Калифорния, с любовью

Вернувшись несколько часов спустя, Чоппер находит Джея спящим на одеяле, у остывшего за день кострища и не торопится его будить. Садится рядом и курит молча. То ли охраняет, то ли ждет, когда парень проснется. В богато украшенном бусами, ловцами снов, выделанными шкурами типи два индейца в летах и молодая индианка специальными заточенными костяными иглами и иглами дикобраза колют национальные орнаменты, тотемных зверей, перья, и другие символы доблести и принадлежности к племени на спинах, руках и плечах индейцев. Чоппер приводит туда Джея, усаживает на пол, на сплетенную из жесткой травы циновку, заставляя смотреть на древне-обрядный, болезненный процесс "аутентичного" нанесения татуировки. Молодые и не очень мужчины с резкими, рубленными лицами сидят как каменные изваяния, терпеливо принимая манипуляции мастеров. Игла макается в субстанцию нужного цвета, а потом чуть под углом вгоняется в кожу, и с подковыркой, подворотом дербанит ее. И снова. Точка за точкой. А потом подушечками пальцев еще немного нужного цвета втирается в свежие ранки. Татуировка припухает на глазах, обретая объем и легкое потемнение по краям. Харрисон садится рядом и какое-то время молча, вместе с парнем, смотрит. А потом спрашивает: - Ты все еще хочешь этого? Это на всю жизнь, Джей... и это, в Калифорнии полно тату-салонов с анестезией, современными машинками и лицензированной тушью. Джеймс чувствует себя слегка обдолбанным. Голова болит и кружится. Он старается не подавать вида и списывает это на травяной отвар. Когда он чуть не чихает, но сильно трет нос и терпит, в голову закрадываются мысли, что он, может быть, перекупался в холодной воде, но с ним от такого отродясь ничего не случалось. В детстве и будучи подростком он чего только не вытворял. Спал ночами на земле среди дырявящих небо силуэтов скал, прыгал в реку с высокого берега и плыл на спор как мог долго, бегал по свистку школьного тренера, а потом хлебал с приятелями ледяную газировку. Так что нет. Точно отвар. Процесс татуирования его завораживает и по своему ужасает. У индейцев есть бытовая техника, они курят "белые" сигареты, носят кроссовки и ездят на пикапах. Но при этом татуируются таким вот способом. "Должно же у них остаться хоть что-то своё". И да, Джею очень хочется татуировку именно таким способом. Хочется перекинуть хотя бы тонкую и незначительную нить из своего мира в родной мир Харрисона. Ну, не то чтобы совсем родной, но имеющий для него значение, как бы он ни костерил стариков с их маразматическими заскоками и молодежь с ее огульностью, как бы часто ни называл вещи своими именами, лишая их особенной магической ауры. - Когда мне было лет двенадцать, - сказал тихо Джей, слегка приваливаясь к боку Харрисона, - а моим приятелям столько же или чуть побольше, мы все жутко хотели тату. И некоторые из нас делали их себе. Вместо того, чтобы точить лезвием карандаши в школу, они делали надрезы на руке и наполняли их обычными чернилами. В основном держались шрамы, а не эти чернила. Но пару дней это было похоже на расплывшуюся татуировку на подушке из вспухшей кожи с багровыми рубцами контуров. Не тату, одно название. Но пацаны, решившиеся на это, потом пухли от гордости. Делали в основном инициалы. Свои, симпатичной девчонки-старшеклассницы или какой-нибудь красотки из кино. Я хотел как и все, но дочерта боялся. Боялся, что отец срежет мне это художество вместе с куском кожи. Он всегда жестко отзывался о подобных глупостях, - Джей помолчал немного, а потом закончил. - Так вот в сравнении с резьбой бритвой, то, что я вижу здесь, еще хуже. Но я очень этого хочу. Можно сказать, это одна из причин, почему я так хотел сюда. Настоящая индейская татуировка. Это как защитный талисман на всю жизнь. Харрисон хмыкает, качает головой и что-то говорит татуировщице. Та смеется, кивает и обращается к одному из мужчин, а коротко переговорив с ним, отвечает метису. Чоппер переводит для Джея: - Они нашли твое решение очень смелым для белого. Но если ты так решил, то Одинокая Волчица сказала, что тобой займется Два Пера - лучший из них троих. Надо немного подождать. Ты посиди здесь. Я смотаюсь в пару мест, прихвачу тебе одеяло и отвар, и вернусь . Это надолго. Чоппер уходит, и хотя его нет довольно долго, достаточно чтобы окончательно стемнело и похолодало, но когда тот возвращается с одеялом, термосом полным горячим сладким чаем с ягодами шиповника, повесив на пояс флягу с кое-чем покрепче и погорячительнее, Два Пера еще не занялся Джеем. Теперь татуируют при свете костра и керасиновых ламп и блики живого огня добавляют происходящему первобытной магической дикости. Харрисон накидывает одеяло на плечи парня и передав тому термос, садится рядом. Хлебает виски из фляги, спрашивает: - Не передумал? - и услышав, что нет предлагает флягу Джею: - Будешь? Происходящее вокруг наполняет душу трепетом. Джеймс волнуется, да что там, ему боязно, но отступать он точно не собирается. Он кивает и забирает из руки Харрисона флягу, присасывается к ней, упивается тем, как спирт опаляет горло, как воспламеняет нутро. Он не помнит, когда ел в последний раз, все больше пил. Виски, виски, отвар, еще отвар и снова виски. И от очередного глотка голову ведет не на шутку. Но Джеймс думает, что это хорошо и правильно. Это его наркоз на всю операцию. Потом снова пьет отвар и приторно-сладкий вкус шиповника смешивается во рту с горьковатым вкусом виски. "Такое вот лекарство от страха". Индейцы совсем не боялись, им не нужен был допинг. А Джей вовсе не уверен, что сможет сидеть вот так же стойко с каменным лицом. "Будешь терпеть, трусливая задница", - шипит он про себя. Наконец, Два Пера заканчивает узор на левой стороне груди последнего из своих соплеменников и знаком велит Джею приблизиться. Спрашивает не у него, у Харрисона, потому что парень все равно говорит не понятно, что и где делать. Тот отвечает, проводит пальцами по плечу Джеймса, очерчивая на нем круг браслета, высоко, почти под самым суставом. А потом сам, пуговица за пуговицой расстегивает рубашку на Джее, и снимает ее. Садится, вспугивая своим движением пламя и оранжево-алые всполохи танцуют на лицах. Харрисон никуда не уходит, садится скрестив ноги и закуривает местную трубку с длинным мундштуком. прихлебывает виски и смотрит как хмурится, прикусывает щеку изнутри и дергает лицом на особо жестких уколах дикобразьей иглы Джеймс. Через некоторое время, с паузами, тоном сказителя, и не сводя внимательных серых глаз с любовника, рассказывает легенду: - Это было давно. Старый индеец рассказал своему внуку: — В каждом человеке идет борьба, очень похожая на борьбу двух волков. Один волк представляет зло — зависть, ревность, сожаление, эгоизм, амбиции, ложь... Другой волк представляет добро — мир, любовь, надежду, истину, доброту, верность... И тогда, маленький индеец, тронутый до глубины души словами деда, на несколько мгновений задумался, а потом спросил: — А какой волк в конце побеждает? Старый индеец едва заметно улыбнулся и ответил: — Всегда побеждает тот волк, которого ты кормишь. Мой дед, Грозовое Облако, рассказал мне это, когда я был маленький. Теперь я рассказал это вам. Чоппер снова замолкает. Два пера вбивает в плечо Джея - поочередно два цвета - белый и черный. Припадают на лапы, изгибаются в прыжке, сходятся в схватке, кружат попарно волки в орнаменте браслета - белый-черный, белый-черный... А когда он заканчивает, и жестами зовет молодого вождя оценить работу, то Харрисон садится на корточки перед измученным за последние два часа любовником. Берет пальцами его подбородок, и склоняется - целует прямо в искусанные губы и спрашивает: - Выдержишь еще? Губы чуть подрагивают. Джеймс весь подрагивает от озноба, так всегда с ним бывает, когда приходится долго терпеть боль. Так было в его далеком детстве, когда требовалось сносить походы к дантисту, а зубы тогда без особого повода ледокаином не обкалывали. Так было после неудачного прыжка с высоты, когда он сильно ушиб ногу и еле доволокся домой. Так было на съемках с внеплановым глубоким погружением, когда не только трясло, но и в глазах темнело. А ломка - это вообще отдельная печальная тема. Джеймс думает о себе прошлом и о себе нынешнем. Сравнивает бока своих волков, черного и белого. Они примерно равны. И это уже победа. Раньше его белый волк был таким тощим, что шкура плотно обтягивала судорожно дергающиеся дуги ребер, взгляд зверя был потухшим, а сознание - затравленным. И было очень важно, что именно здесь и сейчас пришло осознание - благодаря его первой татуировке, выполненной старым индейцем с верной и точной рукой - это новый путь. Сейчас