Прекрасная ведьма
24 февраля 2024 г. в 18:57
Иван, услышав за спиной шаги, с досадой поджимает губы — в этой вылазке за трапезой он рассчитывал не столкнуться с ведьмой.
— Она скоро вернется. Сегодня-завтра, так что, было бы хорошо, если бы мне не приходилось объясняться, где ты, — произносит Ирхма.
— Ага. Но она и так знает, где найти меня, если что, — холодно отвечает Иван, даже не оборачиваясь на говорящую с ним.
«Хотя это и приносит волнения», — со вздохом добавляет он мысленно.
Не то чтобы юноша связался с плохой компанией — хотя бы потому что в нави трудно найти хорошую. Это даже романом нельзя было назвать. Его названную зазнобу привлекала скорее сладость ведьмовской крови, и возможность кичиться тем, что сам холодный и привередливый Прекрасный выбрал из всех пускающих слюну претендентов именно его. Иван же был готов терпеть клыки на своей шее и не только в обмен на возможность иметь место в нави, помимо Пустоши, где можно коротать дни и не опасаться нарваться на неприятности.
— Но, быть может, ей захочется задержаться. Знаешь, где-то…где поприятней, — юноша криво улыбается, бросив на ведьму короткий взгляд через плечо.
— Может, — ровно отвечает Ирхма.
— Или с кем-то, кто поприятней, — добавляет Иван.
Это откровенное подтрунивание, удар в болезненное, вечно тревожное и тревожащее Ирхму.
Поначалу ведьма Пустоты просто пугала его своим видом, и он относился к ней с осторожной опаской, не лишенной тревожного трепета. Пока в один день, маясь от бессонницы не покинул свою комнату, отправившись на поиски матери. И он ее нашел. В целом, ничего откровенно компрометирующего — Ирхма лишь обнимала со спины стоящую у стола Елену, сомкнув руки на ее груди и уткнувшись носом в волосы.
Быть может, еще не утраченная детская наивность и могла бы быстро выветрить эту картину из его головы, если бы, услышав шуршание в дверях, Ирхма не вздрогнула, отстранившись от Елены с видом не то вороватым, не то виноватым.
«И она как они», — резюмирует маленький Ваня, нахмурившись и одаривая женщину таким взглядом, которым смотрят на врага, — «Как тот упырь… И как другие, к которым ей приходиться уходить, которые все время хотят трогать ее!».
— Мам, почему мы именно тут живем? — спрашивает он после, когда мать вновь укладывает его спать.
— Тебе не нравится? — слабо улыбнувшись, вопросом на вопрос отвечает та.
— Да, — спустя паузу, ребенок со вздохом признает очевидное, — И Ирхма мне не нравится тоже! — добавляет он, насупившись.
— Она очень многое делает для нас, — Елена, устало улыбнувшись, треплет его по волосам.
— А ты ее любишь?
И, хотя по прошествии многих лет, отношения между двумя ведьмами давно перестали раскладываться на понятные и очевидные элементы, тогда Елена ответила ему глубоким молчанием.
Ваня знал, когда мама молчит так — когда не хочет врать.
— Прекрасные всегда шлюхи, — после он слышит мимолетную, снисходительную фразу, брошенную кем-то в шабаше, — Просто кто-то продает себя удачно, а кто-то — нет.
«Кто-то продает себя удачно, а кто-то нет», — вторит Иван, пробуя эту горькую правду на вкус и находя в ней неутешительные ответы на свои вопросы. Пустошь с ее серым, сизым туманом, отсутствием солнца, почти любой живности и растений угнетала его, и он знал, или, по крайней мере, был твердо уверен, что Елену это место и его хозяйка угнетает не меньше.
Но они были слишком слабы и уязвимы, чтобы покинуть это место, и лишиться покровительства сильной в смутное и голодное для нелюдей время. А Иван слишком любил свою мать, чтобы позволить выливаться злости и недовольству в ее сторону, и быть может поэтому от всякой мелочи обострялась его неприязнь к той, что дала им кров и защиту.
И пусть он знал, что должен был быть благодарен, это чувство было последним, которое возникало, когда он смотрел на бледное остроносое лицо с черными глазами и впалыми щеками.
Она ведь откровенно несимпатичная, если не сказать страшная? Как она вообще смела прибрать к рукам нечто, подобное его матери? Почему решила, что может воспользоваться отчаянием и слабостью, что имеет право?
— Не тебе об этом судить, — тем временем сухо отвечает Ирхма.
— Я знаю, — огрызается Иван, — Я ее и не сужу никогда.
Ибо как он мог? На это было множество других желающих.
«Когда связываешься с изгоем, становишься такой же», — шептали в шабаше об отношениях Елены и ведьмы Пустоты. «Давно могла бы научиться получать выгоду из своего положения» — раздраженно цедила Яга. «Что за фальшивая с-с-с-сентиментальность?» — шипел Змей в ответ на горечь Прекрасной, почти всегда сожалеющей о сплетенных ею интригах.
— Ты же знаешь, что она тебя не любит, — не выдерживает Иван, бросив на Ирхму злой взгляд, и эта фраза не лишена толики отчаяния.
В ответ ведьма поднимает на него глубокий, мрачный взгляд, и по спине юноши невольно бежит холодок — так сама бездна всматривается, перед тем как поглотить.
Но своего гнева Ирхма на него никогда не выливает, и это злит Ивана, терзаемого всеми бурными и противоречивыми чувствами юности, еще больше. Было бы куда легче ненавидеть ведьму, если бы она хоть раз сорвалась, ответила на его язвительно -ядовитые ремарки и огрызания.
— Да, зато она любит тебя, — поджав губы тихо произносит Ирхма, почти сразу испытав сожаление, но не имея возможности обратить сказанное вспять.
Лицо напротив сразу же тускнеет, плечи понуро опускаются, и Иван сам продолжает в своей голове сию реплику самым жестоким для себя образом.
