Его молчаливый разум

      9.        Он взлетел вверх по холму, ломясь через подлесок. Он несся, согнувшись, головой вперед, ныряя под спутанные ветки и прорываясь через густые сорняки, скользя по размазанной грязи, падая и снова поднимаясь. Нет времени… Нет времени, чтобы остановиться и спрятаться. Нет времени даже чтобы подумать. Мстительный зверь не отставая шел по пятам с горящими факелами и сверкающими жезлами, требуя его крови.       Он слышал, как они кричат, проклиная его имя и изливая свою ярость звездам.       Перед его глазами мелькало то черепообразное лицо Редгрейва в последние мгновения его жизни, то предсмертная агония бродяги, вызванная последним ударом.       Порочный и гнусный. Аморальный и подлый.       - Хватит! – закричал он.       Но видения не останавливались. Он видел Равениуса с искаженным от страха лицом, умоляющего сохранить ему жизнь. Он видел обожженное тело Бардсона, покрытое пузырями и сочащееся малиновым месивом.       Отвратительный и падший. Испорченный и безнравственный.       - Я сказал, хватит! – кричал он в небеса, сжимая уши ладонями.       Но обвинения не прекращались, они сливались в единый ритм четырех ударов, раздававшийся у него в голове, выжигавший его мозг. Он хотел не этого. Со страхом вернулось чувство вины – и оно разрывало его сердца.       Он добрался до менее густой части леса. Кроны деревьев здесь расходились, создавая большие проплешины в крыше леса. На западе слабо мерцало оранжевое сияние, словно в небе, гася звезды, бушевал огонь.       Чем выше он поднимался по холму, тем ярче становился свет, и вскоре ночные звезды вовсе исчезли с небосвода, а тени деревьев стали короче.       Сквозь переплетение стволов и низких ветвей он увидел огромное открытое пространство, начинавшееся от самого края леса. Перед ним тянулось море красной травы, купающееся в оранжевом свете двух заходящих солнц. А на вершине холма высился одинокий силуэт. Его длинное пальто трепал ветер.       Мастер кинулся прочь от деревьев прямо к Доктору и увидел облегчение на его лице.       - Мастер! – воскликнул он. – Наконец! Вот ты где, я так беспокоился!       Он поднял руки, словно собирался поймать его на лету, но Мастер уклонился и рванулся вперед, отталкивая его от себя.       - Убери от меня свои грязные руки! НЕНАВИЖУ ТЕБЯ! – закричал он разочарованно и зло.       - Это все, - дрожащим пальцем он указал во тьму леса, маячившую у него за спиной. Глядя на сбитого с толку Доктора, он чувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. – Это все ТВОЯ вина! Ты меня бросил! Ты гребаный трус! ТЫ МЕНЯ БРОСИЛ!       - О боже, - пробормотал Доктор, внезапно поняв, в каком Мастер состоянии. – Мастер, прошу! Послушай! Ты просто запутался. Сейчас это самое опасное! Я просмотрел отчет о твоем состоянии. Ты должен прекратить все это, иначе ты нанесешь своей нервной системе непоправимый ущерб! Мастер!       Но Мастер не слушал – из-за деревьев уже показалась жаждущая мщения толпа. Он отступил на несколько шагов, все еще глядя на Доктора дикими, перепуганными глазами, затем развернулся и бросился вниз по противоположному склону холма.       - Нет! Мастер! Стой! Ты должен остановиться! Я не могу завершить программу, если ты не пойдешь со мной! Прошу тебя!       Но было уже поздно. Мастер уже сбегал по откосу, расталкивая стебли красной травы. Обвинения толпы звенели у него в голове как топот копыт на ипподроме.       Безумный и больной. Вредоносный и умалишенный.       Урод и чудовище. Преступник и убийца.       Он отчаянно хотел остановиться, но, как бы далеко и как бы быстро он не бежал, он не мог избавиться от них. Эти мерзкие, демонические крики преследовали его.       С каждым его шагом солнца поднимались все выше. Его спутанному разуму казалось, будто он бежит назад во времени. Он видел, как ночное небо превращается сначала в сумерки, а затем – в закат. Но этого мало. Он чувствовал, что возвращается к самому началу – туда, куда Доктор хотел отвести его. Потому что внизу, в долине, стоял дом его детства, имение его семьи. Оакдаун-Холл ждал его возвращения. И в этот раз Мастер не медлил ни секунды. Самым коротким путем, прорезавшим травяные поля, он бросился в сад, где величественно возвышались древние дубы, сверкая листьями в вечернем свете. Двери особняка оказались открытыми, они словно звали его домой. Проходя под сводом, он бросил короткий взгляд на семейный герб, а затем скрылся в коридоре.              10.       