плохое и хорошее обрело равенство. Это новая отправная точка. Благодаря Харрисону. Татуировка и новый старт - все благодаря ему. "Значит, - думает Джеймс, - что-то хорошее я все-таки сделал, раз судьба преподнесла мне такой подарок". Еще он думает, что выдержит ради своего Вождя всё. - Выдержу, - а голос хриплый, скрипучий, рвется как по наждачной бумаге. И нестерпимо любопытно, что еще задумал Харрисон. Джей выкручивает голову и смотрит на работу индейца. До того он пялился в сторону, не желая лишний раз наблюдать за дикобразьей иглой, ковыряющейся в его плече. Индеец проводит тряпкой по коже, стирая кровь. Волки мчат в бесконечной погоне друг за другом. - Умница, - губы Харрисона трогает одобрительная улыбка, он свинчивает крышку армейской фляги и протягивает вискарь Джею: - На, хлебни еще - попустит. Что-то говорит татуировщику и Два Пера пускает Пса на свое место. Чоппер смачивает тряпку тем же виски и протирает ею выпирающую, как обрубок ангельского крыла, левую лопатку Джея. Касается бережно кожи, оглаживая ее кончиками пальцев, едва касаясь: толи наметывая для себя будущий рисунок, толи заранее извиняясь за боль, которую причинит. Харрисон берет костяную иглу. Ему предстоит нанести более полтора тысяч коротких, вплотную к друг другу, глубоких уколов, большей частью вплотную к лопаточной кости*. Просит: - Наклонись вперед. Согнись. Мне нужна твоя туго натянутая шкура. Харрисон беличьей кистью наносит контур будущей татуировки, заполняет его антрацитово-черной тушью. И потом, дополнительно макая туда заточенную кость, принимается вбивать краску под кожу. Рядом курит трубку Два Пера, время от времени что-то коротко и хрипло комментируя, подучая Чоппера. * Чем ближе кость к коже на месте нанесения татуировки, тем больнее. Так самыми "болючими" будут татуировки наносимые на щиколотку прямо над косточкой, часть татуировки заходящая на плечевой сустав, татуировка на седьмом , выпирающем, шейном позвонке. Самые безболезненные татуировки "по мясу" - в широкой части плеча (где у Джея теперь браслет в виде орнамента из волков), предплечье, бедра и икры, ягодичная мышца, широкая часть спины - по дельтовидным мышцам. (источник - личный опыт и "умные люди говорят")). Джеймс крепко закусывает губу, прячет глаза от внимательного взгляда старого индейца. Два Пера вроде бы и безразличен, но что-то есть в его мудрых глазах, хитрые искорки смеха и лишь толика сочувствия к "белому", рискнувшему потрогать кончиками пальцев путь коренных американцев. Он видит, что парень буквально захлебывается восторгом - и возбуждением. От каждого прикосновения Брошенного Пса по худощавому телу прокатывается волна мурашек, в глазах горит самое древнее пламя, кадык трудно дергается, пальцы крепко сжимаются в кулаки. Джею стыдно, что его страсть к Харрисону и радость от его внимания слишком очевидны. Все здесь читают его с невыносимой легкостью. Даже та малышка, Утренняя Роса. А старики и подавно. Джеймс пытается дышать только носом, чтобы не шевелиться. А дышать трудно, и сердце колотится как ненормальное. Рука Харрисона то придерживает его за плечо, то чуть давит, заставляя прогнуться вперед сильнее. Тряпка то и дело щекочет лопатку, стирая крупные капли крови. Жжет. Больно. Джеймс старается не шипеть и не вздрагивать. Харрисон берет его. Это больно. Каждый раз больно. Но в то же время невыносимо ярко, как сладкий поцелуй самой жизни. Каждый раз это как умереть - и родиться заново. Лежать опустошенным и постигать себя сызнова. Боль, приносимая Харрисоном сейчас, это необходимая плата за принадлежность ему. Это особенный момент. Джеймс вдруг вспоминает прилетевший в затылок букет левкоев и заливается краской. О чем он только думает... Пульс в висках зашкаливает. Уколы, глубокие, злые, часто кусают лопатку. Джеймс прижимается губами к горлышку фляги и глотает виски, чтобы хоть немного заглушить этих ос. Но не смотря на боль, кровь приливает к паху. Джеймс нервно сглатывает и с хриплым смешком шепчет: - Ты не поверишь. Но у меня чертов стояк, - он думает повеселить этим Харрисона, думает, тот поржет над своим непутевым ковбоем или обзовет "мазохистом". - Мы займемся этим позже, - со спины, склонившись губами к беззащитно оттопыренному и слегка покрасневшему уху, хриплым приглушенным голосом обещает Харрисон. Ему и самому непросто - твердая и точная рука позволяет бить плотно, не пропуская ни миллиметра отведенной под заклание кожи, но к концу первого часа на лбу Харрисона выступают крупные капли пота. Он усмехается про себя - "вот оно как." Оказывается татуировщик не только творческая профессия, но и тяжелый физический труд. Ноет плечо и запястье, судорогой начинает сводить сжимающие иглу пальцы, режет от постоянного напряжения и дыма глаза. Два Пера верно истолковывает его усмешку и кивает, улыбаясь: "да, вот так оно, брат". Но по истечении кажущимися бесконечными двух часов - тату готово. На лопатке Джея, вспухшая, объемная и оттого как живая, черная песья лапа. След крупной собаки в натуральную величину. Как-будто кобель, пес-оборотень, напрыгнув со спины и повалив лицом вниз, оставил этот след. Хариссон в последний раз втирает в кровоточащие "подушечки" нарисованной лапы порцию черной туши, по-живому, углубляя цвет и вытирает руки. Джей тянется за салфеткой, заводит руку за плечо и прижимает мятый квадрат бумаги туда, где кожу терзают рыжие муравьи. Потом смотрит на чуть смазанный отпечаток. Песья лапа. Джеймс поднимает сияющий взгляд на Харрисона. Он не знает, куда деваться от рвущегося изнутри безудержного ликования. Он берет руку Харрисона, крепко сжимает в своей. Не может вымолвить ни слова, только смотрит благодарно и преданно. То, что Харрисон подарил ему сейчас, превосходит все мыслимые знаки отличия. Это навсегда. Это нельзя снять и оставить на полке. "Это часть его во мне". Потом Джеймс все же преодолевает смущение перед пожилым индейцем, присутствующем при этом странном обряде посвящения, свидетелем его. И сам тянется к Харрисону. Сам обхватывает его ладонью за шею. И целует его первым, не дожидаясь внимания и не спрашивая разрешения. Склоняется к любовнику, крепко обвивая талию на уровне поясницы, и позволяет джеевским губам обминать свои губы, дерзкому языку толкаться в горячий грот его рта, бесшабашно прорываясь за кордоны зубов. И сам плывет в этом слиянии, по хруста прижимая парня к себе. И только когда дефицит кислорода начинает отдаваться в перестуком пульса в ушах, неохотно выпутывается из затяжного, как парашютный прыжок, поцелуя. - Пошли отсюда, - командует тихо, и тут же подбирает с земли одеяло. Быстро прощается с хозяевами "рисовальной" типи, и не теряя времени, тащит Джеймса за собой, в темноту. Мимо костров, где уже во всю звенят вполне современные гитары, и песни звучат - тоже вполне современные, хорошие гитарные песни среднего запада - кантри и что-то разбитное в стиле "хилли-билли-рок". Мимо немых конусов замерших в темноте типи, мимо стреноженного табуна , в шелестящую травой прерию. И там кидает одеяло, а потом садится на него сам, и притягивает за собой ковбоя, усаживая у себя, между согнутых и широко разведенных ног. Отмечает ласковыми пальцами влажное пятно на спине рубашки, там где еще кровит и сочится сукровицей свежая татуировка. Спрашивает: - Больно? Джеймс чувствует, как рубашки присохла к спине. Метка Харрисона, лапа Брошенного Пса, пробивается наружу через тонкую преграду. - Правильно, - отвечает Джеймс и повторяет про себя: "Правильно". Потому что должно быть больно. Это важная часть обретения нового себя. Он смотрит в глаза Харрисона, сейчас такие же темные, как небо над головой, протягивает руку и гладит его по щеке. Снова целует, медленно, томно и сладко, никуда не торопясь. Зачем? Теперь у них есть всё время мира. Отстраняется - их губы на прощание громко чмокают, будто не хотят разъединятся - и обводит ладонями широкие плечи Харрисона. Упирается в них ладонями и настойчиво толкает - "Ложись". И ложится поверх, прижимается всем телом. Между разведенных в стороны ног чувствует крепкий бугор, спрятанный под плотными индейскими штанами. И трется о него, ерзает, хрипло постанывая от нетерпения. Сам задирает на Харрисоне холщовую, расшитую по горловине рубаху, и гладит проступающую светлым пятном в темноте кожу: торс, живот, ребра, ключицы. За ладонями следуют губы, язык и горячее, рывками толкающееся из легких дыхание. Джеймс чувствует себя так, словно впервые дорвался до объекта нестерпимой страсти. Он крепко целует тело Харрисона, не заботясь о том, что могут остаться засосы - вот здесь, на ребрах, и здесь, у темного, плоского соска, и здесь, в верхней точке