Мне с тобой хорошо

Дорогой Оленьке! Прими мои запоздалые поздравления с пожеланием любви и тепла))) Его нет двое суток. Первые двадцать четыре часа Джон скептически хмыкает («загадочно испариться — ну да, это в его духе, давно он не играл в эти игры, кто бы другой на его месте, можно было бы начать беспокоиться…»), чаще, чем обычно, заглядывает в телефон, чаще, чем обычно, проверяет электронную почту, но в целом живет в привычном режиме, где ход вещей не нарушен, сон крепок, а сновидения достаточно мирны, чтобы не считать их фрагментами фильма ужасов. На исходе вторых он сдается, честно признав, что все это время только и делал, что ждал — напряженный, недоумевающий, глубоко обиженный и оттого слегка глуповатый. Но дело в том, что вся его жизнь, как оказалось, прочно и необратимо зациклена на Шерлоке Холмсе. Если хотите, это капкан: вырваться не вопрос, но — без лапы… Да он и не собирается, по-правде сказать. Сложно представить, что отсутствие одного конкретного человека способно превратить обыкновенную городскую квартиру, полную вещей и звуков, в пугающее мистическое пространство — в пустоту. Джон смотрит вокруг: как странно, вроде бы все на местах, а на деле нет ничего. Он слоняется по квартире насупленной мрачной тенью, нигде не находя себе места. «Джон, меня не будет несколько дней (он не удивится, если речь пойдет о нескольких днях, или о нескольких месяцах), можешь продолжать свою мышиную возню, я в полном порядке» — хотя бы так. Но слишком много чести для Джона Уотсона и слишком много усилий для Шерлока Холмса, гораздо проще исчезнуть, оставив после себя сияющий след. Появится — вытрясу душу, злится он, кусая ноготь большого пальца и с тихим бешенством глядя в камин, где мечется и гудит огонь, его стараниями доведенный до размеров всепожирающего адского пламени, точно он решил зажарить детектива живьем, стоит тому переступить родной порог. Нельзя же так, в самом-то деле, с живым человеком… …Звонок инспектору Лестрейду бесит его до ужаса — ну просто хлопотливая женушка, потерявшая своего загулявшего муженька. Докатился! Но дело близится к ночи, и от неизвестности он почти невменяем. «Можно подумать, он мне докладывает! — фыркает Лестрейд. Позднему звонку он не удивляется, как будто так и надо, как будто волноваться о Шерлоке — единственное предназначение Джона. — Да не дергайся ты! Если бы с твоим что-то случилось, над Лондоном давно бы уже летали вертолеты, выли сирены, по улицам шли бронемашины, сновали хорошо вооруженные люди — короче, начался бы Армагеддон в духе Майкрофта Холмса. Вот уж кто настоящая клуша! Шерлок, Шерлок — кудах-тах-тах, и все это с непроницаемой миной, словно забота о Шерлоке для него все равно что поковыряться в зубах. Мне это нравится. В такие моменты я начинаю думать, что не отказался бы от старшего брата, даже такого… величественного». Да уж… «Ложись спать, Джон, — рассудительно заключает инспектор, — наверняка он по уши влез во что-нибудь грандиозное и забыл о времени». «То-то и оно — грандиозное! А если это опасно?» (Чертова женушка!) «Я тебя умоляю! Он сам — опасность». Итак, Лестрейд не в курсе… Получается, что-то частное. Но почему один? И почему ни сообщения, ни звонка? Это волнует больше всего — с некоторых пор многое изменилось в их домашнем укладе, они на связи всегда, и Шерлок аккуратно отчитывается о всех своих действиях и перемещениях даже тогда, когда это необязательно. И главное — Шерлок исключительно редко обходится без него. Куда же ты делся, черт долговязый?! Лестрейд, как человек, умудренный опытом длительного общения с Шерлоком, неплохо прочистил ему мозги, от сердца чуть-чуть отлегло. Но неплохо не есть хорошо, и до настоящего спокойствия Джону еще далеко — и в перспективе не видно. Он бродит по комнате как по клетке, переставляя предметы с места на место, подбрасывая поленья в камин, хотя и без того уже нечем дышать. Он почти не сомневается, что «клуша Майкрофт» мог бы ответить на некоторые его вопросы, и почти готов задать ему хотя бы один, например, «как вы себя чувствуете, мистер Холмс, чем заняты в этот холодный осенний вечер, и не входит ли в ваши планы поднимать в ружье британскую армию?» Он почти готов, и к дьяволу деликатность, и уж тем более к дьяволу то, что могут о нем подумать в верхах, но внизу хлопает дверь. Шаги на лестнице отдаются грохотом в его сердце и во всем его