Разве не было бы положение его матери в половину, если не больше, проще, не будь у нее сына — не дочери, гордости любой ведьмы, а сына, напрочь лишенного магии, висящего на шее обузой?
Нагнетается напряженное молчание, и воздух меж ними плотный, такой, что ножом разрежешь — осыплется к ногам накопленным за годы недопониманием. Поморщившись, Иван уходит прочь, унося в сердце тяжелую горечь. Оставаться в Пустоши не хочется, но и тащиться в Алую долину и навешивать на лицо притворные чувства, не хотелось тоже.
Выходя на крыльцо, юноша прикрывает глаза, вдыхая пыльный, тяжелый воздух.
Он ощущает себя запертым, как бы далеко не уходил.
Спустя несколько дней Елена действительно возвращается, и с души Ивана наконец падает хотя бы часть напряжения — пусть Ирхма частенько стремилась облегчить тяготы Прекрасной, были поручения, которые ведьма Пустоты при всем желании не могла взять на себя.
Ивана всякий раз терзала тревога — а вдруг нечто пойдет не так? Вдруг она не вернётся, вдруг ее чар не хватит, чтобы очаровать и получить желаемое?
— Мам? — удостоверившись, что женщина в комнате, он приоткрывает дверь, заминаясь на пороге, — Не спишь?
— Нет, родной, проходи, — Елена, сидящая у зеркала, оборачивается на него с теплой улыбкой.
— Все в порядке?
— Да, все нормально, — изящные ладони достают из прически заколку, и золотые локоны рассыпаются по плечам, — подрастеряла в этом сноровку, но не то чтобы ее
когда-то было много. Князь получил ту информацию, что хотел, так что все в порядке.
— Слушай, я…хотел спросить, — кивнув, неуверенно начинает Иван.
Разумеется, он и раньше заводил об этом речь. Впервые еще до их возвращения в навь, совсем малышом, осознавшим, что, кажется, помимо мамы в семье должен быть еще кто-то. Тогда на простой вопрос «А где наш папа?», Елена как-то отшутилась, и Иван даже не смог вспомнить этого уклончивого, обтекаемого ответа. Позже, становясь старше, он порой задавался этими размышлениями вновь, но было слишком много других тревожащих вопросов. Тем паче, что в кругу шабаша это было дело привычное — редкая ведьма хранила связь с мужчиной, давшим семя для ее дочери. Но в последнее время Иван начал смотреть на прошлое с иного ракурса.
То, что вопреки исключительной внешности его мать предпочитала оставаться одна, и то, что даже не попыталась отыскать его отца, встав перед выбором отдать своего ребенка совсем чужим людям или забрать с собой в чуждую навь.
Но еще до всех этих печальных событий, выйти замуж ей не составило бы почти никакого труда даже с маленьким ребенком на руках. Манящая красотой, мягкая характером, она неизменно привлекала внимание на каждой ярмарке, на которую они являлись. Но всякое знакомство осторожно и плавно сводилось на нет. И то, что из всех возможных претендентов на покровительство и тело, она выбрала Ирхму, тоже о чем-то да говорило. Конечно, тогда Елена была растеряна, и в чем-то, как порой хотелось думать Ивану, вцепилась в первое, точнее первую попавшуюся.
Но ведь не в первого, верно?
Все это приводило его к совсем неутешительным выводам.
— Когда я у тебя появился, ты ведь уже была травницей, верно? — словно ни в чем не бывало уточняет он.
— Да, бабушка передавала ремесло с самого детства.
«Значит, она легко могла избавиться от обузы», — резюмирует Иван, — «Не стоило бы большего труда, но она все равно оставила…».
— Мам, а ты… ты никогда не жалела?
— О чем? — коротко хмурится Елена.
— О том, что… — слова встают в горле комом, даже сформулировать тяжело, — что родила меня?
— Ваня! — отбросив гребень на столик, Елена всплескивает руками — Что ты говоришь вообще такое?! И почему? С чего ты вообще взял…
«Почему он вообще заговорил об этом?», — с нарастающей тревогой думает она, наблюдая за смущенным смятением на лице сына.
— Мой отец твоим возлюбленным не был? Даже в самом мимолётном смысле этого слова? Верно?
«Он точно взял ее силой», — думает Иван, всматриваясь в гамму сложных эмоций, проступающих на материнском лице, — «Или был кем-то, от кого она сбежала, не боявшись растить ребенка одна, и что это мог быть за человек в таком случае?!».
— Ирхма? — спустя паузу вопрошает Елена.
Иван, криво улыбнувшись, мотает головой из стороны в сторону. Елена хмурится, и, порывисто поднявшись с места, подходит к нему.
— Не думай об этом, солнце, — произносит она, укладывая руки на лицо сына и касаясь лба легким поцелуем, — Я люблю тебя и никогда о тебе не жалела.
Елена выходит из комнаты, и Иван провожает ее встревоженным взглядом, после переводя его в зеркало. Красивое, в резной раме — за годы их жизни этот мрачный
дом постепенно оброс подобными вещами, добытыми ведьмой Пустоты, разумеется, не для себя.
«А Ирхма, значит, знает… Ей она рассказала», — со странной обидой думает он, скользя глазами по своему зеркальному двойнику.
Казалось, на Ивановом лице не было ни черты того неизвестного мужчины, ставшего его отцом — ведьмовская кровь сильнее людской, и он был немало за то благодарен. И все же, внутри еще одним оттенком поднималась ярость, у этой ярости не было выхода, она кружила отравляющим бессилием.
Все смутные чувства лишь усиливаются, когда, пробыв дома совсем немного, Елена вынуждена вновь отправляться исполнять очередную прихоть Князя Тьмы.
— Ничего, все в порядке, — женщина легко и ободряюще улыбается ему, не выдавая накопившейся усталости, — подхватишь с травами, ладно?
— Да, конечно, — кивает он, давя тяжелый вздох.
И являясь в избу к Яге, Иван наконец выдает то, что давно назревало и мучило.
— Мне со дня на день минет шестнадцатая весна, — медленно протягивает он, пока ведьма пристально разбирает принесенные ей сборы.
