Когда виден край небес...

Серийный номер: 56\7 Так просто ступать босыми ногами по стеклам и ничего не чувствовать, когда кровь течет, но боли нет, так бывает, когда есть что-то что гораздо сильней физической боли. Трудно не заметить, как в ноги впиваются острые осколки, практически сдирая мясо до костей, оставляя на кристальных частичках кровавую морось. Пола практически нет, а точней, его совсем не видно за разбросанными битыми стеклами. Маленькая тесная комнатка практически не освещалась, свет сквозь заклеенные и зарешеченные окна практически не проходил, а глаза уже привыкли к тьме, и кажется, уже совсем ослепли. Тело привыкло к ежедневным издевательствам понятными одному только ему, черт только знает, зачем так мучительно издеваться. Но жаловаться уже не было сил, да и желания, тем более что вскоре ноги совсем откажут, и это чувствовалось, отдавалось в израненных конечностях оголенными нервными окончаниями, и причиняя нестерпимую боль. Эти серые стены уже давно не впитывали криков в свои поры, лишь только мимолетные прикосновения рук бродячей тени, лишившейся даже отчаяния. Чуть припухлые губы были плотно сшиты грубой черной нитью, на обоих руках не хватало по несколько пальцев, волосы свалялись от засохшей крови и свисали с плеч веревками, на оголенных участках кожи виднелись свежие следы недавних побоев, фиолетовые, местами чернеющие синяки, испещряли практически каждый сантиметр некогда бледной кожи. Что странно, одежда была чистая и свежая, хоть и простая, она прикрывала изрядно исхудавшее тело. Изредка это практически неживое тело содрогалась в уже приевшихся болезненных ощущениях, но этим все и ограничивалось. Завтра опять завяжут глаза, вытащат из этой комнаты, чтобы убрать из нее стекла и приготовить очередное мучительное испытание, перевяжут свежие раны, вымоют, может, накормят, что бывало чрезвычайно редко, и то, только для того, чтобы совсем не убить, положат на мягкую и удобную кровать и дадут, наконец, выспаться. Но это только завтра, а сейчас сознание упорно бодрствовало под действием очередного наркотика, повышающего выносливость. Возможно, сыворотка поддерживала жизнь в этом некогда сильном и крепком теле, а может, то было надеждой на то, что когда-нибудь это все закончится. Когда-нибудь... оборвется либо смертью, либо свободой, что уже сомнительно. Оставалось жить только ради тех кратковременных моментов избавления. Ноги все-таки не выдержали, изрезанные сухожилия дали о себе знать, и ослабевшее тело боком рухнуло прямо на осколки, делая еще больней, кровь из вспоротой брюшины брызнула на стены. Лишь на какую-то долю секунды сознание отключилось, но потом вернулось вновь, от чего-то появилось облегчение с первой потерей крови. Маленькая камера, расположенная под самым потолком, оснащенная прибором ночного видения, мигнув красным огоньком, зафиксировала травму подопытного, и тот факт, что тот больше в не состоянии подняться — это говорило лишь о том, что препарат все же перестал действовать. До суток не дотянул всего лишь пару часов. В какой-то момент померещилось, что почти безжизненное тело шевелится, но то был лишь обман зрения. И мужчина, поправив ворот белого халата, безотрывно глядя на экран, одними пальцами дал команду бригаде, стоящей за его спиной, и выжидающей момента, когда надо будет действовать. Двое крепких санитаров в стерильных марлевых повязках, вышли из помещения в направлении нужной комнаты. От скрежета метала, открываемой двери все тело содрогнулось в болезненной судороге, глаза не видели отчетливой картины, лишь свет и смутные силуэты двоих человек, а в свете широко раскрытые глаза выдавали частичное отсутствие зрения, стала видна белесая пленка, наполовину скрывающая радужку. Осторожно ступая по битым стелам в ботинках на толстой подошве, две тени направлялись в сторону лежащего на полу едва живого тела, дергающегося в конвульсиях, от предчувствия того, что это все скоро закончится. Прикосновения рук в резиновых перчатках сопровождались такими же болезненными ощущениями. Один из них осторожно начал приподнимать тело, взяв его под руки. Второй же так же осторожно взял его за ноги, и те начали, как можно более аккуратно перекладывать его на носилки, чтобы не потревожить рану на животе. Сквозь сшитые губы послышался сдавленный стон, а полу ослепшие глаза лихорадочно пытались поймать в фокус прибывших, он недоумевал почему, на этот раз ему не завязали глаза. Но дышать было все трудней, мешала скопившаяся во рту кровь, и посторонние мысли отходили куда-то на второй план, не смотря ни на что, очень хотелось жить... очень хотелось жить... А слабые отголоски лекарства продолжали действовать, не давая ему потерять сознание, пока его куда-то несли по освещенному коридору. Запоминался только свет, мелькавший секунда за секундой. Люди, которые его несли, очень торопились, он это ощущал всем телом. Кровь полилась из разрезанной щели рта, в то время как сам молодой мужчина склонился над стерильным лотком, изливаясь кровавым месивом, придерживаемый за голову теплой ладонью какого-то человека, лицо которого он даже