Обратный ход

Елена провожает взглядом уходящую прочь мавку, что прижимала к груди корзину с переданными ей травами так, будто могут украсть, вырвать прямо здесь, на перепутье шести дорог, где стоял большой постоялый двор. Теперь в этом не было никакой нужды, но Елена все равно продолжала составлять те или иные заковыристые сборы и зелья — и от того, что не привыкла оставлять руки без работы, и от того, что действительно была хорошей травницей, на чей труд был спрос. Но ведьма не собиралась задерживаться в этом месте пересечения нелюдей — так или иначе, слишком много внимания, даже когда она прячет лицо в глубоком капюшоне. На Елену косятся, но прямо выражать недовольство или злобу никто себе не позволяет — пусть младшая Прекрасная нажила себе немало врагов, разбудить ее гнева не решались. Потерять возлюбленную или возлюбленного навсегда было мало желающих, как и лишиться отписанной судьбой привлекательности, а кроме прочего, ходило немало слухов о том, как были благосклонны к Прекрасной власть имущие от всякой навьей твари, в том числе и сам Темный Князь. — Елена, извините… — в тот момент, когда, пересчитав свое вознаграждение, она уже собиралась отправиться восвояси, ее окликает непривычно робкий тон знакомого голоса. — Мар, — обернувшись, она видит перед собой знакомое лицо, что сейчас в несколько раз бледнее, чем обычно, — Здравствуй. Не то чтобы ей нравилось, что Иван имеет неопределенную связь с наследником Алых земель, особенно учитывая, что когда-то ей не удалось избежать внимания его не в меру сластолюбивого отца. Но напрямую возражать было трудно — кажется, сына никто не принуждал, и от того горечь только множилась. — Ты же знаешь, что нам надо зацепиться за кого-то — отмахивался юноша, отводя глаза в сторону. Покровительство Ирхмы ему претило, и упрямый и наполненный максимализмом юности Иван стремился доказать, что и без ведьмы Пустоши не пропадет. Хотя, самой Елене раньше не без досады казалось, что Мар не столько действительно очарован ее сыном, сколько тешит себя возможностью иметь подле красивейшего из юношей. Но так или иначе, свои привилегии это Ивану давало — например возможность избегать иных тянущихся к юной плоти рук. — Вы бы не могли…- откашлявшись, упырь протягивает ей сложенный в несколько раз и перевязанный лентой лист, — передать ему небольшое письмо. Елена, чуть нахмурившись, опускает глаза к посланию, и даже эта секундная заминка вызывает в ее собеседнике всполох тревоги. — Пожалуйста! — добавляет Мар, и алые глаза вспыхивают лихорадочным блеском, — Я очень вас прошу! — Да, хорошо, — она торопливо кивает, — Я передам. Терзающегося упыря она не обманывает — записку действительно передаст, но что-то подсказывало ей, что Иван ее едва ли прочитает, а если прочитает — не ответит. А попади она ему в руки в облике Прекрасной — так и вовсе есть вероятность, что, пренебрежительно фыркнув, капризно изогнув губы, ведьма порвала бы послание, даже не разворачивая. Все очень изменилось — те, у кого Иван, лишенный всяких сил, ничем не отличающийся от человека, раньше был вынужден искать покровительства, теперь сами могли уповать лишь на толику внимания. «Да уж…», — вздыхает Елена, опуская бережно запечатанный листок в карман в складках юбки. И в эту минуту ее пронзает клокочущее, жгучее ощущение, которое неизбежно возникает, когда чувствуешь меж лопаток чьи-то неотрывно наблюдающие глаза. Елена резко оборачивается, но среди окружающей толпы не замечает ничего и никого странного или выбивающегося из общей картины. Но, привыкшая доверять интуиции и предчувствию, она торопливо пробирается к выходу. — Ирхма! — ведьма выбегает на крыльцо, оглядывая пустующий сейчас двор, — Постой, пожалуйста! Она немного сердится, но больше — переживает. И, хотя теперь в этом нет больше никакой нужды, ведьма Пустоты все еще приглядывает за ней, и это заставляет и так расколотое надвое сердце кровоточить еще сильнее. — Ты же здесь, я знаю, — продолжает Елена, делая шаг в темноту, — Почему ты не хочешь говорить? Ей приходится выжидать мучительные секунды, прежде чем наконец раздается ответ — впрочем, самой Ирхме произнести его не менее