No chance

      Я и не знал, что во всем остальном мире черный цвет означает траур. Что люди надевают его, чтобы уведомить окружающих о потере, очевидно, как сигнал «пожалейте меня, поймите, что у меня все плохо». Я же сейчас пытаюсь скорее транслировать «не подходите», но тут мое лицо работает лучше любого отпугивающего средства. Для меня самого этот цвет всегда обозначал Бесстрашие, но ведь и оно не так уж и далеко от смерти? Я ведь был в черном на похоронах у Амара, Ала, Линн, Марлен. Был в черном, когда погиб Юрайя, когда умерла Тори. В тот день, когда моя фракция вырезала половину Отреченья и погибли родители Трис. Только на похоронах собственной матери я был в сером. Но и похороны были не настоящими, так что это не важно.       Кто-то настойчиво сжимает мое плечо, заставляя подняться с места и выйти из помещения. Перед самой дверью в последний раз встречаюсь взглядом со Сьюзен, которая все так же потеряно обнимает свой живот руками, и, не выдержав этого зрелища, максимально быстро отворачиваюсь. Просто продолжаю свой путь за Зиком. Именно эта фигура ведет меня за собой с момента того злополучного звонка. Единственный, кому я искренне верю в этом потоке рукопожатий, скорби и перемещений. Он всегда точно знает, что мне сейчас нужно.       И вот сейчас парень заводит меня в какой-то бар, где только жестом указывает официанту что-то налить. Немного горький напиток обжигает мое горло, но я даже не кривлюсь. Мой мозг находится в состоянии аффекта уже несколько дней, возможно неделю. Я просто не могу здраво соображать. Очевидно, что та тонкая нить, на которой я держался последние несколько месяцев, с момента, как узнал о скорой кончине Трис, порвалась и отправила меня в бездну эмоций. Я не смог больше сдерживать свой страх и горе.       — Знаешь, мне всегда больше нравилось идти за тобой, чем вести тебя, — Зик предпринимает слабую попытку улыбнуться, но получается у него так себе, — Но ведь именно для этого и нужна дружба, да?       Мне хочется сказать, что я ему очень благодарен. Что не справился бы без него. Что очень рад, что именно он сейчас рядом, а не кто-то другой. Но не могу выдавить из себя ни слова. Таким потерянным я себя ощущал в последний раз года четыре назад, когда мне сказали, что я генетически поврежденный. Но тогда я пытался барахтаться, вырваться из кокона отчаянья, совершал ошибки. Сейчас же внутри образовалась пустота от потери, к которой я не был готов. Нет сил даже злиться, плакать или бороться. Я пустая оболочка, которую тащит за собой мой лучший друг.       Он снова пополняет мой стакан, я снова выпиваю не глядя. И так до того момента, пока алкоголь не заглушает все остальные звуки в моей голове. Кроме собственных мыслей, что, словно рой саранчи, проедают мое нутро насквозь. Из-за них тяжело дышать, тяжело двигаться, тяжело существовать.       Когда появляется риск того, что моя голова столкнется с барной стойкой, мое безвольное тело вытаскивают на улицу и, проведя два пролета, заводят в помещение. Из последних сил, а может просто нежелания разбить череп об землю, я вваливаюсь в комнату и падаю на кровать. Перед глазами летают мушки, оповещая, что столь резкое движение не нравиться моему вестибулярному аппарату, который сейчас нуждается в твердой опоре, как никогда. Да и не только он. Мне срочно нужная рука помощи. Маленькая, холодная рука, что способна вытащить меня из этой пучины. Но вот только это совершенно недоступная роскошь.       — Зик. — из моего рта вырываются, наверное, первые слова за целый день, — Зик, я хочу к Трис. Я больше не могу.       — Знаю, брат, — парень тяжело вздыхает, когда садиться рядом, — Знаю.       Не уверен, что в эту ночь я сплю. И не уверен, что с утра уже проснулся, когда одеваюсь и снова следую за Педрадом на улицу. Снаружи меня встречает Сьюзен, но ничего не говорит. Она просто обнимает меня за плечи, словно понимает меня, прощает и пытается поддержать. Ей я тоже хочу выразить благодарность, но вместо этого просто продолжаю свой путь, даже не зная, следует ли девушка за мной. Да и какая разница? Мне за одним ориентиром тяжело уследить — Зик то и дело вынужден подталкивать меня, чтобы я то сел в машину, то чтобы вылез из нее.       — Пора тебе отсюда убраться, брат. — парень сжимает мое плече, передавая паспорт и билеты.       Я хочу возразить, что самостоятельно не найду свое место в этой огромной чертовой закрытой коробке, что объединяет в себе два из четырех моих страхов, но он идет со мной, подталкивая к трапу. Даже в самом самолете Зик заставляет показать мои документы проводнику и раздражительно ссориться с ним, когда тот пытается что-то у меня расспросить.       — Нет, он не под наркотиками. Да не будем мы проходить никакие тесты. Имейте хоть каплю человечности, у него траур. Мне надо срочно забрать его отсюда, пока он не ебнулся окончательно.       Нас наконец-то пропускают, а я на всю эту тираду хочу лишь посмеяться, что он опоздал. Что я уже ебнулся. С этой мыслей сажусь в свое кресло и туплю взгляд в окно. Нет, где-то внутри меня еще осталось немного здравого смысла. Еще есть причина жить и я не могу подвести. Должен держаться всеми силами. Мне надо только немного времени, как-то подготовиться к новому раунду жизни. Три месяца назад я выяснил, что у меня есть два пути движение. Сейчас остался один и я буду продолжать по нем идти.       Кажется, продолжительность полета между двумя городами каких-то полтора часа. Это если брать самый быстрый рейс, но разве Зик мог поступить иначе и закрыть меня в этом аду, что движется на высоте десять тысяч метров на больший промежуток времени, чем нужно? Я еще раз окидываю взглядом облака, сквозь которые мы пролетаем, и закрываю глаза. Меня разбудят, когда мы будем на месте. А если я немного вздремну, то смогу хотя бы попытаться убедить себя, что это все был сон.       На выходе из самолета я уже немного начинаю реагировать на внешние раздражители и перемещаться самостоятельно. Конечно, для двадцатитрехлетнего парня не должно быть достижением, что он смог без помощи сесть в машину и выйти из нее, когда та остановилась, но для меня это прогресс. А сейчас мы все только на него и надеемся.       — Тебе пора приходить в себя, Четыре. — бурчит Зик, указывая на душевую, — Даю тебе пятнадцать минут на то, чтобы снова стать похожим на человека и движемся дальше.       Холодные струи воды не дают полноценного эффекта — я все еще не могу сказать, что происходило последние шесть, или семь дней. Туманом окутаны абсолютно все события: какие-то люди, слезы, документы. И только два постоянных образа — рыжие волосы Сьюзен и пустой взгляд Зика. Они вечно куда-то меня вели, но совсем не требовали полноценного присутствия. Я был галочкой в списке того, что надо сделать. И если в первый день я еще как-то боролся с этой всепоглощающей пустотой и даже пытался выразить свое утешение, то со второго совсем исчез как личность.       Я смотрю в зеркало и снова перевожу дыхание. Не странно, что при проверке документов кто-то решил, что я принимаю какие-то вещества. Да, выгляжу ужасно. Очевидно, я действительно не спал и не ел эти все дни — под темно-синими глазами мешки, недельная щетина разрослась по впалым скулам и подбородку, а волосы так вообще не были никогда такими длинными — они уже полностью прикрывают мой лоб, почти падая на глаза. Рука сама тянется за бритвой. Знаю, что мое время уже почти вышло, но Зик не обидится, я уверен. Всего пятиминутное опоздание. Пряди падают на умывальник и пол, оголяя мое лицо. С такой прической я ходил, будучи в Отреченьи, потом в Бесстрашии, потом в бесфракцийном городе. Короткая стрижка явно хорошо отображает мою силу.       — Ты перевыполнил план, друг мой. Значит тебя точно можно вести дальше, да? — парень бьет меня по плечу и пытается дружелюбно улыбнуться. Он и сам выглядит уставшим и почти потерявшим надежду.       — Спасибо, Зик. Без тебя я бы не справился.       — Ну не говори ты так. У тебя еще есть с чем справляться. — он немного хмуриться, когда выводит меня на улицу. Машина — относительно новое его приобретение — ждет нас прямо у ступенек. Как только я в нее сажусь, у меня в голове начинается новый отсчет. Ровно шестнадцать минут на то, чтобы собраться и снова стать сильным. Все-таки поезд и сорокаминутная поездка мне подошли бы сейчас больше, но возмущаться в моей ситуации категорично запрещено.       Двенадцать минут на дорогу в машине, три на то, чтобы подняться на нужный нам этаж, одна на путь по коридору. И тридцать секунд на то, чтобы окончательно подавить свой страх перед тем, что я сейчас могу увидеть.       — Не подведи меня, брат.       Я киваю и открываю белые двери, уже будучи готовым к тому, что штучное освещение немедленно заменяется на солнечные лучи, что бьют в глаза. Это мелочи по сравнению с тем, как они красиво падают на ее светлые волосы, что хаотично разбросаны по подушке. Голубые глаза еле приоткрыты, но смотрят на меня сквозь пелену. Я думаю, что она хотела бы мне что-то сказать, но на ее лице кислородная маска, которую категорично нельзя снимать, так что сейчас мой черед что-то озвучить.       — Трис, — я пересекаю расстояние от дверей до ее кровати за три быстрых шага, — Послушай меня, Трис. Я умоляю тебя, как не умолял еще никогда и никого. Не покидай меня. — я аккуратно обхватываю ее тонкие пальцы своей ладонью, — Ты — это единственное, что держит меня сейчас при жизни. Молю, живи, Трис. — по ее щеке стекает слеза, как подтверждение того, что она меня услышала, а я лишь грустно улыбаюсь, ведь чувствую, что мое сердце, которое словно замерло неделю назад, снова начинает биться. Ради нее.

°°°

      Никто на протяжении всего оставшегося дня не заходит в палату, понимая, что не стоит мешать. Я четко знаю, что информация о ее дыхании, сердцебиении, сатурации, температуре тела и, судя по тому, что датчики есть даже на ее висках, о процессах, что происходят в ее мозгу передается на мониторы где-то в кабинет Калеба. Он неустанно за этим следит, а если и отлучается, то его немедленно заменяет Кара. При этом, конечно, на дежурстве всегда есть минимум два врача-реаниматолога, так что незачем волноваться о том, что каким-то образом состояние Трис ухудшится, а они этого не заметят. Но вопреки этому только лично наблюдая, как грудная клетка то поднимается вверх, то опускается вниз, я могу успокоиться. Она еще жива.       Девушка время от времени открывает глаза, но я не могу быть уверен в том, что остальное время она спит — слишком уж неровное у нее дыхание.       — Знаешь, — время перевалило за полночь, когда я ловлю на себе затуманенный взгляд, — Я думаю, что должен перед тобой извиниться. Я пропустил твое пробуждение после первой операции, хоть и очень хотел быть рядом. На самом деле, новости застали меня как раз на пути в больницу. И я… Я не смог больше держать себя в руках. — моя голова сама опускается, когда я больше не могу сдерживать слезы, — Этот страх, что я тебя потеряю преследует меня столько лет, а в последнее время так обострился, что просто истощил и без того скудные запасы самоконтроля. Только благодаря Зику мне удалось не наделать ошибок. Но если бы эта новость была о твоей кончине, то никто бы не уберег меня. — я искренне надеюсь, что ее пальцы все-таки сожмут мою ладонь, но этого не происходит. Даже хуже — стоит мне наконец-то поднять голову, как я вижу, что глаза Трис закрыты.       Она должна на меня злиться. Я подписал ее на эту жуткую идею, запер в больнице, а потом просто исчез. Даже не знаю, сообщили ли ей, где именно я был.       Из меня вырывается вздох, но зато слезы останавливаются. Ее грудная клетка продолжает двигаться в слабом лунном свете, за сердцебиением следят на мониторах, а план лечения мне расскажут с утра, так что сейчас я могу опереться на свои руки, очень аккуратно, чтобы никак не потревожить девушку, и вздремнуть. Нет ни единого звука, который был бы для меня более ценным, чем звук дыхания Трис.

