The Guard/Страж

Она сглупила. Сейчас, пока двое охранников волокли её по коридорам в неизвестном направлении, до неё дошло, что она сильно сглупила. Тело до сих пор не слушалось, но Элисон могла частично ощущать пол под ногами. Персонал по обе от неё стороны молчал, они даже не перекинулись ни единым словом. Это омрачало её ещё сильнее. Мысли в основном путались, но самое главное оставалось на виду. Она купилась, схватила так ясно рассыпанную приманку и попалась. Девушка не ожидала этого от самой себя, всё получилось слишком быстро, она сорвалась, бросилась вперёд, как мотылёк на свет… как она вообще могла повестись? Слова, брошенные об Алане, уже тогда перевешивали чашу, давая основу для этого глупого поступка. А обвинение в его смерти ещё больше задело её. И в то мгновенье, находясь там, она задумалась о том, а правда ли это. Но лишь на миг. Теперь же эта мысль вновь вернулась к ней, и попытки отбросить её в сторону не увенчались успехом. Была ли на самом деле её вина в смерти Алана? О таком думать слишком мучительно. Что-то внутри, совсем малая часть, говорила ей, что так оно и есть. И у этой малой части был мужской, низкий голос. — Стрейндж… Охранники не слышали этого. Фамилия была произнесена на выдохе слишком тихо, неприязнь и отвращение к её обладателю заставили Элисон перебороть неуправляемое тело. Он ожидал, что она нападёт на него, чтобы окончательно взять под свою опеку, выглядевшую, как невинное лечение. Вероятно, мужчина ожидал, что она проявит подобную агрессию на ком-то другом на протяжении всего того времени, что она провела в лечебнице. Но пришлось подставиться самому под удар. План сработал, и неважно, каким образом. Они вели её совсем в другое крыло, она даже не могла узнать эти коридоры, пускай все они здесь и выглядели одинаково: мрачные, имеющие вечные проблемы с освещением, с обшарпанными стенами. Сейчас её обмякшие конечности волочились по гладкой белой плитке, нормальный свет люминесцентных ламп мягко опускался на аккуратно покрашенные в серо-белый цвет стены, а тени, принадлежащие трём фигурам, слились в одно целое нечто, напоминающее безобразного и жалкого монстра, точно горбун из готических ужасов, охваченный всеми разными мутациями. И жизнь монстра можно было сравнить с кочующим цирком уродов, чьих постоянных «работников» держали на коротком поводке, выводя на потеху публике, а затем вновь прятали в клетки до следующего выступления. И Элисон чувствовала себя им, находила сходства. Публика в лице Стрейнджа получила свою долю наслаждения. На время. Вместо железной и скрипучей двери теперь была стеклянная, она с лёгкостью и мягко открылась, когда один из охранников провёл ключом-картой по панели. Мужчины просто бросили её на кровать, как мешок с камнями, не заботясь ни о чём. Её лицо опустилось на подушку, а матрац, прогнувшись под телом, казался до ужаса мягким, если сравнивать с предыдущей камерой. До её ушей достиг механический звук вернувшейся на своё место двери, заблокировавшейся на более серьёзный механизм. Она попыталась сжать ладонь, затем бросила попытки, позволяя своему телу окончательно расслабиться. Свет из окна — здесь оно было больше — падал на пол перед ней. На улице уже было темно, но фонарь дальше за окном и свет из коридора прекрасно позволяли ей рассмотреть её новую тюрьму. И она была намного просторней и — о, Боже! — уютней. В дальнем углу даже виднелись санузел и раковина. Изо рта Элисон сорвался хрип, который должен был быть ироничной усмешкой. Ей ничего не оставалось, кроме как лежать, точно безвольная кукла, с которой можно делать всё, что заблагорассудиться. И она прекрасно знала, кто был её кукловодом. Когда стало ещё темнее, её мышцы всё же позволили ей принять сидячее положение. Элисон размяла шею, после чего вытянула руку вперёд то сжимая, то разжимая пальцы. Костяшки болели. Девушка могла поклясться себе, что до сих пор ощущает лицевые кости этого урода. У неё была возможность избить его — избить, как всех тех, с кем ей довелось уже встретиться. Конечно, не имея должной силы, результат на сто процентов оказался бы совсем не тем, но хоть какая-то доля удовлетворения, возмездия была бы утолена, если бы не охрана. Но стоило признать, что Стрейндж и без них мог с лёгкостью ответить на все эти удары, скрутить её. Он мог оттолкнуть её в самом начале, в конце концов. Но позволил себе выглядеть в глазах других жертвой; получив незначительное телесное повреждение, он стал живым доказательством того, что Элисон опасна не только для персонала, но и для пациентов. Девушка зло выдохнула через нос. Она задрала одежду в том месте, куда охранник ударил тазером. На коже имелись едва различимые красные пятна, чьи следы оказались более обширными, нежели там, где распространялся ток. На её лице появилось выражение омерзения. Локти опустились на колени, голова легла на раскрытые ладони. Сейчас ей нужно подумать. Стараясь абстрагироваться от всех эмоций, она замерла, и в камере на долгое время воцарилась тишина. Но затем… Элисон повернула голову влево, услышав отдалённый звук механизма, затем шаги. Она не хотела видеть его, видеть этого её «нового доктора», решившего спуститься сюда, посмотреть на неё свысока после такого удачно разыгранного спектакля. Шаги приближались, их обладатель определённо шёл неспокойным шагом. Ускоренный темп, не переходящий в бег, тем более в трусцу, но шедший явно желал как можно скорее оказаться в конечном месте назначения. Элисон схватилась за края матраца, выжидая и мысленно готовясь. Но что она могла сказать ему? Что он подонок? Вряд ли он этого не знал. Его стычка с ней явно не говорила о том, что он ей нравится. Что она вновь бросится на него, как только подвернётся случай? После нападение на доктора за ней будут наблюдать ещё пристальней и примут всевозможные меры безопасности. Она сдавленно выдохнула, затем встала, делая маленькие шаги к стеклянной двери. — Доктор Хоффман? — не веря своим глазам, спросила она, когда мужчина появился из коридора, остановившись напротив камеры. При последних движениях он замедлился, качнулся вперёд, затем, точно отшатнувшись, встал прямо. Его лицо было каменным, обточенный камень, об который можно было пораниться. В этом выражении прекрасно ощущалась его решимость. Горькая решимость. — Доктор Хоффман, я… Он заставил её замолчать, вытянув руку. — Ваше лечение переходит профессору Стрейнджу, — коротко заявил он. Его голос был твёрд и одновременно подавлен, и едва заметные нотки недовольства достигли её ушей. Мужского лица слабо коснулось выражение разочарования. Его глаза смотрели на неё, стараясь что-то разглядеть. Словно не до конца веря в ранее услышанное, он пытался найти подтверждение этого в ней. Стоя прямо перед ней и вглядываясь в каждый дюйм её личности. — Я, как бывший врач, обязан сообщить это в плане