Плачущие небеса

      — Мы сможем сбежать, — Минчжу шептала это как заклинание, надеясь, что никто не услышит её.       Сегодня была спокойная ночь, ночь, когда её не трогали. Возможно, у Тао появились какие-то дела, и он решил устроить девушке своеобразные «каникулы». Бэкхён не верил, Бэкхён перестал верить, хотя в нём ещё что-то шептало о том, что он желает исполнения этих несбыточных мечт. Мальчишке прошлой ночью нанесли приличный удар, так что голова ныла даже на следующую. Бэк уже смыл кровь, которая успела показаться вчера (он не понимал, с какой силой нужно было нанести удар ладонью, просто ладонью, чтобы всё дошло аж до крови).       В висках что-то бешено стучало, сердце било о рёбра, и Бёну казалось, что он вот-вот умрёт.       — Сможем сбежать… — он повторял это тихо, то ли усмехаясь, то ли стараясь убедить себя в том, что всё получится, хотя заранее знал итог. — Сбежать… — поднося тонкие пальцы с зажатой между ними сигаретой ко рту, он вдыхал губительный дым и уничтожал лёгкие, в глубине души надеясь, что однажды он его уничтожит, потому что жить так — слишком тяжело.       На этот раз дождя не было. Был лишь сильнейший ветер, и Минчжу хотелось, чтобы он унёс всю их боль отсюда и их самих. Чтобы он унёс все воспоминания и заставил забыть обо всём плохом, что они переживают здесь, о всём том, что заставило их вылезти из детских штанишек слишком рано. Ветер выл и выл, и этим людям, которые не были уверены в том, выдержат ли ещё ударов от жизни, казалось, что он оглушает их.       — Я больше не смотрю на небо, — произнесено это сухо, правда, в голосе чувствовалась грусть, которую Бэкхён старался скрыть. Даже в глазах, которые так красиво укрывала тёмная чёлка от многих, можно было увидеть, как много боли он чувствует, как много тоски в нём скопилось по настоящей жизни. По жизни. По небу.       По простому человеческому счастью.       Слова наносили боль сильнее, чем удары о тело. Минчжу не знала, почему сердце будто в самом деле обливалось настоящей кровью, не знала, почему ей так сильно захотелось плакать, едва она услышала эти слова:       — Эти шрамы не сделают меня мужчиной, да? — Бэкхён задрал рукав, показывая тоненькие, но длинные следы от лезвий, которые самыми страшными ночами целовали его кожу.       Бён всегда хотел, чтобы у него было много шрамов. Шрамов после драк, после того, как он всегда побеждает. Но в этот раз он не мог победить. И шрамы эти не заставляли гордиться.       — Мы выдержим это, — Минчжу обняла Бэкхёна за плечи, заставляя сигарету упасть из его рук. И брат в эту секунду показался ей таким хрупким… Он сжался в её руках в этот момент, превратился в маленького мальчика, в того самого мальчишку, которым его привезли сюда. В того мальчика, который боялся сделать лишнее движение, чтобы не приведи господь не получить за него наказание. В мальчика, который продолжал искренне, по-настоящему верить в то, что всё наладится.       Бэкхёну хотелось быть мужчиной, хотелось быть тем, кто станет защитой для сестры, кто сможет стать героем, который поможет самому дорогому человеку справиться со всеми ужасами жизни, не утонув при этом в них самому. Хотелось быть тем, в чьё плечо Минчжу сможет зарыдать и сказать, как ей плохо, и в ответ он бы говорил ей, что всё наладится… Но сейчас именно её хрупкие плечи обнимал сам Бён, который на несколько минут почувствовал себя натуральным слабаком, который не сможет ничего сделать, чтобы жизнь стала лучше. Бэкхён не плакал, нет. Бэкхён ведь мужчина. Уже стал мужчиной. А они никогда не плачут.       Только небо из зашторенных окон заставляло хотеть жить, заставляло верить в то, что этим людям есть, ради чего дышать, исключая самих себя. Они должны жить. Жить, или выживать, вопрос второй. Но должны.       — Мы выдержим это… — повторились слова, которые они шептали под нос самим себе каждую ночь, стараясь верить, стараясь убедить себя в том, что всё получится.       Выдержим…