Героин

      Все те полминуты, которые я шла к нему и в которые успела обматерить его всем своим словарным запасом, он успел избавиться от коварных подлиз. Теперь не надо задумываться, специально он все это вытворяет или это простое стечение обстоятельств. Что он весь такой гадёныш отроду. Превосходная игра, Ку Чжунэ! Такая, что хочется шлепнуть по лицу несколько раз, чтобы аплодисменты его гребаной игре были слышны ярче и ощущались огнем на коже.       Я, вся злая, напряженная, готовая на все, подхожу к нему, а он делает вид, будто ничего не происходит, улыбается мне и приглашает сесть рядом. Прямо святоша. Ну вот как после этой прелестной улыбки и невинного взгляда я могу наброситься на него со своими расспросами? Строить невинные лица он может не всегда. Возможно, не приходится, ведь все равно все будет так, как хочет он. Наверное. А вот улыбка, какая бы она ни была, искренняя или наигранная, у него всегда очаровательная. Такая, что можно голову потерять. Что сама начинаешь невольно улыбаться, потому что бабочки порхают внутри и все вокруг сверкает, как будто солнце решило озарить вселенную лучами счастья. В такие моменты он слишком прекрасен, чтобы обижаться на него.       — Что ты делаешь? — спрашиваю я его после того, как прошу стакан воды у бармена.       — Веселюсь! — отвечает сразу, я лишь закатываю глаза, говоря, что такой ответ меня не устраивает. — Мы все веселимся. Нуна, скажи, разве тебе не весело?       — Очень! Наблюдать за выходками пьяного мальчишки — верх веселья, знаешь ли! — слова слетают язвительно. Так нужно. Для него. Надо отрезвить этого ребенка. Как скверно… Ребенок? Ребенок! Да, он ребенок, если сейчас ведет себя именно так.       — Мальчишка? Я? — он нахмуривает брови и даже дует губы недовольно.       — Что? Не нравится? Видишь кого-то другого, кроме себя? Ты у нас еще несовершеннолетний! — с усмешкой выдыхаю я, а он выпивает до дна и жестом подзывает бармена, чтоб тот налил ему еще.       Разве он не говорил, что плохо переносит алкоголь? Или он врал? А может, он каждую ночь наведывается в клуб на какую-нибудь вечеринку и опустошает бар? Цепляет кого-то и трахает за углом? Хотя, ему и не надо стараться. При его виде любая сука ляжет под него, и, если задуматься, я бы тоже долго не раздумывала. А может, если мы с ним просто займемся сексом, то вся эта влюбленность пройдет? Как будто ничего и не было. Как будто в груди никто не вырыл яму и не поселился там со всеми принадлежностями. С завораживающей улыбкой, нахальным взглядом, скверным характером и непонятно откуда взявшимся королевским величием, которое по-странному украшает его и выделяет среди всех.       — Нуна, смотри, тут спаивают алкоголем несовершеннолетних. Куда закон смотрит? — вторит он, лыбясь, как дурак, своим же мыслям, и тянется к новому бокалу виски.       — Все! Хватит! — я выхватываю стакан и выпиваю залпом. Чёрт, горько! Как можно пить эту хрень?       — Чего ты такая заведенная, нуна?       Заведенная? А кто в этом виноват?! И вообще, это преувеличение. Я просто беспокоюсь о нём, чтобы не опьянел и разболтал лишнего, а может, не начал махать руками. Кидаться на кого-то, разбивать бокалы. Я ведь не знаю, какой он, когда пьяный. И рядом нет никого, чтобы приглядеть за ним. Удивляюсь, как Чжинхван-оппа мог отпустить его одного.       — Чёрт! А ты чего заладил: «нуна»? Между нами разница всего в полгода. Так чего же тебе неймется? Ты можешь просто звать меня по имени? — выпаливаю я. Кажется, виски ударил в мозг. Супер! Ну правда, он расхерачил мне все внутри своим «нуна». Задолбал нункать!       — Потому что Донхёк зовет тебя так! — ну и объяснение детсадовское. Попробуй переубедить себя, что он мужчина. Самый взрослый. А ведь я так и делаю каждый гребаный день. Каждый чёртов раз, когда вижу его. Думаю, скучаю и мечтаю. В моих мечтах он молодой мужчина, который любит меня и лелеет. Как глупо надеяться, что когда-нибудь он хотя бы возьмет меня за руки. Дотронется кончиками пальцев. Поцелует…       — Ну и пусть зовет… Донхёк — это Донхёк… — мямлю я и подзываю бармена. Весь мой запал задушить его или утопить в алкоголе испарился уже тогда, когда он произнес свое ласковое «нуна».       — Ну это неоспоримо. Донхёк не может быть мной! Но какая между нами разница перед тобой, что ему можно звать тебя нуна, а мне — нет?       