диафрагмы. Вылизывает, исследует языком, смакуя терпкий и соленый вкус кожи. Гладит и мнет, ощупывает крепкие узлы мышц и "кирпичики" пресса. А потом устремляется к паху. И рывком, по-хозяйски, стягивает штаны Харрисона пониже бедер. - Тшш, - громко и предостерегающе шепчет. - Хочу тебя в рот. Засадить еще успеешь. Харрисон глуховато ворчит, что это чистой воды провокация, что его лапают и провоцируют... Но не сопротивляется, ничем не мешает Джею командовать, гладить, трогать, пробовать на вкус. И послушно приподнимает бедра, когда тот спускает с него штаны, и лежит смирно, не пытаясь тут же завалить парня на спину.. и просто - завалить, засадить, выебать его, такого горячего и трогательного после длинной, хоть и добровольной, пытки. Никогда и ни за что Чоппер Харрисон не признается себе, что его заводит осознание того, что Джей терпит боль, терпит - от него, и будоражит запах крови техасца. Но это никак не отменяет того, что его член, наглый, большой, темноголовый голосует "за" - каждой выпуклой веной, мутноватой каплей, выступающей на конце, подрагиванием в руках парня. Харрисон шумно, прерывисто дышит, и не может удержаться от того, чтобы положить руку на загривок Джея, сначала массируя пальцами позвонки, а потом - уже впрямую на затылок, и давит, давит вниз, насаживая горлом на елдак, напоминая: терпение в постели не его, Харрисона, добродетель. И оно скоро кончится, прямо сейчас, вместе с рваным судорожным выдохом от разряда острого наслаждения. Вот прямо счаз кончится. Уже кончилось. И Харрисон отрывает Джея от каменно-твердого члена, тянет на себя, целует солоноватые после него же самого губы, и массируя пальцами поясницу над линией сползших джинс, шепчет властно и одновременно: - Давай, вставай на четвереньки.. Засажу. Так сейчас правильней - не возить же его спиной по грубому одеялу. Чоппер ставит Джея, как надо самому, до колен вместе с бельем спустив с того джинсы, и задирает рубашку, собирая ее на шее, так, чтобы при полнолунном свете видеть свежую татуировку. Ему это отчего-то нравится. Очень. И слегка помыкавшись на входе, засаживает во всегда поначалу такой тесный вход. А слегка растрахав, за бедра тянет Джея назад, на себя, и давит на здоровое плечо, вынуждая опуститься на локти, почти лечь на грудь, оставаясь на коленях, прогнуться в позвоночнике и отклячить зад, удобно подставляясь особенно остро ощущаемому в этой позе члену. Сегодня не та ночь, когда Харрисон хочет и может быть осторожным. Сегодня не та ночь, когда Джей хочет, чтобы тот был осторожным. Лопатки остро задираются вверх. Кровавая лапа на одной из них будто бы сжимается от этого движения, мнет, царапает загорелую, но все равно бледную в свете Луны кожу. Джеймс сильнее изгибается в пояснице, наслаждается тем, как крепко, до боли, растягивает его Вождь. Внутри все горит, пах сводит от вожделения. И уже сейчас, едва начав, хочется умолять: "Дай мне больше". Куда уж больше. Хер вдавливается до упора, и если положить ладонь на тощий живот, можно будет ощутить его толчки внутри. Джеймс втыкается лбом в груботканное одеяло и заводит руки по бокам, нащупывает держащие его за бедра широкие ладони Харрисона. Вцепляется поверх своими, и начинает подмахивать, трахаться об этот мощный литой елдак. "Как хорошо... Как хорошо, мать твою..." Быть вот так распластанным перед Вождем, быть тем, кого он захотел присвоить, быть тем, кто заставляет его вот так хрипеть и жадно долбиться внутрь, тиская тугую маленькую задницу. Их пот смешивается. Харрисон нависает над Джеем и соленые капли нечаянно падают с подбородка на помеченную спину. Рану несильно жжет. Эта боль - будто эхо той, что внизу, более терпкой и многоликой. Джеймс снова упирается локтями в смятое одеяло, все тело содрогается от беспощадной долбежки, собственный член отчаянно болтается вверх-вниз. Воздух рывками покидает легкие, в глазах темнеет. Дует прохладный ветер, облизывая связанные воедино ритмично раскачивающиеся тела, вокруг шелестит трава, где-то вдали всхрапывают кони. Джеймс не ощущает и не замечает уже ничего, кроме того, как Харрисон берет его, властно, жестко. То, что нужно им обоим. Финальный аккорд их путешествия. Когда пульс достигает апогея, за миг до разрядки Джеймс резко вскидывает голову и растягивает рот в хриплом, ссаженном крике. Он похож на койота, воющего на Луну, зовущего её полюбоваться на земные радости. А потом он роняет голову на скрещенные поверх одеяла руки, ложится на грубую ткань всей грудью, трется о нее лбом, то ли стирая пот, то ли ластясь. Этот вопль торжествующей плоти уходит в светлеющее небо, и рассыпается по равнине, а мгновением позже, как эхо звучит одинокий и резкий орлиный крик. Чуть спустя, рвано дыша и даже постанывая от нестерпимо тугого , выкручивающего нутро и заставляющего рывками двигаться железные от напряжения ягодицы, наслаждения - кончает Харрисон. И склоняется над обессиленным , размякшим, стекшим на одеяло парнем и крепко целует в центральную "подушечку" нарисованной лапы. Она объемная от воспаленной припухлости, горячая и слегка шершавая свежей, чуть потрескавшейся коркой. Как настоящая. Чоппер мягко фыркает в загривок Джея, выходя, и заваливается рядом. Закуривает сразу две, и одну отдает любовнику, в качестве подушки предлагая ему тонкую оленью кожу рубахи, обтянувшую широкое плечо. Рассеяно-довольно целует в висок. А потом еще раз. И в скулу, и в лоб. Но это уже другие поцелуи, в них появляется что-то деловое, собранное, целеустремленное. Харрисон никак не комментирует свои действия, молча только косится на Джея, а потом встает и говорит: - Я пойду поседлаю коней. Ты как? Ехать сможешь? - Мм... угу... - бормочет тот и переворачивается на бок, расслабленно дымя сигаретой. А про себя думает: "Да ты просто неугомонный терминатор". Недолго он наблюдает за движущейся спиной Харрисона, потом тяжко вздыхает, поднимается, подтягивает джинсы, зажимая сигарету в зубах. Наклоняется за одеялом - и ощущения в заднице ярко напоминают о себе. Джеймс тихо постанывает, ощущая ломоту в яйцах, и накрепко закусывает губу. Потом накидывает одеяло на плечи, спасаясь от утреннего озноба и тащится за Харрисоном, а края одеяла тащатся за ним, приминая траву. Он помогает Харрисону с лошадьми, посматривает внимательно - как он после того происшествия, но тот и бровью не ведет. Джеймс смущенно принимает наплечную кобуру с магнумом, так по-идиотски проебанную у реки. Застегивает и ощутимо чувствует жжение на левой лопатке - песья лапа. Эти напоминания заставляют его взбодриться. Сейчас они вернутся в туристический городок, заберут байки и двинутся в сторону побережья - будто герои фильма, поставленного на обратную перемотку. Чоппер не говорит любовнику, с чем связан столь спешный, почти внезапный отъезд. Но он связан с Джеем. С обжигающе-горячим изнутри, с пылающими скулами, с раскаленными влажными висками - Джеем. В угаре от виски, впечатлений и секса, ковбой не чувствует, как горит. Но когда его "накроет", то придется угонять у шайена - полицейского пикап. А у них - лошади. Харрисон волнуется про себя, выдержит ли Джеймс дорогу, ведь здесь, даже напрямик, если совсем уж не "палить" коней в бешеном галопе, то часов шесть бодрым шагом, и разболтанной, вихляющей трусцой. Не рысью. "Рысь" - придуманный аллюр, не естественный для лошади, и местные, полудикие кони не приучены к нему. Они знают такие аллюры "шаг", "трусца", "галоп", "дикая скачка". Рысь? Нет, не слышал. Утро рассыпается росой по траве, выбивает "дробочку*" на зубах у засидевшихся у прогоревшего костра. Харрисон стаскивает с себя рубашку, и не слушая слабых возражений, заставляет Джея надеть ее. Вы что - шутите? Отличная же кожа. Куртка, считай. От такого кощунства можно свалиться с Верхнего мира в нижний. Но Чопперу плевать. Он точно знает, они отличные мужики - эти мертвые индейцы. Они поймут - рубашки нужны для того, чтобы греть тех, кому холодно. И - понтоваться. Но сначала все-таки греть, а потом понтоваться. Он качает головой и подмигивает зыбким, выцветшим почти до нуля утренним звездам. И, кажется, те подмигивают ему в ответ. На нем снова корона из перьев. Харрисон резко взлетает на коня, подбирает-натягивает повод и убедившись в том, что Джей готов, решительно бьет вороного пятками по бокам. дробочку* - дробочка - чечетка, разновидность чечетки Только первые минут десять Джеймсу оглушительно стыдно. Он знает, что это за рубаха, знает, что не сделал за свою жизнь ничего, что было бы достойно хоть одного пера, ничего особенного. А тут вдруг - такое. И обхватывает себя руками не то, чтобы от холода, а скорее, чтобы спрятать богатое шитье. Но озноб, ползущий