мучительно. — Потому что ты ушла, — голос ее звучит глухо и ровно, но Елена знает, что скрывается за ним на самом деле. — Но когда я вернулась, твои двери уже были закрыты, — огорченно произносит она, невольно касаясь ладонью груди. — Разве ты хочешь жить в Пустоши? — темнота, обволакивающая Елену, звучит усталой усмешкой. На самом деле за этим скрывается другие вопросы, задать которые женщина не в силах: Разве ты хочешь вернуться? Разве теперь, когда тебе и твоему сыну не нужна защита, в этом есть хоть какой-то смысл? Разве ты чувствуешь ко мне что-то, кроме вымученной благодарности? Разве для тебя все — не привычка, в которой ты смирилась с неизбежным? Разве ты не счастлива ощущать себя свободной? — Быть может, я и не хочу жить в Пустоши… — спустя паузу признается Елена, — Но это не значит, что я не хочу больше видеть тебя. Это честный ответ, рожденный немалыми часами раздумий и чуткими попытками нащупать, есть ли внутри нее что-то, помимо той самой вымученной благодарности, что теперь можно было бы отринуть со стыдливым облегчением. Когда-то много лет назад она приняла решение, в котором не позволяла себе метаний — ведьма Пустоты взяла ее и сына под опеку и защиту, а сама Елена, сообразно этому, никогда не отрицала право Ирхмы на себя. Некоторых слов, впрочем, она никогда не произносила — и от того, что ведьма не задавала прямого вопроса, и от того, что предпочитала не искать честный ответ, что мог бы лишь расстроить обеих. «Да разве ты любишь ее вообще?» — не без раздражения вопрошал сын, твердо уверенный в том, что мать достойна большего, что когда-то ведьма Пустоты коварной паучихой просто воспользовалась растерянностью и испугом Елены, прибрав ее к рукам, огородив от всех прочих. Однако теперь, в резко и неожиданно возникшей свободе, возник тот вакуум выбора, которого женщина многие годы была лишена. И в этом освободившемся пространстве наконец нашлось место для искренних размышлений, в которых старшая Прекрасная с каждым днем находила все больше зацепок искренней нежности и тоски. Проходят секунды, потом минуты, и из сумерек не приходит никакого ответа. Вздохнув, Елена оглядывается, и, не находя ту, что ищет, делает шаг прочь. Затем еще один, и на третий жилистые, но сильные руки резко смыкаются на груди, притягивая ее со спины в объятье. Ирхма с глухим, едва продравшимся сквозь стиснутые зубы и сжатые губы стоном, утыкается носом в собранные на затылке золотые волосы. Так же измаявшийся от жажды путник наконец касается холодной воды измученным, пересохшим ртом. Как у нее вообще силы находились столько времени держаться на расстоянии? Не ощущать этот сладкий и тонкий цветочный запах, самой отринуть возможность сомкнуть ладони на хрупкой, нежной фигуре? А если бы сама Елена не сделала этого шага, какой бы бесконечной мукой это стало! Но сейчас мягкие, нежные руки ложатся поверх ее худощавых, сухих ладоней, и выждав еще несколько мгновений, Елена поворачивается к ее лицу. — Прости, — тихо произносит она, осторожно укладывая ладони на плечи напротив. — Ты за него извиняешься? — на губы Ирхмы ложится выразительная усмешка, — Не стоит. «В чем-то он все равно прав, я действительно вам больше не нужна», — с горечью думает ведьма, вновь вовлекая возлюбленную в объятье и утыкаясь кончиком носа в теплую шею, — «По крайней мере, так, как раньше…». — Ты нам больше не нужна, — жестко, ни мгновения не сомневаясь в своих жестоких словах произносит Иван, — Я сам справлюсь с тем, чтобы позаботиться о ней! Лицо Ирхмы почти не меняется — только и так бледные краски сходят с него разом, и кончики пальцев, казалось бы, расслабленной ладони, дергаются. Отступив на шаг назад, ведьма почти сливается с тенью за своей спиной, пропадая в смутных очертаниях. Сбегая в собственном доме, не желая не то окончательно потерять лицо, не то не выдерживая мучительного ожидания прямого ответа Елены. А та растеряна, она — между молотом и наковальней. — Послушай, мам, — Иван перехватывает ее руки, предупреждая попытку двинуться в сторону ведьмы, — Тебе нужно просто увидеть это место! Там так светло, так хорошо, это лучшее, что есть в нави! Даже лучше княжеских садов, и даже чуть