Среди слепых....

Мои планы отложились на неизвестное время - всю дорогу из больницы Вернон молчал, только шея становилась всё багровее, а едва я закрыл за собой дверь небольшого дома на Тисовой улице, мне на голову обрушился удар и я снова провалился в блаженное небытие. Вернулся в себя в темноте, лёжа на чём-то вроде топчана из досок, накрытых одеялом. Воняло рвотой и мочой, во рту скопилась кровь. Голова жутко болела, до лица было больно дотрагиваться. Один глаз заплыл и почти не видел, и видимо меня пинали ногами, а потом волокли за руку. Очки нашлись под разорванной футболкой, провалились к штанам и поэтому уцелели. С трудом повернувшись, и застонав от боли и дурноты, я устроился как мог удобнее, и рука привычно потянулась куда-то, и дёрнула за шнурок - вспыхнула тусклая лампочка. Судя по форме, это была кладовка, под лестницей, и судя по вещам именно здесь и жил Гарри. Дверь в кладовку запиралась снаружи, внизу была кошачья дверца, верху аналог тюремного "глазка". Р-родственнички... Интересно, как они думают выпутаться из этой ситуации?.. Нет, мне всё больше и больше нравился этот мир. Боль, тишина, покой и полный рот крови. Идиллия. Повозившись, устраивая тело и выключив свет, я привычно очистил сознание от случайных мыслей, остановил внутренний диалог, и упершись взглядом в световой зайчик, пробившийся сквозь дверь, на стену, начал спускаться во Внутренннюю Монголию, дав себе указание не тревожить, уснуть и проснуться здоровым или пока что-то не изменится в окружающем пространстве. Усилие и я вступил на тёплую землю Монголии. Проснулся я бодрым, нагулявшись по бескрайней Степи и насмотревшись на бесконечное Небо, голодным, и активным. Ничего не болело, но очень хотелось есть, пить и смыть с себя кровь, мочу, слюни и грязь. Спермы я на себе не нашёл, и об этом стоило подумать. По ощущению было очень раннее утро, часов пять утра, и включив свет, и дав немного воли телу, я быстро отыскал неполную бутылку воды и пару каменных кусков хлеба с остатками сыра. Стараясь не шуметь, я перевернул свою кровать и нашёл то, что искал - пару гвоздей, выпавших из топчана. Дверь была хлипкая, даже в своём старом теле я сумел бы её выбить, а уж в этом... Шуметь было нельзя и пришлось, расшатав и подсунув учебники и тапки, перекосить дверь, а потом всунуть гвозди в разошедшиеся петли, и ещё чуть отжав, совсем снять дверь с петель. Осторожно прислонив дверь к стене, я вышел на свободу. Итак, сначала гигиена. Зеркало в ванной показало мне худого, грязного, но без каких-либо следов побоев, подростка. Интересно. Или меня лечили, накачав снотворным, или я провалялся в отключке месяц, или опять работает неучтённый фактор. Интересно. Вымывшись, я пошёл на кухню, по пути заглянув в спальню опекунов и забрав бумажник Вернона с прикроватного столика. Обследовав содержимое холодильника, я нашёл то, что подходило для правильного и полезного питания подростка, и с аппетитом поел, выпил чаю и сделал себе стопку сандвичей "на потом". С одеждой было плохо - сменная неизвестно где, а в этом рванье меня первый полицейский задержит. Пришлось порыться в корзине с грязным бельём. Из более менее подходящей мне одежды нашлись только джинсы Дадли, и моя майка - раньше она явно принадлежала Дадли, но он из неё вырос, поверх которой я надел свою "выходную" куртку. Карты города я не нашёл, но судя по оговоркам, Литл Уингинг недалеко от Лондона. Пригород Лондона, практически глубинка, конец прошлого века... Всё это вызывало во мне вполне понятные ассоциации, и будоражило кровь. Выйдя на улицу, я бросил ключи в клумбу- вдруг придётся вернуться ночью - и пошёл в сторону школы, туда, где я приметил автобусную