под кожей, не проходит, и рубаха - как лучший друг. Странно, солнце поднимается все выше, ласкает своими теплыми пальцами, целует в обе щеки - а холодно. Джей трудно сглатывает горлом, превратившимся в наждачку. "Ну не-е-ет", - решительно тянет про себя. Еще чего не хватало. Ни за что он не проявит слабости перед Харрисоном. И хоть от каждого движения скакуна в голову будто стреляют в упор, парень старается держатся в седле ровно и не отставать от Вождя. Яркие перья солнечной короны рябят в глазах, множатся, плывут. Джеймс нарочито бодро смотрит на Харрисона и лихо запевает детскую песенку: "Знает каждый в нашем стаде, Джонни не соврет Мы отважные ребята, Любит нас народ. Мы - ковбои, мы - ковбои, Мы отважны и нас двое Любим девушек прекрасных и лошадей. Нас в салунах пообедать Ждут и тут и там, Но индейцев бы проведать На мешало нам. Вы девчонки не ревите, Завтра мы вернемся в сити, А индейцы подождут!" На последних словах он закашливается, прижимает ладонь тыльной стороной к губам. А впереди уже видно озеро с рыбацкими лодками и деревня шаенов у самого берега. Чоппер притормаживает мокрого от долгой дороги вороного, вплотную ровняет его с жеребчиком Джея. - Продержись еще немного. Уже дома... И с тревогой вглядывается в лицо парня. Джею-то хорошо, он не видит себя со стороны. Мокрого бледного лба, красных пятен неестественного румянца на щеках, присохших до трещин губ и лихорадочно блестящих глаз. Харрисон рад, что они почти дома. Там его седельные сумки, аптечка, антибиотики. Он корит за это себя, думает, что не стоило позволять парню делать татуировку в этих долбанных ... вигвамах! И сам же себя остужает: инфекция с игл просто не успела бы так быстро развиться. И возражает себе: смотря какая! Вот такой консилиум в отдельно взятой черепной коробке. Ближе к дому Джей разве что нa шее у лошади не лежит, и Харрисон, спешно привязав жеребца у дедова дома, снимает парня с лошади. Тот отбивает руки, хрипит "я сам". Сам так сам. Техасец пугающе горячий. "А ведь под сорок будет!" - прикидывает про себя метис. И крепко придерживая за плечи, затаскивает парня в дом. А дальше для Джея все кончилось. Свет вдруг стремительно потускнел и наступила тьма. Иногда в этой жаркой и душной темноте раздавались какие-то голоса, чужие языки, знакомые слова. Иногда темнота чуть редела и вокруг плавали размытые тени. Иногда в жаркое вливались запахи и ощущение стекающей по лицу воды. ...Грозовое Облако вернулся следующим вечером. Брошенный Пес ждал его, сидя на крыльце. - Я не знаю, что делать! - вместо приветствия признался он. И уже чуть позже, пока старый шаман разогревал воду, и перебирал тряпичные мешки с какими-то травами, семенами, и , кажется, даже сушенными насекомыми и чем-то сильно напоминающим экскременты летучих мышей, Харрисон детальнее рассказывал деду о своей беде: - Я проколол антибиотики, я нашпиговал его жаропонижающими, как рождественского гуся яблоками, я все перепробовал, но... Все, что я могу - это раз в двадцать минут менять повязку с уксусной водой на лбу, не давая мозгам спечься.. Он стабильно держит 39,8. Я не понимаю, что это. Я уже сделал пробы крови - хотел слить "дурную", наколоть антибиотиками себя и перелить ему свою кровь прямотоком - из вены в вену, в две иглы. Но ему нельзя мою кровь. Грозовое Облако кивает, как будто все понимает, как будто все правильно, именно так и должно быть, как будто знает, что происходит, как будто - все будет хорошо. Внуку надо выговориться. - Ложись спать, - говорит ему. - Какое спать, деда. Я не могу... - Спать хорошо. Ложись, ложись, - с уверенной мягкостью, как маленького, уговаривает здоровенного лося сгорбленный старик, деревянной лопаточкой помешивая чуть-чуть не кипящую воду. Вода не должна закипать, вот что важно. А Пес должен поспать. Когда он спал в последний раз? Ночь? Две - назад? Наконец, Чоппер сдается, с тайным стыдным облегчением, что с ними уже Грозовое Облако, что старый шаман уже в деле, что дедушка все исправит, и можно перестать умирать от бессилия у постели Джея, и лечь поспать. Когда Харрисон просыпается - в доме сильно пахнет жженными травами и еще чем-то, и почему-то укропом. Ну, или ему так кажется. Джей все еще горячий, мокрый, но нехорошая синева ушла с его век, а дыхание перестало быть свистящим, прерывистым. Еще два дня Харрисон почти не отходит от парня, обтирает его смоченным в уксусе полотенцем, переодевает в чистое - каждые 12 часов и полностью меняет постель. А потом прополощет мокрые и прелые от пота простыни и рубашки в ледяной озерной воде, повесит сушиться на злое солнце, и обратно - к нему. Антибиотики и прочую "фармакологию" Грозовое Облако отменил. И с рук поил, буквально с горстей вливал, придерживая голову бессознательного парня, отвар в горло. Так проходит еще два длинных дня. - Что с ним, деда? - Злой дух, - шаман пожимает плечами и варит новую порцию питья: - Этот дух (в нем) жил, пил-танцевал, гулять любил. (Он) душу ел, ел, ел, да до смерти бы заел. Душу (бы) съел, и тело (бы) сбросил. Начал (он) с духом бороться. Не стал духа кормить. Стал дух (его) пытать - руки -ноги крутить, мысли черные водить, воздуха лишать. (Потом) затаился злой (дух). Тихо-тихо сидел в груди. А (время пришло) убить захотел. Долго голодал - совсем злой стал. Харрисон кивает, и думает, что ему еще никогда так не описывали синдром так называемой отложенной или "рецидивной" ломки. По механизму схожей с делирием. Когда оборвав резко запой, человек вдруг на второй третий-день сходит с ума, хотя формально уже более, чем трезв. Только в этом случае с ума сошел организм: залитый накануне виски, истощенный физически и эмоционально - выдал вот такой феномен. Чоппер кивает, забирает таз с разведенным в воде уксусом и возвращается в комнату парня. Когда Джей приходит в себя - уже вечереет. Харрисон дремлет, сидя на полу, свесив голову и облокотившись спиной на его кровать. На шее у Джея - черный тонкий кожаный шнурок. На шнурке поделка из черной и рыжей кожи, из резной кости и одного, темно-зеленного, грубоватого на вид камня. И только один - единственный скол, как будто начав огранку, ювелир бросил дело, нестерпимо ярко вспыхивает на солнце. Талисман. Джеймс рывком садится, перед глазами все еще плывет, но он шарит испуганным ошалелым взглядом по сторонам и, выдохнув облегченное "Живой!", обхватывает Харрисона за шею. Втыкается в плечо мокрым от очистительного пота лбом. Сон облезает серыми струпьями. Страшный сон, в котором Джеймс чуть не потерял своего Вождя. Подсознание вздумало поучить его выживанию. Джей видел, как они с Харрисоном вернулись в клуб, потом Харрисон сидел за столом со своим одноклубником. Лица было не рассмотреть, мужик сидел спиной, расшитой крылатой эмблемой, обоими рокерами и бэджем. Буквы плыли, сплетались, сливались друг с другом - не прочесть. Харрисон сидел лицом, спокойно обсуждал дела. Но вдруг мужик выхватил нож и всадил Харрисону в плечо пониже шеи. Из горла хлынула кровь, Джеймс закричал и вцепился в заваливающегося на бок здоровяка. Потом он тащил его на себе - и длинные ноги в тяжелых, обитых железом ботинках, волоклись по асфальту. Джеймс не удивлялся во сне, как это у него получается. Потом удивится, когда проснется. А улица была бесконечной и все тянулась и извивалась, как гигантская, бесконечная пластинка жвачки в наркотическом сне. И не попадалось на пути ни аптеки, ни больницы. Но вот показалась вывеска с танцующими в обнимку псом, котом и попугаем. Видимо, попугай олицетворял собой все животные меньшинства. В клинику вела высокая лестница с немилосердными, рассчитанными на великана ступенями. Джей понял, что не втащит по ней Харрисона. И кинулся внутрь один. Он влетел в ординаторскую, где сидели одни старушки в белых халатах. - Помогите! Ножевое! - закричал Джеймс в своем сне, а в реальности лишь громко мычал и метался в постели. Старушки посмотрели на него, переглянулись, и одна сказала: - Ну, заноси свое животное. - У меня не животное! - воскликнул Джеймс. А дальше он видел Харрисона уже на операционном столе, ему зашивали шею. Самого Джеймса увела в странную длинную комнату одна из старушек. Она приоткрыла единственное окно и стала курить крошечную "трубку мира", набив ее травами. Дурман потек в воздухе. Джей рассмотрел, что черты лица старушки очень напоминают Грозовое Облако, вдохнул травяной запах - как он мог обонять запах во сне? но каким-то чудом он его чуял - и подумал с усталой обреченностью: "Ну все. Сейчас опять обкурюсь". А старушка Грозовое Облако посмотрела на него с пониманием и значимо протянула, обозначая содержимое трубки: "Зве-ро-бо-ой". От этого по всему телу прокатилась сильная дрожь, которую сменил жар, а за ним пришло облегчение и покой. Открыв глаза, Джей понял, что плакал во сне, все лицо было мокрым. И только стиснув в ладонях плечи Харрисона, лихорадочно ощупав его шею и убедившись, что шрамов нет, он выдохнул облегченно. - Господи... - прошептал он хрипло. - Мне такое приснилось... Он ощутил что-то на шее и опустил взгляд на талисман. - Что это? - спросил удивленно. Только когда Джей повис на нем, Чоппер вдруг понял, как пугало его бессознательное состояния парня, потому что его отпустило. Облегчение хлынуло по венам, наполнило живот теплом. Кажется он понял, что там было "про бабочек", которые должны порхать где-то в районе желудка. И от этого облегчения впадает на несколько секунд в легкую прострацию, не мешая себя лапать, не хватая очнувшегося любовника в охапку. Но вот ступор прошел и Харрисон оборачивается, прижимаясь скулой к мокрой джеевской щеке и заводит руку за голову, чтобы потрепать коротко стриженый затылок парня. Фыркает нежно: - Мой дед считает, что в тебе жил демон. Злой дух. Грозовое Облако изгнал его, но решил, что тебе нужен талисман, чтобы тот не вернулся и не свил гнездо в твоем сердце. В общем, это настоящий индейский талисман. С изумрудом на восемь карат.