Рубикон

ludovico einaudi — birdsong

Мать заставляет ее надеть самое отвратительное платье из шкафа и буквально угрозами вытаскивает из дома. Мирта бы очень хотела думать, что изначально у нее был выбор, но конвертов с приглашениями два: один лично для нее, второй — родителям. Аклиния Грэйн непреклонна; она быстро доводит до сведения дочери, что если та пропустит званый ужин мэра, то горько пожалеет о своем поступке. Фамилия их мэра — Ван дер Гри, и это камень преткновения в бурной реке. В этом зале точно будет Катон, его семья и целый ворох любопытных; на них точно будут смотреть и ждать каких-то действий. Блистательные триумфаторы. Энобария хохочет, когда видит, какое платье одобрила миссис Грэйн (Мирта злобно огрызается, что с такой задачей справилась бы сама). У наряда стальной цвет и двойная структура: непонятный балахон, который ремнем держится вокруг груди, и в тон атласная накидка, спускающаяся от ключиц по плечам и спине в самый пол. Возможно, таким образом матушка пыталась скрыть прямоугольную фигуру дочери (а зря, ведь в первую очередь надо работать с колким взглядом). Остается лишь поднять густую волну волос в прическу и разбавить лицо боевыми красками. Мирта не хочет идти к Люциану Ван дер Гри на прием, потому что прошло лишь три месяца после Игр, а они с Катоном так и не поговорили; разругались вдрызг еще в Капитолии, игнорировали друг друга в поезде и красиво сыграли на перроне, приветствуя родную толпу. Он пришел к ней тем же вечером, пытался поговорить и даже взять за руку, но Мирта и слушать отказывалась; что за бред, Катон? прекрати эту чушь и радуйся победе, оставь гнусные мысли про систему и злого президента. Он хмуро держится, отстраняется и даже закрывается от нее навсегда; позволяет себе потом, правда, немного вспылить, но вскоре уходит в свой дом и не запирает дверь. Если честно, смертников в их Дистрикте хоть отбавляй, но лезть добровольно в логово монстра — желающих немного. Бланшер лишь ухмыляется за их спиной — милые бранятся, только тешатся. Грэйн хочется выбить ему все зубы за такой беспечный тон. (сдерживает она демонов на привязи, запирает каждого своего дьявола в глубине души) Зал искрит весельем, музыкой и дорогими украшениями. Отовсюду звучат деловые разговоры, тосты и праздная жизнь, но Мирта сидит за столом с родителями и всем своим видом умерщвляет атмосферу вокруг. Креон, к слову, после официальной части уводит супругу в компанию мэра и начальника шахт, о чем-то с ними распаляется и внимает предложениям. Девушка даже не смотрит в ту сторону; боится, что от зашкаливающего лицемерия ее стошнит. В противоположном конце собрались некоторые профи, но присоединяться к ним Мирте также не хочется — придется слушать пространные разговоры и всячески стараться не закатывать глаза. Увольте, ей хорошо сидится за отдельным столом, который в опасной близости находится от танцпола, когда камерный оркестр начинает играть медленную композицию. Катон появляется словно из воздуха, разит молнией прямо в затылок; на нем идеальный серебристый костюм в тон, и Мирта скрипит зубами, потому что мать либо знала, либо предвидела исход событий. — Не похоже, что ты в восторге от мероприятия. Грэйн поднимает взгляд на бывшего напарника и едва справляется с удивлением — это первая фраза Катона за три месяца. Неужели ему тоже чем-то пригрозили, если он не начнет с Миртой разговор? Или это новая игра: поддерживать видимость для широкой публики, давиться фальшью и источать сахар на устах? — Я здесь лишняя. — А выглядишь как раз-таки подобающе случаю. — Не неси ерунды. Я выгляжу в этом платье нелепо. — Брось, вполне себе мило. Мне нравится твой наряд. — Если хочешь, можем поменяться. Катон смеется так громко и искренне, что приковывает взгляд зала к ним, а Мирта хочет одного — провалиться сквозь пол (желательно сразу в ад, чтобы не продолжать мучения). «Мило» — история не про нее; равно как и вечерний макияж, светские беседы, вежливость и элегантность. Они сейчас произнесли по три реплики каждый, и это даже похоже на разговор. Но душу все равно тяготит сомнение: все это иллюзия, Мирта, растает завтрашним днем. Хочется скрыться, покинуть Дворец Правосудия и содрать с себя ненавистные лоскуты; распустить волосы, умыться и начать дышать. Но публика все еще выжидающе на них смотрит, и Катон неожиданно протягивает ладонь: — Мы обязаны станцевать. И стеклянный дом не просто исходит трещинами; рушится. Ван дер Гри явно дал понять, что притворяться у него хорошо получается — оцени, мол, Грэйн сама мой талант. Ей вновь становится муторно, потому что эти три дурацкие фразы, сказанные ранее, — ложь, а смех, казавшийся настоящим, — искусный обман. Но Мирта ловит гневный взгляд матери и ледяной от отца, чувствует вопрос мэра у себя между лопатками и практически глотает напряжение в зале. Увы, эту историю придется играть до самого конца. До того (не)счастливого финала, который победители себе выбили несколько месяцев назад. Мирта принимает приглашение, поднимается с места и слышит, как тягучая музыка вливается ей прямиком в вены; она ловит ритм, но не умеет в плавность и грацию. Катон