— И что? — отвечает она, даже не переводя взгляда на его лицо.
— Ведьмы в этом возрасте передают силу дочерям, верно?
— А каким боком это относится к тебе? — приподняв бровь, протягивает Яга.
«Да, каким боком это относится ко мне…», — с горечью вторит Иван.
— Но должен быть какой-то способ! Я же…я же все равно ее сын! — тем не менее пылко произносит он, поворачиваясь лицом к ведьме, — Я же тоже Прекрасный!
— Прекрасный, — хмыкает Яга, и, цепко вцепившись в его запястье, вытягивает с лавки и тащит к мутному зеркалу, — Что видишь? Юношу ты видишь, пусть и не в меру смазливого, — снисходительно продолжает она, не дав Ивану даже раскрыть рта, — Знаешь хоть одну ведьму-мужчину? Вот то-то же. Так что бери корзины и не говори глупостей.
Возразить Ивану нечего, и, понуро кивнув, он удаляется прочь, сжираемый тянущим сочетанием чувств, преследующих почти с самого детства — отвращение к своему бессилию и слабости, неспособности защитить близких и переломить ход событий.
«Почти готов», — с удовлетворением думает ведьма, всматриваясь в спину уходящего, — «Лучшие плоды — те, что всходят в терпеливых руках».
— Знаешь, я подумала над твоей сумасбродной идей, — между делом, словно невзначай роняет Яга при следующей встрече с Иваном.
— Какой?
— Попробовать вылепить из тебя ведьму. Но это не будет просто.
— Я сделаю все, что нужно! — сразу восклицает Иван, чья кожа покрывается мурашками.
«Да, конечно», — хмыкает Яга внутреннее, окидывая снисходительным взглядом заалевшее от волнения юношеское лицо, — «Сделаешь, голубчик, никуда не денешься».
— Ты должен принести мне сердце влюбленной в тебя. Или влюбленного.
— А как…как я принесу его? — опешивает Иван.
— Вырежешь и принесешь, — насмешливо усмехается Яга, — хоть в корзине, хоть в тряпице, не суть дело. Только целое!
«Влюбить? И вырезать сердце? У живого человека? То есть, убить?», — оцепенело думает юноша, пытаясь осознать действительный смысл сказанного.
— Если на это не способен, то смешно говорить о твоем стремлении занять место матери, — многозначительно произносит ведьма.
— Нет! — Иван торопливо возражает, чувствуя, как по позвоночнику в стопы стекает холод, — Я…я сделаю, — сглотнув, произносит он, стремясь внести в голос хотя бы обманчивую твердость, — Просто потребуется немного времени!
— Не тяни, пока я не передумала возиться со всем этим, — снисходительно роняет Яга, — Заклятье сложное, и не факт, что вообще получиться, но попробовать можно…раз уж ты так рвешься.
Криво улыбнувшись, юноша кивает, покидая избу на слабо гнущихся ногах. Больше не проходит ни часа, чтобы он не думал об этом разговоре, не прокручивал в голове шанс и высокую цену, которую требуется за него заплатить.
«А с другой стороны…человеком больше, человеком меньше? Все ведьмы убивают, и люди тоже убивают», — хмурится Иван, когда ноги выносят его к землям людей — там всегда странным образом думалось лучше, — «Всего лишь кто-то один… Кто-то один, кого я влюблю в себя, и чье сердце потом вырежу».
Даже в мыслях ему трудно поверить, что это действительно в его силах, но…
«Мама… Сколько лет это тянется? И сколько будет тянуться? Ни конца ни края… Она сделала все, чтобы защитить меня, и делает до сих пор. С Ирхмой связалась, живет в этой Пустоши», — и алые губы изгибаются в злой, болезненной усмешке, — «Князь и Яга могут трепать ее и в хвост и гриву, и как бы то ни было… Все это дается ей очень тяжело. А если бы у меня были силы…», — поджав губы, он опускается на валяющееся подле берега реки бревно, — «Влюбить и убить… Есть Мар, но он не подходит, слишком большой скандал будет в упыриной верхушке, да и не думаю, что он любит меня в действительности. Да и не так просто убить нечисть… Нужен человек. Девицу сгубить какую-то…», — от тяжелых размышлений его отвлекает плеск воды.
Подняв голову, он видит на другом берегу реки мужчину — широкоплечего, русоволосого. Именно он пустил по реке камушек, явно чтобы привлечь внимание юноши, что замер в задумчивости. Какое-то время они смотрят друг другу в глаза, и после, Иван, улыбнувшись незнакомцу, машет рукой в ответ.
«А можно и так ведь», — размышляет он, ощущая как сердце ускоряет свой ритм, — «Убийство есть убийство, но быть может мужчину…будет легче?».
Иван переводит взгляд с лица незнакомца на городище за его спиной, и в голове складывается план. Он дожидается ярморочного дня и является туда с травами — неплохое прикрытие, легко смешаться с толпой, легко оправдать свое появление.
Ему везет — мужчина, которого он ищет, тоже приходит сюда в компании сходных ему по стати воинов.
«Судя по одежде, глава дружины, воевода», — думает Иван, скользя взглядом по облачению и мечу на поясе. Его взгляд подхватывают, и, улыбнувшись, незнакомец ловко пробирается через толпу к его прилавку.
— И от чего травки продаешь?
— А от чего нужно? — мягко улыбается он.
Мужчина опускает взгляд на прилавок, и по нему Иван с тревожным удовлетворением понимает, что травы незнакомца едва ли интересуют, в отличии от него самого. Но, разумеется, воевода покупает несколько пучков.
На следующий день он подходит снова, завязывая беседу, и юноша узнает его имя — Ярополк.
— Ярмарка сегодня последний день, верно? — деловито интересуется он.
— Да, надо постараться распродать остатки, — улыбается Иван.
— Беру все, — спустя короткую паузу решительно произносит мужчина, одаривая ответной улыбкой.
— Все?