Когда он был ребенком, еще до того, как старейшины отвели его к испещренному трещинами зеркалу, показавшему ему бреши в оболочке времени и пространства… Прежде чем они назвали его Мастером. Прежде чем он стал Мастером. Прежде чем он обезумел, и все полетело к чертям – он часто прятался в библиотеке отца, если натворил что-нибудь и тем разозлил мать. Его отец был добрым человеком с безграничным терпением. Он всегда защищал его от гнева матери. В его глазах разбитая античная ваза не была такой уж дорогой, а жемчуг матери, хоть его и невозможно уже было достать со дна садового колодца, не был незаменим. Для него доброта всегда была лучшим родителем, чем жесткая дисциплина. И даже когда отца не было дома, Мастер приходил в его библиотеку, если разгоралась буря. Позади бесконечных рядов книжных полок стоял небольшой шкаф, в котором отец хранил любопытные вещицы – сувениры из других временных линий и с других планет, на которых он побывал, исполняя свои дипломатические обязанности. Юный Мастер забирался внутрь и запирался в темноте со всеми этими великолепными безделушками, напоминавшими ему об отце, и оставался там до тех пор, пока матери не надоедало его искать.       Он обнаружил, что даже сейчас шкаф не был ему мал. Подтянув колени, врезавшиеся в грудную клетку, он сидел там, закрыв лицо руками.       - Кощей?       В одиночестве и в темноте он сидел, затаив дыхание. Он так давно не слышал этот голос – казалось, прошла целая вечность.       - Кощей, это ты?       Почувствовав влагу, пробегающую между пальцами, он быстрее стер слезы с лица.       Дверь шкафа распахнулась. Поздний вечерний свет проник внутрь. Перед ним высился высокий мужской силуэт. Давным-давно он заставил себя забыть его, потому что когда-то потерял его навсегда. Но теперь они вновь находились рядом, в одной комнате, дышали одним воздухом.       Мастер взглянул на отца, на мгновение потеряв дар речи, изо всех сил стараясь проглотить оставшиеся слезы.       - Мой дорогой мальчик. Почему ты здесь прячешься? Что случилось? – лорда Оакдауна явно встревожило горе сына. Мастер молча выскользнул из шкафа, опустив голову.       - Ты же должен быть в Академии. Довольно рано для весенних каникул. Не говори, что ты снова убежал.       Отец взглянул ему в глаза, на его лице отчетливо было написано беспокойство, но не злость. Он никогда на него не злился.       - Ты же знаешь, твоя мать будет вне себя, когда узнает об этом, - сказал он с улыбкой и положил руки на плечи сына.       - Скажи. Что ты опять натворил? Директор опять отправил тебя в башню? Ты поэтому убежал, Кощей?       Мягкая улыбка отца сломала его. Его решимость рухнула, словно песочный замок под волнами.       - Ох, Кощей, - пробормотал отец и крепко обнял его. – Что стряслось, мой мальчик? Тихо, прекрати плакать. Нет нужды в слезах. Ты дома, с нами. Ты в безопасности.       - Прости, отец. Я не хотел, - проревел он.       - Что случилось? Это снова те звуки у тебя в голове? Ты подрался с мальчиками?       Мастер покачал головой.       - Я… я сделал кое-что.       - Что, Кощей? Что ты сделал?       - Это… ужасно… Так ужасно… я не могу…       - Ты можешь мне сказать, мой мальчик, - твердо сказал отец. – Скажи, и я обещаю, что все исправлю. Я твой отец, тебе нечего стыдиться.       Мастер сглотнул комок, застрявший в горле, и посмотрел отцу в глаза. Он не мог. Просто не мог ему сказать. Не было слов, способных описать то, что он сделал. Не было языка для столь мерзкого поступка, для такого зверского преступления. Сказать об этом хоть одно слово означало для него приговорить самого себя.       - Если не можешь сказать – покажи, - отец развел руки и поманил к себе. Мастер колебался, но, в конце концов, мягкое приободрение повелителя времени пересилило страх. Он наклонился вперед, позволив отцу притянуть его голову и коснуться его лба своим. Их разумы соединились.       Повелителю времени не обязательно было полностью открывать свой разум, делясь с другими воспоминаниями. Мастер мог, если бы захотел, запереть дверь перед ним, он мог спрятать детали, наиболее болезненные или уличающие его. Он мог показать отцу лишь то, что хотел. Как, будучи ребенком, он страдал, пытаясь соответствовать обществу. Как он притворялся нормальным, хотя глубоко внутри знал, что уже никогда не будет тем беспечным восьмилетним мальчиком, каким был до церемонии инициации. Как барабаны преследовали его от самого Неукротимого Разлома, разрушая его психическое здоровье, постепенно отшлифовывая прежнего Мастера, словно волна, полирующая гальку на пляже – пока от него не осталось ничего, кроме крохотных песчинок. Как Тета был его единственной отдушиной и отрадой в течение всех мучительных лет в Академии – и как даже это у него отняли. И как он горевал из-за того, что Доктор ушел, разорвав их священную дружбу.       