Наверное, хуже всего в этом мире — это любить умирающего человека. Того, который еще старается бороться и улыбается сквозь боль, сжимая твои пальцы в своей руке, пока ты стараешься как можно искуснее солгать и себе, и ему, ради призрачной надежды, которой уже не суждено загореться в ваших глазах. Это несравнимо даже с его болью, ведь в скором времени к нему придет конец и пустота, а тебя ждут лишь горы разочарований и метаний от него к своей жизни, что никогда не заканчивается хорошо. Конечно, ситуации бывают разные, но мы берем в расчет лишь чистую, искреннюю любовь, которая не оставляет твоему сердцу ни единого шанса, разбивая его вдребезги. И не важно, кто это — родная душа или родная кровь. Болеть будет одинаково долго и мучительно, особенно, если еще не пришло время уходящему уходить.
Я стараюсь идти по улице как можно медленнее, чтобы оттянуть момент выхода за угол, где я буду замечен внимательной Кристиной. Ей нелегко пришлось в последнюю неделю — мне пришлось отлучится в Колумбус, чтобы сходить со Сьюзен на плановое УЗИ и узнать пол будущего ребенка, а Зик с Шоной уехали в небольшое, но давно запланированное путешествие. Конечно мы пытались отложить свои дела, чтобы не оставлять на плечах Крис все тягости жизни со смертельно больным и почти обессилившим человеком, но та почти выставила нас за порог, при этом взяв больничный на работе. До нашего отъезда мы плюс-минус делили эти обязанности — Шона открыла в себе кулинарные таланты и любовь к чистоте, Зик занялся благоустройством помещения для большего удобства, Кристина контролем медикаментов, рецептов и чистоте. А я полностью взял на себя перемещение девушки. Сносил на руках со второго этажа, поднимал с кровати и не разрешал даже самостоятельно дойти с крыльца до машины. На приеме у врачей мы тоже были втроем — я, Трис и Кристина. Не сказать, что блондинке нравилось столько ухода, но выбора у нее просто не было. Даже ночью все немедленно сбегались, стоило ей кашлянуть, пока не получили нагоняй за такую предосторожность. Врываться в нашу комнату ребята прекратили, но все еще просыпались и ждали, пока я не уложу девушку обратно. Я прекрасно понимал их страх, который заключался в том, что каждая ночь может быть последней. Но надежда, что жила где-то глубоко внутри моего сердца, и не думала умирать. Пусть Трис и сдалась, ведь устала бороться за свою жизнь, но ведь у меня еще есть на это силы. В первую очередь я связался с Калебом — пусть он так и наладил отношения с сестрой, но отдать боржок за спасение его жизни должен. Все таки его смерть была бы куда менее мучительная. Отослав ему все медицинские справки, которые нашел у Трис, я занялся самостоятельным поиском других врачей, что могли чем-то помочь. Сперва дело продвигалось очень медленно, а с каждым новым диалогом на медицинскую тему я чувствовал себя еще более ущербным. Кроме того, сама болеющая не очень-то помогала разобраться во всех проделанных над ней манипуляциях, поэтому научные диалоги я тоже переадресовал Калебу. Мне же осталось ездить каждую неделю к онкологу, что проводил контрольные замеры девушки, регулировал дозу обезболивающих и хитал головой в ответ на мои идеи. Мол, хватит уже мучить бедную девушку, дай ей просто уйти. Но я не так прост и униматься не намерен. Поэтому, когда Калеб спустя месяц коллегиального обсуждения с высшими умами общества диагноза сестры предложил новое лечение, я согласился, даже не слушая о новом поколении цитостатиков и антигистаминных, что могут влиять на какие-то аш-рецептори и, возможно, проявлять противоопухольный эффект. Конечно же, в конце он не забыл добавить отсутствие лицензий и неизвестные побочки, но разве игра не стоит свеч? Саму девушку я оповестить не успел — Сьюзен позвонила и сказала, что какие-то анализы не в норме и ей бы хотелось, чтобы я прилетел и был рядом с ней на плановой, но расширенной проверке здоровья. Никаких отклонений в развитии плода не нашли, а вот проблемы с эпителием и шейкой матки — да. Кроме того, мы узнали, что у нас будет дочь. Из-за неприятностей мне пришлось слегка задержаться в Колумбусе, чтобы не оставлять ее беременную одной в ожидании результатов цитологии. Но как только