не мог различить, но рисковал предположить, что это женщина, слишком нежные были руки, да и голоса он не слышал, а мысли о постороннем помогали отвлечься от неприятных и болезненных ощущений. Ног он практически не чувствовал, не смотря на то, что израненные конечности уже успели обработать, промыть и перевязать, и покоились на мягкой простыне, сам он лежал на мягкой больничной кровати. Рана оказалась не настолько опасной, и задела только верхние кожные покровы, и так же была обработана и перевязана, однако, кровопотеря была достаточно большой, чтобы все еще опасаться за его жизнь. Внутреннее кровотечение оказалось так же не настолько сильным, и один раз склонившись, он бессильно улегся на подушки, все еще придерживаемый под голову чьей-то теплой рукой, и хрипло дыша. Кто-то выдергивал из его покрасневших губ грубые нити, с каждым разом вызывая в нем новую волну судорог в нем, но тепло на затылке немного успокаивало боль, пока кто-то куском нежной ткани стирал с его лица кровь. Он не мог понять один этот человек или их было несколько, он хотел было пошевелиться, но единственное, на что оказался способен — судороги и хриплые вздохи. Дышать по-прежнему было тяжело, легкие будто бы сдавливало невидимым обручем, и он судорожно хватал ртом воздух, в котором все еще чувствовался привкус крови. Пока его укладывали на бок, чтобы дышать было легче, это тепло успокаивало, оно перешло на его лоб, убирая прилипшие к коже волосы. На миг показалось, что он все же увидел обладателя этой руки, чья-то улыбка, медового цвета вьющиеся волосы, гладкая, словно фарфоровая кожа розоватого оттенка, пронзительный взгляд светло-карих глаз, но картинка так же быстро растаяла, и снова только свет от ламп над головой. И он пришел к выводу, что все же это ему примерещилось. В конечном счете, ему за эти несколько месяцев много чего мерещилось, чего не было на самом деле, это помогало отрешиться от реальности и не понимать, что с ним происходит. Сейчас это не особо помогало, суровая реальность навалилась горой на, и без того воспаленный, разум, но дышать становилось легче, и было уже не так больно, хотя, по мере отступления действия наркотика, неприятные ощущения приливали к ногам пульсацией, создавая ощущение содранной кожи, будто бы резкий ветер дул на оголенные мышцы. Слух различал перемешивающийся хор голосов, большей похожих на шепот, хоть и понимал, что такого быть не может, здесь не могло находиться столько людей, кожей он ощущал присутствие как минимум двух, если чутье его не обманывает. Язык не слушался, но сейчас он был более чем бесполезен, тем более что он уже давно позабыл, как выговаривать слова, при нем никто и никогда не разговаривал, по крайней мере, все то время, что он провел в психиатрической лечебнице, пока не услышал над собой в реанимационной палате в полубессознательном состоянии - «Он мертв». Это он-то мертв? Он ощущал себя живей всех живых, не смотря на то, что не подразделял себя к числу тех, кто кому-то нужен, но он был нужен себе, он боялся потерять самосознание. Он мертв? Нет... Он живой, и будет жить еще долго, пока его тело выдерживает приемы многочисленный и безымянных испытуемых препаратов. О, да, он все прекрасно понимал, знал гораздо больше, чем предполагали его мучители. Он лишь не имел никакого желания как-то на это реагировать: били ли его, накачивали ли его всякой дрянью до потери пульса, или же откровенно морили голодом, все это не имело никакого значения, когда живешь ради минут сладостного избавления. Ради тепла этих рук, чьих он не знал, ради этой мимолетной заботы, пусть она была и не ради него самого, ради этих минут, часов, дней, он не знал... Сломлен, да, но не более. «Совершенство» - слух от чего-то из этой непонятного гула голосов выделил всего одно слово, сказанное таким странным и тихим голосом. Что ж... по крайне мере, теперь он знал, как же себе представлять того, кто и являлся причиной его ночных кошмаров, от которых он скоро проснется в холодном поту в своей одинокой палате. Неужели все же «он»? Впрочем, какая от этого разница? Ему до этого нет дела. Только образ с мраморной кожей, и этими глазами, глядящими, казалось, в самую душу. Рука, лишенная мизинца и безымянного пальца, неосознанно потянулась вверх, в слепой попытке найти обладателя этого лица, но чья-то ладонь в тот же момент коснулась его руки, несильно сжимая его пальцы, разворачивая к себе тыльной стороной, чтобы эта загрубевшая и покалеченная конечность тут же коснулась невыносимо нежной кожи. Можно было подумать, что этот кто-то слышал его мысли, и он бы заулыбался в ответ, если бы на то были хоть какие-то силы или хотя бы физическая на то возможность. Губы могли лишь только беспомощно подрагивать, пропуская воздух, который он жадно вдыхал в себя после кислородного голодания. А гул голосов, между тем, затихал, оставляя в голове неприятное шипение, вместе с тем и долгожданное облегчение, когда в районе на сгибе локтя правой руки почувствовался легкий укол. Рука, все еще ощущающая тепло мягкой кожи едва заметно дрогнула, когда начало действовать обезболивающее.