врачебной этики. Элисон шокировано открыла глаза, отступив на секунду назад, не веря в то, что только что услышала. Он просто соглашается с этим? — Доктор Хоффман, Стрейндж, он… — Ваш новый лечащий врач, — вновь медленно повторил он, будто она не могла это понять. Будто была умственно отсталой. Но в этой фразе было кое-что ещё. Его взгляд стал каким-то опустошённым. — Нет, вы не понимаете, — резко продолжила девушка, когда Марк уже почти в рывке бросился уходить, не желая ни на секунду оставаться в этом крыле. — Это он во всём виноват. Я здесь из-за… — Вы здесь, Элисон, за нападение на персонал лечебницы, — Хоффман остановился, не поворачиваясь к ней лицом, встав от неё в профиль по ту сторону стекла. Он не дал ей договорить, не понял то, что она пыталась ему сказать, правильно. Не здесь, в новом для неё крыле. Здесь, в лечебнице в целом. Она в Аркхеме из-за Стрейнджа. — Похоже, моё лечение не было настолько эффективным, как я думал. — Нет-нет-нет, — быстро произнесла она, стараясь его задержать. — Прошу. Выслушайте. Он признался в своей причастности во всём том, что происходит в Готэме. В Аркхеме. Он тот, из-за кого Алан покончил с жизнью. Он довёл его до этого состояния. Теперь, наверное, он планирует это и со мной. Даже не «наверное», я в этом уверена. Прошу! — каждая её мышца напряглась, пока она старалась собрать все мысли воедино и сообщить мужчине правду. Это звучало безумно, но правда всегда безумна. Если он оставит её здесь, на попечении Стрейнджа, то как могло всё закончиться в этот раз? Как с Аланом? Или сердце само перестанет качать кровь от той дряни, а руки будут напоминать решето? Марк несколько секунд стоял на месте, потом устало повернулся к ней. Где же тот взгляд доктора полный стремления помочь пациенту? Вместо него лишь такое нескрываемое недоверие, странная отстранённость. — Вы должны поверить! Он признался в экспериментах над людьми. Алан и я… я… я не знаю, сколько ещё людей стали жертвами, но вы должны помнить новости о пропавших жителях. Они завлекали народ в арендованные здания, делали из них лабораторных крыс, — могла ли она сказать ему, кем была? Человеком, ловившим несколько месяцев преступников, тем, о ком писали и говорили журналисты? Элисон не решалась, не зная, правильно ли поступит. Конечно, жертвовать было нечем, ничего не осталось, но признаваться в убийствах, вот так просто… пересилить себя было невозможно. Да и поверит ли он в эту историю? Она та, о ком говорили? Это мог быть кто угодно. С таким же успехом он мог признаться в том, что является Бэтменом. Но в данном случае это звучало бы как издёвка. — Стрейндж нанял актёра на роль доктора. Тот отыгрывал её всё это время. Кто знает, что случилось с остальными. Алан, вероятно, тоже ходил туда. Брошюры, разбросанные на каждом шагу, прямо на глазах у всех. Людей завлекали громкими заголовками и деньгами… — Элисон старалась объяснить Марку всё то, что знала сама, будучи частью всей этой системы. Укол отвращения, когда правда произносилась громко и вслух, прошёлся по всему телу. Она не могла не ненавидеть себя, не после того, куда всё это её привело. Она тяжело сглотнула, сильно зажмурившись. Желание закончить этот кошмар и выбраться отсюда перевесило всё остальное. — Он говорил это нарочно, чтобы вывести меня из себя, чтобы бросить сюда… Он спланировал это. Даже не включил диктофон. В противном случае… — Он сломан. — Что? — Диктофон сломан. В потасовке, — казалось, что её история совершенно никак не возымела на него. Точно он не слышал. — Нет… Нет-нет-нет. Этого… — влажная ладонь резко прошлась по лбу, останавливаясь на глазах, после чего указательный и большой пальцы надавили на яблоки, сойдясь у переносицы. Девушка начала по-настоящему нервничать, — спланировал, предугадал. Камеры должны… — Они не записывают звука, — сухо бросил Марк. Если бы его глаза могли говорить, то единственное, что от них можно было услышать, так это: «Какую ещё историю вы можете придумать?». Элисон опешила. Сердце пропустило несколько ударов, пока мозг окончательно не затрубил о невозможности достучаться до мужчины. Единственному, кто мог помочь. Хоффман поджал губы, натянуто поправляя галстук и сюртук. — Он лжёт всем здесь!.. — в отчаянии выкрикнула Элисон, надрываясь. Она не могла остаться здесь. — Как по мне, так лжёте вы, — выплюнул Марк. На мгновение его тон был пропитан гневом и брезгливостью, но он резко повёл головой, мысленно успокаивая себя, прежде чем спокойно продолжить: — Мне жаль, что я не смог помочь вам. И очень жаль, что я так повёлся на манипуляции пациента. Слепо поверил, а поплатился другой человек, — его губы дёрнулись. Каждое слово пропитано горечью и виной. — По крайней мере, я не подписал лист о полной вменяемости и не выпустил пациента в город. Не хотелось бы услышать, что из-за моей некомпетентности кто-то был убит. Надеюсь, что у профессора Стрейнджа достаточно сил и профессионализма, чтобы сделать это. — Нет, это не так! — её никчёмная попытка продолжить разговор и убедить мужчину в том, что это ложь, не увенчалась успехом. Марк двинулся в том же направлении, откуда и пришёл. — Доктор Хоффман! — она прильнула к стеклу, в отчаянии ударив по нему. — ДОКТОР ХОФФМАН! Когда мужчина скрылся из виду, Элисон опустила руку, проведя её по вспотевшему и сохранившему её отпечатки стеклу. Он ушёл. Он не поверил. Из горла сорвался сдавленный хрип. Ноги сами шагнули в центр камеры. Она чувствовала, как в горле появилась горечь, отдававшая в нос. Слёзы застыли в глазах, пока она не приблизила к ним руку и не моргнула, тут же избавляясь от них. Она развернулась, бесцельно осматривая комнату. Элисон ничего не чувствовала, кроме брошенности, её оставили один на один с хищником, который будет играть с ней вдоволь, пока она не испустит последний вздох. Руки обхватили голову. Затянувшаяся шахматная партия закончена. Королева сбросила с доски короля. Затем взгляд остановился в углу потолка за кроватью. С лица на секунду отлила кровь, затем выражение вернувшейся ненависти и злости вернулось, отчего ладони непроизвольно сжались. Камера записывала её с самого нахождения здесь, без сомнения. Когда он приказал её бросить сюда, когда охранники притащили её в эту камеру, когда она неподвижно лежала в полумраке на кровати, когда она пыталась образумить и достучаться до Хоффмана. Клетка для личного монстра, как у Франкенштейна, только под софитами беспрерывного изучения. — Я доберусь до тебя, — надрывно сорвалось с её губ. В этот момент ей стало совершенно неважно, как именно работала эта камера: записывала ли она звук, как хорошо она записывала её лицо в полутьме. Она была уверена, что это животное смотрело на неё по ту сторону, стоя напротив мониторов, наблюдая и продолжая исследовать её, как результат личного успешно проведённого эксперимента. И он смотрел.