Он хотел, чтобы отец понял все это – но он не ждал его жалости. Он страстно желал прощения. Тета предал его и бросил, когда он больше всего в нем нуждался. Он надеялся, что хотя бы в глазах отца его грех может быть искуплен.       И потому он открыл и показал ему все.       Воспоминания и переживания хлынули через их телепатическую связь – эта связь была так же сильна, как кровное родство. Они проникли в голову повелителя времени, и впервые в жизни его отец по-настоящему увидел мир его глазами. Каждую безумную мысль, каждый его проступок, людей, которых он убил, всех его жертв, будущих и прошлых, каждого, кого он калечил и пытал, его беспощадные амбиции, его эгоизм, его безумие – всю мерзкую правду, таящуюся в самом глубоком и темном уголке его души.       Серо-голубые глаза лорда Оакдауна распахнулись. Он разорвал контакт и отшатнулся от Мастера, словно обжегся. Глазами, полными потрясения и ужаса, он смотрел на своего сына.       - Отец? – в страхе прошептал Мастер. Его голос был очень тих, как будто он снова превратился в восьмилетнего мальчишку. – Отец?       Но как только он увидел лицо отца, искаженное отвращением и горечью, вся надежда на прощение, которую он лелеял, испарилась.       Лорд Оакдаун откинулся назад, облокотившись на свой письменный стол. Он содрогался всем телом от боли. Такие чудовищные видения, такая бессмысленная жестокость и ненависть. Как все это могло уживаться в голове юного мальчика? Как это могло произойти с его дорогим Кощеем? То, что он видел – все эти отвратительные, ужасающие вещи, которые он узнал о своем сыне – все это разрывало его старые сердца на куски.       - Отец, - снова начал Мастер дрожащим голосом. Ему не хватало слов, и он сказал лишь то, что так хотел ему сказать: - Прости меня.       Лорд Оакдаун не смел поднять на него глаз.       - Я знаю, что поступил плохо. Тета показал мне. И ты показал мне, что я был неправ. Это не повторится, обещаю, - его голос дрогнул, по щекам хлынули слезы. – Пожалуйста. Ты должен меня спрятать. Они ищут меня. Не позволь им меня найти, отец.       Но его отец был ослаблен внезапным откровением и подавлен чудовищной правдой настолько, что едва мог стоять на ногах. Мастер кинулся на помощь, но старик оттолкнул его. Он открыл ящик стола и достал серебряный перстень, усеянный гематитами, изображавшими парламентскую печать – множество концентрических кругов, эмблему повелителей времени и Дома Лордов. Однажды Мастер по своим воспоминаниям создаст точную копию этого кольца. И оно послужит запасным хранилищем его жизненной энергии. А настоящее кольцо к этому времени будет уже утрачено навсегда.       Внезапно поняв, что собрался сделать его отец, Мастер распахнул глаза, не в силах поверить в происходящее.       - Нет, отец, прошу, не надо.       Взглянув на сына, лорд Оакдаун окончательно уверился в своей правоте. Это был его долг как одного из старейшин.       - Ты должен понять. Я обязан сообщить старейшинам. В истории Галлифрея не было более гнусного преступления, совершенного повелителем времени. Такого противоестественного, зверского поступка. Такого варварства, - он умолк. Короткое мгновение тишины показалось вечностью.       - Убийца, - он выплюнул это слово, как будто это была отрава.       - Убийца! – продолжал сокрушаться он. – Мой собственный сын! Моя плоть и кровь. Кощей, как ты мог?        - Отец, прошу! – он впадал в отчаяние, разум покидал его. Не было ни слова, ни хитрости, которая могла бы теперь остановить катастрофу. Почему его отец не понимает? Он доверял ему, он был честен с ним. Он показал ему все, почему же отец не может простить его?       - Я не знаю, что они со мной сделают! Умоляю тебя!       - Во всем виноваты эти звуки, - мрачно сказал его отец. На глазах его сверкали слезы. Дрожащими пальцами он погладил поверхность кольца. Печать начала излучать зеленое свечение, осветившее темную комнату. – Всё эти барабаны в твоей голове. Они отравили твой разум. Я знал это. Знал с того самого момента, как ты вернулся с церемонии инициации. Ты изменился, но я все отрицал. Глупый, упертый старик. Я все уговаривал себя, что ты не болен, что Неукротимый Разлом не мог навредить тебе. Только не тебе, только не моему блестящему Кощею. Не моему любимому сыну. Я должен был сделать что-то, может быть, тогда все это можно было бы предотвратить. Но вместо этого я позволил своей гордости решить судьбу моего сына.       Он ударил себя в грудь, словно хотел вонзить по кинжалу в каждое сердце, и уныло покачал головой. Горькие слезы скатывались с кончика его носа и разбивались о поверхность светящегося кольца.       