— Да, в дружине всегда пригодится, но с одним условием.
— С каким?
— Прогуляешься со мной после, — подмигивает ему Ярополк.
«Ошибся в выборе», — с досадой думает Иван, замирая рукой над пучком трав.
Как бы не звучала задача Яги, для него она была не так проста, как казалось — ничего не стоило вызвать вожделение, но сколько потребуется усилий, чтобы довести это чувство до иного оттенка?
«Мои прабабки бы смеялись надо мной», — с раздражением думает Иван, ощущая себя до отвращения глупо.
— Нет, — коротко бросает он, окидывая стоящего перед ним выразительным взглядом.
— Нет? — с недоумением переспрашивает воевода, явно ожидавший иного ответа.
— Нет, — сухо вторит юноша, — И пожалуйста, не толпитесь, здесь, на эти травы хотят посмотреть люди, которым они действительно, — и это слово он выделяет особой интонацией, — нужны.
И Иван переключает свое внимание на других заинтересованных его товаром, пока Ярополк отходит от прилавка с видом отчасти растерянным и обескураженным. Но вопреки досаде ведьмака, его отказ во многом сыграл на руку — воевода подкарауливает его после окончания торговли.
— Постой! — мужчина, на чей первый оклик он даже не обернулся, укладывает ладонь на его плечо, — Извини. Это действительно звучало скверно, словно я тебя покупаю.
— А вы разве не этого хотели? — протягивает Иван.
Только сейчас в его голову закрадываются мысли о том, что он выбрал весьма неосторожную дорожку — вот что помешает этому статному, сильному мужчине взять желаемое вопреки его мнению?
— Я хотел провести с тобой время, — улыбнувшись, произносит Ярополк, — Не в каком-то сугубо определенном смысле.
— Хм… — Иван выдерживает паузу притворного сомнения, осторожно вытаскивая плечо из-под мужской ладони. — Можем пройтись за стенами, прогуляться.
Воевода удовлетворенно кивает, и, покинув торговую площадь, они выходят из городища. Говорит по большей степени Ярополк — рассказывая, что находится здесь временно, вместе с князем, прибывшим на переговоры.
— Сирота, — быстро пожимает плечами на вопросы о себе, Иван, заправляя за ухо выбивающуюся прядь волос, — Недавно перебрался в деревню неподалеку.
Ярополк расспрашивает подробности о его мнимом доме, но юноша, коротко нахмурившись, просит воеводу не являться на порог самому.
— Почему?
— Слухи будут ходить, — произносит он.
Поэтому выходит так, что все их встречи случаются с подачи самого Ивана. На четвертую из них Ярополк протягивает ему подарок — и не абы какой.
— Спасибо, — медленно произносит он, оглядывая кожаные сапожки отличной выделки, — Но не стоит. Слишком дорогой подарок, — добавляет он в ответ на недоумевающий взгляд: «Особенно для того, кто собирается убить тебя», — Прости, не приму. Не могу.
— Обижаешь меня — сощурившись, протягивает Ярополк.
Иван в ответ неопределенно пожимает плечами.
— Не ярись, — он осторожно касается руки мужчины, и этот жест скорее робкий, чем соблазняющий, — Пойдем погуляем лучше? Тут берег реки дюже живописный…
Тот кивает, и под светом луны они бродят вдоль воды, и снова Иван больше слушает, порой метко отвечая на ту или иную реплику, вызывая у Ярополка улыбку.
— А ты молчалив, но на язык остер.
— Быть может, — пожимает плечами Иван, и остановившись, бросает на мужчину лукавый взгляд. Тот, мягко усмехнувшись, укладывает ладони на его талию, притягивая к себе, касаясь губами губ.
«Интересно, если бы подарок принял, он был бы напористей?», — с нотой горькой досады думает Иван, ощущая, как чужие руки осторожно и плавно скользят, сжимаясь на боках.
И тело выдает его, вздрагивая, стремясь отстраниться.
— Прости, соколик, — вздыхает воевода, отстраняясь и мягко, желая не спугнуть, касаясь лба, — красив ты, сил никаких нет.
Уголки ивановых губ от этого поднимаются в печальной улыбке.
— Соколик? — переспрашивает он, уложив голову на мужское плечо.
— Да, — кажется, Ярополк сам на толику смущается невольно вырвавшемуся ласковому слову.
— Люб тебе?
— Люб, — воевода кивает, улыбаясь, и зарываясь пальцами в золотую копну.
«Нет», — Иван поднимает голову, всматриваясь в светло-ореховые глаза, — «Пока лишь плоти алчет».
Поэтому он продолжает дразнить мужчину непредсказуемыми в своей частоте свиданиями, не позволяя заходить далеко. Они много гуляют по лесу, Ярополк учит его стрелять из лука, и вопреки изначальному скепсису юноши, получается у него неплохо.
— Хочешь, приходи ко мне в городище, в любое время, — шепчет воевода, обнимая его со спины и помогая правильно натянуть тетиву.
— Быть может, приду, — уклончиво отвечает Иван, улыбаясь самыми краешками губ.
— А быть может, не придешь? — хмыкает Ярополк
— А быть может, и не приду, — кивает он, и обернувшись, дразняще касается чужих уст, что сразу подхватывают легкий поцелуй, превращая его в глубокую и терпкую ласку.
Горячо- холодно, ближе- дальше — и с каждым днем его жертва, сама того не замечая, все больше погружалась в омут. Ведьмак знал, что он придет — это был лишь вопрос времени, и спустя пару недель прогулок и встреч урывками, поддерживающих и разжигающих интерес Ярополка, он решается принять приглашение. «Наверное, хороший Прекрасный и без всего этого справился бы», — размышляет Иван, проходя к избе, в которой временно расположился воевода, — «Но нужно…быстрее что ли, и, если ему наскучит, все окажется зазря».