~***~

Элисон казалось, что она совсем не спала. Сидя на кровати, облокотившись спиной к стене и прижав к себе ноги, время от времени она слабо покачивалась. Точно сказать, коснулся ли её сон, было трудно. Девушка с трудом могла вспомнить весь вчерашний день, чувствуя, как сходит с ума. Страх того, что она уже точно не выберется отсюда, а если и выберется, то уж точно не живой, навис над ней, не уходя все эти медленно текущие часы. Она едва ли не сорвалась перевернуть в приступе злости и отчаяния всё, что было на кровати, а затем сдержала очередные слёзы, запрыгнув на матрац. Элисон решила, что он не получит такого удовольствия, увидеть её столь слабой, подавленной, сдавшейся. Ей стоит держаться, рваться вперёд, пускай зыбкий песок так старательно и умело засасывал её в неизведанную глубь. Теперь руки покоились на голове, запуская пальцы в волосы и массируя кожу. Затем хватка стала сильнее, и если бы руки не устали, не ощущались как резиновые, она бы давно уже вырвала волосы с корнем. Элисон подняла голову, когда услышала, как дверь открывают. В палате было всё так же темно. Был ли до сих пор вечер, или время близилось к утру? Она не могла точно сказать. Санитар в окружении трёх охранников вошёл внутрь с подносом и оставил его на полу, недалеко от кровати. Девушка наблюдала за его ленивыми действиями, пока тот не вышел в коридор, закрыл дверь и не скрылся с коллегами за поворотом. Значит, теперь она будет всегда есть здесь. Поднос ничем не отличался от тех, что были в столовой: в каждой выемке по разному виду еды, в одном из них лежала пластиковая ложка, в другой — пластиковый стакан. С губ Элисон сорвался истеричный короткий смех. Плечи едва дрожали. Она взяла себя в руки в последний момент, вновь вспомнив о камере. Этому скоту определённо понравилось бы смотреть на то, как она спит, ходит, ест, даже справляет нужду в этой комнате с тремя стенами. И если бы он спустился сюда, то спокойно мог устроиться прямо напротив этого стекла, прихватив с собой стул, и наблюдать за ней вживую двадцать четыре часа. Сквозь приоткрытые губы вырвался не совсем нормальный смех. Затем голова откинулась назад, соприкоснувшись темечком со стеной. — Надеюсь, ты наслаждаешься этим, — хрипло выплюнула она, смотря на объектив камеры. После чего её взгляд плавно переместился на потолок. Ни единой трещины, никаких пятен, ровный белый потолок. Элисон была уверена, что если снять всю эту блажь, всю эту штукатурку, всю эту ровно покрашенную краску — палата ничем бы не отличалась от её старой. Помещение прекрасно отождествляло сам Аркхем. Под маской обычной психиатрической лечебницы, готовой с радостью оказать помощь нуждающимся в лечении пациентам, скрывалась куда более мрачная и пугающая правда. Как долго они это продолжают? Как долго они планировали это? Стрейндж не единственный в этом прекрасно спланированном плане. Бишоп, Йоханн. Кто ещё был исполнителем? Весь персонал заведения? Неужели они все были с ним в сговоре? Или они лишь безмолвные овцы, двигающиеся за пастухом в привычном ритме стада, совсем не замечая, что что-то не так? Но кто будет слушать психически нездорового человека, если даже он говорит правду? Могла ли сама Элисон поверить такому человеку, если он сообщил бы ей нечто подобное? Взятые в аренду здания, лёгкие деньги, исчезновения людей, подставной доктор, Аркхем, Стрейндж… Нет, она бы не поверила. И Хоффман, так часто имеющий дело с нездоровыми люди, не поверил. Обдумав всё это, она не могла винить мужчину в его скептицизме. Это и сейчас звучало как бред больного пациента с диагнозами шизофрении и паранойи. Но правда не перестаёт быть правдой, кем бы она не произносилась вслух. Опустив голову, она вновь обратила внимание на поднос на полу. Даже отсюда её нос учуял слабый запах всё той же вкусной и пока тёплой еды. Не то чтобы ей не хотелось есть, но могла ли она отказался от предложенного завтрака? Сколько прошло времени с последнего приёма пищи? Десять? Двенадцать часов? Как долго она могла протянуть без еды, питья, чувствуя себя нормально? Могла ли она осознанно отказаться от любого приёма пищи? Теперь, будучи запертой здесь, в палате, чьи стены казались ещё более неприступными, когда еда выглядела ничем иным, как жалкой подачкой от того, кого она так сильно ненавидела, отчего желание делать всё наоборот так и стремилось прорваться вперёд, на передний план, с лёгкостью наплевав на ещё «живой» рассудок. Или он уже был отравлен неизбежностью осознания ближайшего будущего своего носителя, лишь бренно доживая свои дни в тумане собственного бремени и теснясь чем-то ранее неизвестным? Неприятное раздражение коснулось век, она протёрла глазные яблоки, стараясь снять с них раздражение. Нет. Этого недостаточно. Нужен сон. Нужен отдых. Нужен… Она переместила руки вниз, обнимая себя по бокам и пряча лицо между коленей. Этот жест должен хоть немного успокоить её. Но… как это могло помочь в такой ситуации? Это место уничтожало, пожирало, охватывало с головой, заставляя чувствовать, ощущать, переживать такое, отчего по содержимому черепной коробки словно проводили острым и тонким металлическим прутом, волнами тупой боли отдаваясь в голове и шее, пока где-то там, внутри, раздавались слабые, слышимые в полной тишине палаты, звуки, больше напоминающие медленно открывающуюся с противным и пронзительным скрипом металлическую дверь, всё отчётливее и отчётливее позволяя слышать невнятное бормотание, возбуждённый шёпот, ни на секунду не затыкающийся, больно бьющий по ушам. А затем резкий смех вперемешку с истошным криком, полным не совсем нормального наслаждения. И когда он вновь собирался раздаться из приоткрываемой двери, с каждым разом становясь громче, она могла с уверенностью сказать, что тот, кто находился там, дышал прямо на неё. Она могла ощущать затхлое дыхание своим затылком, а затем… Элисон вздрогнула, опёрлась