* Так что - наслаждайся. Фыркает нежно, пальцы спускаются на шейные позвонки Джея, танцуют-массируют седьмой, а потом Чоппер убирает руку: - Ладно, - байкер пружинисто встает на ноги: - раз ты очнулся, пойду отрублю курице голову. Надо ж тебя кормить. На миг склоняется и целует пересохшие за время болезни губы. Джеймс и так не был толстым, а тут - аж кожа ребра обтягивает. - Попрошу деда принести тебе попить. Я скоро вернусь. Харрисон выходит, а через пару минут со двора раздается громкое и разноголосое кудахтанье. Куры, яростно клекоча, бросаются в рассыпную. Возможно, вид гиганта с топором вызывает у них нехорошие предчувствия. Отрубить голову курице не проблема, проблема поймать ту, которой отрубать. Почему-то пестрые стервы оказываются дико шустрыми. В пылу погони Харрисон сносит половину поленницы и еще не рубленные чурки катятся по двору. У жердей начинает собираться индейская детвора. Они не помогают ловить Брошенному Псу куриц, они дают советы курицам и болеют за глупых птиц против него. Еще более глупого бледнолицыго индейца с топором. Грозовое Облако, привлеченный шумом разваленной поленницы, с трубкой садится у выходящего на задний двор окна и с любовью наблюдает за внуком. *Достаточно крупный камень. Приличный. Весьма. URL Пожаловаться Сидеть в неведении и слушать радиопостановку "Куриный апокалипсис сегодня" Джей оказывается не в силах. Конечно, ему хочется высунуть свой любопытный нос. Пока он крадется, чтобы не побеспокоить старого шамана - хотя на самом деле ползет по стеночке, еле переставляя ноги и сопротивляясь позывам дурноты, - к стулу со стопкой своей одежды, в голову приходит мысль: "А сколько я был в отключке?" Телефон разряжен и не подает признаков жизни, а настенный пожелтевший от солнца календарь с передвижным квадратиком заботливо подсказывает: прошло шесть дней. От этой информации Джею резко становится плохо, и он стекает на стул поверх одежды. Сидит, запрокинув голову, и тяжело дышит распахнутым ртом. Когда приступ слабости отпускает, парень трясущимися руками натягивает джинсы и майку, и босиком тащится, держась за все подряд, на выход. Основная идея похода: "Нечего со мной нянчиться". К тому же желудок успел сжаться до размера грецкого ореха и мешается где-то под ребрами, теперь Джей вообще может не есть. Но посмотреть на происходящее во дворе он просто обязан. Выйдя наружу, он опускается на ступени. Все интересное происходит на заднем дворе, но туда дойти он уже не в силах. Кругом мечутся курицы, сталкиваются друг с другом, кудахчут, пугаются, разлетаются в стороны, как полсотни обезумевших молекул в Броуновском движении. Вскоре они принимают Джея за неодушевленный предмет и перескакивают и перебегают через его ноги, нарезая безумные круги вокруг дома. Джей пытается смеяться, от чего возникает чувство, что мозг его - это язычок колокола, бьющийся в непомерно большой черепной коробке. Парень прижимается виском к косяку двери и бессознательно трогает амулет на шее, обводит и гладит большим пальцем камень, чьи собратья уже давно во Франции под видом аквариумных безделушек. Чоппера Харрисона спасает Утренняя Роса. Она проворно хватает вылетевшую на нее пеструшку и крепко прижав кудахтающую добычу к груди, идет во внутренний двор, где ее героический дядя всей массой пытается загнать двух отбившихся несушек в угол. В тот момент, когда девочка появляется в зоне прямой видимости стоящего к ней спиной Харрисона, одна из пернатых сепаратисток опрометью кидается тому между ног и устремляется прочь, костеря на все лады Пса. Тот оборачивается. Утренняя Роса стоит с курицей в руках, чуть склонив голову и смотрит на дядю добрым взглядом девочки из семейки Адамсов. - Ты чего? - не сориентировавшись по горячке спрашивает ее тот. - Я поймала тебе курицу! Теперь Чоппер осознает, что у Росы в руках, и не скупится на похвалу. Теперь, когда птица добыта, обезглавить ее - дело двух секунд. Если кого надо обезглавить - это без проблем. Это всегда пожалуйста. Обезглавить за Харрисоном не заржавеет. Курица совершает последний круг почета, уже без головы. Чоппер складывает поленницу обратно и идет в дом. Такими их и видит Джей: слегка забрызганный кровью Харрисон в одной руке несет обезглавленную тушку, из горла которой все еще капает кровь, а второй держит ладошку идущей рядом девочки с двумя косичками. Видит Джея и докладывает: - Мы вот курицу несем. Сейчас будем ощипывать... - Не мы, а я, я - буду! - настойчиво поправляет его Роса. Ее английский со смешным акцентом. И сообщает Джею: - В прошлый раз Брошенный Пес ощипал индейку. Он очень сильный. И упорный. Он ее всю ощипал, до единого перышка! Но теперь курицу ощипает Роса! Про индейку говориться так, что сразу становится ясно - индейку этот герой ощипывал примерно так же блистательно, как ловил курицу. Харрисон вздыхает, улыбается и кается: - Ну, блиин, кто же знал, что ее сначала кипятком ошпаривают?* * - ободрать не ошпаренную птицу руками (тем паче с таким жестким и крупным пером, как индейка) это реально - подвиг. Силы и упорства. В этой потрясающей сцене есть что-то апокалиптическое. Не хватает только тесака в руке малышки. Джеймс, который, живя на ранчо, помогал отцу со всем, в том числе и с готовкой, хорошо представляет эту кухню. Поэтому он уважительно присвистывает и приподнимает кулак с оттопыренным вверх большим пальцем, а взгляд, обращенный на Харрисона сочувствующий и насмешливый одновременно. - Что если мне немного помочь тебе? - спрашивает он Росу. - Я слишком долго валялся в кровати, не могу больше. Обещаю во всем тебя слушаться. Утренняя Роса оценивающе смотрит на парня, потом вскидывает глаза на своего дядю, мол: "Можно ли ему что-нибудь доверить?", переводит взгляд на Джея и неопределенно пожимает плечом. Так Джей оказывается на маленькой кухне, сидит в углу на добротно сколоченном табурете и медленно чистит лук - крупные белые головки, сочные и сладкие. Руки все еще не слишком верны ему, поэтому приходится прилаживаться ножом осторожно, убеждаясь, что вот эта, да, именно эта из трех луковиц - настоящая, а не плод расфокусированного зрения. Он срезает донце, а шелуху счищает пальцами. Глаза пощипывает от сока. Но Джею очень нравится быть здесь, что-то делать, обычное, простое, почти семейное. Он скучает по дому - совсем немного, так он говорит себе. Выгнанный Грозовым Облаком, Чоппер рубит дрова на заднем дворе. У него простые задачси - нарубить двор, притащить два ведра из ручья , находящегося метрах эдак в 800 от дома, но там "правильная", "живая" вода, как говорит дед. И употребляет внутрь только ее: в чай, в отвары, на суп. В итоге Чоппер покорно тащится полтора километра и вторую половину из них - с 12-литровыми ведрами. Утренняя Роса умело общипывает тушку, поглядывает время от времени на Джея, и вдруг говорит со всей серьезностью: - Ты же его друг? Тогда смотри за ним хорошо. Роса отряхивает ладони от налипших перьев и "успокаивает" парня: - Тебе совсем недолго нужно за ним присматривать. Через семь лет я вырасту и Пес возьмет меня в жены. Мы будем жить в большом городе и носить красивую одежду. На кухню приходит старый шаман, и девочка замолкает. Вскоре Чоппер гремит ведрами в прихожей. Обыкновенный семейный вечер. Три поколения готовят ужин: за окном темнеет, а внутри горит свет. Позже, проводив племянницу к Кувшинке, Чоппер возвращается в дом и ложится