лучше того, что было у нас раньше в яви! Ты больше не обязана гнить здесь! Глаза Ивана ярко, быть может, даже лихорадочно блестят, и выдавив из себя улыбку, Елена едва заметно кивает. — Я боюсь, — признается Елена, и пальцы ее чуть сильнее сжимаются на плечах собеседницы, — У меня плохое предчувствие, все время сердце неспокойно. Скажи, а в шабаше он, точнее она… — Я не буду рассказывать тебе, — пресекает Ирхма, поглаживая узкую спинку, прикрытую платком поверх сарафана. «Значит есть, что рассказывать», - вздыхает Елена, опуская голову на острое, худощавое плечо, — «Чего стоит его месть Аристере, превратил ее в сморщенное чудовище, старуху!». — Совсем растрепой ходишь… — мягко улыбается она, чуть отстраняясь и проводя кончиками пальцев по спутанным, лежащим неровными прядями темным волосам. Ирхма коротко пожимает плечами, перехватывая ее руку, и сжимая в своей ладони. Ей хочется нагнуться, обхватить нежное лицо руками, притянуть ближе, коснуться губами губ. Но она не вполне понимает, имеет ли на это право, какую реакцию встретит? — Пройдемся, поговорим? — мягко произносит Елена, не вытягивая свою руку из чужой, а крепче сжимая ладонью ладонь. В итоге она возвращается в свой новый дом только на следующий день, размышляя, что скажет сыну, если тот поинтересуется ее долгим отсутствием. «Не скрывать же от него, право слово», — размышляет Елена. Отношения Ивана и Ирхмы всегда ее тревожили, но теперь — особенно. Она проходит сквозь высокие, красивые ворота, попадая в сад, что вел к небольшому, но светлому и ладному терему. Сад полон цветов — ярких, живых, благоухающих, а позади терема был небольшой пруд с раскидистым дубом. На ее вопрос, как и за что они получили эти земли, подобных которым в нави было пересчитать по пальцам одной руки, младшая Прекрасная лишь улыбнулась, бросив множащую материнские тревоги фразу: «Тебе не стоит об этом переживать». Разумеется, Елена переживала, и куда сильнее, чем раньше. Но дома она своего ребенка не застает. «Интересно, где он… Чем занят», — с тоской размышляла женщина, не получая весточки в ответ на свою попытки связаться с младшей Прекрасной. — Тебя несколько ночей не было, я волновалась, — произносит она спустя еще несколько дней, заслышав шум в саду и легкие шаги на крыльце, — И через зеркало ты не отвечал…отвечала. — Да, прости, — Прекрасная сбрасывает с плеч шаль, выскальзывает из алых, подбитых золотом сапожек, — Были дела. — Те, что поручили Змей и Яга? — уточняет Елена. Ей все еще непривычно видеть своего сына таким, точнее такой — с девичьей фигурой с соблазнительными округлостями, длинными волосами. Но не столько во внешности дело было — выражение лица, изгиб губ, за которым так часто скрывалась жесткая усмешка, блеск глаз, соблазняющий и лукавый. — И эти тоже, — отмахивается девушка, и поймав встревоженный материнский взгляд, хмурится, — Что? Быть может, если бы ты в свое время была сноровистей, мне бы не приходилось подчищать хвост за хвостом, — и Прекрасная не удерживает эту колкую реплику в себе, досадливо цокая ногтем о ноготь. Она ощущает раздражение — неужели мать не понимает, что все, что она делает — это ради них? Почему сочувствует былым врагам, что могли позволить выражать пренебрежение, вытирать ноги? Почему жалеет их? Почему словно совсем не рада этому светлому и просторному дому, солнцу, что светит сквозь большие окна, разве она не скучала по такому за годы, потраченные в Пустоши? — Да… — тихо произносит Елена, и уголки ее губ вздрагивают в блеклой улыбке. Кивнув ведьме, она тихой тенью, не вступающей в пререкания и не выражающей обиды, ступает по коридору, исчезая в глубине терема. Проводив старшую ведьму взглядом, девушка, поджав губы, разворачивается, направляясь в другую сторону. Пройдя в свою комнату, она переступает через валяющиеся на полу платья — дорогие ткани и сложный пошив, но для нее это лишь средство, обрамление и так всех восхищающего образа. Украшения с дорогими камнями небрежно валяются у зеркала, там же — ленты и заколки для волос. Подобным образом мог бы разбросать свое оружие уверенный в своих способностях свернуть шею голыми руками убийца. Опустившись на кресло