остановку. Выйдя из автобуса я осмотрелся, и сразу направился в сторону вывески "Секонд-хенд". Выйдя оттуда, я был так же бедно, но прилично и по росту одет, и сразу направился в другой магазин - обуви и изделий из кожи. Там, я долго прицениваясь и несколько раз меняя решение, совершенно этим замучив продавца, наконец купил дорогие туфли, очень дорогой ремень, хорошие перчатки и докторский саквояж, малого размера. Продавец уже ничему не удивляясь, завернул мои покупки и не глядя списал деньги с кредитки. Сменив обувь, ремень и взяв в руку саквояж и перчатки, я направился в магазин одежды, и там, вздыхая и кривя губы, спросил классический костюм серой шерсти, рубашки, жилетки, бельё... Всё, что полагается юному джентльмену, для поездки в элитную школу. И попросил не говорить мне цену, добавив в голос злорадства и достав кредитку, пояснил, что за всё платит мой опекун. Через час, переодевшись в костюм, попросив упаковать мою старую одежду, и отдельно покупки, я вышел и направился к почте. Там, написав письмо инспектору, что меня допрашивал, и оставив подробные инструкции, как поступить с письмом, я направился на вокзал, где сдал часть покупок и старую одежду в камеру хранения. Оставалось самое важное - найти ломбард. Ломбард в таком маленьком городке был один, и зайдя в пахнущую пылью комнату, я понял - повезло. Ломбард был старым, а его владелец, старый еврей, повидал всё, и за деньги продаст родного отца. Осмотревшись, и небрежно болтая с хозяином ни о чём, я приобрел сносный набор хирурга, конца прошлого века, набор склянок, посеребрённую чашу, шелковые ленты, восковые свечи, сургуч, набор цветных мелков, тетрадь в коже обезьяны, кортик морского офицера конца восемнадцатого века... С каждой покупкой старик еврей становился всё угодливее и всё реже заглядывал мне в глаза. Пока я укладывал всё в саквояж, старик жевал губами, а потом предложил купить, по сходной - то есть трижды грабительской цене - Каббалу. Взяв в руки увесистый манускрипт, я небрежно раскрыл его посередине, и прочитал несколько строк, сначала справа налево, а потом слева направо. Старик совсем съёжился и посерел от ужаса, а я отдал ему книгу, и в вежливых словах, попросил поискать мне "велодог" или Р-38, в хорошей сохранности и элитном исполнении, пообещав на неделе послать к нему справиться. Старик мелко кивал и кланялся. Выйдя на улицу, с удовольствием ощущая вес кортика на поясе, направился к газетному киоску, где купил еженедельную газету, и в разделе объявлений сразу обнаружил то, что искал: ковен виккан, собирающийся ежедневно с пяти вечера, клуб "Малая Золотая Ветвь Алой Зари", набирающий новых членов по субботам с семи вечера, и клуб "Любителей Кузнеца Светоносного", принимающий всех по субботам с полудня и до утра воскресенья. Сегодня как раз двадцать первое сентября, значит сначала к викканам. Виккане собирались в старом пабе на краю города - за пабом виднелась дубовая роща. Войдя в паб, и заказав клубный молочный коктейль, потягивал смесь сливок, "куантро" и капли ирландского виски, и осматривался. Ирландский стиль - зелёные розетки, лепреконы, танцы на столе и много пива. Отличная маскировка. Ко мне за столик подсел джентельмен, и мы мило поболтали о погоде, видах на урожай ячменя, необходимости удобрения почвы, важности урожая желудей и сожаления по утраченным традициям улучшения земледелия. Наконец, кивнув, джентельмен позвал меня за собой, за стойку бара. Мы прошли анфиладой комнат и помещений, и вышли во двор. Двор был полон людей, одетых в балахоны из некрашенной материи с капюшонами, с серпами и ножами в руках, а в центре двора рос Дуб. Рождественская ель в Париже или Праге, в