ладонями о матрац, когда дверь в её собственную палату открылась, сопровождаясь всё тем же механическим звуком. В тот момент она на самом деле боялась увидеть ЕГО. Здесь. Будучи загнанной в угол, как крыса. Нет, крыса остервенело бы набросилась на виновника её положения, сражаясь за жизнь. Элисон… Элисон бы старалась скрыть весь ужас, окутавший её с ног до головы, смотря на виновника своего положения сверху вниз, пока тот нависал над ней, открыто демонстрируя своё превосходство, пока уголки его губ медленно поднимались вверх в извращённом удовлетворении. Какое было бы жалкое зрелище. Какой бы жалкой была она. Или уже это слово закрепилось за её сдавшейся личностью? Это то, чего заслуживала она после всего, что произошло? Когда мужчиной, вошедшим в палату, оказался совсем другой человек, Элисон расслабленно выдохнула. Затем до неё дошла суть её поведения, вызвав нервный смешок. Она действительно жалка. Йоханн, как всегда, без прекрасно накрахмаленного белого медицинского халата, сменив лишь цвет ранее коричневого пиджака на тёмный кобальт (но в этот раз с бейджиком у нагрудного кармана, где его фотография красовалась на фоне эмблемы лечебницы вместе с именем, написанным ровным компьютерным шрифтом: Йоханн Вард), остановился в нескольких шагах от кровати, по пути заметив нетронутый поднос. Два санитара и охранника остались ждать в коридоре. — Не стоит пренебрегать приёмом пищи, — бодро заявил он. Его губ коснулась слабая дружелюбная улыбка. На самом деле эта улыбка была буквально единственной в лечебнице, к которой прекрасно могло подойти значение: искренний. — Каждому человеку требуется питаться не менее трёх раз в день. Мы же не хотим терять гликоген, жир и мышечную ткань? Элисон фыркнула себе под нос. Он вёл себя так, словно был воспитателем в детском саду, отчитывая ребёнка из-за отказа от столь полезной еды, которую так ненавидят в том возрасте. Будто бы они не находились в лечебнице, не находились в Аркхеме, не находились среди множества разных психически неустойчивых и опасных личностей, а ей самой действительно требовалась помощь психиатров. Словно всё было нормально. В отвращении Элисон повернула голову в сторону окна. Странно, на улице было в разы светлее. Неужели она заснула? Голова немного болела, как и тело, особенно в районе шеи. Продолжая сидеть всё в том же положении, она попыталась потянуться, чтобы хоть немного избавиться от неприятного ощущения. Зубчатую мышцу на несколько минут тронул спазм, отчего Элисон выпрямилась, облокотившись спиной о стену. Ноги всё так же были согнуты в коленях. Йоханн, не получив ответа, неловко поджал губы, в конец скрывая остатки улыбки. Мужчина на мгновение оглядел палату, затем остановил свой взгляд на камере. И тут же начал то, для чего сюда и пришёл. — Эм, поскольку из-за новых обстоятельств вам запрещено покидать свою палату, приём пищи и медицинский осмотр будет проводиться сугубо в этих… стенах, — он демонстративно огляделся. Было ясно видно, что Вард исполнительно старался подобрать нужные слова и вести себя как можно более доброжелательно. Конечно, это никак не могло снизить напряжение. Ни у кого это не получилось бы. Не с ними. Не здесь. Элисон не собиралась как-то подыгрывать в этом тщательно срежиссированном спектакле, исполняя роль находящегося не в себе пациента, словно она на самом деле должна быть здесь. Йоханн вздохнул, его губы снова поджались в печальном жесте. — Джеральд, будь так добр, — обратился он к одному из санитаров в коридоре. Мужчина среднего возраста вкатил внутрь процедурный медицинский стол, оставив его где-то между кроватью и лежащим на полу подносом. Вард так же попросил санитара вернуться обратно в коридор, где ещё трое сотрудников терпеливо ждали своего выхода, если это того потребуется. Йоханн потянутся за жгутом на верхней части стола. Элисон прекрасно знала, что за этим последует. В который раз? Сколько ей ещё придётся пройти через это? Мужчина перед ней выжидающе уставился на неё, держа руки на уровне своей груди. Она лениво, точно растягивая момент, сняла один рукав комбинезона, ощутив, как карабин жгута затягивается. Она едва вздрогнула, сдерживая себя. Казалось, что желудок вот-вот готов был очиститься, но не едой, которая уже давно была переварена, скорее, кислотой и желчью. Элисон поёжилась, когда влажный тампон оказался на изгибе локтя. В полной тишине палаты раздался звук нитриловых перчаток. И вот, когда голубые глаза вновь поднялись вверх, в тех же руках уже находился шприц, заполненный всё тем же не вызывающим доверия раствором. И, чёрт возьми, объём вещества стал больше по сравнению с предыдущим разом. Девушка отвернулась, закрыв глаза. Был ли у неё выбор в данном случае? Могла ли она отказаться? Конечно же, да. Но волновало ли её то, какие последствия будут из-за сопротивления? Ответ отрицателен. Но где-то самая малая её часть наивно считала, что если она не будет противиться, то её не тронут. В каком-то смысле хотелось, чтобы так оно и было, но реальность никогда не позволит этому случиться. К тому же у них появится ещё одна причина делать с ней что угодно, ссылаясь на её «невменяемость» и «опасность для окружающих». Будет ли она готова морально встретиться с тем, что они подготовят для неё? Эта неизвестность с каждым разом вызывала первобытный страх, заставляя всё нутро съёжиться от пугающих предположений. После инъекции Элисон согнула локоть, сжимаясь всем телом. Тишина била по и так ненормальному состоянию, отчего желание забиться угол, уже не от самой неотвратимости ситуации, а от желания побыть одной, в одиночестве, становилось невыносимым. Наедине со своим нарастающим безумием. Она могла поклясться, что это было именно так. Тот случай, когда здоровый во всех аспектах человек становился ненормальным, сливаясь с остальными людьми, по праву находившимися в лечебнице. Её кулак сжался до боли