напротив зеркала, Прекрасная начинает разбирать витиеватую прическу, состоящую из забранных вокруг головы кос с вплетенных в них цветами. «И разве я не права?», — рассуждает она, расчесывая пальцами длинные локоны, что ниспадают до самого пола, — «Да, конечно, она переживает, но…» Внутри водоворотом закручивается неудовлетворение, что все больше отливает досадой. «Да что это я, право…», — вздохнув, девушка касается кулона, лежащего на шее, ощущая металл, впитавший тепло кожи, — «Не мне ее укорять, даже если…я права». Поколебавшись еще несколько мгновений, Прекрасная сжимает кулон крепче, прикрывая глаза и до боли прикусывая губу, чтобы не вскрикнуть. Ощущения были странными — словно резким движением с тела сдирают всю кожу. Каждое обращение было болезненным, поэтому Иван все реже возвращался к своему привычному облику. «Ох», — опустив голову, он растирает виски, стремясь прогнать гудящий в голове звон — «Я перегнул». На место раздражения приходит горечь и чувство вины. Он вновь бросает взгляд в зеркало — лицо, почти то же самое, что у его ведьмовской ипостаси, только более крупное и грубое чертами. Подобное к подобному? Или не вполне? Вздохнув, Иван тянется ладонью к клинку с витееватой ручкой, украшенной рубинами — подарок нелюдя, чье имя он даже не запомнил. Но вещица стоящая, не тупится, и вполне годна в дело. Несколько резких движений, и волосы падают на пол, оставляя его с неровным, но коротким срезом, что сразу норовит закрутиться в более плотный завиток. Теперь в отражении его встречает привычный образ. Спустя несколько часов Елену, что расположилась у окна с рукоделием, отвлекает деликатный стук в дверь. — Мам? — на пороге показывается Иван, — Можно? — Конечно, — мягко улыбнувшись, Елена ощущает как сердце екает от нежной, терпкой горечи. — Извини, это были грубые и неуместные слова, и я…я совсем не это имел в виду, — сразу начинает он, проходя вглубь широкой и раздольной светлицы, подходя к сидящей на лавке женщине и опускаясь рядом на колени, — Прости, мне правда очень жаль. Не думай, что я в чем-то обвиняю или укоряю тебя, — он осторожно касается материнской ладони, сжимая ее в своей руке. «Но ты имеешь полное право укорять», — с горечью думает Елена, — «Это я недоглядела, ты никогда не должен был становиться на мое место…». — Ты словно не ты, когда… — она ласково проводит по щеке рукой, — Когда становишься ею. Я переживаю за тебя. — Немного, — пожимает плечами Иван, ощущая тонкий укол тревоги в груди, но тут же отмахиваясь от этого чувства, — Становлюсь настоящей ведьмой. Чуть более раздражительной и колкой, вспыльчивой порой, — он на мгновение отводит взгляд в сторону, после вновь поднимая глаза к материнскому лицу, — Но я все равно твой сын. — Да. Ты всегда будешь моим сыном, — обхватив теплые щеки, Елена оставляет на темени юноши мягкий поцелуй, — Вань, обещай, что будешь осторожен. — Я осторожен, — парирует Иван, сам не понимая, лукавит или нет. — Яга все чаще отправляет тебя к Князю, верно? — Да, но не сказать, что он шибко от меня в восторге, ему все же нравится, когда вместо ног полагающийся змеиный хвост, — не без раздражения фыркает юноша. «Она хочет с помощью него приблизиться к Господину», — с нарастающей в груди тревогой думает женщина, — «Меня она так никогда не подкладывала под него, считала видимо, что нет толку…». — А что, я должна была у тебя спросить? — в ответ на ее растерянные, но полные негодования вопросы Яга лишь одаривала ее выразительной усмешкой, — Это была его воля, нагляделся за эти годы, решил встать на твое место. Сама воспитала такого, — и ведьма позволяет себе иронию, укоряющую Елену еще больше, — удивительно преданного себе сына. За все эти годы она успела неплохо изучить Темную Мать — едва ли ее интересовала чья-та воля помимо собственной. И Иван мог валяться в ногах Яги годами, но не сочти она его отчаянные просьбы хоть сколько-то выгодными для себя — едва бы когтем пошевелила бы. — Зачем? Зачем тебе это было нужно? — едва шевеля губами шепчет Елена, в целом, не надеясь на ответ, тем более на правдивый. — Начнем с того, что ты- действительно так себе ведьма, самая слабая в своем роду, почти