начале двухтысячных, выглядели бледно, рядом с ним: Дуб был огромен, весь его ствол покрывали ленты, на которых висели игрушки, колокольчики, золотые тарелки, оловянная посуда, оружие, золотые и серебряные украшения, дорогая одежда, элитный алкоголь, и масса всего, что глаза отказывались охватить всё это разом и принять. Под Дубом, у самых корней, стоял Верховный Друид, по его руке текла кровь, а порезанную ладонь, подняв над головой, он показывал всем. Толпа молчала. Друид увидел меня и его взгляд стал тяжёлым и ощутимым. Толпа чуть двигалась, словно в такт неслышимой чужим музыке, и тут меня властно позвало к Дубу, и, жестом испросив разрешения у Верховного, и презрительным кивком получив его, я прошёл мимо Верховного, встал прямо на корни, и надрезав ладонь кортиком, приложил окровавленную десницу к коре. Чистое небо разверглось и в меня ударила молния. Дуб запел, и сразу его песнь подхватили все, и моя кровь на коре стала горячей, и крики "Избранный! Избранный!" ударили мне в спину... Во мне бился свет творения и остатком сознания, я понимал, что это тело так долго не выдержит. Невыносимо жалко и трудно было разрывать контакт, но... Чуть ли не с кожей оторвав руку от Дуба, я поднял её, и увидел словно ожог от коры на окровавленной ладони. Ликующая толпа подняла меня на руки, и понесла в дальний конец двора - там стоял огромный трон, сделанный из исполинского дубового пня; одежду с меня сняли, мне на плечи накинули зелёную шелковую мантию, в руки сунули жезл и чашу, на голову тяжело опустилась кожаная, отделанная мехом шапка, увенчанная огромными рогами... А в голове звучал рёв Бога-Оленя Кернуноса, и кровь в моих жилах пенилась от переполняющей меня силы... Друиды пели, секли связки травы серпами, и бросали их под ноги, топтали, и скоро воздух наполнился запахом травы, потом утоптанную траву собрали и побросали в котлы с водой, куда стали приносить и совать докрасна калёные камни и сквозь пар и шипение, донеслись далёкие голоса и пение альвов, а запах трав сменился гнетущим духом отвара из разнотравья, потом входили простоволосые женщины в набедренных повязках и несли длинные полосы мяса, и опускали их в котлы, и сделав круг танца под Дубом, вынимали из клокочущего бульона сваренное мясо, и клали на плечи не обжигаясь и несли, и все ели, и пили, черпая кубками из бука, ароматный несолёный бульон... И несли серебро и разбрасывали его под ногами, и дети собирали его, ползая на коленях под Дубом, и огромные мужчины несли золото на шестах, и медленно, тяжело вбивая ноги в камни двора, обходили трижды кругом, и золото горело в отблесках заката, как живой огонь, и несли цельные кожи и собирались в круг и пытались порвать их одним рывком, и те, кто рвал - становился наособицу, не порвавшие же, с большим почётом относили кожи под Дуб, и играли с круглым камнем, перебрасываясь им, пока кто-то не оступился и камень, брошенный сильными руками, не разбил лицо падающего в кровавую кашу, и проносили холсты ткани и резную посуду из дерева, и бочки пива и катили обручи из дерева с каплями ртути внутри, и много было игр, таинств и обрядов, и до самой ночи горели костры, и пели гимны друиды, славя своих Богов, в славный праздник Мабон, что знаменует приход Зимнего Двора, на смену Летнему... К рассвету, друиды понемногу успокоились, я перестал видеть только звёздное небо над Перводубом, и слышать глас Богов, бесконечный хоровод вокруг меня распался и я смог спуститься на землю. Тут же из темноты возник бармен, и склонив голову предложил кров, постель и ужин. Я вяло кивнул и едва дойдя до комнаты и наскоро съев кусок хлеба с мясом и выпив пару глотков пива, упал на постель и заснул.