Набрав в грудь воздуха, он стучит. Дверь открывает служилая девка, и, окинув его внимательным взглядом, выразительно хмыкает. Но Ярополк быстро отправляет ее восвояси, стремясь остаться со своим гостем наедине. Ивана явно не ждали, но и без того стол накрыт щедро — князь своего воеводу явно не обделял, но юноше едва ли лез кусок в горло. Поэтому поковыряв хлеб и рыбу, тот поднимает глаза на сидящего подле него, и в долгом столкновении взглядов все становится ясно без слов.
Ярополк, подхватив его за руку, подводит к широкой лавке, устланной шкурой медведя.
— Ты когда-нибудь делил ложе с мужчиной? — шепчет он, расплетая тесьму на рубахе и стягивая ее с ивановых плеч, обнажая молочную кожу с россыпью рыжих, почти что-то золотых в сумерках веснушек.
— Нет, — он отрицательно мотает головой, упуская все прочие тонкости — так или иначе, во всех обжиманиях с упырем до главного дело никогда не доходило.
Было страшно и стеснительно, до покалывающих кончики пальцев мурашек. Тело начинало постепенно отзываться на медленные, скрывающие горячее нетерпение, ласки.
И быть может, Иван даже мог бы позволить себе расслабиться, плыть по сильным и уверенно двигающимся рукам, но тревога, питаемая виной и предвкушением предательства, сковывала все тело. Он ощущал себя одеревеневшим, неловким, руки, которые странным образом поначалу было некуда деть, легли на плечи мужчины судорожной, мертвой хваткой.
— Ну что ты, соколик — от внимания Ярополка, все это напряжение, конечно, не удерживается, — Страшно?
— Немного, — тихо произносит Иван, окидывая мужчину глубоким взглядом из-под длинных, выгоревших на солнце ресниц.
Он отчетливо видит в лице напротив тонкое сомнение, борьбу меж разгоревшимся и истомившимся желанием, и другими, быть может, как раз теми самыми чувствами, что так нужно было получить Ивану.
— Не хочешь — не будем, — подавив рвущийся из груди вздох, Ярополк прижимает его к себе, касаясь темени поцелуем.
— Н-нет, — спустя короткую заминку произносит Иван, вдыхая запах чужой кожи, смешанный с отголоском тлеющей лучины, — Я хочу.
«Либо сейчас, либо я просто сбегу от него и все придется начинать сначала», — думает он, забрасывая руки на мощную шею и касаясь губами губ. Поцелуй, сначала мягкий и плавный, постепенно наполняется страстью.
— Все хорошо, — надежно заперев все истинное в закрома, Иван смущенно улыбается.
Одарив ответной улыбкой, Ярополк запускает ладони в его волосы, оттягивая голову в сторону, осыпая шею горячим, полными желания прикосновениями. «Такую красоту хочется беречь», — думает он, бережно опуская льнущее к рукам тело на лавку, застланную меховым, лучшим из торопливо найденных покрывал.
— Любоваться тобой хочу, — шепчет Ярополк, нависая сверху.
«Любуйся…» — с горькой усмешкой думает Иван, послушано выгибая шею под дорожкой горячих поцелуев и прикусов, — «Любуйся, покуда можешь…».
— Только любоваться хочешь? — шепчет Иван, спускаясь рукой по торсу ниже, невесомо и дразняще лаская через еще не снятую одежду возбужденный, давно окрепнувший член мужчины, — Али еще чего? — хрипло добавляет он, облизнув губы.
Мысль о том, что кровь — не вода, и что правы были все, говорящие о Прекрасных в абсолютно определенном ключе, Иван старается от себя отогнать. Откуда он знал, что сказать и как улыбнуться, как повернуть голову, каким взглядом окинуть из-под томно прикрытых ресниц?
Нечто, вопреки стеснению и тревоге вело его, и видя разгорающийся блеск в глазах напротив, он понимал, что вело правильно.
— От большего не откажусь, — мягко усмехается Ярополк, соскальзывая взглядом за юрко расшнуровывающими завязки на его одежде юношескими пальцами.
Обнаженные тела льнут к друг другу, возбуждение касается возбуждения. Прикусив нависающее над ним плечо, Иван сжимает ладонь на их прижатых друг к другу членах, вполне умело лаская и срывая с уст мужчины первый глубокий стон.
Ярополк, вопреки кружащему голову желанию, не позволяет себе торопиться, не набрасывается жадно на столь желанное тело, оглаживает кожу, осыпает шею и плечи поцелуями и прикусами. Скользит языком по выпирающим ключицам, рисунку ребер, подрагивающему животу.
Иван послушно разводит колени шире, позволяя мужской ладони опуститься к паху, огладить межножье, подарить первую волну стыдливого, отчаянного вожделения.
На широкую, мозолистую от меча ладонь льется масло, и юноша, запрокинув голову, прикрывает глаза, не мешая поглаживать и надавливать на чувствительное место. И не сбегает, не отстраняется пугливо, когда в него проникает сначала один, а потом и другой палец. На лбу выступает испарина, и прикусив губу Иван вцепляется руками в покрывало, ощущая, как по позвоночнику бегут мурашки, а от иных движений внутри прокатывает волной покалывающего удовольствие.
— Перевернись на живот, — прикусив мочку пылающего уха, шепчет Ярополк, когда в ивановом теле свободно двигаются несколько пальцев, принося то болезненное покалывание, то яркую, тянущую пах вспышку.
Череда позвонков, беззащитный затылок, две ямочки на пояснице — все множит желание, все становится следующим глотком сладкого дурмана, сопротивляться которому воевода не имеет никаких сил.
«Черт», — прикусив губу, юноша, следуя за поглаживающими спину ладонями, прогибает поясницу, принимая раскрытую и беззащитную позу.
— Будь моим, — произносит тем временем Ярополк, смыкая руки на его ягодицах.
— Так разве я не твой? — не удержав горькой печали в голосе, тихо отвечает Иван, разворачивая голову и бросая на своего любовника разморенный взгляд через плечо.
Тот смотрит на него жадно, и с каким-то почти что благоговением, зрачки расширенные — будто надышался дурман-травы.