пылинка, — Яга говорит это без особой издевки, скорее констатируя как сухой, не имеющий оттенков факт, — И сама это знаешь. А во- вторых… Это случилось бы в любом случае. Часть вашего проклятья — последний из рода будет служить Темному Князю. Тьма всегда забирает свое. В ответ на это Елена, сидящая в оцепенении за столом, поднимает голову, бросая в сторону Яги взгляд, в котором в сложном сплетении пылают боль, подавленная злость и бездонное отчаяние. — Знаю, о чем думаешь, — хмыкает ведьма, — Что должна была оставить его в яви, подальше от этого всего, да все равно бы здесь оказался. — А ты ведь…поэтому не была против, да? — шепчет Елена, — Когда я забрала его? «Чтобы он…видел все это, чтобы…ему было легче…совершить эту ошибку», — заторможенно думает она, пустым, невидящим взглядом наблюдая за тем, как сухие руки порхают над очередным бурлящим зельем с тяжелым запахом. — Наслаждайся жизнью, Елена, — отмахивается рукой ведьма, одарив ее оскалом, снисходительно брошенным через плечо, — Твой сын справится с тем, что тебе было не подвластно. Елена покидает избу почти на негнущихся ногах. Грудь холодит, а перед глазами плывет, и она в бессилии обхватывает перила крыльца, выстроенные из выглаженных, потемневших от времени костей. Зажмурившись, Елена прикусывает губы, ощущая как глаза начинает щипать. Она уже ничего не могла сделать — просто в один момент ощутила, как по всему телу проходится волна дрожи, подкашивающая колени. А потом на порог дома явилась ее дочь, которой она не давала рождения — тогда еще чуть смущенно улыбающаяся, но уже с тем самым блеском в глазах, которого никогда не было у ее сына. Но разве не права Яга? Исчезни она из жизни Ивана, разве повзрослев, он бы не принялся искать ее, тянуть за потерянные ниточки? Разве смог бы забыть, навсегда выбросить из сердца ее образ? Тьма всегда забирает свое. Но сейчас ее сын все еще рядом — но долго ли будет так? — Я встретила Мара, он передал записку, — ведьма переводит глаза на стол, на котором осторожным свертком дожидалось бережно запечатанное послание, — Хочет поговорить с тобой, очень…встревоженно выглядит. — Да, я знаю, — Иван коротко морщится, — Но я говорил с ним несколько раз, и по-хорошему, и не очень, сил нет уже никаких, — вздыхает он. — Неужели у тебя нет к нему совсем никаких чувств? — Елена неловко улыбается, слегка приподнимая бровь. — Скорее нет. Мам не смотри на меня так, — тихо фыркает Иван, вновь опуская голову на ее колено, — Сложно испытывать какие-то чувства, когда…сам можешь вызвать любые у любого. И знаешь, что они…не совсем настоящие, что ли? От Прекрасных все сходят с ума, но кто любит нас на самом деле? И, хотя эта истина слетает с его губ легко и безмятежно, она куда глубже, чем юноша способен осознать в данный момент. Но он ощущал это — сколько бы страсти и обожания он не разжигал во взглядах напротив, нечто в этом недоставало, хотя те чувства подчас не были фальшивым или не настоящим — ведь порой и никакой магии не нужно было, достаточно красоты и парадоксально манящей надменности характера. Он мог сотворить любовь зельем, принять облик той или того, кого алкали всем сердцем, мог по нотам разложить и изобразить именно то, что нужно, чтобы упасть в омут бесконечного обожания, мог парой касаний разжечь страсть, что сводила с ума. Но все, признающиеся ему в этом чувстве — кому на самом деле они даровали это признание? Могли бы увидеть, понять его настоящего? И порой Иван не без ноты легкой тревоги задумывался, способен ли он любить сам — по крайней мере в том смысле, в котором любят не близкого по крови. — Да к тому же Яга говорит, что Прекрасным нельзя влюбляться, — добавляет юноша. — Нельзя? — хмурится Елена. — Да, что-то такое, — безмятежно, словно не предавая этому предостережению должного внимания, отмахивается Иван, — Влюблять в себя, но никогда не любить, а то худо будет. Очередные ее присказки… «Ее присказки никогда не бывают просто так», — с тревогой думает Елена. — И кроме того, Мар по Прекрасной с ума сходит, а не по мне, — продолжает юноша: «Парнем был — только перед друзьями выводил, как породистую лошадь, да на колени опускал, а как смог