Это опять происходит. Опять застает меня врасплох. Внутри все переворачивается, а затем собирается в одну кучу, вбиваясь в ребра. Все повторяется как есть. Как всегда. Он опять и опять загоняет меня в угол, и мне опять и опять нечем ответить. Разве я могу взять и сказать ему, что Донхёк — всего лишь милый донсен, в отличие от него, мужчины. Вся его суть в том, что он мужчина. Для меня! Сколько бы я не говорила, что он младше меня. Что он парнишка. Мальчишка. Ребенок. Коллега по работе, мать вашу! Несовершеннолетний козел! Скотина! Подлец! Хам! Нахал! Гребаный засранец! И еще много оскорбительных, но таких ласковых выражений. Сколько бы я не называла его всяким там чертенком, он был и остается мужчиной для меня. С этим ничего не поделать!       — Мне нужно освежиться!       Я срываюсь с места. Страшно смотреть правде в глаза. В его глаза… Страшно, что он все также усмехнется надо мной и пошлет куда подальше со своим взглядом. Я вбегаю на второй этаж и скрываюсь в одном из номеров, которые именуются «Комнатами отдыха», но даже глупому понятно, что тут не только отдыхают, и я в этом убеждаюсь, лицезрея такую сцену, которой даже в кино нет. Быстро ретируюсь оттуда и уже на пороге встречаю его. Стоит прямо передо мной, будто знал и ждал. Будто у него радар на меня, чтобы знать, где я. Истинный дьявол.       — Ты забыла свой виски!       Он взбалтывает содержимое внутри, делает глоток и наклоняет бокал так, чтобы кубик льда скользнул прямо к его губам. Полным и манящим. Кубик успешно оказывается зажатым его губами, а капельки виски скользят по его шее. Я прирастаю к полу, словно околдованная его безумными действиями. Это все нарочно. Наверняка, чтобы свести меня с ума. Чтобы придавить к стенке. Схватит за глотку. Чтобы я рьяно кинулась на него. Он знает, что делает. Чего хочет, и как этого добиться. Откуда, чёрт возьми, он этому научился? Только не говорите, что дар от Бога. У него и так полно всего этого «от Бога».       — Я вижу, что он не остался без внимания! — зло шиплю я в ответ, пытаясь опять убежать от него из последних сил. Это домогательство! Хоть и моральное. Еще один шаг в мою сторону. Еще один взгляд. Еще одно слово — и все: я сорвусь!       — Ты тоже удели ему внимание! — он вальяжно подходит ко мне. У меня сердце ходит ходуном в груди и гулко отдает эхом в висках. Кажется, мир вращается. — Думаю, он тебе необходим! — выдыхает в ухо, прижав меня к стене. Я начинаю шумно дышать. Что я могу еще сделать в этой ситуации, если даже не владею своим телом?       Он слишком близок. Резко. Он резко сократил расстояние, расстилавшееся между нами все то время, которое я сходила с ума из-за него. За одну секунду… за гребаную одну секунду он взял и уничтожил это расстояние, этот обрыв между нами, как будто его и не было. Не могу говорить. Не могу противиться. Не могу оттолкнуть. Не хочу. Я хочу, чтобы он так и продолжал зажимать меня. Забивать в углы. Заполнять собой каждую долю пространства, каждую щель, каждую мысль. Только тогда, когда он настолько рядом, я понимаю, что нуждаюсь в нем, как в воздухе. Какое же это безумие, чувствовать его запах, ощущать его дыхание. Оно у него ровное. Дьявол! Он даже умеет контролировать свое дыхание. Он контролирует все. Особенно меня. Есть что-то, чего он не может?       Я ничего не вижу, кроме его шеи. Кроме чёртовой гребаной родинки. И кроме скатывающегося по его кадыку виски. Это все будоражит. Опьяняет. Одурманивает. Назовите, как хотите! Становится жарко. Дышу рвано. Кажется, будто пол под ногами проваливается. Я хватаюсь за ворот его куртки, будто могу упасть. Будто эта частичка кожаной ткани — мое спасение. Будто у меня еще есть шанс на это самое спасение. Это мое казалось бы не имеющее цели поведение служит стартом. Больше нас ничто не сдерживает. Ни его. Ни меня.       Я не понимаю, где мы. Голова кружится, ноги подкашиваются, и я задыхаюсь. Он грубо целует меня, не давая ни единого шанса вдохнуть. Дверь громко захлопывается, и меня придавливают к ней, подхватывая под колени. Мне плевать на все. На все, кроме его губ, терзающих меня, его крепких рук, которые на удивление сильны, его рваного дыхания, жара тела и его эрекции, которая, мать твою, чувствуется через ткань трусиков и этих гребаных капроновых колготок. Господи, и как же мы от них избавимся?       Он целует жадно, грубо и властно. Как и ожидалось от него. Трётся об меня своим стояком, пока его горячие руки не находят молнию. Но!       — Постой, я не буду заниматься этим здесь! — выговариваю я, пользуясь моментом.       Я правда не могу заняться с ним сексом тут. В борделе, чёрт побери. И кем я буду после этого? Я, конечно, пылаю страстью к нему, но уважение свое еще не закопала. Так что пусть джентльмен находит другое укромное местечко для занятия, предпочту назвать это, любовью.       — А где хочешь? — ну и вопрос. Какая у нас светская беседа получается. — Быстро говори! Я ведь не железный.       Вот чёрт! Побывал у меня во рту своим горячим и юрким языком и думает, что может приказывать. Скотина несовершеннолетняя! Терпи, засранец, я же терпела.