Мастер был близок к истерике. Отец не только не желал простить его, он собирался предать его, рассказать о его преступлениях старейшинам. Он не понимал. Как он мог так поступить? Мастер знал, что натворил много ужасных вещей – в нем оставалась еще крупинка здравого смысла, чтобы понять это. Но это его отец. Он всегда мог рассказать ему что угодно – и отец принял бы его таким, какой он есть. Он никогда не судил его, никогда не обвинял его ни в чем, в отличие от остальных.       Но сейчас он вел себя в точности как самодовольный Доктор, неспособный вынести его присутствия. Мастер превратился в отвратительное, порочное и подлое существо. Но он сам был в этом виноват. Он испугал и оттолкнул их обоих, показав им монстров, таившихся в глубине его разума. Они привыкли видеть маску, которую он прилежно носил, чтобы спрятать свою истинную сущность и заслужить их признание. Но, как только силы и разум отказали ему, и он не смог больше держать их во лжи, они отвернулись от него.       - Ты не можешь! – крикнул он охрипшим голосом. – Они накажут меня за то, что я сделал!       - И правильно сделают! – внезапно ответил отец с яростью и жестокостью, от которых тень легла на сердца Мастера. – То, что ты сделал – бесчестно и позорно. Ты очернил имя своей семьи! И пока действуют законы Галлифрея, ты заслуживаешь свое наказание!       Между ними повисла тишина. Внезапная резкость лорда Оакдауна угасла, когда он увидел отблески стыда в глазах сына.       - Послушай, сын. Я все еще могу попросить старейшин о снисходительности.       - Ты врешь! – Мастер яростно потряс головой. – Если они поймают меня, они меня казнят! Я видел взгляд директора Редгрейва. Он жаждет моей крови. Он не отпустит меня просто так.       - Я не позволю этому случиться! – твердо сказал его отец. – Я все им объясню. Они узнают, что эти звуки в твоей голове заглушили твой разум и превратили тебя в сумасшедшего.       Он сморщился, когда это слово слетело с его губ. Вот он и признал. Его сын – сумасшедший.       - Посмотри на меня, сын. Тебе нужна помощь. Так не может продолжаться. Я обещаю – когда они узнают, что заставило тебя сделать все это, они не будут так суровы к тебе.       Мастер стоял безмолвный и полумертвый, как поваленное дерево глубокой зимой. Невидящим взглядом он наблюдал за зеленым свечением, вырастающим в проекцию святилища старейшин, скрытого в самой глубине Цитадели. Это была пустая темная круглая комната с высоким сводчатым потолком, в центре которой стоял длинный стол. Вокруг него сидели старейшины, одетые в церемониальные одежды. Однажды Мастер мог быть удостоен чести сидеть среди них.       Как же он был глуп со своими безумными мечтами.       - Что они со мной сделают? – наконец осмелев, спросил он.       - Они просто… отошлют тебя.       - Отошлют? То есть, как когда они отсылали меня в башню? – слезы все еще стекали по его щекам, но на губах его появилась крошечная улыбка. – Только в этот раз – навсегда. И ты позволишь им забрать меня и запереть одного, в темноте. Потому что я поврежден. Потому что я безумен. Из-за того, что я сделал, ты больше не считаешь меня своим сыном?       - Кощей, - его отец был убит горем. – Это не только твоя вина. Но и моя. Я подвел тебя. Мне очень жаль.       Его смех, прорвавшийся сквозь слезы, казался маниакальным и лживым.       - О да, вам всегда жаль. Вам обоим.       Доктор и его отец, которым вечно было невероятно жаль его, хотя они никогда не говорили этого напрямую. Связь постепенно выравнивалась, и уже были видны лица старейшин. Скоро они смогут открыть портал для коммуникации. Вскоре из уст его отца они услышат, что натворил Мастер. Затем будут крики ужаса и ярости, и они потребуют расплаты за все преступления, что он совершил.       Он не позволит этому случиться.       Он не позволит им разрушить его жизнь.       Лазерная отвертка Равениуса ледяным блеском сверкала в его руке, словно мертвая звезда.       Когда отец на мгновение отвернулся от него, он выстрелил. Одного залпа было достаточно, чтобы старик упал на колени. Его дрожащая рука уронила кольцо. Оно отскочило от земли и покатилось по половицам. Мастер остановил его ногой. Наклоняясь, чтобы поднять его, он ощущал себя словно во сне, где движения замедлены, а каждая деталь в комнате несет определенный смысл. Он обернулся, чтобы посмотреть, как проекция святилища медленно испаряется по мере того, как ослабевает мысленная связь его отца с Цитаделью, пока она совсем не оборвалась.       Спотыкаясь, будто сам был ранен, он подошел к отцу.       Тот лежал на спине, глядя на сына. Он еле дышал и был неспособен пошевелиться. Крошечная красная точка, которую лазер прожег в его груди, пронзив легкие, не казалась смертельно опасной. Только казалась.       