в костяшках. Нет. Она не пациент, она — подопытная. Не стоит сравнивать одно с другим. Ей не нужна никакая помощь. Скорее, помощь нужна этим «докторам», кто приложил свои грязные руки к делу о похищениях, незаконном лишении свободы, бесчеловечных экспериментах, фальсификации документов и… О, их послужной список окажется очень длинным. И в конечном итоге они все окажутся в Блэкгейте. Она надеялась на это всем сердцем, желая лицезреть конец их безжалостного проекта в стенах того здания, что должно было служить спасением не только для жителей Готэма от других психически опасных граждан, но и быть надеждой для тех, кому требовалась помощь специалистов. Вместо верного следованию своему целевому назначению, лечебница отыгрывала две роли за раз. Как удобно. Бросить людей сюда, поясняя поступок тем, что они спасают «заблудшие души». Кому есть дело до Аркхема и что там происходит, когда само его название всегда и без исключения ассоциируется с преступниками, терроризирующими Готэм годами? Если завтра Аркхем сгорит дотла, мало кто из простых граждан задастся вопросом, почему это случилось, или выразит скорбь по погибшим пациентам. Даже тем, кто являлся типичными представителями психиатрической лечебницы в любой части мира. Да даже другого штата, города. И лишь родственники и близкие друзья старались бы добиться правды. Но знал ли кто-нибудь о том, что Элисон находилась здесь? Нет. Её мать, вероятно, до сих пор не вернулась домой, а их автоответчик завален её звонками и просьбами перезвонить, и с каждым разом просьбы становились всё более и более беспокойными, пускай голос женщины и старался скрыть волнение. Какая последовала бы реакция, узнай она, что её родная плоть и кровь чахнет в условиях, в которых даже не находятся отъявленные бандиты? Как самый отвратительный и жестокий человек, которого когда-либо видел Готэм. Господи, Элисон отдала бы всё, чтобы вновь услышать её голос, оказаться в объятьях матери. В этот момент она сорвётся в рыдания, сильнее прижимая ту к себе, словно она могла тут же раствориться в воздухе, вновь оставив её одной со своими кошмарами. И Элисон никогда не расскажет ей о том, что с ней произошло, поскольку родительское сердце переживёт всё в тысячу раз сильнее, чем его ребёнок. И когда это произойдёт, они окажутся далеко отсюда, далеко от людей, для которых она всего лишь «животное»; тот, кто не должен иметь право голоса и беспрекословно подчиняться приказам, в противном случае вкушая все прелести общения с санитарами, либо охранниками. Но вряд ли между ними была большая разница. На самом деле она, наверно, не хотела, чтобы её мать узнала, где находится её дочь. Что мог Стрейндж сделать с ней, если женщина смогла бы всё же найти след, ведущий в Аркхем? Элисон бы никогда не простила себе этого. Если она была нужна Хьюго живой, то зачем ему было сдерживаться на незнакомке, мешающей его планам и не представляющей из себя ничего важного? Девушка сильно надеялась, что до этого не дойдёт, надеялась, что её мать до сих пор гостит у своей сестры, которая, к слову, тоже была в порядке. И пусть для них обоих отсутствие в Готэме будет благом, ибо ожидающее город событие не оставит его жителей безучастными и нетронутыми. Элисон чувствовала это. Но когда очередное бедствие нависнет над Готэмом? Губ Йоханна коснулась довольная улыбка. По правде говоря, мужчина всегда старался довести дела словами, не применяя насилия, поэтому внутренне был рад, что обошлось без вмешательства сотрудников лечебницы и, например, тазера. Поэтому, наблюдая за методами Стрейнджа, он бывало невольно отводил взгляд. Этот способ всегда всё только усугублял. Да и Бишоп не так далеко от этого ушёл. Но, если смотреть правде в глаза, то Адам не так рьяно старался выполнить отведённую ему работу. Если только профессор не желал эффективного и безотлагательного результата. Когда Йоханн, наконец, оказался в коридоре вместе с остальными, выкатив медицинский стол, и прозрачная дверь плотно закрылась за ним, он что-то сообщил одному из санитаров, прежде чем скрыться за поворотом. Элисон проводила каждого сотрудника лечебницы взглядом, пока в коридоре не наступила полная тишина. Она снова одна. Одиночество радовало её как никогда. В такие моменты ощущалась безопасность. Пускай мнимая и невечная. Долгие минуты спустя, за которые, как ей показалось, она снова провалилась в сон, такой же беспокойный, больше смахивающий на настоящий кошмар, дверь снова открылась. Перед ней предстал тот самый санитар, но уже с другим подносом. Старый сменился новым, и, как тогда, мужчина в окружении охранников молча ушёл. Она не собиралась есть, пускай желудок и исполнял звуки китов, начиная переваривать сам себя и причиняя жуткий дискомфорт. Она всё равно умрёт в стенах злополучного учреждения, и никто не бросится на её поиски. Даже Майк. Элисон слабо улыбнулась. Как он там? Последний раз они виделись при не самых лучших обстоятельствах, когда Джокер собирался порезать его. Вероятно, он чувствовал то же самое, что и её мать. Только Майк прекрасно знал, чем она занималась. Может, парень предпринимал попытки найти её. И, конечно, они были тщетными. Горечь внутри неё открыто намекала ей, что именно из-за него она оказалась в такой ситуации. Злость на Майка всегда была недолгой. В этот раз было то же самое. На месте Элисон мог оказаться он. Так же брошенный в палату под строгим контролем, с обколотыми руками и нависшими над ним беспочвенными обвинениями. Майк никогда бы не подставил ни свою жизнь, ни жизнь друзей, если бы знал риски, несмотря на все свои безбашенные идеи. И Элисон очень скучала по ним. Она закрыла лицо руками, и из её закрытого рта издалось приглушенное бормотание, а затем что-то напоминающее то ли стон, то ли скулёж. Так если она не выберется отсюда живой, почему бы это не сделать на своих условиях? У неё осталось не так много времени.