°°°

      С самого утра меня будит скрип дверей. В первую очередь я автоматически осматриваю девушку, проверяя, не ухудшилось ли ее состояние, но она все так же лежит с закрытыми глазами и, наконец-то, равномерно дышит. Поэтому поворачиваюсь в сторону звука и вижу Кару, одетую в какой-то медицинский, протиэпидемидеский костюм: на лице одноразовая маска, руки в перчатках, на ногах бахилы, все остальное тело облачено в просто огромный пакет, светло-голубого оттенка. Но я не пугаюсь этих мер — если у блондинки есть заболевание, что передается воздушно-капельным путем, то я согласен умереть от него вместе. Всяко лучше, чем пережить ее хотя бы на минуту.       — Привет, Четыре, — девушка проходит дальше, со шприцом в руках, — Как ты?       — Мое самочувствие напрямую зависит от того, какое состояние у Трис, — я нетерпеливо наблюдаю за тем, как Кара вводит лекарство из шприца в катетер, что торчит из вены больной.       — Мы провели два операционных вмешательства. Смогли забрать шесть опухолей — остались только на перикарде. Ее сердце очень слабо, поэтому решили не рисковать. Главное, что иннервация восстановлена, а с остальным мы сможем пока что разобраться.       — Это чисто ваша Эрудистическая привилегия: говорить, что что-то пошло не по плану, но есть другой план. Все хреново, а вы дальше просчитываете варианты и их исходы. — из меня вырывается тяжелый вздох, — Но я не против, ты не подумай. Главное, чтобы Трис жила. — я секунду жду какого-то оптимистического ответа, но получаю в ответ тишину, поэтому задаю следующий вопрос, — Что ты ей вводишь?       — Небольшую дозу транквилизатора. Я всю ночь наблюдала за ее ЕЕГ, в надежде увидеться дельта-волны, — она оглядывается на меня, — Они обозначают сон. Но ее мозг не хочет нормально уснуть, так что я решила рисковать.       — Рисковать?       — Она противиться любым медикаментам: осуждающе смотрит на меня, кривиться, сердцебиение сбивается. Так что даже препараты для сна надо вводить только тогда, пока она спит. Или хотя бы дремает. Иначе рискуем сердцем.       — Думаю, что после этого ей станет лучше, — хмуро отмечаю я, наблюдая за тем, как разглаживаются морщинки на лице блондинки.       — Дело даже не в этом. Ей надо сделать перевязку, а это больно. Поэтому надо вводить ее в медикаментозный сон. — Кара несколько секунд молча стоит возле меня, но все-таки прерывает тишину опять, — Как ты? Ты пережил смерть дочери. Наверняка это непросто далось.       — Да. — моя рука автоматически хватается за тонкие, холодные пальцы блондинки, ведь только они могут удержать меня в адекватном состоянии, — Я не был готов к этому. Думал, что, по крайней мере, о создании, защищенном от окружающего мира плацентой и телом матери, можно не волноваться. Но, очевидно, это не так. Это… Больно. Я даже не осознавал, что уже полюбил своего ребенка.       — Конечно полюбил. Ты хороший человек, Четыре. И мы все видели, как ты переживаешь за Сьюзен и ее беременность. — Кара хмуриться, с трудом подбирая слова, — Ты не виноват, что так сложились обстоятельства. Даже будучи рядом с ней… Ты бы не помог. А здесь смог провернуть такое…       — Знаешь, что еще меня гложет? Само осознание смерти и наша беспомощность перед ней. Я недавно смотрел на все эти снимки и видел, что моя дочь вполне здорова и цела. А потом она умирает. — я присматриваюсь к ЭКГ, чтобы убедиться, что сердцебиение Трис равномерное, — Тогда что вообще можно ждать от человека, чья жизнь транслируется на всех этих экранах? О чьей смерти мне сообщили еще три месяца назад?       — Четыре….       — Я просто волнуюсь, что снова сделал не тот выбор. Вместо того, чтобы максимально радовать ее каждый день — приковал к кровати. Это не значит, что я сдался. Я знаю, что она справиться, но мне страшно, Кара. — Эрудитка лишь поджимает губы, не находя, что ответить и я решаю сменить тему, — Почему ты вообще в этом костюме?       — Если честно, то я думала, что это будет первый твой вопрос. — она присаживает на край кровати, складывая руки на коленях, — Мы были вынуждены удалить слишком большое количество лимфоузлов, плюс имуносупресоры не проявляют достаточный эффект, так что ее иммунитет ослаб и мы не можем предугадать, как он отреагирует на внешние раздражители. Тебя мы пропустили только из убеждений Зика. «Ты же не хочешь в один день потерять обоих друзей? Они не смогут жить друг без друга, так что лучше не временить, даже ради санитарных норм.» — Кара немного кривиться, но в ее глазах отражается лишь страх, — Так что мы тебя пустили без предупреждений.       — Значит тот факт, что Зик заставил меня принять душ перед поездкой в больницу — не случайность? — я ухмыляюсь, пытаясь скрыть нервозность, — Это очень плохо, что я здесь?       — На самом деле мы и так не можем оградить Трис от всех антигенов, так что… Нет. Ты даришь ей куда больше, чем угрожает. Ее ритм сердца наконец-то выровнялся.       — Вы рассказали ей, где я был?       — Прости, Четыре. Мы понимали, что ее расстроит новость о выкидыше твоей невесты, но иначе ситуация выглядела совсем паскудно. Выбрав из двух зол меньшее, нам пришлось сказать, где ты пропал.       Неловкая тишина воцаряется в палате, но я не спешу ее прерывать, просто наблюдая за движением грудной клетки блондинки. Если она знала, куда я пропал, то почему злиться? Неужели действительно обижается, что мне пришлось выбрать скорбь за собственной, нерожденной дочерью, вместо нахождение возле нее. Конечно, я чувствую себя неправым и обманщиком, но это совсем не похоже на мою Трис. Она всегда все понимает. А может просто тот факт, что я так задержался ее разозлил? Но Сьюзен так рыдала в первый день, а ее состояние было такое нестабильное…       Что же. Суд в моей голове выносит приговор. Виновен. Должен был быть здесь каждую секунду.       — Когда ей можно будет хотя бы сесть?       — Ох… — большая часть лица Кары скрывается под маской, но вокруг ее глаз появляется россыпь морщит и мне хватает этой мимики, чтобы распознать эмоцию. — Ты все еще не понял. Ей разрешено двигаться, Четыре. Она просто не может. Мы проверили все нервные окончания — очевидно проблема в полном истощении организма.       — Но она ведь видит и понимает происходящее?       — Да.       — Хорошо. — я киваю, — Тогда следующий вопрос. Если я выйду из палаты, а потом снова вернусь, то мне лучше надеть такой же костюм?       — Думаю, что мы сможем устроить тебе просто сеанс обработки. Ты ведь и так планируешь здесь оставаться на более длительный период.       — Хорошо. Тогда позвони Кристине и попроси ее приехать через два часа.       — Думаю, что сможет куда раньше прилететь. Крис и так только того и ждет, пока ты дашь добро на то, чтобы она посетила Трис. Только на протяжении этой ночи звонила минимум четыре раза.       — Я знаю, что Кристина будет здесь через десять минут, ведь украдет машину Зика и нарушит все возможные правила движения. Но я хочу посмотреть на перевязку и дождаться, пока Трис откроет глаза, чтобы она не подумала, что я снова исчез. Этого времени же хватит?       — Да, думаю, что да. — Кара нервозно пожимает плечами и снова поворачивается к блондинке, чтобы поправить кислородную маску.