ухмыляется и взглядом сообщает — доверься, я поведу. Профи в Академии не учатся танцам и благородным искусствам, но Ван дер Гри — гребанный сын мэра, и поэтому обязан быть совершенным во всем. Он тянет на танцпол бывшую союзницу, мягко обнимает ее за талию и строит каркас — основу для произвольного вальса. — Расслабься, Грэйн, это всего лишь танец. Я не собираюсь тебя свежевать. Она все-таки закатывает глаза, чем невероятно веселит Катона, но позволяет ему лепить из собственного тела покорную фигуру. Мирта никогда не танцевала, обходила всегда подобные площадки стороной, потому что дух воина закаляется тренировками и схватками, а не слащавыми объятиями. Но сейчас все иначе. Сейчас Катон плавно кружит ее ближе к центру зала, не позволяет столкнуться с другими парами и даже не обращает внимания на гостей; его взгляд направлен куда-то за плечо Мирты, но она знает — он наблюдает за ней, оценивает каждый вдох. Профессиональная подготовка или нечто большее? — Если бы на испытаниях перед Играми нас заставляли танцевать, я бы и двух баллов не набрала. — Да уж, такие занятия явно не по твоей части. Мирта наступает ему на ногу совсем не из ущемленной девичьей гордости, но потом все равно позволяет ухмылке проскользнуть по губам; где тот настоящий край, за который ухватишься — и откроешь их настоящих? Сумасшествие. Зачем прятать истинное лицо от того, кто лучше всех может тебя понять? Мирта выдыхает и неожиданно решает продолжить разговор, потому что знает: эта магия работает только сейчас, завтра все вернется на прежние места, к привычным баррикадам. — Наконец-то моя мать выглядит хоть немного расслабленной. Весь вечер сверлила меня взглядом. А твой отец, кажется, очень доволен нашей командной работой. — Зато твой, — тут же отзывается Катон, — явно меня недолюбливает. Видела бы ты его лицо, когда я к тебе приблизился. Мне показалось, что он достанет пистолет и расстреляет меня на месте. Мирта уже не скрывает улыбки; Креон Грэйн действительно не переваривает Ван дер Гри. — Он считает, что на Играх у меня были все шансы победить одной. А я зачем-то потащила тебя, словно ненужный груз, за собой. Кошмарное оскорбление для гордости моего отца. Катон не останавливается и даже не запинается, лишь крепче сжимает ладони и, наконец, смотрит Мирте прямо в глаза; в них мелькает отблеск чего-то настоящего, отчаянно напоминает металл. — Я тоже не понимаю, почему ты не взяла победу одна. Мирта натыкается на осколки зеркала, которое когда-то разбила самостоятельно, и с маниакальным удовольствием заталкивает их глубже в кожу. Я не знаю правды, Катон. — Потому что мы из Дистрикта Два, а он всегда берет то, что по праву его. Та победа была обещана двоим, и двое ее забрали. Разве это не является справедливым, мальчик с мечом? — Философия также не твой конек, девочка с ножами, — кривится Ван дер Гри, но неожиданно важным тоном задает следующий вопрос, — ты только поэтому спасла нас двоих? Максима. Мирта хочет исчезнуть из торжественного зала и запереться в собственной темнице, где в глубине призывно тянут к ней ладонь демоны на цепях, — иди сюда, родная. Но Катон держит ее в своих руках, не позволяет упасть и выписывает очередной круг, когда музыка вдруг затихает и сменяется на другую, более жизнеутверждающую, композицию. — Разве может быть иная причина, Катон? Он качает головой, и Мирта знает, что они в эту секунду вдвоем лгут. Но только Вторая все не может нащупать реальность, где же та обещанная истина? Почему в ее мраке сверкают лживые идолы, оттеняют они своим серебром бездну? Стеклянный дом окончательно пал, маски гипсом въедаются в кожу. — Так приятно видеть дочь Креона Грэйна рядом с моим бестолковым сыном, — звучит за ее спиной голос мэра и притворная ухмылка лучшей помадой скрашивает уста. — Нравится ли этот вечер нашей славной победительнице? Рука Катона остается на ее спине, когда девушка поворачивается к Люциану Ван дер Гри и сдержанно воздает хвалу его мероприятию. Кивает подошедшим родителям, слушает бесполезную болтовню и вяло поддакивает нудным аргументам. Пальцы напарника неожиданно фривольно скользят между лопаток по струящейся ткани накидки, надавливают на кожу, выискивают чувствительные места. У Мирты по телу мурашки, и Катон на выдохе усмехается, просит извинение у отца и исчезает среди гостей, находит себе новую компанию. Напоследок в воздухе зависают немая бравада: до конца ли ты уверена, Мирта, в своих словах? Тело отказывается слушаться и превращается в античную статую; Грэйн возвращается за стол, берет у официанта бокал и без всякого желания делает глоток. Рядом возникает Бланшер, а с противоположного конца зала торжествующе скалится Энобария. — Милые бранятся,… — начинает Доминик, но его останавливает рык Мирты. — Если попробуешь закончить фразу, проглотишь не только шампанское, но и свой бокал. Катон улыбается каким-то гостям, с радостью уделяет внимание чьим-то дочерям; Бланшер неожиданно садится рядом с Миртой и что-то ей отстраненно рассказывает. Грэйн даже кивает, мол, продолжай. А внутри понимает — причин для нашего совместного триумфа было много (устанем считать)