ее уверили, что все будет в порядке и приписали какие-то таблетки и витамины, я взял билеты обратно на Чикаго. Конечно укол совести не заставил себя ждать, но он слишком несущественный по сравнению со страхом, что я упущу последние вдохи Трис. Она уже давно не была больной или даже живой. Умирающая — вот подходящее слово. Все биологические процессы тащили, вели ее вперед, но вместо зрелости или старости каждая минута приближала ее к смерти. Неумолимо и с ужасающей скоростью. Поэтому мне надо действовать еще быстрее. Кристина стоит просто на пороге, сложив на груди руки и ожидая меня. Девушка испепеляет меня своим злым взглядом, но я слишком хорошо знаю ее поведение в экстренных и пугающих ситуациях. Я протягиваю к ней руки, и она спрыгивает со ступенек прямо мне в объятия. Ей нужно это. Чтобы наконец-то расслабиться и выплакаться в мое плечо. Она крупнее, чем Трис, и находится в одной весовой категории со Сьюзен, но из всех трех именно Кристину мне хочется обнять сильнее всего. В знак поддержки и благодарности. Как напоминание, что я рядом и ни за что не оставлю ее одну. Она взяла на себя всю тяжесть не столько ухода, сколько нахождения возле Трис. Двадцать четыре часа в сутки целую неделю она была возле лучшей подруги, жизнь которой покидала тело. Без возможности думать о чем-либо, кроме траура, смерти и боли. Это тяжелая ноша, но как ни крути. Сколько бы человек ее не несли, всем достанется в равной мере. — Я говорила с врачом Трис. — Как только я выпускаю девушку из своих объятий, она вытирает слезы, снова принимая серьезный вид. — Он сказал, что это очень плохо, что мы были вынуждены пропустить прием в эту среду, ведь он должен куда более внимательно отслеживать ее состояние. Говорит, что недели сочтены и… — Я все понял. Нам давно следовало поменять врача. Не понимаю, почему этот тип так пришелся по душе Трис. С одной стороны, я чувствую, как меня тянет в дом, словно магнитом. Непреодолимое желание просто прикоснуться к Беатрис, почувствовать ее дыхание и сердцебиение, что необходимы мне, как воздух, подталкивает вперед. С другой — страх увидеть ухудшения, осознать, что времени становится все меньше. Из-за него ступеньки на крыльцо кажутся куда выше, а ноги — тяжелее. Даже сняв обувь и разрешив Кристине вести себя наверх, я двигаюсь медленно, словно пытаюсь подготовиться к чему-то. Кристина открывает двери рывком, распознав мои переживания, но вместо полумертвой девушки, которую уже нарисовала моя фантазия, вижу перед собой вполне узнаваемую Трис. На щеках расцвело жалкое подобие прежнего румянца, толстая коса стала слегка меньше и короче, но все равно красиво заплетена и лежит на плечах, визуально добавляя несколько давно утраченных килограммов. На ее губах играет милая улыбка, из-за которой глубоко в сердце что-то клацает, и я задерживаю дыхание. Она правда выглядит… лучше. Немного лучше, чем раньше. Если приглядеться и заглянуть в ее голубые глаза, то видно, насколько сильно она ослабла — уже не одной ногой, а всем телом в могиле. Осталось только присыпать землей сверху. Но если не приглядываться, то кажется, что она правда идет на поправку, а не пятится в обратную сторону. И это не может не шокировать меня. — Привет, Тобиас. — Она протягивает ко мне руку, и я немедленно прячу ее между своими ладонями, пересекая при этом всю комнату, словно боюсь, что у меня не хватит сил продержаться без этого еще даже несколько секунд. Я даже не поворачиваю голову — только слышу, как щелкает дверь, потому что слишком занят тщательным осмотром девушки. — Я соскучилась. Я колебаюсь несколько минут, просто улыбаясь ее словам, но все-таки не выдерживаю и притягиваю ее к себе для нежного поцелуя. Ее холодные губы отвечают мне с такой любовью и напором, что сомневаюсь, смогла бы так любая другая девушка. У нас с Беатрис совсем другой союз — начало которого было заложено в неправильном обществе, где нас могли убить, потом проверенный событиями и разорванный не по нашей воле. Она дрожит, когда я отклоняюсь назад, и поднимает краешек одеяла, под которым лежит, тем самым приглашая меня к себе. Я делаю то, что хочет она, ложусь возле нее, обнимаю и прижимаю к себе. Так мы и провели