Его отец умирал – а когда повелитель времени умирает, его тело пытается обмануть смерть с помощью регенерации. Лицо лорда Оакдауна уже было покрыто ровным золотым сиянием.       - Где твоя ТАРДИС, отец? – спросил он, пытаясь успокоить свои сердца. Он знал, что кольцо лорда было также ключом к его ТАРДИС.       Отец не отводил взгляда от своего падшего сына. На мгновение могло показаться, что он ничего ему не скажет. Но затем он открыл рот и слабым шепотом ответил.       Возможно, старик сдался своей судьбе. Возможно, вина за то, что он подвел сына, пересилила остальное. Или, может быть, он понял, что любовь к сыну была сильнее его гордости – и он наконец смог простить ему даже самый страшный его грех.       Мастер так никогда и не узнал, почему он дал ему возможность спастись.       Сумасшедшая и радостная улыбка прочертила его залитое слезами лицо.       Он знал, что отец говорил правду.       - Четыре, - прошептал он и выстрелил за миг до того, как отец регенерировал.              11.       Бесконечная лестница казалась… бесконечной. Доктор уже выбивался из сил, остальные постепенно отставали от него. Наверное, здоровый бег трусцой по первым 200 ступеням ради поддержания боевого духа был не самой лучшей идеей. Судя по вытянутым лицам его спутников, настрой падал быстрее, чем песок в песочных часах.       - О боже. Кажется… я… кажется… сожгла легкие, - прохрипела Аурелия. Она закинула голову назад и посмотрела наверх, туда, где должен был быть потолок. Впрочем, даже после долгого подъема, он так и не показался из-за туманной дымки, которую они видели еще внизу.       - Ох! Вверх и вверх, эта лестница никогда не закончится! – разочарованно крикнула она.       - Ой, не говори так, - Доктор покачал головой и облокотился спиной о стену, пытаясь дать мускулам отдых. – Это было бы бессмысленно. А эта башня, чем бы она ни была, отнюдь не бессмысленная. Здесь все построено с определенной целью. Как и эта лестница.       Что-то ткнуло его в спину, и он обернулся. Поверх темных камней пролегал, исчезая в трещине в стене, ржавый кабель толщиной с большой палец. Доктор нахмурился. До сих пор стены восьмиугольной башни были абсолютно голыми. Взглядом он проследил направление кабеля, убегающего вдоль стен башни, вверх и вверх, прорезая лестничные пролеты, словно корень дерева сквозь опавшие листья, и исчезая в бесконечности. Он повернулся кругом. Из каждой стены поднимались в небо абсолютно точно такие же кабели.       - Что это? – заинтригованно пробормотал он. Он схватился за кабель и попытался вскрыть пластиковую обмотку. Короткий заряд электричества пробежался по его пальцам, заставив отскочить назад.       - Ой! – воскликнул Доктор, но тут же его ударило второй искрой, на этот раз достаточно сильной, чтобы волосы у него на голове встали дыбом.       - Я сказал «ой»! Хватит! – он отпустил провод, но третий заряд вспыхнул наподобие молнии и ударил его по заду.       - Прекрати! Понял я, понял – не трогать провода! – он поднял обе руки над головой. Словно удовлетворившись его капитуляцией, злобные вспышки внезапно прекратились.       - Знаешь, ты мне напоминаешь одного нашего лабораторного хомяка, - ухмыльнулась Аурелия. – Как-то он выбрался из клетки и решил, что компьютерный провод выглядит очень вкусно.       Она наклонилась к Доктору и принюхалась.       - Ты даже пахнешь как он. После этого маленького инцидента мы стали называть его Пушком. Он все гонялся кругами за собственным коротким хвостиком.       - Пушок был на редкость счастливым грызуном, если после этого ему не пришлось иметь с тобой дело. Есть выбор – шоковая терапия или нескончаемые жалобы Аурелии. В любой ситуации я бы выбрал первое, - ответил Доктор, подняв брови и глядя на кислое выражение ее лица.       - Как бы то ни было, мне совсем не нужно изображать из себя безмозглого вандала или свихнувшегося хомяка, чтобы узнать, что тут происходит, - он поднял отвертку и одарил присутствующих лукавой улыбкой. – У меня есть это.       Он провел жужжащей отверткой по кабелю. Там, где голубой свет касался поверхности обмотки, становилась видна проводка. Доктор повернул кончик отвертки, и перед ним появилась проекция, смахивавшая на допотопный компьютерный монитор с черным фоном и зелеными буквами.       - Вы только посмотрите, - зачарованно проговорил Доктор. – Операционная система ДОС, боже, древность-то какая.       - Что это? – спросил Нил, незнакомый с этим термином.       - ДОС. Дисковая Операционная Система. Это была одна из самых первых компьютерных операционных систем. Ее изобрели где-то в богатых восьмидесятых годах 20 века. Та еще морока – приходилось запоминать целые страницы команд, прежде чем сможешь хотя бы запустить программу. Так что ее довольно быстро бросили и перешли на кое-что попроще. Не то чтобы ДОС был сложным, просто сама программа была написана при помощи бинарных кодов. А сейчас у вас что? Восьмеричная система счисления?       - Шестнадцатеричная, - ответил Уилл. – Все современное программное обеспечение написано при помощи шестнадцатеричной системы счисления.       - Да. Именно. Что делает эту программу довольно-таки устаревшей. Так зачем кому-то или чему-то обладающему технологией, позволившей построить эту башню, этот Ковчег, способный пережить даже уничтожение всей планеты, зачем писать программу на основании бинарного кода? – Доктор задумался. – У нее нет никаких преимуществ. Кроме…       - Кроме чего? – спросил Уилл.       - Ну, энергии она поглощает немного, так? Если у вас есть только один ограниченный источник энергии и вы не собираетесь запускать на нем ничего особенно сложного, можно вполне успешно использовать бинарный код…       Лицо Доктора просветлело.       - Ну конечно! – он провел звуковой отверткой по экрану. На нем тут же появились длинные ряды цифр. – Эти кабели не просто так уходят в стену. Они подсоединены к ним, они вытягивают энергию из самого здания.       - То есть как? – растерянно спросил Нил. - Как можно получать энергию из здания?       - Все дело в солнцах-близнецах. Темные камни башни поглощают энергию их световых лучей, сохраняют ее в виде тепла, а кабели преобразуют ее в электричество. Его общее количество чрезвычайно мало, в 21 веке его не хватило бы даже чтобы зажечь маленькую красную лампочку на кофе-машине, но все же… это блестяще!       Задумавшись о том, кто мог создать подобную систему выживания, он ощутил на самом дне своих сердец крохотный островок надежды. Только один ум мог дойти до такого.       - Да зачем нужна вся эта энергия? Тут даже одной захудалой лампочки нет, - вставил Нил.       - Ну, очевидно, что она нужна для работы простейшей операционной системы.       - И чем конкретно она оперирует? – спросил Уилл.       - Хороший вопрос. Чем она оперирует? Как всегда, вся загвоздка в деталях.       Доктор снова направил конец отвертки на экран, проматывая потоки данных. Экран мигнул, и нескончаемые цифры исчезли. Внезапно из стен, словно в них были спрятаны динамики, раздался звук загружающейся системы, а затем черный экран сменился синим с эмблемой Макинтоша и серой полосой загрузки по центру, которая начала медленно заполняться. Люди уставились на Доктора.       - Не выношу ДОС, - объяснил он и пожал плечами. – Голова раскалывается от всех этих команд. Все равно это не требует много энергии. Он даже ничего не заметит.       Появился рабочий стол.       - Ну вот. Давайте посмотрим, - пробормотал Доктор и стал просматривать файлы. – 31% энергии требуется для работы самой операционной системы. Разумеется, если бы не операционка Макинтоша, было бы меньше. Все равно не особенно много. 12% уходит на обработку и хранение данных, 5% - на систему жизнеобеспечения.       Его сердца подскочили, когда он осознал значение сказанного. А затем его взгляд привлекла крайне необычная информация.       - 11% требуется на работу активной программы, - Доктор удивленно вздернул брови.       Нил беспокойно взглянул через его плечо на информацию, отображенную на экране.       - Хочешь сказать, кто-то сидит наверху за компьютером?       - А вот это уже пугает, - Аурелию передернуло. – Это что значит – он может нас видеть?       - Все это не ради наблюдения. Отсюда к программе не исходит ни одного сигнала,- Доктор уставился в экран, на котором светился номер программы 110012. – Нет, похоже, у источника только один вход и один выход, - и оба они расположены наверху.       Он поднял глаза к потолку.       Может ли такое быть? Неужели это действительно ты?       Он уже собирался накопать побольше информации, как вдруг из той части кабеля, в которой он ковырялся, вырвалась яркая искра. Доктор отскочил назад как раз вовремя, чтобы избежать неприятного удара током, - но при этом был вынужден беспомощно наблюдать, как электрический заряд уничтожает информацию на мониторе, пока тот не погас совсем. Он провел отверткой над проводами, пытаясь восстановить сигнал, но, похоже, что-то полностью перекрывало его.       - Доктор, судя по всему, кто-то очень не хочет, чтобы ты влезал в это, - прокомментировал Нил, заметив непреклонный взгляд повелителя времени. – Может, тебе лучше оставить все как есть.       