в девицу оборачиваться, сразу воспылал…». — А не ты ли мне говоришь, что это одно и тоже? — Елена в ответ на это притворно безмятежно приподнимает бровь, — Ты и она? — Да… В общем, я со всех сторон от него не в восторге, — морщится Иван, — но погляжу, что он там написал. Однако этот разговор заставляет его задуматься. «Я…и она? Это ведь все равно я, я помню все, что делаю, говорю, знаю зачем и что делаю… Но, может, мама права, что меня часто заносит?», — поджав губы, он косит взгляд на смиренно ожидающий его кулон — на простом кожаном шнурке он терялся среди блеска драгоценных металлов и камней, — «И чем дольше я обращен, тем сильнее?». Иван обманул мать, так и не удосужившись раскрыть послание Мара — не потому, что солгал намеренно, а потому что в веренице событий, окружающих Прекрасную, было слишком мало места для бывшего, давно отвергнутого поклонника. — Яга меня раздражает, — жалуется она Баюну, — Надоели ее придирки и приказы! Сделай то, сделай это, и все не так… — Все ведьмы подчиняются Темной Матери, — мурчит кот, растягиваясь на девичьей шее воротником — мало кто мог позволить себе такую фривольность, но ему, давнему товарищу и тайному другу детства, что не раз выручал из мелких и не очень неурядиц, Прекрасная такое позволяла. — Подчиняться Яге, подчиняться Князю, — фыркает ведьма, — Она-то ладно еще, силой какой-никакой одарила, хотя, думается мне… — и алые, пухлые губы расходятся в усмешке, — И ее силы истекают с каждым днем, но хотя бы былые заслуги имеются. А вот Змей… Ничего не делает, лишь сидит в замке на горе золота, а как остальная навь живет, ему все равно! — А тебе нет? — чуть насмешливо мурчит Баюн. В ответ на это девушка недовольно морщится, слегка прижимая кошачий загривок пальцами. Да, замечание было верным — как бы порой ни голодали иные стаи волколаков, грызущиеся за земли с упырями, ни тревожились за усыхание болот мавки и лешие, в замке Змея всегда было вдоволь и еды, и развлечений, позволявших не замечать мелких и крупных неурядиц подданых. И сама Прекрасная все чаще располагалась подле Князя Тьмы среди его ближайшей свиты, не столько испытывая жажду власти, сколько следуя указаниями Яги, но едва ли удовлетворяя ее амбиции. — На меня не дейс-с-с-с-ствует твое очарование, милая, — с усмешкой протягивает Змей в ответ на немалый напор, под которым иной уже мог и разума лишиться, припадая к нежным стопам в припадке вожделения. — Да? — мягко улыбнувшись, вопрошает она, протягивая своему Господину кубок с вином, смешанным с кровью. — Но не потому, что ты недос-с-с-стачно стараешься, — узкий раздвоенный язык юрко облизывает тонкие, с зеленоватым отливом губы, и в тоне Князя Тьмы отчетливо проскальзывает снисхождение, подобное тому, какое высказывают чему-то симпатичному, но меньшему и несообразному себе. Чары ее, кажется, действительно не действуют — иначе она бы уже давно проснулась, а то и не раз на шелковых простынях, оплетенная длинным змеиным хвостом. Но Князю она все же нравится, но скорее как забавная зверушка, красивая, колкая на язык, что могла развеселить едкой и метко отпущенной шуткой в сторону других, менее расторопных подданых. «Предворная шутиха, не иначе», — не без раздражения размышляла порой ведьма, которую такое положение едва ли устраивало. — А почему же? — уложив локти на подлокотник трона, обволакивающе протягивает Прекрасная. — Я влас-с-с-с-твую над навью под благос-с-с-с-словлением Чернобога, — окинув ее покровительственным взглядом сверху-вниз, Змей опускает руку на копну пшеничных волос, небрежно трепля — И могу направить всякую волю любого нелюдя, или лиш-ш-ш-шить ее, и никакие Темные чары, даже твоей верховной, не действуют с-с-с- супротив меня. «Даже Яга… Что ж, не удивительно, что она хочет, чтобы я у твоего хвоста крутилась, не мытьем, так катаньем», — думает Прекрасная, опуская голову под холодной, чешуйчатой дланью и терпеливо снося эти снисходительные прикосновения. Когда-то их Темного Бога заточили светлые силы — и ослабла навь, истлевала и высыхала, как озерце. Но настал день, когда Чернобог, пусть и не в той же силе, что прежде, смог вырваться из плена в межмирье и позволить