последние полтора месяца ночь-в-ночь. — Как там Сьюзен? Как ребенок? — ее голос грустный, пропитаный чувством вины, с которым, к сожалению, я не могу ничего сделать. — С ребенком все хорошо. Это девочка. — я чувствую судорожный вздох у себя на щеке, — А вот сама Сьюзен чувствует себя неважно. Подняла тревогу, но врачи вроде как ее успокоили, что небольшая отслойка эпителия — это нестрашно и такое бывает. Это что-то генетическое, вроде как. У ее мамы было нечто подобное. — Тебе следовало бы остаться с ней. — Мне следовало бы никуда и никогда не отпускать тебя. Тогда мы бы избежали всех этих трудностей. Этот контраргумент всегда срабатывает — девушка опускает свою голову мне на плечо и замолкает. — Зачем ты ушла? — Несмотря на неоднозначность моего вопроса, Трис сразу понимает, в чем его суть. — Хотела бы я сказать, что сделала это только ради того, чтобы не причинять тебе боль, но это не так. — Она с трудом сглатывает и продолжает: — Мне было невыносимо понимать, что я не могу быть такой, как прежде. Я привыкла быть активной и жизнерадостной, а не жалкой и слабой. Вы были ярким образцом того, как это круто — жить. А я наглядным примером того, как это тупо — умирать. — Она слабо улыбается, когда использует этот молодежный сленг, и мне на секунду кажется, что она добавит что-то вроде «йоу», но она этого не делает. — Я не ушла. Я убежала, как последняя трусиха. Возможно, именно из-за этого я сейчас не имею ни единого шанса на счастливую старость, на детей, на еще неделю жизни… Я бежала так далеко, что уже не понимала, от чего и куда бегу. И тогда мне стало легче. Я очнулась где-то на берегу океана, всего лишь на несколько минут достигнув свободы. Пока не потеряла сознание и не проснулась в реанимации под капельницей. — Слеза стекает по ее щеке, застывая где-то возле подбородка. — А знаешь, что хуже всего? Я ведь раньше постоянно себя так ощущала. Свободной, счастливой. Каждый вечер, в твоих объятьях… — Я целую ее в лоб, пытаясь передать ей немного своего тепла. Ее хрупкое тело совсем ослабло и холодное на ощупь, но та любовь и преданность, с которой она прижимается ко мне, делает ее самым большим и важным человеком на всей планете. — Зачем я ушла, Тобиас? — Видимо, так надо было. Что же теперь с этим можно сделать? — Ее тонкие руки обвивают меня, и это вызывает новый приступ плача у нас обоих. На самом деле, я даже не заметил, что уже плакал до этого.°°°
Сильный кашель вырывает меня из плена крепкого и приятного сна в этот жуткий серый мир. Да, я не единожды уже просыпался от этих надрывных звуком, но сейчас что-то изменилось. Я помогаю блондинке сесть и с ужасом отмечаю, что воздух только выходит из легких. Она не может вдохнуть. Кристина, которая появляется из ниоткуда, уже поспешно набирает девять-один-один одной рукой, пока второй подставляет Трис миску, куда она выплевывает кровь из легких. Причем делает это не один и не два раза, а с нарастающей скоростью и силой. Я тоже подрываюсь на ровные ноги, намеренный что-то делать, но, когда Кристина застывает, ужас полностью охватывает меня с головы до пят. А что здесь можно сделать? Ничего. Надеяться, молиться, плакать. При этом не подходить слишком близко, чтобы она не подавилась собственной кровью из-за неосторожного движения. Секунды плавно перетекают в минуты, но сколько именно, я точно не могу сказать. Для меня время прекращает иметь любое значение. В физике есть такое явление, как материальная точка. Это тело, размеры которого в данной ситуации можно не брать в расчет. Это как поезд, который едет из Чикаго в Нью-Йорк, при измерении расстояния, что он проедет. По сравнению с ним длина поезда ничего не стоит, поэтому мы просто не обращаем на это внимание. Не уверен, есть ли материальное время, но если бы такое понятие существовало, то оно бы идеально сюда подошло. По сравнению с моей жизнью, с продолжительностью моего общения с Трис, даже с этой ночью, эти несколько минут совершенно ничего не стоят, и не нужно их считать — это попросту не даст ничего нового. Эти несколько минут можно приравнять к нулю. Этот промежуток между пробуждением и звуком сирены машины скорой помощи за окном. Это единственное, что у меня есть.