рядом с Джеем. Одноместная койка тесна им обоим, но Чоппер только плотнее закутывает любовника в себя. Целует висок и наказывает: - Спи. Как только ты окрепнешь, мы поедем обратно. Джеймс в этот миг думает о словах Утренней Росы: "Через семь лет он возьмет меня в жены". Обычные мечты девочки, восхищенной сильным, красивым и заботливым родичем, влюбленной в своего кумира. Сердце тает от мысли, что таким идеалом стал для нее Чоппер Харрисон, для всех остальных человек непростой и неоднозначный, но она всегда будет видеть его светлое, прекрасное нутро, его лучшую часть. Будет видеть его таким, каким он наверняка сам себя не видит. Немного есть людей, кому он позволил заглянуть за "железный занавес". Роса, Грозовое Облако - и он, Джеймс. Парень кусает губы, болезнь и лекарства сделали его дух слабым, и он готов пустить сопли, расстрогавшись от этой мысли по самые помидоры. Но тут он осознает одну вещь: две недели. Перед глазами всплывает красный квадратик на календаре. Для Джея этот срок уполовинен отключкой и болезнью. Но для Харрисона, а особенно для его людей - это значительный период простоя. Парень рывком приподнимается и вцепляется Харрисону в плечи. - Черт!.. Черт-черт-черт... - внутри он обмирает от тревоги. Чоппер Харрисон сильно рискнул из-за него. Возможно, уже поздно бежать назад, возможно, объяснения никому там, в другой жизни, уже не нужны. - Ты когда-нибудь пропадал на две недели? Скажи... - и запальчиво шепчет, впиваясь в бронзовую кожу пальцами: - Я в порядке. В полном порядке. Нам нужно возвращаться. Метис сначала вообще не понимает, что происходит – каждый новый джеевский «взлет» для него оказывается сюрпризом. Ну, Джей иногда просто странный, а иногда очень странный. Это не делает его хуже, но всегда ввергает Харрисона в состояние легкой прострации на некоторое время. Обычно на 5-10 секунд, зато качественно. Уж больно неожиданно того подбрасывает или по ваще непонятному Харрисону поводу. Это как если бы ваша бабушка умерла пару месяцев назад, и вот вечер, ужин, все норм, и тут кто-то из родственников вдруг вскакивает и орет с драмой в голосе, как будто только что узнал эту печальную весть : «Наша бабушка умерла!» Ну, да, блин. Умерла. Пару месяцев назад. Очень грустно. Но – пару месяцев назад. И вроде бы все в курсе, что умерла. Че накатило-то? А иногда еще веселее: как бы бабушка не умирала, но родственник вскакивает и выдает «Наша бабушка умерла!». Внезапно. Посредине ужина. За столом. За которым, вместе с другими, сидит охуевшая от новости и трагизма исполнения реплики – бабушка. Харрисон едва заметно морщится от того, как крепко, плотно, почти что больно, впиваются в него пальцы парня. Будь на месте Джея кто другой – Чоппер и секунды бы не колебался: отвесил бы мощную оплеуху, просто, чтобы прекратить истерику. А так… Зажимает рот любовника широкой ладонью и просит: - Успокойся. Выдохни. И не пори горячку. Я же не ты… Я ж не могу вот так бездумно проебываться. Я на связи. Ну, там напряглись немного, но я на связи. Парня твоего в следующую среду выписывают. Ну? Нормально все, не кипиши. И аккуратно завалив Джея под себя, убирает руку с его губ, и крепко целует. А потом, нависая сверху, объясняет ситуацию , как равному. С позиции – «вот такой расклад, выбирай»: - Конечно, мы задержались, и ехать бы надо. Но я тебя, такого, за руль мотоцикла сейчас не посажу. Джей, ты чуть не помер. Неделю, считай, был в бреду и ни хрена не ел, а теперь предлагаешь выпустить тебя на трассу, гнать до воя мотора по сорокаградусной жаре? Да ты просто наебнешься и все. Причем – не «может быть», а точно. Так что варианта – два. Либо еще день-два ждем, пока ты отойдешь нормально и едем вместе, но без фанатизма, либо… Я пригоняю сюда, к деду, твой «Спирит», сажаю тебя на жопу своего Харлея, гоню под двести миль в час почти без сна, и через 30 -36 часов мы на месте. Ты все равно вымотаешься до полусмерти, но есть шанс, что не свалишься. Шанс! Харрисон акцентирует внимание на этом слове: - Шанс, а не факт. Но это обсуждаемый вариант, а вот твое истеричное «Я в порядке» и типа «поедем завтра с утра» - нет. Джеймс медленно заводит руки за голову и хитро ухмыляется уголком рта. - Есть еще один вариант, - и, предвидя мгновенную реакцию, повторяет жест Харрисона и зажимает ему рот ладонью. - Ты едешь завтра утром один, без меня. Ты уже вытащил меня с того света. Со мной больше ничего не может случиться. Я побуду здесь, поработаю у твоего деда картофелечисткой. А дня через четыре вернусь сам. Ты ведь доверил мне "Шэдоу" по дороге сюда. И я справился. В клубе скажу, что в больнице валялся. Даже не совру. Джею не хочется отпускать Харрисона одного, как бы глупо это ни звучало. Но все же, он считает, тому лучше вернуться поскорее. Без своего грузила. Грузило вполне самостоятельное, хоть и придурошное. Харрисон качает головой и мягко снимает легшую на лицо ладонь Джея, целует самую ее сердцевину, говорит только одно слово: - Нет. Чоппер говорит это так, что становится понятно, что не будет объяснений - "почему - нет", и обсуждений не будет, и спора по этому поводу тоже. Просто - "Нет". И - точка. Взгляд Джея сперва остается ясным и насмешливым, потом серьезнеет. "Либо заботится, либо не доверяет". И имеет все основания. Кое-кто проебал пушку по собственной дурости. "Но байк-то не проебал!" - Тогда... Если он приедет на "Харлее" Харрисона у того за спиной - это будет последним делом, темой, не вызывающей вопросов. Еще хуже, чем сидеть рядом с ним в кабине "Рэма" под видом выгуливаемой шлюшки-блондинки. - Тогда придется нам погостить еще денек в кругу твоей замечательной семьи, - говорит без сарказма. - Но назад я поеду сам, - и это "сам" звучит точно так же, как Харрисоново "нет". Чоппер пожимает плечами - "как скажешь". Правда не уточняя, что назад он поедет не "завтра", не "послезавтра", а когда Харрисон решит, что Джей достаточно окреп. Но это уже - детали. Возможно, и правда, послезавтра утром они смогут отправиться в обратный путь. Было бы хорошо. Еще один солнечный день для двоих, затерянных в прериях Оклахомы. Удивительно ленивый день, когда утром некуда вставать, до обеда время тянется медленно, с улицы доносятся звуки неспешной поселковой жизни: перестук копыт, хриплый собачий лай, клекот кур, голоса - мужские, женские, детские. После обеда Чоппер говорит, что есть еще одно важное дело, и седлает коней. - Здесь недалеко - говорит Чоппер, и цепляет седельные сумки на вороного. - Поехали, - зовет с собой Джея, хотя рыжий под седлом более чем откровенное приглашение. Но Харрисон зовет еще и словами, и даже обещает: - У меня есть для тебя поручение. Они едут в тот самый, немного бутафорский индейский поселок, куда треть индейцев из деревни Грозового Облака, надев национальные костюмы, приезжает на работу: торговать сувениркой, обслуживать в баре, готовить быстрые ланчи "на индейский манер" и перестилать простыни в гостинице. Это бизнес. Благо - недалеко. Харрисон спешивается у обязательного элемента таких завлекательных городков, с того момента как Дядюшка Сэм разрешил, без налогов и беспрепятственно держать в резервациях игорный бизнес - возле индейского казино. Когда Джей спешивается, Харрисон дает ему пачку денег и говорит: - Вот твое поручение. Нужно проиграть эти деньги здесь. Хочешь - спускай в одноруком бандите, хочешь в рулетку. Можешь играть по-маленькой, можешь поставить сразу все и пойти по сувенирным лавчонкам. Я буду за покерным столом. Как справишься - приходи, угощу тебя вискарем. Харрисон проигрывает здесь деньги каждый приезд. Это его добровольные взносы "на резервацию". Ведь он точно знает, что местная школа существует с доходов казино. Что дорогая медицина белых оплачивается для нуждающихся в ней за счет этого казино. Что в неудачный сезон некоторые лавочки "городка" не закрываются только за счет субсидий из тех же денег. А еще он знает Папу Джо, чистого метиса, что ведет тут дела. Знает, как кристальной честности человека. И любит приносить тому деньги. Чоппер входит в обставленный по старинке, в стиле первой половины двадцатого века, зал. Только не в стиле. Казино на самом деле обставлено дорогим оборудованием первой половины двадцатого века, привезенного "Папой" лет эдак 40-50 назад, на грузовике, из самого Лас-Вегаса - это списанное оборудование одного из "обновляемых" тогда заведений... Чоппер слышал э от Храброго Оленя, друга его дедушки, что тогда почти весь поселок два месяца восстанавливал столы, рулетку, бильярды - выглядевшие как самая настоящая рухлядь. С потемневшим лаком, поскрипывающие, где-то прожженные сигаретами и поцарапанные, с вытертым сукном. Они