°°°

      Мне больно смотреть на ее перевязку: шрамы пересекают половину ее грудной клетки. Они воспаленные, красные, из-под ниток сочиться кровь. Но я продолжаю наблюдать, как медсестра сдирает повязки, обрабатывает каждый шов и накладывает новые бинты. Я не отрываю взгляд от этих белых волокон, что по центру немедленно окрашиваются в красный. Заслужил на то, чтобы морально мучиться от этого вида. Я должен был быть здесь постоянно. Не отпускать ее руку, вселять оптимизм, целовать ее щеки и губы, пока мог.       Когда голубые глаза впиваются в меня, я отвожу взгляд от этих ран, кое-где усеянных датчиками, и прикрываю их сперва одеждой, а после и одеялом. Я знаю, что она ничего мне не скажет и сам уже не имею никаких слов, поэтому просто осыпаю пальцы, запястья и предплечья поцелуями. Словами никак не передать мою боль и любовь, но, может, по касаниям она поймет? Ведь они буквально кричат «я люблю тебя». Ведь больше нет ни единого чувства в целом мире.       Мне кажется, что она немного наклоняет голову в мою сторону, когда я поправляю светлые волосы, что снова коротко пострижены. Пряди мягко падают ей на щеку, едва прикрывая скулы. На этот раз кто-то очень постарался над тем, чтобы линия среза была ровной и аккуратной, напоминая какую-то стрижку. Словно это было сделано не из-за того, что цитостатики, или какие-то другие лекарства спровоцировали массовое выпадение волос.       Кристина пребывает куда раньше, чем ее просили, но это было ожидаемо, так что я даже не раздражаюсь. Я должен сделать все, чтобы она улыбнулась. И чем раньше начну, тем лучше.       — Я знаю, что ты украла машину у Зика. — Я выжидающе смотрю на девушку, что одета в защитный костюм, — Теперь я ворую ее у тебя.       — Он нас убьет. — на ее лице не отражается никаких эмоций, а под глазами залегли такие же темные круги.       — Он нас простит. — я одной рукой ловлю ключи, что она бросает в меня и оставляю невесомый поцелуй на макушке Трис, — Скоро вернусь. Я очень тебя люблю.       Мои ноги несут меня по ступенькам со скоростью, что раньше была мне неведома. Как хорошо, что Зик выбрал красный — очень редкий в здешних местах — цвет машины, так что я безошибочно ее нахожу и сразу же выезжаю в сторону района Дружелюбия. Там должны быть цветы. Для начала постараюсь обрадовать Трис первым в ее жизни букетом, а потом постараюсь придумать что-то еще. Как только она снова сможет говорить, я выполню любое ее желание.       Я заворачиваю за угол, явно превышая скорость, и останавливаюсь возле небольшого рынка. Здесь люди с милыми улыбками и доброжелательными глазами продают все, что возможно вырастить на земле. Куда направляться дальше я не знаю, поэтому просто застываю на месте, высматривая любые намеки на цветочную лавку.       Мне везет — я замечаю россыпь разноцветных букетов совсем недалеко от себя. Здесь продают цветы, чьих названий я даже не знаю — в Отреченьи любая красота была под запретом, а в Бесстрашии что-то милое и красивое дарилось разве что с целью затащить девушку в постель. Чем я никогда не занимался.       — Дайте все, что стоят в вазе. — мой взгляд цепляется за ярко-желтый букет красивых, широких цветов.       — Не думаю, что они подходят под твою ситуацию. — я резко оборачиваюсь, услышав голос Джоанны, — Желтые лилии. Хоть и сам выбор цветов неплохой, но этот цвет — плохая примета.       — А что же он обозначает? — я неотрывно слежу за женщиной, понимая, что моя мать уже поведала ей о сложившейся ситуации. Вопрос только в том, сколько знает сама Эвелин.       — Скорое расставание. Либо крайне дружественнее отношение. А так, как эти цветы точно предназначены для Трис…       — Да, вы правы. — снова окидывая взглядом весь ассортимент, — А если эти розовые, мелкие?       — Гипсофилы. Очень хороший выбор, Тобиас. Их второе название — сухоцветы. Месяцами могут радовать глаз. — я вздрагиваю от звука своего настоящего имени, но женщина продолжает говорить своим спокойным, ровным голосом, словно не замечает этого, — Я очень сожалею о твоей потери, честно, — блять, значит маме все уже известно, — Но я уверена, что ты не дашь уйти Трис. Я видела вашу любовь уже давно. Она очень сильна. Ты ее не отпустишь.       — Джоанна…       — Не говори ничего. Бери гипсофилы и езжай в больницу. Я видела, как ты парковался. Ты явно боишься упускать каждый ее вздох.       — Спасибо, — я хватаю оберемок нежно-розовых, маленьких цветов, что, на удивление, очень приятно пахнут и отдаю крупную купюру продавщице, — Но можно я возьму так же вазу? — женщина рассеянно кивает и я, захватив покупку, удаляюсь в сторону машины. Не хочу больше слышать о скорби и боли. Хочу только наблюдать за движением грудной клетки Трис и надеяться, что скоро смогу ее поцеловать.       Я аккуратно устанавливаю вазу и букет на переднем сидении машины и, отдавая себе отчет, что теперь должен передвигаться куда аккуратнее, жму на газ. От сектора Дружелюбия к больнице ехать еще минут тридцать, а таким темпом все сорок пять, но я держу себя в руках. Знаю, что Кристина займет Трис на момент моего отсутствия и позвонит, если что-то пойдет не так. Но тогда почему мое сердце так трепещет от тревоги? Почему я не могу успокоиться?       Я подрезаю несколько машин на пути и слишком криво паркуюсь, но все равно не замедляю темп, когда бегу в сторону больницы. Хорошо, что хоть не забыл закрыть машину. Ступеньки, которые еще вчера заняли у меня целых три минуты, я сейчас преодолеваю меньше, чем за сорок секунд. Замедлить темпы заставляет только Кара, с каким-то распылителем в руках. Точно, надо же меня еще обработать.       — Может немного щипать, но не займет больше, чем минуту. Постарайся не дышать, средство незначительно, но токсично.       — Тогда можно я отставлю цветы в сторону? — я сталкиваюсь с непонимающим взглядом, — Они приятно пахнут, я бы хотел, чтобы Трис их понюхала. А это явно перебьет весь аромат.       — Четыре, под кислородную маску не проходят запахи…       — Но она же когда-то ее снимет. — я отношу цветы под саму дверь в палату и отхожу к противоположной стене, — И я думаю, что это будет совсем скоро.       — Если не твоя вера, то ничего ее не спасет.       Я не успеваю что-то ответить — девушка выпускает струю пара в мою сторону, так что мне приходиться задержать дыхание. Ощущение действительно не из приятных — всю мою кожу щиплет, а от давления сжимает грудную клетку. Мучения длятся совсем недолго, но я все равно кривлюсь и кашляю. Но губах остается мерзкий вкус, а глаза тяжело открывать.       — Если не ее жизнь, то мне тоже нечего продолжать свое существование, — бурчу я, пока беру в руки букет. — мне хочется поскорее прикоснуться к Трис, так что я не жду никакого ответа от Кары, а сразу же переступаю порог палаты.       Девушка лежит в той же позе, что и полтора часа назад, когда я выходил. Лицо расслаблено, все еще с кислородной маской, а тело прикрыто теплым одеялом. Только тонкие, бледные руки лежат сверху, мирно скрестившись на груди. Кристина замолкает, когда я замираю на пороге, пытаясь различить дыхание блондинки. Но у меня не получается — одеяло слишком хорошо маскирует любое движение. Буквально за секунду до начала жуткой панической атаки, я встречаюсь взглядом с ее голубыми глазами. В них плещет усталость, но появляется даже какой-то блеск интереса.       Хорошо, она жива. Жива.       — Знаешь, а ведь раньше никогда не дарил тебе цветы, — я прохожу вглубь палаты, аккуратно оставляя вазу на тумбочке так, чтобы девушка могла легко ее видеть, — Джоанна сказала, что они называются гипсофилами. Приятно пахнут и могут очень долго стоять. Чем-то на тебя похожи, — я улыбаюсь, надеялась, что Трис не заметила мою секундную панику. — Скоро ты сможешь снять эту проклятую маску и сама убедишься в аромате. — я подхожу ближе и беру девушку за руку, пока она продолжает рассматривать подарок. Судя по всему, ей нравится.