теле. Наконец-то! Ни одна гроза не уходила так быстро. Увидев его живым, Джон едва не стонет от облегчения и тут же забывает свою обиду, и злость, и гневные монологи, которые толпились в его голове — один блистательнее другого. Ценность этого человека в его жизни бессмысленно отрицать. И этот взгляд — быстрый, цепкий, проникающий в самую суть вещей. И сведенные в четкую линию брови. И тонкое подвижное тело, которое, слава Богу, цело и невредимо. Где бы он был без всего этого — и без него? — На кого ты похож? Он и в самом деле выглядит довольно потрепанным, как может выглядеть потрепанным мужчина с внешностью кинозвезды. — Судя по моему семейству, ни на кого. Ничего определенного. — Тебя приволок аист — длинноногий и самовлюбленный? Что-то такое уже приходило мне в голову. — Облегчение слишком огромно, чтобы не молоть всю эту чепуху. — Ты собираешься провести ночь в дверях? … или снова сбежать? — Нет, — резко бросает Шерлок, проходит в гостиную и опускается в кресло, вытянув ноги к огню. Его лицо лишено выражения, его молчание не поддается анализу — то ли раздражен, то ли продолжает о чем-то думать, то ли просто устал. Но какая разница? Пусть сидит, пусть молчит… Джон подходит ближе и смотрит не отрываясь, как зачарованный. И тоже молчит. — Не хочешь переодеться? Ну, или вымыть руки, — предлагает он наконец, сообразив, что это взаимное молчание попахивает трагизмом. — От тебя несет, ты знаешь об этом? Где ты откопал эту куртку? — Одолжил. Пожалуйста, дай мне минуту, Джон. Всего лишь минуту. Значит, устал, и еле держится на ногах. — Ну ладно. Хотя гостиную придется опрыскивать антисептиком — вонь, гниль, зараза, все такое… — Джон понимает, что ведет себя как король идиотов, но его уже не остановить, к тому же скопившимся страхам нужен какой-то выход, иначе нервы полопаются к чертям. — Ты, конечно, не собираешься объясняться, и это вполне ожидаемо. Зачем, ведь тебя не было каких-то два дня! Хотя ты мог бы выкроить пару секунд и сказать пару ободряющих слов, ну так, ради прикола. Но, как видно, я слишком многого требую. Вернее, я вообще ничего не требую, куда уж мне, но это было бы мило с твоей стороны… Он снова замолкает, понимая, что разговаривает сам с собой, что Шерлок, похоже, заснул, и если с ним это проходит на ура — ну это же Шерлок, он может разговаривать с черепом или, например, с зубочисткой, — то Джон в этом случае далеко не так очаровательно самобытен, да что там, он просто глуп, просто тупой долдон. Но Шерлок не спит. — Говори, Джон. Говори. Твой голос… — Он обрывает фразу на середине и обессиленно замолкает. Похоже, даже речь ему в тягость. Но Джон ведь долдон, Джон должен докопаться до истины, и поэтому подгоняет его с раздраженной настырностью: — Что — мой голос? Что с моим голосом? Шерлок вздыхает и поворачивает к нему лицо — бледное, помятое, даже ресницы как будто помяты. — Твой голос означает, что я наконец-то дома, — улыбается он. — О? — В груди Джона взрывается и бьется глупая сентиментальная дрожь. — В таком случае… — он растерянно мнется, — …может быть, чаю? Ну, пока не готов наш ужин и ты сидишь здесь и выглядишь как житель помойки. — Чай — это прекрасно. И капельку молока. А с помойкой ты не сильно ошибся. Он снова закрывает глаза. Устал смертельно! — Ты работал? — Мм. Что-то вроде того. — И без меня, — удержаться от упрека не получается, но Шерлок должен, просто обязан знать, что может всегда на него рассчитывать. — Так уж вышло. Мне жаль. Без тебя… — Шерлок открывает глаза и смотрит слегка удивленно, как будто внезапно осознал что-то очень важное для себя. — Ты обещал чай, — говорит он, видимо, передумав. А может быть, ему просто нечего было сказать. Джон готовит чай, мысленно восстанавливая картину: взъерошенная шевелюра (ну это понятно — ветер), лиловые тени у глаз (мало спал или не спал вообще), жилка на шее бьется очень заметно (сердцебиение? отчего? он точно в порядке?), бледные губы. Потом он думает о предмете адского гардероба, с которым необходимо разобраться прямо сейчас, а проще говоря, выбросить в мусорный бак. Потом он думает, что с чаем поторопился, что оставил Шерлока одного в этом чертовом кресле, в этой чертовой куртке, что надо было просто затащить его в душ, накормить его ужином, а потом уложить в постель, чтобы он уснул и спал часов десять, или двенадцать… Женушка? Ну и ладно. — …Без тебя всё не так, — слышит он.