Доктор взглянул наверх, провожая взглядом ленты проводов, ведущих к своему источнику. Теперь ему казалось, что они повсюду; он не мог повернуться ни в одну сторону, не ловя себя на том, что неосознанно ищет их глазами. Нил все понял неправильно. Чем старательнее это странное место старалось спрятать от него свои секреты, тем более одержимым и упертым он становился. С новыми силами он стал взбираться по ступеням, сопроводив свои действия одним-единственным словом, способным объединить в себе все его возбуждение, целеустремленность и надежду.       - Аллонз’и! – выкрикнул он свой боевой клич и бросился на своего врага – бесконечную лестницу, ведущую все выше и выше, прямиком к тому, кого называли «дитя кошмаров».              12.       Он нашел его в библиотеке. Он сидел на полу в позе эмбриона, сжавшись в углу как можно дальше от тела отца. Почувствовав его присутствие, Мастер поднял голову. Его глаза были красными, на щеках – соляные дорожки высохших слез. Но он уже не плакал. У него попросту не осталось слез. Доктору хотелось сказать хоть что-нибудь, чтобы смягчить его горе, но он ничего не мог придумать.       Мастер взглянул на отца.       - Он мертв, - констатировал он, словно пытаясь объяснить молчаливость отца и его странную позу, все еще открытые, устремленные в холодное пространство глаза.       Доктор мрачно кивнул.       - Мне жаль. Я не хотел, чтобы ты вспомнил все это.       - О, я тебя не виню. С чего бы? Ты делаешь то, что должен. Для этого ты и создан. Я просто недостаточно умен, - он сглотнул комок, застрявший в горле. – Я забыл о нем. Не вспоминал о нем сотни лет. Эти барабаны – они могут быть одновременно и проклятием и благословением.       Он мягко раскачивался взад-вперед, не отрывая взгляда от тела.       - Теперь все по-другому. Я могу прожить еще одну сотню лет, но никогда больше не забуду этого лица.       - Ты должен пойти со мной, - настойчиво сказал Доктор. Он знал, что Мастер страдает, но не мог позволить ему и дальше блуждать по своим кошмарным воспоминаниям. Нарушители проникли в Ковчег, а один из них даже попытался влезть в систему. Этот легкомысленный вандал едва не погубил ее. Он обязан немедленно вернуться в главное системное ядро и удостовериться, что подобное больше не повторится. А Мастер, между тем, не вылечился ни на йоту.       - Послушай меня. Твои нервные окончания серьезно повреждены. Мы должны сейчас же прервать программу.       Но Мастер не сдвинулся с места. Он качался взад-вперед, взад-вперед, словно загипнотизированный, и беззвучно пел колыбельную своей тоске.       Воспоминаний было все больше и больше.       Он вспомнил, как, спотыкаясь, добрел до угла библиотеки. Отцеубийца. Он нашел отцовскую ТАРДИС, эту изумительную машину, замаскированную под простой письменный стол. Он активировал ее с помощью кольца – и перед ним возникло ядро и консольная комната. Корабль почувствовал совершенное им преступление, как верный конь чувствует кровь хозяина, и ее бьющееся живое сердце вздрогнуло и засвистело, пытаясь сбросить с себя власть Мастера. Ему пришлось побороться, чтобы подчинить ее, разрушив несколько несущественных систем и стерев базу данных, содержавшую воспоминания его отца. И наконец он покинул Галлифрей на украденной ТАРДИС, знатный сын Лорда, превратившийся в беглеца и отверженного. Его собственный народ изгнал его. Повелители времени навеки прокляли его имя.       Его жизнь круто изменилась.       - С тех пор я был один, - прошептал он, бессмысленным взглядом уставившись в пространство. – Барабанный бой похитил мой сон, стал спутником смерти и страданий.       Он помолчал.       - Я видел, как свет в его глазах угасает. Это было так прекрасно, такой неуловимый и хрупкий момент. Но он до сих пор выжигает мой мозг изнутри.       Запертый в своем безумии, он повторял одно и то же, словно мантру, словно стихи давно умершего русского поэта, разбавленные собственными словами:       - Ночь. Улица. Фонарь. Свет бледно мерцает. Тусклый свет. Но свет горит. Еще одна сотня лет, еще одна сотня, по кругу. Ночь. Улица. Фонарь. Но свет еще горит.       Доктор присел рядом с ним и заглянул ему в глаза.       - Все дело в чувстве вины. Ты не думал, что можешь испытывать угрызения совести, но ошибался, а теперь они разрушают твой разум. Они убивают тебя. Мастер, я знаю, это тяжело. Но так не может продолжаться. Ты должен очнуться.       - Каждое утро все начинается снова, теперь мы знаем слова, свет, улица, фонарь, свет вечно живой, - шептал он, глада Доктору в глаза.       - Мастер?       Он сглотнул и моргнул.       - Прошу тебя, - взмолился он. Его дух был окончательно сломлен. – Прошу. Забери меня отсюда.       Комната исчезла. Ее поглотила тьма, не оставившая ничего, кроме них двоих, словно они были единственными живыми существами в темной Вселенной, оставшимися после того, как погасла последняя звезда.       