шлифовали в ручную каждую деревянную деталь, перекрывали ее лаком, натягивали новое сукно, заново склеивали детали. Зато когда закончили - маленькое казино обрело настоящую атмосферу "шикарных" лет. Когда набриолиненные гангстеры в сопровождении певичек приходили в шикарные заведения слушать легендарных черных джазменов и самого Фрэнка Синатру. Позже, уже во второй половине 90-х, Папа Джо еще раз съездил в Вегас и привез оттуда списанные "однорукие бандиты" периода 60-70-х годов. Теперь они стояли вдоль стен. Все - как у "больших". Харрисон смотрит на столы и выбирает трех белых, явно туристов и явно незнакомых между собой. Играет мужчина и за его спиной глупо, сдавая противникам его карты, болеет типичная американская блондинка средних лет. Против "семьянина" играет "фальшивый ковбой" - управленец среднего звена, купивший себе белый стетсон и увлеченно играющий в Дикий запад сам с собой. Третий - пожалуй, серьезнее тех двоих. Ему нет и тридцати пяти, он одет с претензией и в казино - явно от скуки. Чопперу непонятно, что он вообще делает в этих краях. Похож на успешного коммивояжера или мошенника. Молодой индеец в жилете - крупье. Харрисон садится за стол. Он пришел проиграть денег этому казино, но для начала он собирается выиграть их. У этих самодовольных туристов. Папе не помешает несколько лишних сотен. А потом Харрисон сыграет в рулетку один раз, поставив все на zero. Пока еще ему ни разу не пришлось повторять ставку из-за случайного выигрыша. Джеймс меняет деньги на фишки, сто долларов каждая, и ссыпает их в картонное ведерко навроде тех, в какие накладывают в кинотеатрах поп-корн. Размер "гранд". Две тысячи. Проиграть намного проще чем заработать. Ему пришлось бы трудиться несколько месяцев не смыкая глаз, рта и "булок". Раньше, когда он не был собственностью Чоппера. А теперь он должен проиграть всё это. Он заказывает себе стакан колы с лимоном и забирается на высокий стул перед игровым автоматом. Жетон отправляется в щель, палец упирается в кнопку запуска. На экране бегут в три ряда веселые картинки: звездочки, фрукты и доллары. Он методично спускает золотистые кружки, заправляя один за другим в аппарат, кормит ими ненасытный железный ящик с начинкой из хитрой электроники. Берет еще горсть жетонов в ладонь и пересаживается за соседний автомат. Косится на ряд из шести. С ним играют в нехитрую удачу еще двое, один из мужчин радостно дергает кулаком, когда в лоток ссыпается несколько кружков. Проиграл он, конечно больше. Джею стоит поднажать, чтобы опередить его и проиграть все в ближайшие пару часов. Но вдруг происходит нечто непредвиденное. Три одинаковых картинки в ряд, значки долларов отражаются в изумленно распахнутых глазах Джея. И с грохотом целый водопад обрушивается из автомата, как кишки из вспоротого брюха кита. Парень вздрагивает. Его соседи косятся на него, изумленно восклицают. А Джей молчит. И начинает выгребать в ведерко свой выигрыш, и ведерка этого не хватает. Сосед с кислой гримасой протягивает свое, пустое: "На, пацан", отмахивает рукой, дескать "К черту все" и уходит. Пока Джей ссыпает жетоны в ведерки, он считает - не точно, приблизительно. Конечно, это не джек-пот уровня Лас-Вегаса, но выигрыш крупный. Больше пятидесяти тысяч. Бешеные деньги. Джеймс прикрывает глаза. В ноздрях стоит запах металла, жетоны, как их много. Их хватило бы, чтобы он мог начать новую жизнь. А хоть бы и оплатить учебу в каком-нибудь колледже, найти призвание, стать человеком, с которым не зазорно здороваться за руку. Джеймс запускает пальцы в отяжелевшее ведерко, - килограмма три веса - еле получается, так плотно жетоны набиты меж картонных стенок. Мелькает мысль: вот бы оставить хоть одно ведерко себе. А другое проиграть. Харрисон же велел только его две тысячи спустить на ветер. Джеймс оборачивается, выискивает глазами своего спутника, видит, как тот сосредоточен за покерным столом. "Не могу. Это все не мое. Не мои деньги". И, стиснув до боли челюсти, идет к кассе, чтобы обменять всё на пятьдесят круглых желтых фишек по тысяче. За столом с рулеткой он раскладывает фишки на все окошки с цифрами. - Всегда мечтал это сделать. Проигрывает быстро. Не успев - не дав себе - даже как следует распробовать мысль о возможных перспективах. С середины 60-х, сексуальная революция обогатила однопроцентные клубы игрой в "Каменные лица", суть которой сводилась к следующему: одна из клубных "птичек" залезала под стол и делала минет одному из сидящих за ним байкеров, а вторая, стоящая неподалеку, должна была угадать - кому именно. Не угадав - сменяла подругу под столом. Забавная игра. Покер - это как игра в "каменные лица", только с картами. Харрисон знает две стратегии - как выиграть, и как незаметно проиграть. Второе - сложнее, но иногда куда важнее с "нужными" людьми. Чоппер поднимает карты с зеленого сукна, лицо - как маска древнего бога. Звучат ставки, докупаются и скидываются в "снос" карты. Блондинка за спиной мужика - открытая книга и, когда Харрисон аккуратно повышает ставки, тот сливается первым, оставив свои деньги игрокам. Чоппер не торопится, не имеет значения, кто заберет доллары, он все равно заберет их у всех. Но нельзя выглядеть счастливчиком. Стол оживляется, когда "однорукий бандит" с грохотом и перезвоном выплевывает солидный выигрыш. Харрисон косится на автомат, видит ошарашенную спину Джея и переводит взгляд за стойку бара. Встречается глазами со стоящим за ней индейцем и чуть укоризненно качает головой. Папа Джо улыбается. Старик любит постоять за барной стойкой сам. Вечерами. Говорит - лучше места наблюдать зал не найти. Чоппер хмыкает про себя: "вот ведь старый кактус, а?", но ничего не говорит, знает - Джей не подведет его, сдохнет, но не подведет. Деньги. Белые помешаны на деньгах. Он сам - на три четверти белый, на три четверти помешанный на деньгах. Ну, или скажем по-другому - он за них убивает. Но убивать бесплатно еще глупее, не так ли? Карты шлепают по столу. Растут ставки. Вторым выбывает лощенный хлыщ. Дольше всех за столом держится "псевдо-ковбой" Харрисон дает ему чуток отыграться. Набрать силу. Осмелеть. Поднять ставки. А потом в течение одной долгой партии аккуратно "приканчивает " пациента. Дальше рулетка, и черный ноль "зеро". Деньги переходят в собственность казино, а он за стойку. Пьет обжигающий кукурузный самогон. Интересуется у папы Джо: - Доволен, старый койот? - Хороший мальчик, - кивает индеец. У Папы Джо "не мальчиков" в округе почти не осталось, старый он. Все мальчики. Джо закуривает - на дворе двадцать первый век, а в индейском казино "Папы" все еще курят в зале. Папа Джо говорит по этому поводу "Когда я поднимусь по радуге в верхний мир, можете разводить тут вашу демократию и хоть бахилы на входе раздавать, а пока я жив - пусть все идет, как шло.". Вот оно и идет. Чоппер закуривает тоже, окликает Джея, зовет к себе. Попытку налить парню самогонки пресекает решительно, накрывая ладонью предназначенный Джею стакан. Никого не стесняясь - обнимает любовника за плечи. Фыркает что-то нежное на ухо, сводящееся к тому, что в ближайшее время пить техасцу либо ключевую воду, либо бульон. И просит налить тому содовой. Папа Джо смотрит на них и говорит: - Оставайся, Пес. И парень твой остается пусть. Оба оставайтесь. Харрисон качает головой, усмехается грустно: - Ты же знаешь , Папа Джо, я не могу. Неугомонный я. И гладит пальцами напрягшуюся спину Джеймса. "Вот, - думает про себя: - он тоже хотел бы остаться здесь. Со мной. " И понимает, что пора валить, пока эти двое молчаливо не уговорили его совершить опасную глупость - выкинуть сотовые в озеро и остаться в резервации. С Джеем. Гонять табуны и целоваться под остроглазым орлиным приглядом. Но - нельзя. Харрисону нельзя. Смерть идет за ним по пятам. Он не может так рисковать племенем. Хрен знает, когда, но рано или поздно, стоит ему остановится, кто-нибудь из его друзей или врагов найдет его и придет сюда. Сразу - нахуй. Брошенный Пес совершенно по собачьи встряхивается, впечатывает поцелуй в висок Джея и говорит: - Нам пора. В том же городке они меняют коней на мотоциклы и возвращаются в деревню. Есть туда и проездная дорога, делающая странный зигзаг и выходящая с другой стороны деревни. Джей недоумевает - какого черта? Харрисон пожимает плечами: - Давай будем считать, что в первый раз это был бы слишком короткий путь для тебя. Но завтра нам рано выезжать - не хотел никого поднимать на рассвете. Последнюю ночь они проводят у Грозового Облака. А потом - двое суток бешеной гонки обратно, с короткими перерывами на сон в придорожных мотелях. Легкий катер резво вспарывал волны, подпрыгивал на