нелюдям отвоевать если не все былые земли, то хотя бы их часть. «Не поверю, что он оказался лучшим, тем, кто мог получить право власти над навью», — с раздражением размышляла Прекрасная, считая своего Князя слишком простоватым и охочим до развлечений и мелочного самодовольства для подобного статуса. — У него было два брата, — однажды в ответ на ее размышления Яга снисходит до каких-никаких объяснений, — Огненные змеи всегда вылупляются тремя яйцами, не даром род считают о трех головах. — И что, он оказался лучшим из них? — фыркает Прекрасная. — Или тем, кто смог оказаться в нужное время в нужном месте, — усмехается ведьма, и девушка замечает в изумрудных глазах хорошо знакомый недобрый отблеск. — А где два других? — вопрошает она следом, опосля осознавая, что вообще-то, отродясь не слышала о братьях Змея. На этот вопрос Яга уже не отвечает, ибо есть вещи, о которых напрямую говорить не принято. — И что, Чернобогу просто не оставалось ничего, как дать благословление Змею? А братьев он, наверное, придушил в нужный момент? — продолжает строить предположение Прекрасная. — Чернобог был очень слаб в те годы, не думаю, что он мог дать кому-то благословление на наместничество, как в былые века, — оторвавшись от вымешивания липкой, темной массы, походящей на жидкое тесто, Яга бросает взгляд в узкое оконце избы, — Скорее… Шла борьба за остатки его темной силы. — Что ты имеешь в виду? — хмурится девушка. — Да так, ничего, — отмахивается Яга, и, отвернувшись от стола, подходит к вольготно расположившейся на скамейке ведьме. Едва обтерев ладони от скверно пахнущей жижи об фартук, Яга подхватывает аккуратный подбородок, притягивая лицо девушки к себе. — Не особо он к тебе и расположен, верно? — цедит ведьма сквозь зубы. — Да расположен! — поджимает губы Прекрасная, — Просто не в том смысле, что многие прочие… Хочешь сказать, я плохо стараюсь? «Твоя прабабка была толковой ведьмой, она знала, как огородить тебя от проклятья… Но Змей и правда едва влюблен, что в него, что в нее» — Яга досадливо цокает, — «Что-то здесь не так…что-то идет неправильно», — когти в задумчивом раздражении постукивают по бедру, — «Уже многие годы как будто…не там завязался узелок, и все пошло не по ладной дороге». Тем временем Прекрасная, поморщившись, отворачивает лицо, вытирая подбородок тыльной стороной ладони. Пусть девушке не было особого дела до задумчивости Яги, но та зародила в ней должное любопытство. — Я узнал кое-что, — произносит Иван спустя несколько месяцев, в течение которых несколько раз игриво подпаивая Змея, выуживал из него то, что тот точно не сказал бы на трезвую голову. — Что именно? — мурчит Баюн, переступая лапами по земле. — Что Змей что-то прячет в подземельях замка. Что-то, связанное с его силой, которая позволяет властвовать над всеми нами… И что вообще-то, Чернобог не давал ему благословления. Во всяком случае нет ни одного живого нелюдя, который бы это помнил, — хмыкает юноша, — Или который присутствовал при этом. — Хочешь отыскать, что он прячет? — словно бы без особого интереса интересуется кот. — Быть может, — протягивает Иван, ведомый больше любопытством, чем коварством, — Думаю, что Яга хочет, но напрямую почему-то не говорит… «Она ведь догадывается, что я делаю… Но не запрещает, изображает, что вообще ничего не происходит», — размышляет юноша, отчасти удивленный таким отношением Яги — ведьма явно закрывала глаза на его происки, не выдавая предостережений и не попрекая опасениями. — И что будешь делать, когда найдешь? — Подумаю. Найду ли еще… — Яге отдашь? — Чтобы она вообще нас под каблук загнала? — фыркает Иван, легкомысленно не замечая, насколько внимательно Баюн слушает его ответ, — Нет уж, много чести будет. Проходит еще несколько месяцев, прежде чем Прекрасная получает в свои цепкие руки ключи от подземелий, ушло утянутые из покоев дремлющего кольцами Змея. Ей теперь почти во все места в замке был ход, никто не удивлялся снующей тут и там ведьме. А те, кто удивлялся — быстро забывал о том, очарованные красотой и мимолетными прикосновениями. «И зачем столько золота», — с раздражением фыркает она, проходя мимо сокровищниц, наполненных