~***~

Странно, но санитары продолжали приносить свежую еду, убирая каждый раз нетронутые подносы. Неужто они думали, что она притронется хоть к малой части из предложенного? Она бы на это не надеялась. Если бы не камера, еда с лёгкостью оказалась бы в канализации, пока сама Элисон только делала вид, что приём пищи всё так же прилежно выполняется. Всё, что она делала, так это лежала на кровати. Даже малые передвижения на матраце совершались с огромной неохотой. Вставать на ноги потеряло смысл несколько часов спустя. Она не ощущала себя человеком, больше просто телесной оболочкой. Звучало глупо, но она давно перестала пребывать в здравом уме, лежать все двадцать четыре часа было невыносимо: голову словно сжимали в тиски, а по мозгу били маленькие молоточки. И Элисон с каждым часом всё легче начинала испытывать любой дискомфорт. Он точно становился частью её. Йоханн выразил свою досаду, как и вчерашним днём, что до еды совершенно не дотрагивались, проявил даже беспокойство. Элисон пропустила всё сказанное мимо ушей: эта обеспокоенность прекрасно бы подошла какому-либо фермеру, чья скотина перестала что-либо есть. Как ещё вести себя, когда планируешь отдать на убой животное, а оно перестаёт правильно питаться? Она сделала мысленную пометку о том, что уже открыто сравнивает себя с предназначенным на убой животным. Недалеко от истины, правда? Второй день голодовки шёл более плавно, чем первый. Есть и пить хотелось несильно, если вообще хотелось ближе к обеду, хотя утром желудок всеми способами давал понять, что хотя бы маленькая крошка должна оказаться внутри. Элисон игнорировала неприятные ощущения, свернувшись калачиком, подбирая под себя одеяло. Она ещё успеет привыкнуть к этому чувству. Как и ко всему остальному. Раздражение. Оно ни на секунду не отступало от её нынешнего состояния. Девушка сжимала кулаки всякий раз, когда образ того или иного доктора вырисовывался под веками, мечтая раскроить им головы, ощутить алую тёплую кровь на своих руках и убедиться, что они больше никогда не встанут и не совершат ничего чудовищного. Никто больше не должен пройти через такое. Когда привычный звук открывающейся двери заставил её вздрогнуть и открыть глаза, за окном уже было темно. Настал вечер. Элисон лениво перевела глаза с пола на того, кто в очередной раз вошёл в её обитель, предполагая, что Йоханн вновь пришёл вколоть ей тот зелёный раствор. Уже в четвёртый раз за день? Но её глаза мгновенно расширились в ужасе, когда на его месте оказался тот, кому она была абсолютно не рада. Стрейндж кидает взгляд на полный поднос, усмехается, затем надменно возвращает глаза на свою пациентку. Его руки сложены в замок на уровне живота. — Хочу заметить, что отказ от приёма еды пагубно сказывается на организме, — деловито озвучил он, осматривая её с ног до головы. — Это из-за депрессивного состояния? Или вас беспокоят галлюцинации? Пока Хьюго говорил, Элисон встала на кровать ногами, пошатнувшись из-за резкого движения, а может, из-за двухдневного голодания, встав как можно увереннее на матраце, держась одной рукой за стену. Сердце подпрыгнуло в груди от прилива тошнотворного омерзения и бешено заколотилось о ребра, словно силясь вырваться из бренной телесной оболочки. — Меня беспокоишь ты, — прошипела она, стараясь придать своему хриплому голосу уверенности и твёрдости. Даже сейчас, возвышаясь над ним, смотря на него сверху вниз, она не могла избавиться от чувства собственной ничтожности. Стрейндж тихо, утробно усмехнулся. Она прекрасно видела, что он пришёл не один. Как и любой другой сотрудник лечебницы до этого. Они явно не знали его истинных причин нахождения в её камере. Не такие рядовые труженики этого места. Любое слово против него будет для них не более чем параноидальным синдромом. Наверное, они и не такое слышали за все годы работы в лечебнице. — Я рад, что вы проявляете интерес к моей скромной персоне, — довольно улыбнувшись, отметил Стрейндж, в следующую секунду придав своему лицу серьёзное выражение. — Ваше состояние оставляет желать лучшего. Мне, как вашему лечащему врачу, не дают покоя временные помешательства, что охватывают ваш разум. Мы найдём способ помочь вам избавиться от ментального заболевания. К тому же я не держу зла на неприятный инцидент того дня, — мужчина демонстративно коснулся целых очков, за одной линзой из которых виднелась слабая гематома. Невинность во всей красе. Элисон качнулась назад, сжимая кулаки. Стоило ли сдерживаться? Его наглая рожа чертовски просила ещё больше кровоподтёков и гематом. На секунду голубые глаза остановились на охранниках в коридоре. Она успеет ударить несколько раз, прежде чем её обездвижат. — Подумайте о тех, кто больше меня волнуется о вашем состоянии. К примеру, ваша мать не стала… — Не смей говорить о ней! — надрывно восклицает она, лишь заставляя губы Стрейнджа вновь победно подняться. Этот его молчаливый ответ заставил её сердце подпрыгнуть и чаще забухать в груди, стремительней разгоняя горячую кровь по жилам. Может, она уже вернулась в Готэм, может, она искала её. — Если ты что-то с ней сделал… — О, я ничего не делал. Она не мой пациент, в отличие от вас, Элисон, — её имя было произнесено другим тоном, выделяющимся на фоне остальных брошенных фраз, заставив её лицо странно дёрнуться, как он неожиданной пощёчины. Каким-то образом это заставило её успокоиться. Она отшатнулась ближе к стене. — Я уже изучил все те блёклые дела, что передал мне доктор Хоффман. Моя помощь в вашем недуге будет более эффективной. Элисон, очнувшись как от наваждения, открыто прыснула от той чуши, что срывалась с его уст. Помощь Стрейнджа лишь забьёт гвозди в её гроб. Его ложь лилась так прекрасно и так естественно, что отличить её от правды человеку, не знающему картину целиком, просто было невозможно. Да и отличалось ли всё это от регулярного общения «лечащий врач — пациент»? Определённо не намного. — Что бы я ни сказала, — девушка устало опустилась на матрац, придерживаясь за стену. Её голос был тихим, но затем резко повысился, так, чтобы стоящий рядом мужчина едва дёрнулся: — В этой камере, в этой форме, в этих стенах… — теперь голос понизился до шёпота, а она сама наклонилась ближе к нему. — За тобой всегда останется последнее слово. Поэтому оставь меня… одну, — ей хотелось сказать «умирать». Это то, как она себя ощущала. Это то, как всё выглядело. То, чего она хотела. Он не отпустит её так легко, не теперь. Смерть не так страшила её, как само существование. Не на правах безвольного подопытного животного. Хьюго едва повернул голову в заинтересованности, после чего шагнул к двери, но остановился, вспомнив о злополучном подносе. — Рекомендую всё же подкрепиться… — Рекомендую катиться к чёрту, — зло выплюнула Элисон, не дав ему договорить. Стрейндж недовольно скривил губы. Сейчас он стоял к ней полубоком, заведя руки за спину. Его статная поза выглядела ещё величавей и зловещей в свете люминесцентных ламп в коридоре, освещая только одну часть его лица. Через линзы его круглых очков не было видно глаз. В каком-то смысле она была этому рада. Смогла бы она взглянуть в эти глаза, полные холода, жестокости, бесчеловечности, как и сам их носитель, полный решимости довести свой план до конца, без страха, без содрогания, без мурашек по всему телу? Элисон считала, что нет. На подсознательном уровне она боялась его, боялась, каким может оказаться его следующий шаг. Но, как считала она, в конечном итоге всё закончится её смертью. Но какой она окажется? Быстрой? Алан быстро покончил со всем тем, во что превратилась его жизнь. Возможно, это был единственный верный вариант. Сотрудники и руководство лечебницы вынесли урок из его удавшегося самоубийства. Повторить будет сложно, почти нереально. Её ждала медленная смерть? Что может быть хуже мучительной, приносящей как физическую, так и душевную боль медленной смерти? Только совершенно идентичная жизнь. Между ними разница лишь в том, что в первом случае в конце тебя ждёт вечное умиротворение. Стрейндж, что довольно подозрительно, больше не обмолвился ни словом, надменно выйдя в коридор. В палате снова осталась только она. Но как надолго в этот раз?

