прихожей вместо половичка. У дома тетушки я оказался мгновенно, но вот войти туда через главный вход означало крепко подставить Дюка. Нам стоило смениться быстро и тайно, так что пришлось лезть по стене к чердачному оконцу, вспоминая всю гоблинскую науку гробокопателей, вкупе с учением хозяйки этого самого дома. Особнячок уже попытался стряхнуть меня с отлива, приголубить черепицей или затянуть в отсеки-ловушки, заготовленные Блэками на случай таких вот стеснительных гостей, которых в парадную дверь не пускает неодолимая скромность. Меня дом знал, как одного из членов семьи, потому атаковал не в полную силу. Он, конечно, не разумный, в людском понятии этого слова, но чудилась мне в его неторопливых атаках на подозрительного визитера некоторая задумчивость. Вот и сейчас, когда согнувшись в три погибели под окном малой гостиной, я попытался проползти незамеченным, да так и пристыл к карнизу, увлеченный случайно подслушанным разговором, дьявольские силки, что оплетали стену вместо банального плюща, лишь стеснительно толкали усиком в спину: чего, мол, остановился? — Мистер Нотт, совершенно не понимаю, с какой стати моему внуку отказываться от власти, которая уготована ему судьбой. — Леди Цедрелла, но как же, как же?! Подумайте сами! Фактически, на совести семейства Уизли смерти Темного и Светлого Лорда. А если припомнить, если, так сказать, углубиться в историю, то ваше семейство угробило отнюдь не только этих лордов. Вспомним династию… — Иногда слишком хорошая память вредна, мой старый друг, — вкрадчиво промурлыкала Темная Леди, и знаток истории сдулся. — К тому же, с чего, собственно все с таким усердием взялись приписывать смерть Лорда Дамблдора нам? — Действительно, — раздался голос леди Вальбурги. — С чего вдруг все так дружно принялись обвинять нас? С момента, когда его имя выцвело в Книге, прошел от силы час, все это время мы провели здесь, в этой самой комнате. — Но все же, признайте, что король магического мира должен быть убелен летами и мудро править, — Кантанкерус вновь приосанился, явно намекая если не на себя лично, так хотя бы на своего шестидесятилетнего сына. — «Убелен летами» и «мудро править» — понятия несочетаемые, — язвительно высказалась Цедрелла. — К тому же, мой внук… Поняв, к чему идет, я едва не явил себя, от возмущения вставая во весь рост и упираясь в оконную раму руками, но тут силкам надоело толкаться, и они оплели мои запястья. Рывок. И вот я оказываюсь у самых корней охранительного растения. А стоят его горшки прямиком под чердачным оконцем. Вот я и оказался там, куда стремился, только теперь мне нужно совсем не сюда. Махнув рукой собственной физиономии, я, к несказанному возмущению Дюка, аппарировал прочь.***
Тут, наверное, должен я объяснить, почему так рьяно бегаю от короны, хотя разговор о моем предназначении бабуля Уизли заводила не раз и не два. Да и в целом, думаю, что стал бы для магической Англии не самым распоследним правителем. А все же — нет, никак нельзя мне становиться королем. Во-первых, как и сказал мистер Нотт, негоже убийце прежнего правителя громоздиться на трон. Во-вторых, не лежит у меня душа ко всем этим коронам и скипетрам — от Патриаршества я сроду не откажусь, а в короли поищите другого. Помнится, внук леди Тагвуд на первом курсе в очередь за короной вставал. Пусть он и отдувается. И в-третьих, есть у меня на примете человек, который куда больше меня в короли годится. Ведь как получается: стану я королем, так последователи Дамблдора и Тома Реддла меня не признают, и от чаяний своего ставленника на трон усадить не откажутся. И как бы не получилось так, что маги, лишенные своих лидеров, не устроили бойню пострашнее, чем когда подчинялись приказам. Та же Белла вполне способна ворваться вместе со своим супругом к Лонгботтомам и накладывать Круцио, покуда кто-то не лишится разума окончательно — либо палачи, либо жертвы. Вероятнее всего — и те, и эти. Еще и непричастные-мимохожие пострадают за компанию. А вот ставленник мой, этот со всех сторон хорош: и силен, и умен, и в победителях числится, даже красив, наверное, если б еще одеваться привык как все нормальные маги. Осталось всего дел — начать и закончить. То бишь сделать так, чтобы на трон сел не я, даже не Дюк в моем обличии, а тот, кому от рождения на роду написано в короли избраться.