драгоценностями самого разнообразного вида, — «Толку от него!». Одного дня не хватает, чтобы обойти все закоулки, поэтому она занимается этим время от времени. Один раз обнаруживает неприлично заброшенную библиотеку, не без ухмылки размышляя, что столько знаний почти что гниют неприкаянными, другой — старую оружейную, наполненную трофеями. «Это обереги старых волхвов», — резюмирует Прекрасная, не решаясь притронуться пальцами к светлым рунам, — «Тогда, когда он почти уничтожил капище…», — об этой славной битве она слышала не раз, и разумеется, из уст Змея она проистекала историей, выставляющей его в самом героическом свете, — «Убил всех старых волхвов, и им пришлось восстанавливать все почти с нуля» Прекрасная даже думает забросить эти поиски правды, пока в одну из ночей не находит непривычно пустую комнату, в центре которой на постаменте стоит сундук. «Интересно…», — оглядевшись, девушка втягивает затхлый, пыльный воздух, осторожно касаясь стены в поисках какой-либо ловушки. Но, кажется, ничего подобного нет, и, подойдя ближе, Прекрасная ощупывает сундук, на пробу дергая крышку, и на удивление девушки, та поддается. Сперва кажется, что внутри пусто, но, приглядевшись, девушка замечает небольшой предмет. «Шкатулка…», — она внимательно рассматривает резной узор, пытаясь понять, имеет он особое значение, или представляет собой незнакомую ей магическую защиту. — И что ты з-зд-десь делаешь? — внезапно за спиной раздается знакомое шипение, что сейчас звучит особенно низко и глухо, отбиваясь от каменных стен эхом. «А как он здесь оказался?! Специально же выбрала день, когда он не в замке!», — с досадой думает ведьма. — О, Господин, — Прекрасная оборачивается, растягивает губы в приторно сладкой улыбке, — рада вас видеть, просто…немного прогуливалась по замку. Столько разных коридоров, закоулков… А темные подземелья хранят темные секреты, правда? — Пос-с-с-ставь на место, — шипит змей. Вместо этого ведьма, приподняв бровь, делает вид, что собирается не то действительно вернуть вещь на место, не то разбить от пол. — Ой, чуть не уронила, — она издает смешок, наслаждаясь мелькнувшей тревогой в желтых глазах с узким зрачком: «Значит, это и есть то самое!», — Ценная шкатулка, правда? Такой красивый орнамент… заяц, в зайце утка, а в утке яйцо…а яйцо-то не простое наверное? — и изящные девичьи пальчики скользят по резьбе на шкатулке, которая действительно изображает озвученную вереницу, чье значение для ведьмы все еще было смутной загадкой. — У меня тоже есть кое-что ценное, — шипит змей, и по холодному полу шуршат кольца, втягивая в узкий дверной проем связанную Елену, — ты же не хочешь, чтобы я заду-ш-ш-ш-шил твою никчемную матушку? «Но…как?! Как он мог привести ее сюда аккурат к этому моменту?! Только если знал заранее!», — заторможенно размышляет Прекрасная, ощущая, как при виде побледневшего материнского лица в удушающем кольце сердце пропускает удар. — И чем будешь удерживать меня тогда? — приподняв бровь, притворно спокойно произносит девушка: «Не благословлен он Чернобогом, князь- самозванец! Просто присвоил силу, что наверняка даже не сам пленил!». — Ты права, — лицо Змея искажается в злой гримасе, и в ответ на этот дерзкий вопрос он туже сжимает хвост на теле Елены, — Ничем. Так что выбирай. «У меня может быть вся власть над навью, можно было бы передать кому-то потолковей Змея, или вообще спрятать ото всех, и Яга была бы больше мне не указ, я могла бы…», — мелькает в голове Прекрасной, но она знает, что нет, не могла бы. Ведь с самого начало это было не ради власти, не ради силы, не ради сходящих с ума мужчин и женщин, что были готовы положить мир к ее ногам. Не опуская головы и еще не теряя спокойно-надменного лица, ведьма возвращает шкатулку обратно в сундук, и только мелко подрагивающие кончики пальцев выдают пронзающую тело тревогу. — Хорош-ш-ш-ая девочка, — губы Князя расходятся в улыбке, и кольца змеиного хвоста чуть ослабевают, позволяя Елене сделать рваный вздох, — А теперь иди с-с-сюда. Сглотнув в пересохшем горле, Прекрасная на мгновение опускает взгляд вниз. У длинного, чешуйчатого хвоста крутится черный кот, чьи глаза лукаво сверкают.