них, шел, высоко задрав нос. То и дело притормаживал, чтобы долговязый мужик успевал бросить в воду надувной буёк с квадратом мишени, а потом разгонялся снова петлял, пускал за собой изогнутый пенный шлейф. - Последняя! - крикнул Сноумэн, перебарывая надрывный рев двигателя. Солнце отбросило яркий блик от его темных очков и, кажется, не менее яркий, от широкой улыбки. - Отличный день, чтобы пострелять! Его приятель, Спайк, козырнул ему бутылкой "Буда" и бросил катер в обратный путь. Спустя семь минут они остановились у пустого причала и потащились по песку вверх по дюнам. Перед ними возвышались недостроенные кондоминиумы, серые скелеты из бетона и арматуры. Строительная компания разорилась раньше, чем успела закончить грандиозный проект, а новых покупателей на три километра уединенного пляжа за мысом пока не находилось. Территория хоть и была огорожена сеткой с регулярными табличками "Опасность. Вход запрещен", но не охранялась. На десятом этаже, предпоследнем из достроенных, оружейники организовали огневую точку. Обкатывали одновременно новый оптический прицел и дальнобойную винтовку. Все хозяйство на время расстановки мишеней, невидимых невооруженным глазом ни с берега, ни с воды, оставили на Иззи, новенького у Ангелов, рекомендованного Сноумэном. А что. Толковый пацан, технически подкованный. Да к тому же блондин. Под ящиком с пивом, обложенным брусками льда, натекла уже приличная лужа. - Эй, Иззи, видишь что-нибудь? - осведомился Сноу, подходя и присаживаясь рядом на корточки. Парень стоял на одном колене, держа на плече винтовку и чуть поводя ей. - Как на ладони! - ответил довольно. - Дай-ка сюда, - Сноу забрал у парня винтовку и приладился сам. Мишени качались на волнах. Чтобы поразить их, потребуется запомнить, почувствовать этот ритм: вверх - и плавно, с небольшим откатом, вниз. Волны то и дело захлестывали мишени с головой. Занятно было бы попасть именно в такой момент. Вот плотный шар снаружи, вот он исчезает, а появляется на поверхности уже плоская латексная тряпка. Сноумэн попробовал и довольно хмыкнул. Иззи едва не поскуливал от нетерпения. Спайк с громким "чпок!" голыми руками сдернул крышку у очередной бутылки. Почти все мишени подошли к концу, когда на разложенном неподалеку ноутбуке сработала сигналка. - Черт, кто-то вошел на территорию. - Копы? - испугался Иззи. Сноумэн бросил взгляд на экран, разделенный на шесть частей, и помрачнел. Мексиканцы. Три джипа отборных тортильяс, упакованных по полной. - Что им тут нужно? - голос Иззи дрожал от страха. - Думаешь, это то дельце? - вальяжно спросил у Сноумэна Спайк, будто ничего особенного и не происходило. Сноу ответил тревожным взглядом. Хотелось бы, чтобы дело было в разборках между картелями, но устраивать их в таком месте... Нет. Парни явно знали, за кем приехали. И знали, куда надо ехать. Понятно, что добежать до катера не получится. Принимать бой правильнее здесь, в недостроенном кондо. Сноумэн зло сплюнул. Патронов взяли с собой немного, так, поиграться. И большую часть уже расстреляли по мишеням. - Валим. Они похватали оружие и двинулись к одной из лестниц. Топот тяжелых ботинок слышался, казалось, отовсюду. Сноумэн прижал палец к губам и указал на пустую шахту лифта. Мясистые провода болтались в ней, как кишки неведомого исполина. На лице Иззи отразился ужас, но парень пошел следом. Последним спускался Спайк. Мимо лениво, слишком медленно скользили этажные пролеты, просматривающиеся на много метров вперед до самых лестниц. В одном из таких у беглецов состоялся визуальный контакт с противником. Мексиканцы не сразу заметили их, но один из охотников случайно повернулся, отвлекся от лестницы и тогда закричал, а в следующий миг открыл огонь. Из шахты лифта пришлось убираться двумя уровнями ниже, где мексиканцев не было видно. Грохоча обитыми железом подошвами, байкеры бежали вниз по лестнице, а вслед за ними неслись крики и свинцовый дождь. На стенах тут и там возникали как по волшебству глубокие вмятины двадцатого калибра. Сноумэн остановился, пропустив остальных вперед, запрокинулся с винтовкой и сделал несколько выстрелов. Судя по крикам, он ни разу не промахнулся. Они выскочили на этаж и помчались к соседней лестнице. На подземной парковке их ждал "лэнд крузер". Не факт, что получится выбраться на нем, но других вариантов не было. И остановились-то, как на зло, на самом нижнем уровне, "от греха подальше". Крики на испанском были похожи на клекот грифов, жаждущих падали. Их быстро догоняли. К тому же, по лестнице снизу поднималась еще одна бригада перехватчиков. - Иззи, иди в конец этажа и спускайся по второй лестнице. Мы положим их и догоним тебя. - Черт! Нет! - перепугался парень. - Бегом! На подземную парковку! Заводи и выводи машину! Понял?! - Д-да... - пролепетал парень и побежал, посланный жестким тычком Сноумэна. Оставшиеся двое не договариваясь разошлись по краям от коридора, укрывшись за бетонными стенами, разметившими будущие квартиры. Раздались осторожные шаги. Противники сочились внутрь, зная, что добыча притаилась здесь. В следующий миг Сноумэн нагнулся к полу и катнул в направлении шагов одну из своих начиненных болтами и шипами бомб. Последовал грохот, который перекрыли оглушительные крики. Потом все стихло. Беглецы кинулись к дальней лестнице следом за Иззи, позади новые силы открыли плотный огонь. Спайк дернулся и не вбежал - ввалился на лестницу. Сноумэн, прикрываясь бетонной стеной, обернулся и выпустил всю пистолетную обойму. Перед глазами мелькали белые вспышки автоматного огня. Подхватив Спайка, Сноу поволок его вниз, но вдруг им под ноги влетели шашки с газом. Желтоватый дым с шипением рванулся в стороны. Наверх пути не было. Сноумэн дернулся вниз, задержав дыхание. Тело Спайка быстро отяжелело, пришлось отпустить его. Сноумэн успел преодолеть еще один пролет, а со следующего он свалился, покатившись по лестнице и растянувшись на площадке. Парализующий газ одолел его. Где-то на парковке Иззи, едва не обмочившись от страха, добежал до машины. В салоне ему немного полегчало. Трясущимися руками он вытащил ключи из-за верхнего солнцезащитного козырька, но те, как нарочно выпали из руки. Парень застонал и нагнулся, чтобы нащупать ключи. А когда выпрямился, увидел, как на парковку входят мексиканцы и не спеша двигаются к его убежищу. Если протаранить их, они расстреляют из автомата раньше. Надо спрятаться. И ждать. Страх парализовал разум. Иззи крупно трясло. Он нащупал за пазухой осколочную гранату и сжал ее в ладони, надев на палец колечко взрывателя. "Они не найдут меня, не найдут", - твердил он себе как молитву. А когда увидел над собой заглянувшее через стекло смуглокожее лицо, когда услышал торжествующий крик, когда переглянулся с вскинутым стволом автомата, то скорее инстинктивно дернул кольцо, одновременно истошно заорав от страха из-за собственного действия. Он не хотел умирать. Только не в такой прекрасный день, когда они собирались просто немного пострелять. Рейна Линарес не переменилась в лице, когда смотрела видеозапись. На одном из экранов, том, что слева, были выведены крупным планом лица с черно-белой записи из разгромленного "Ангелами Ада" особняка. На экране справа шла запись о том, как люди с этими лицами медленно, но верно превращались в фарш на глазах друг у друга. У них не хватало пальцев на прибитых к рукоятям стула ладонях. У одного был выбит или попросту вырван глаз. Они были изрезаны и изранены. Руку долговязого сейчас тщательно заправляли в мясорубку. Звука у изображения не было и было видно лишь, как он отчаянно рвется и раскрывает рот, как выброшенная на берег рыба. Потом ему затянули глотку колючей проволокой. А второму прострелили колени и локти. Обоим вспороли животы и уже после смерти отпилили головы. - Мариста связался с нами и указал координаты, - доложил советник. - Мы нашли их вот в таком виде. Он показал Рейне фотографию, где два изувеченных обезглавленных тела сидело в шезлонгах с видом на море, будто отдыхали от трудной недели. На коленях лежали их изуродованные головы. Под головой долговязого едва можно было различить допотопную видеокассету. - Оставили их так, только забрали кассету. Рейна перевела взгляд на старенький VHS-проигрыватель, который был подключен к компьютеру. - Заплатите как было обещано. Что на счет их главного? - О руководителе налета пока ничего не слышно. Его видели на дороге к Лас-Вегасу, после этого следы затерялись. - Теперь поймать его живым будет намного сложнее. Он предупрежден. - Для суреньос нет ничего невозможного, госпожа Линарес. Рейна поднялась и направилась к выходу, плавно покачивая бедрами, бросив короткое: - Действуйте.