~***~

Её состояние дошло до того, что она не могла заснуть. Тело и разум чувствовали усталость, но как бы она удобно ни располагалась на матраце, как бы ни старалась отбросить тревожные мысли в сторону, сон никак не снисходил к ней. Бессонница, наконец, настигла её. Элисон перевернулась на спину, откинув одеяло. Кожа, грудная клетка давили на сердце, словно она была придавлена тяжёлым булыжником. К тому же наряду с этим повсюду была она. Эта тишина. Девушка могла ощущать, как отсутствие звуков на пару с бессонницей буквально разъедали ей мозг, словно кислотой. Уверенность в том, что жизнь по-прежнему поддерживала функциональность её тела, была под вопросом. Может, смерть наконец сжалилась и раскрыла объятия, принимая её после этих мучительных дней. Она слышала о случаях, когда человек просто умирал. Психогенная смерть. Возможно ли, что над ней сжалились, даже не позволив дойти до ужасных последних стадий? Она была бы рада такому подарку: навеки исчезнуть в стенах лечебницы, разрывающих твою плоть, пока открытые раны с завидной силой поглощали настоящую сущность Аркхема. Его безумность. Он был пропитан им насквозь. Пол, стены, потолок, мебель, каждая вещь. Каждый пациент, каждый сотрудник. Их одежда, обувь. Единицы осознанно признают тот факт, что они не в своём уме, хотя бы на долю. Быть здесь и оставаться в здравом рассудке не под силу никому. Это как болезнь — никогда не узнаешь, когда оно до тебя доберётся. Его мрачность. Пускай естественный свет не был редкостью, но даже в его лучах здание выглядело пугающим, подчёркивая трагичные судьбы своих вечных обитателей. Скольким людям эта атмосфера шла на пользу, а не во вред? Его хаотичность. Помещённый в него пациент становился клеткой серого вещества, очередной аномалией в лимбической системе. Атрофированный участок мозга. Сотни психопатов, чьи действия и мысли выходят за рамки разумного, под одной крышей, сливаются в одно целое, становясь главным органом центральной нервной системы под черепной коробкой, покрытой черепицей. Его смертельность. Сколько людей погибло здесь с самого дня его основания? Пациенты, сотрудники… Сколько погибло за его пределами? Десятки, сотни, тысячи… Смерть, как ни посмотри, преследовала по пятам всех, кто как-либо связан с лечебницей. Так почему бы ей сейчас не охватить её в объятия, вытянув последний вздох? И затем безмятежность исчезла, будто кто-то вынул затычку, и её засасывало в воронку, пока лёгкие наполнялись водой; разум заполнялся беспокойством. Элисон вздрогнула всем телом, приподнимая голову на звук открывшейся двери. Сама смерть отказала ей в милостивом избавлении. Неужели она не достойна этого? Или перед смертью недостаточно настрадалась, чтобы обрести покой? И скоро ли настанет момент, когда она больше не откроет глаза? Она повела головой в нелепой попытке сбросить безмерную усталость, часто моргая, а уже затем протирая яростно глаза, избавляясь от раздражения. В камеру вошли трое санитаров. В проём встал один из сопровождающих их охранников, расставив ноги на ширину плеч и скрестив руки на груди. — Встаём-встаём, — бодро пробасил мужчина. Его голос неприятно отдавался в её голове, точно огромный тяжёлый молот, бьющий колокол. Когда Элисон открыла глаза, то прямо перед ней стояла кресло-каталка. За окном было достаточно светло, палата выглядела до причудливости освещённой. Утро наступило так быстро, что могло показаться, что время, отведённое ночи, просто пропустило свой черёд, точно желая приумножить количество дней её нахождения здесь. Один из санитаров, сжав бицепс её левой руки, подтолкнул девушку к средству передвижения. Элисон грузно села в неё, коляска протяжно скрипнула. Её руки опустились на подлокотники и сразу же были зафиксированы двумя санитарами по обе стороны с помощью ремней. Она не успела ничего понять, когда осоловело дёрнула конечностями, не в силах освободиться от пут, обхватывающих запястья целиком. Когда же до её ноги коснулись руки третьего санитара, проделывая то же самое с лодыжками, Элисон уступчиво сдалась. Ни сил, ни желания, ни смысла не было. Она вальяжно расположилась в каталке, немного сгорбившись. Путь из палаты в коридор, из него в другой, прошёл в тишине. Элисон не задавала вопросов, как и мужчины. Это было излишним. Этого не требовалось. Её могли везти куда угодно, и в данный момент ей абсолютно было всё равно. Где бы они ни оказались в конечном итоге, это бы не вызвало удивления. Через какие-то несколько поворотов они наткнулись на другой конвой с пациентом, который, завидев их впереди, остановился, открывая Элисон и остальным путь, резко развернув мужчину в комбинезоне лицом к стене. — Убери от меня свои руки, обезьяна! — прорычал он немного высоким и истеричным голосом, стараясь сбросить чужую руку со своего плеча. — Успокойся, Нигма, — не слишком громко бросил санитар, усилив хватку и сильнее прижимая того к стене. — Может, терапия с доктором умственно тебя вдохновит, а то ты выглядишь как-то кисло. — О, что за «искромётный» юмор. Я бы даже похлопал тебе в ладоши. Пропуская через твоё тело тысячи вольт после очередного пробитого дна в уровне твоего интеллектуального развития. — Да-да. Изобрети что-нибудь пластиковыми приборами и желе. Тебе это ничего не стоит. Ты же умный, — издевательски подтрунивал мужчина. Рядом стоящие его коллеги в согласии заулыбались, кивая головой. Это вызвало на лице Эдварда гримасу отвращения, он снова дёрнул