если сможешь дышать

А я просто не мог заткнуться. Говорил-говорил, смеялся, вырывал цветы из души с корнем, чтобы ветер, который все зовут ураганом, разнес их по свету. В каждый дом, где живут маленькие дети, надеясь на чудо; в каждый дом, где погас свет; в каждый дом, где умирают надежды и мечты. Мне действительно следовало бы замолчать ещё в нашу с Хаято первую встречу. Но я говорил-говорил, не дыша, но чувствуя весь мир вокруг. Я говорил о себе, бейсболе, звёздах, ветрах, цветах, океане, истории, литературе. Но больше всего я хотел говорить о Гокудере. Он просил меня заткнуться, я говорил, что вселенная безгранична. Он просил меня заткнуться, я сказал, что бога нет. Он ударил меня по голове библией. И именно так я влюбился. Я говорил, что люблю мечтать о чем-то несбыточном, например, о замке из сахарной ваты. Или о дне, когда мы станем взрослыми. Я не знаю, «дне» образованно в этом контексте от слова «день» или «дно». Я говорил о чем-то странном, вырывая слова из паутины времени и пространства, как потерявшийся Доктор на ТАРДИС. Хе-е-ей, Хаято, ты станешь моей Розой? А вот сам думай, к чему именно я отсылаюсь. К культовому британскому сериалу или к такой же культовой французской книге. Роза, прости, не смогу ни разлюбить, ни остаться. Хаято всегда начинает разговор просто так. Будто мы не прекращали болтать, будто он в последний раз не просил меня заткнуться, будто меня не покрывали благими проклятьями. — Поговори со мной, — говорит Хаято, когда я выкатываюсь на инвалидном кресле в сад. А я промолчал. То ли из принципа, то ли из-за того, что голосовые связки были удалены. — Поговори со мной, — говорит Хаято. А я заткнулся.