Внезапно они почувствовали толчок, что-то потянуло Мастера за ноги, и мир вокруг снова изменился. Появилась сеть, напоминающая компьютерную матрицу. Линии спускались вниз, сооружая стены, пол, потолок. Сверху наложился тонкий слой цвета и текстуры, словно какой-то ребенок раскрашивал картинку. Вначале обрели цвет поверхности: мутный зеленовато-черный лег на грубые каменные стены, смесь грязного коричневого и желтого – на покрытый соломой пол. Затем проявились детали. Дверь, разъеденная коррозией. Ржавые прутья решеток, тянувшихся вперед по коридору, отделяя от него ниши, вытесанные в стенах. Мерцающий свет факелов, освещающих путь к его камере. Стали появляться люди – вначале как призраки, возникающие из воздуха, но затем они сформировались в солдат и заключенных. Последние бешено кричали, тянулись к Доктору, прижавшись лицами к решеткам, и в их глазах носилось безумие и страх.       Доктор смотрел на то, что творилось вокруг него. Его очень тревожило, насколько хуже все стало. Он внимательно изучал Мастера, неровным шагом направлявшегося в конец коридора, опустившего голову и не обращавшего внимания на ужасающую обстановку. Двое охранников чеканным шагом подошли к ним. Они оба были одеты в военную форму 18 века. Шпаги бренчали у них у бедра. Они синхронно отсалютовали Доктору.       - Вы привели заключенного, сэр?       Доктор мрачно кивнул. Он знал, что за этим последует, он не хотел продолжать, но был бессилен. Правда в том, что он не контролировал ситуацию, хотя со стороны могло показаться обратное. Симуляция сумасшедшего дома 1950-х годов была идеей Мастера, хоть он и не осознавал этого – так должен был выглядеть его мир. Он мог сделать это место спокойным и комфортным, он мог превратить его в святилище для своей израненной души, даже в рай - если бы он верил в такие вещи. Но разум Мастера не позволял ему этого. Глубоко в душе он не верил, что заслуживает лучшего, и потому создал мир кошмаров и заключения, страданий и тьмы. Это было беспощадное наказание, возложенное им на самого себя, чтобы утолить свое чувство вины – вечно голодного зверя, которого ничем нельзя было удовлетворить.       Каждый раз, когда Доктор терпел поражение, мир Мастера становился все порочнее и беспощаднее к нему самому.       Он в последний раз взглянул на Мастера, но тот, не моргая, смотрел прямо перед собой, хладнокровно приняв свою судьбу.       - Уведите его, - приказал Доктор с болью в сердцах.       Стражники подхватили Мастера под руки и потащили к комнате в дальнем конце коридора, где в жаровне полыхал огонь. Они раздели его, оставив стоять постыдно голым, дрожащим от холода, но он не оказал никакого сопротивления. Они надели железные цепи на его запястья и ржавый ошейник на шею. Он даже не попытался освободиться. Жестокий удар по голове свалил его с ног. Другой удар пришелся по груди, и два его ребра хрустнули. Он не издал ни звука. Они продолжали бить его, словно собаку: в живот, по ногам и рукам, в лицо, в пах. Но на протяжении всего этого истязания он даже не разжал губ.       Наконец они подняли его на ноги и потащили. Он был весь в крови, его тело превратилось в мешок ободранной кожи и сломанных костей. Опустив голову, он смотрел, как его пальцы скользят по грязи, а из сломанного носа падают и разбиваются об пол капли крови. Он бросили его в камеру, больше напоминавшую ржавую клетку, которой едва хватало для человека. На полу лежала куча грязной соломы, кишевшей вшами. Он уполз в угол, отчаянно надеясь, что теперь его оставят в покое. Спрятав лицо в тени, он чувствовал резкие рывки, пока охранники приковывали его ошейник и кисти к стене. Затем дверь захлопнулась с громким металлическим звоном, и он остался один.       Доктор наблюдал за ним из-за угла сквозь металлические прутья. Усталость милосердно опустилась на Мастера, и он наконец заснул. Доктор надеялся, что хотя бы сейчас, хотя бы на короткое время, его страдания прекратятся. Он хотел бы остаться и охранять его от монстров, которые – он знал – обязательно придут. Но он не мог. С тяжелым сердцем он отвернулся и пошел прочь по темному коридору.       Совсем скоро Мастеру начнут сниться сны.       Доктор шел мимо клеток, полных вопящих сумасшедших и съежившихся заключенных. Его тело моргнуло, потом снова, словно он был изображением, прерываемым помехами. Третья вспышка – и Доктор стал черно-белым, цвета покинули его одежду и лицо. Еще одна – и изображение стало прозрачным. К тому времени, когда он достиг конца коридора, он превратился в едва заметное искажение, прорезавшее ткань реальности, рябь в воздухе, едва дававшую представление о своем существовании.       Последняя вспышка – и он исчез.