— Будь моим не только сейчас, — жарко выдыхает он, и подавшись вперед, подхватывает юношеские бедра, притягивая к себе, толкаясь в упругую тесноту и срывая с прокусанных в тревожной истоме губ вздрогнувший выдох, — Больно? — шепчет Ярополк, зацеловывая сведенные вместе, напряженные лопатки.
— Нем-немного, — шепчет юноша, упираясь лбом в подушку, и сжимая пальцами покрывало, — ничего, нормально.
«Не это самое страшное», — думает он, ощущая внутри плотное, распирающее чувство.
— Постарайся расслабиться, — а ласковые ладони мягко поглаживают его напряженные, подрагивающие бедра, — И будет хорошо.
Иван прикрывает глаза, позволяя всему этому случаться с собой — и размеренным, поначалу плавным и медленным, а после глубоким и сильным толчкам, и устам, бродящим по его шее и плечам. Хорошо тоже становится. Удовольствие начинает медленно заслонять собой дискомфорт, жар в теле нарастает, и с его губ слетает первый стон, заводящий любовника пуще прежнего.
«Не думай, не думай», — приказывает себе Иван, когда рука мужчины ложится на его напряженное возбуждение, начиная двигаться в том же ритме, что и твердая плоть внутри его тела.
Напряжение поднимается, нарастает, сжимаясь в одну точку, пока наконец тело не вытягивается струной, а после обмякает, удерживаемое только крепкими руками. В голове — звенящая пустота, и спустя еще несколько минут и ставших рваными, сбившимися с ритма толчками, спину ошпаривает теплое семя.
Пару мгновений передышки, и коротко поморщившись от тянущего чувства в пояснице, Иван переворачивается лицом к мужчине, смыкая лодыжки на его пояснице, укладывая руки на плечи. Ладони обхватывают его лицо, оглаживают, скользят кончиками пальцев по каемке губ.
«Сам будто юнец с ним», — завороженно думает Ярополк, когда, спустя долгие мгновения разморенных, медленных поцелуев, перевернувшись на спину, оставляет Ивана сидящем на себе сверху.
— Хорошо тебе? — шепчет он, одной рукой оглаживая член любовника, а другой — касаясь напряженных сосков.
Иван же, окинув его рассеянным, волооким взглядом, облизывает пересохшие, искусанные губы.
— Да, — хрипло и тихо произносит он, позволяя вновь окрепшему члену войти в себя, а мужским ладоням — сомкнуться на ягодицах.
Только где-то в закромах, за судорожно бьющимся сердцем, расползался холод, который не могли согреть горячие руки.
К первым лучам теплящегося рассвета они, обессиленные и разморенные, наконец опускаются вместе на раскуроченное ложе.
— Чего ты? — шепчет Иван, ощущая, как руки воеводы крепким обручем смыкаются на талии, вжимая тело в тело.
— Чтобы поутру не сбежал, — хмыкает мужчина, царапая зубами его загривок.
— А боишься, что сбегу?
И Ярополк, пожалуй, и вправду опасался — было в этом мальчишке, что действительно изначально привлек его лишь манкой, завораживающей красотой, нечто большее, чем распахнутые голубые глаза и гибкая стать молодости. Не то задумчивость, не то тоска во взгляде; немногословность, полное отсутствие какого бы то ни было, вполне закономерного и понятного Ярополку, желания получить свою выгоду от этой связи; звонкий, но чаще тихий смех; россыпь веснушек; непослушные кудри, спадающие на лицо; мягкое прикосновение рук — все это зародило в его сердце глубокую нежность, что не рассеивалась после удовлетворения тела.
Теперь, когда марево вожделения, бьющего в виски до потери разума, спало, до странного не хотелось отпускать его, думать о том, что пройдет еще какое-то время, и князь снимет их с места, приказав возвращаться в родное княжество.
«Действительно хочу, чтобы моим был», — думает мужчина, прикусывая покрытое следами от поцелуев плечо.
— Оставайся со мной, — шепчет он, прижимая к себе взлохмаченную кудрявую голову и целуя висок, покрытый сладкой испариной разделенной на двоих неги, — Что тебе в той деревне? Травами много не заработаешь, а при дружине дело найдется, не хочешь воином — всегда можно в кузнечество податься…
— Подумаю, — спустя паузу, которую его любовник выдерживает с неожиданным для себя замиранием сердца, — Быть может, и останусь.
Для Ивана в той паузе была лишь бездна продроглой тоски, ибо он знал, что останется ненадолго, пусть и до конца.
Утром Ярополк целует его в сонные глаза, ласково гладит по щеке, множа терпкую горечь, травящую в юношеском сердце каждый миг нежности. Выйдя из избы умыться, он ловит на себе взгляды дружины, которые не смеют выражать открытого презрения или неприязни, но отчетливо передают настороженность.
Но едва ли он может судить этих воинов за это — кто он такой, взявшийся из ниоткуда мальчишка, вскруживший голову воеводе, отвлекавший его от служения князю?
Ивану становится стыдно и неловко, а еще — злостно на самого себя, что он смеет испытывать подобные чувства и вообще оказывается способен на них в нынешней ситуации.
«Это лишнее, все эти рассуждения», — размышляет он, всматриваясь в свое отражение, покачивающиеся в кадке колодезной воды, — «Не будь дураком, твои чувства тут не имеют никакого значения».
В этот раз, к хорошо скрываемому, но все равно просачивающемуся и в голосе, и во взгляде разочарованию Ярополка, Иван уходит. В Пустоши его встречает долгий, тревожный материнский взгляд, но он мягко уходит от попытки Елены узнать, чем же таким его заняла Яга.
Он знает, что матери это не понравится, совсем не понравится.
Проходит еще несколько недель, и Иван остается со своим любовником не только на ночь, но и на день, и на следующий, и даже после.
— Ничего не просишь ты у меня, Ванюш, — вздыхает Ярополк, поглаживая взлохмаченную кудрявую голову. — Ни коня, ни злата.