плечом. Когда Элисон с сопровождающими прошли немного дальше них, а Эдварду позволили наконец отойти от близкого контакта со стеной, собираясь повести его дальше, его вытянутое и худощавое мужское лицо исказилось в брезгливости, придав ему ещё более ненормальный вид. — Убожество. Другого от вертухая я и не ожидал. Как вас всех вообще наняли. Как такие обладатели скудного ума могут следить за кем-либо вообще? За таким, как я? Может, в теоретической бесконечной вселенной такое возможно, но НЕ ЗДЕСЬ! — он в резком движении наклонился всем телом к держащему его санитару, на что тот мгновенно отшатнулся. — Это место ещё не настолько прогнило. — Тебе нужна помощь, Нигма, — напряжённым голосом заявил довольно очевидную вещь санитар. — Мне не нужна НИЧЬЯ помощь! — яростно воскликнул он в ответ. Элисон выдохнула. Именно так она и выглядит со стороны. Она потянулась в кресле, насколько было возможно, разминая затёкшие мышцы и сдерживая зевок. Их путь окончился в медицинском блоке. Совсем неудивительно. Это место сродни собственной палате. Внутри находился Адам и… какая-то молодая женщина. Глаза Элисон лениво сузились. Бишоп, до того как обратить внимание на прибывших, вальяжно опирался бедром об медицинскую тумбу у стены. Мужские черты слабо дёрнулись в улыбке, прежде чем сменить игривое выражение лица на привычное расслабленное и равнодушное. В ту же секунду его глаза вернулись обратно на его собеседницу. Та, в свою очередь, тоже повернулась к вошедшим, выглядя немного расстроенной. Её светлые волосы были собраны в пучок, пока левую сторону лица едва скрывала чёлка. Она огорчённо поправила свои очки, когда Адам, откашлявшись, деловито обратился к ней: — Эм, приятно было с вами пообщаться, мисс Квинзель, но, боюсь, работа не ждёт. — Да, конечно, — мягко и тихо парировала она, убирая пряди волос за ухо. Бишоп проводил её взглядом, и когда та приблизилась к выходу и вышла в коридор, в молчаливом жесте пригласил санитаров следовать за ним. — Вы выглядите болезненно, Элисон, — произнёс Адам, отдёргивая шторки между койками, открывая вид на одну из них, отбрасывая одеяло в сторону. — Благо мы в состоянии исправить это недоразумение. Как только каталка остановилась недалеко от койки, давление на запястьях и лодыжках исчезло, а её саму схватили под мышки, усаживая на матрац. Устроившись на немного жесткую кровать, она ощутила, как правого запястья снова коснулся кожаный наручник. Бишоп повесил на стойку для капельницы прозрачный пакет. Содержимое в нём было белого цвета. — Что это? — хрипло спросила Элисон, только сейчас поняв, насколько сухо было во рту и горле. — То, что поможет вам, — любезно ответил Адам, сунув руку в карман халата. Выражение его лица было отталкивающе любезным. Она снова бросила взгляд на пакет, стараясь разглядеть название. Затем в голову ударило неприятное предположение, которое определённо было верным. Парентеральное питание. Конечно, отказ от еды был слишком явный, чтобы игнорировать его с их стороны. Они среагировали на это довольно быстро. — Нет, — резко заявила она, одёргивая руку, когда мужчина собирался зафиксировать её. К тому моменту только левая рука оставалась свободной. — Элисон, — устало выдохнул доктор. — Это для вашего же блага. — Для Блага. Но уж точно не для моего. — Если вам всё равно на ваше состояние, это не значит, что и докторам плевать. Девушка издала приглушённый истеричный смешок. Докторам не было плевать? Наоборот. Делают с ней то, что считают правильным. Правильным для себя, стараясь не допустить так ненужной для них истории с Аланом. И теперь они принудительно собираются её кормить, поддерживать здоровье, тело. Но только с выгодой для себя, и никак иначе. Смерть сделала несколько шагов назад, наблюдая за картиной. Вырисовывающаяся ранее вторая дата на надгробии исчезла. Они забирают у неё даже право на собственную смерть. Элисон огляделась вокруг, пытаясь найти что-нибудь, что поможет ей. Желательно острое, смертоносное. К несчастью, что было ожидаемо, ничего в поле зрения не было обнаружено. Кто бы оставил, например, нож рядом с пациентом психиатрической больницы, имея хоть толику мозгов? Бишоп, выждав секунды и не желая мириться с этой заминкой, снова потянулся к женской руке. Элисон плотно прижала конечность к груди, противясь его хватке и движению. Адам в недовольстве поджал губы, вновь засунув руку в карман халата. Драгоценное время уходило с каждой минутой, а он тратит его на глупое сопротивление. Рядом стоящий санитар было дёрнулся ему на помощь, поскольку это именно то, в чём заключалась его работа. Сдерживать пациентов, обездвиживать, помогать врачам. Но затем доктор молча воткнул иглу небольшого шприца, чей поршень быстро соприкоснулся с цилиндром, в плечо пациентки. Элисон в удивлении перевела взгляд туда, куда он её кольнул, сделав попытку отмахнуться от него, но к тому моменту Адам уже сделал пару шагов в сторону от койки, пряча иглу в колпачок. — Зафиксируйте, — кратко бросил он всё тому же близстоящему санитару. Когда другая мужская рука коснулась её запястья, потянув к себе, она не могла с тем же упорством сопротивляться. Мышцы, не только в этой руке, казались настолько слабыми, настолько неуправляемыми, что других вариантов, кроме как просто сдаться, не было. Её голова откинулась на подушку. Последним, что было перед её глазами до того как те закрылись, был Бишоп, нетерпеливо проверяющий время на наручных часах.