— Тебя это огорчает? — коротко улыбается Иван, поднимая взгляд к задумчивому лицу мужчины.
Ему с отчаянием хочется произнести: «Пожалуйста, не думай обо мне как о хорошем человеке», но он запирает эту мысль так же, как сажают в клетку чересчур неугомонную и шумную птицу.
— Да не то чтобы… — хмыкает тем временем Ярополк, — Но от чего грустен ты? — обняв его лицо ладонями, он, притянув его ближе, оставляет на лбу поцелуй, — Что тебя тревожит?
«Нет смысла тянуть», — резюмирует Иван, всматриваясь в действительно не лишённый переживаний взгляд, и по его венам ядом разливается терпкое и вязкое, словно грязная смола, отвращение к самому себе.
Пусть пока он Прекрасный лишь номинально, юноша ощущал, что своей цели добился — Ярополк влюблен. Быть может, не так, как порой теряли голову от иных представительниц рода Прекрасных, до полного сумасшествия и лишения себя, но влюблен достаточно сильно. И еще чуть-чуть, и сам Иван опасно окажется близко к той грани, на которой принимая чужие чувства, начинаешь наблюдать зарождение своих.
Добыть нужное труда не составляет — помимо всех прочих требований Князя, Елена, сильная в травничестве, обеспечивала навий двор снадобьями самого разного сорта.
— Устал? — мягко спрашивает Иван в один из вечеров, стремясь не выдать голосом зарождающегося внутри тревожного оцепенения.
— Немного, — отмахивается Ярополк, — Со дня на день князь собирается возвращаться, растянулось их это соглашение…- «Но и хорошо, иначе не встретил бы его», — с нежностью думает он, всматриваясь в спину стоящего у стола возлюбленного, — Ты ведь отправишься со мной?
— Да, — спустя несколько пропущенных ударов сердца произносит Иван, не видя на лице мужчины, но ощущая рассеявшееся по комнате облегчение, — Отправлюсь.
«Надо помнить, зачем все это», — думает он, незаметно растворяя в кубке вина мелко истолченный порошок, — «Чтобы наконец обрести свободу и для себя, и для нее».
— Выпей, — максимально возможно ровным голосом произносит юноша, протягивая кубок в руки Ярополка.
Отпив несколько глотков, мужчина утягивает его на свои колени, Иван выгибает шею, опасаясь подставлять под касания губы. Яд начинает действовать быстро, но воевода списывает нахлынувшую сонливость на усталость. Поэтому просто сгребает юношеское тело в объятие, утыкаясь носом в извечно пахнущие чем-то приятным волосы.
— Прости, — едва слышно произносит Иван, и голос предательски вздрагивает.
— Что, соколик? — зевнув, переспрашивает Ярополк.
А тот лишь мотает головой, прикрывая глаза и позволяя мужским рукам медленно скользить по голове и спине.
«Поздно», — думает Иван, сглатывая мертвый холод в горле, — «Поздно…».
Ярополк засыпает рядом с ним сном глубоким, переходящим в сон вечный. Без боли, без страдания. Быть может, единственное в чем ведьмак действительно не соврал, так это в том, что может отличить подходящие травы от неподходящих.
Спустя какое-то время Иван отстраняется от уже не вздымающейся в дыхании груди, оцепенело оглядываясь вокруг себя, будто забывая, где и зачем находится. Поднявшись на ноги, он скользит взглядом по избе, далеко не сразу натыкаясь на то, что ищет — так или иначе, воин всегда держит оружие близко. Выуженный из пояса кинжал ложится в нетвердую руку, и почти не чуя под ногами земли, юноша вновь подходит к постели. Осторожно распахивает рубаху, цепляясь взглядом за алое пятнышко над ключицей — след его особенно пылкого поцелуя.
«Я не имею права плакать о нем», — сжав зубы до скрипа, думает Иван, ощущая, как глаза начинает щипать, — «Это лицемерие! Я не должен!».
На едином, полном бурлящей безысходности порыве, замахнувшись рукой, он опускает кинжал на холодеющую грудь. Лезвие входит в плоть, а его собственное сердце, бьющееся в отчаянном набате, падает к стопам тяжелой, каменной грудой.
Отшатнувшись от трупа, Иван залепляет себе сильную пощечину сначала по одной щеке, потом по другой, но все равно, тело дрожит, выдавая панику, норовящую перейти в истерику. Он до боли, до крови прикусывает ребро ладони, и только металлический вкус во рту помогает отчасти прийти в себя.
«Соберись!», — приказывает он себе, ощущая, как по щекам течет горячая влага. Вырезать сердце из груди оказывается непросто — металл с трудом преодолевает холодеющие мышцы и сухожилия. «А я ведь даже его не полюбил», — всхлипнув, Иван обхватывает рукоять кинжала обеими руками, надавливая весом всего тела, — «Я даже его не любил!!!».
Но думалось ему, что скорее он не позволил себе полюбить, и едва ли теперь когда-нибудь позволит.
«Я не могу быть слабаком!», — до крови прикусив губу, Иван опускает ладони в распоротую рану, вытягивая нехотя отходящее от жил, еще теплое сердце, — «Дороги назад больше нет!».
Спрятав кровящую плоть в мешок, он дрожащими пальцами перевязывает его тесьмой. Все в нем хочет отвернуться, но усилием воли он заставляет себя смотреть — в распоротую рану, в пятно крови, пропитывающее мех лежанки, и самое страшное — в замершее в умиротворенном выражении покоя лицо Ярополка. Он, сам не зная зачем, заставляет себя запомнить каждую деталь этой картины, вживляя ее в свою плоть, позволяя врасти под кожу ядовитыми шипами.
Добравшись до избы Темной Матери, Иван не чувствует ничего, кроме заледеневшего оцепенения. Весь мир качается и пошатывается, расплываясь, темный буерак навьей глуши кажется плоским, словно высушенный солнцем осенний лист.
Все словно не настоящее, не на самом деле, но в первую очередь — он.
— Держи, — хрипло произносит Иван, медленно опуская на стол ведьмы мешок с буро-черным, задубевшим от засохшей крови дном.
— Добыл-таки? — хмыкает Яга.
Юноша ничего не отвечает, молча садясь на лавку и упираясь в стену пустым, потухшим взглядом. И так же молча наблюдает за размеренными, неторопливыми действиями ведьмы.
— Всего капля крови?.. — лишь только медленно он тогда, когда, взяв остывшее сердце в когти, ведьма сдавливает его, добавляя ничтожную малость в бурлящий перед ней котел.
— Да и сердце вырезать, в целом, было не обязательно, — усмехается Яга, скосив взгляд на исказившееся в болезненной, отчаянной гримасе — Для самого заклинания. Но Тьма никогда не дает ничего просто так, и я должна была убедиться, что ты готов переступить черту, — она переводит взгляд с окрасившегося в алый варева на юношеское лицо, — Потому что, когда получишь силу…переступать придется часто.
Нечто, что, казалось бы, Иван должен был убить вместе со своим любовником, вновь поднимается последним, отчаянным всплеском. Он, и до того потемневший ликом словно мертвец, бросает на Ягу долгий, полный злости, граничащей с ненавистью взгляд. Та выдерживает его спокойно — не склоняя ни жестом, ни словом. Ведь Иван должен выбрать сам, выбрать до конца, не сорваться в шаге от очередной черты. Это ведь кажется, что он уже перешел крайнюю — на самом деле их бесчисленное множество, и почти нет предела ступеней, ведущих вглубь Тьмы.
Иван не выходит прочь из избы, оставаясь сидеть там, где сидел, отпуская последний шанс повернуть судьбу в другую сторону.
Или принимая неизбежное?
Пока зелье бурлит, ведьма подходит к нему, опуская на шею какой-то кулон, какой, он даже не замечает.
— Закрой глаза, — приказывает она, и изнеможенный Иван подчиняется, ощущая, как на лоб ложатся когтистые, цепкие ладони.
Яга начинает что-то шептать, и ее голос заводит его сознание в туманное пограничье, обволакивающее Тьмой. Весь мир вновь начинает плыть, покачиваясь, отдаляясь.
— И все? — шепчет Иван, с большим усилием фокусируя взгляд на противоположной от него стене и утирая дрожащей ладонью потекшую из носа кровь, когда ведьма
наконец отнимает ладони от его головы.
— Почти. Но ты не сможешь быть девой всегда. Проклятье сильнее этого. А вот обращаться — да. Но это будет больно, — подойдя к столу, Яга наполняет большую кружку варева и протягивая ему.
— Каждый раз? — отстраненно уточняет Иван
— Ты привыкнешь. К боли быстро привыкают.
«Предсказания всегда сбываются», — думает Ведьма, всматриваясь как Иван глоток за глотком опустошает кружку, — «Но мы еще поглядим, кому и как ты послужишь…».
Чувство вины, злость, отчаяние, отвращение к своему бессилию и инаковости, слабости людского, желание изменить все, переломить их горькую судьбу, отомстить всем унизившим — этого было у Ивана в достатке. И все это — наслаивающаяся годами плодородная почва, на которой взрастет то, что Темная Мать действительно могла бы ожидать от своей самой Прекрасной дочери. И быть может, у нее в руках наконец появится та фигура, что поколеблет силы в нужную ей сторону.
Допив до дна, Иван отставляет чашку на лавку, поднимая бровь в недоумении, едва ли ощущая какую-то перемену, но это замешательство длится недолго. Горло и глотку начинает жечь, словно он выпил настоящий огонь, что теперь выжигает внутренности. С криком, пронзающим всю избу и версты леса вокруг, юноша сползает с лавки, бессильно хватая ртом стремительно кончающийся в сдавленной невидимыми путами груди воздух.
Боль не просто сильная — она ощущается невыносимой, разрывающей изнутри, полосящей по коже ядовитыми когтями. Но сознание не покидает его, даря Ивану милосердие забытья, он ощущает каждую секунду и полноту этой агонии. Загоняя под ногти занозы, в бессилии царапает деревянные доски пола, но это не помогает, в каждую частичку тела словно вонзаются остро наточенные стрелы, и пусть кровью он не истекает, кажется, еще чуть-чуть — и умрет, наконец испытав облегчения.
Яга же выжидает, молча наблюдая за тем, как у ее ног в муках, едва ли выносимых человеку, корчится тело, как испарина, бегущая по виску, в какой-то момент, начинает течь чуть по другому лицу — с более мягкой, уже совсем не мужской линией челюсти. Короткие золотые кудри опускаются сначала к плечам, а после начинают струиться по спине, освещая сумрак золотистым, пульсирующим сиянием.
Еще один рвущий ребра вскрик — и в избе становиться тихо, только из окна доносятся звуки полного жизни леса. Спустя несколько долгих мгновений тело, распластавшееся на полу, приподнимается на локтях, и на Ягу поднимает глаза прекрасная девушка. Она видит в рубиновых, потерявших цвет неба глазах ярость и гнев, что в обычной ипостаси Ивана принимали облик отчаяния и печали.
Это будет совсем другая ведьма, не чета своей матери — хранящая в своем пламени ледяную сердцевину, питаемая злостью, всем темным, жаждущая возмездия, черпающая силу из бескрайней боли, заточающей в себе сожаление.
Откашлявшись, отхаркнув в сторону сгусток крови, Прекрасная одаривает Ягу лишенным страха или растерянности взглядом.
— Хороша? — с хлесткой и холодной усмешкой протягивает девушка, разомкнув алые, будто налитые соком вишни губы.
Это и не вопрос на самом деле, она и так знает ответ, хоть никогда не видела своего отражения.
— Что ж, — подхватив аккуратный подбородок, Яга притягивает ближе к себе идеальное чертами лицо, — Думаю, теперь шабаш получит достойную Прекрасную.
Примечания:
Во вселенной количество вырезанных сердец неизбежно стремится к балансу, хых