Городские высотки

Они ни о чем не жалеют. Хотя, они могли бы сожалеть о не пройденном уровне очередной игры на приставках, могли бы сожалеть о том, что Плагг помешал пикантному моменту, когда лица двух подростков были на расстоянии нескольких сантиметров. Маринетт всего лишь нагнулась поднять осколки воскового ангела, который так и не смог летать. Почему-то Маринетт больная раком Адриану нравилась гораздо больше. До Рождества оставалось всего несколько дней. Хищная Моль затих, предпочитая заниматься бумажной волокитой в своем просторном, но неуютном тусклом кабинетике, с тоской вспоминая большое витражное окно и Нурру в талисмане. Адриан согрел руки горячим дыханием и закутался в голубой шарф, пытаясь хоть как-нибудь отогреть оледеневшую кожу. Под курткой пытался согреться квами, постукивая зубами и бормоча что-то о том, что ему потребуется камамбер и чашечка горячего горького какао. Снег не шел, маленькие белые кучки отражали свет фонарей, поблескивая маленькими искорками, а ясное небо было усеяно мигающими звездами, создающими различные фигуры из ломаных линий. Маринетт шла очень медленно, пытаясь ощутить твердую землю под ногами настолько, насколько это было возможно. Её ноги сильно тряслись, отказывались держать хозяйку, норовя подкоситься и упасть, без возможности подняться. Адриан нетерпеливо пошел навстречу девушке, подхватывая ту под локоть и скорее заводя в маленькое уютное кафе на окраине улицы. Там было наконец тепло, которое с ветром кондиционера обдало их с ног до головы. Блондин помог спутнице снять куртку и провел ее за маленький столик где-то в глубине кафе. Плагг незаметно устроился за салфетницей и покорно ждал, когда его, наконец, соизволят покормить. — За последние дни ты стала выглядеть гораздо лучше, — неловко начал с комплимента парень, почесывая свою макушку и отводя взгляд изумрудных глаз. Девушка благодарно улыбнулась. Говорить было несколько тяжело, потому что сильно болело горло, а изнутри она вся горела. Конечно, она могла бы сказать об этом Адриану, и о том, что ей нужно принимать обезболивающие таблетки, тоже, но блондин так долго искал приятный тихий вечер, который они могут провести только вдвоем и где-нибудь в общественном месте, близ Лувра. — Это всё Кот Нуар виноват! — немного хриплым голосом произнесла брюнетка, снисходительно прикрывая глаза. На ее губах расцвела очередная улыбка, адресованная напротив сидящему парню, а щеки покрылись легким румянцем, не сильно выделяющимся на фоне бледной кожи. Адриан слегка смутился и отвернулся. В душе обоих хлестала буря. Маринетт на самом деле старательно замазывала свои мешки под глазами тональником, вот и опоздала. Девушка не может спать. Она задыхается каждую ночь, иногда мышцы сводит судорогой. Ветер толкает ее в глубину океана. Хоть бы дожить до Рождества. Блондин сглотнул подступивший ком к горлу. Несмотря на все, ему казалось, что у них осталось совсем немного времени. Адриан хотел влюбиться в Маринетт, но видел в ней Свою Леди. Боль съедает нутро. К ним не спеша подходит официантка. Замечая её, Маринетт слегка хмурится и садится ровно, закрывая меню свое лицо. Официантка оглядывает брюнетку с головы до ног,спрятанных под столиком, рукой касается сережек и прикусывает губу, не зная, как обращаться к посетительнице. Адриан ловит каждое движение девушек. Серьги. Оживленный Плагг за салфетницей, который хочет выскользнуть, чтобы кого-то увидеть. Эта внешность, светлые волосы и карие глаза, которые из-за трансформации слегка отливают красным. Новая Ледибаг, так и не заменившая Адриану старую. Маринетт не выдерживает образовавшегося напряжения и встает из-за стола. Слишком тошно. Это напоминание о том, от чего она сбежала, сославшись на рак верхушки легкого с синдромом Панкоста. Вся ее слабовольность, обида, страдание, тяжелое ведение двойной жизни. Все сейчас перешло к этой девочке-официантке, удивленно взирающей на нее. — Маринетт, куда ты? — блондин смотрит пронзительным взглядом, словно всё знает, от чего на душе становится совсем тошно. — Прости, но я вспомнила, что не приняла лекарства… к тому же я себя отвратно чувствую. Давай встретимся завтра, ладно? — после этого она убегает. В прочем, она всегда убегает от самой себя и правды. Необоснованно рвется куда-нибудь далеко, чтобы про нее забыли, оставили в покое, дали достойно умереть в тишине. Хотя… она не хочет быть забытой. Официантка хмурится, потом ободряюще кладет руку на плечо блондину. — Хей, а разве бывшая Ледибаг не уехала из города? — она накреняет голову вперед. — В смысле? — в голове Адрина тут же появляется гораздо больше сотни мыслей. — Ты ее парень и она тебе не сказала? — официантка лукаво улыбается, а блондин на «её парень» краснеет. — Она была Ледибаг. От нее же я получила серьги и квами, благодаря которому могу бороться со злом. Только никому не говори, ладно? И… так что ты будешь заказывать? Пазл сложился в одну картинку.

* * *

Маринетт добежала до дома и принялась лихорадочно искать шприцы. Она снова закашляла, правая рука начала неметь и противно ныть, словно напоминая о её скорой кончине. Умирать не хочется. Жить тоже. Существовать — идеально. Хочется смеяться и улыбаться как раньше. Хочется прыгать до потолка и заикаться при объекте своей любви. Хочется все так же спасать Париж и рваться к небу, к местам ввысь. И Адриана тоже хочется. В том самом смысле. Маринетт всё знает. И о своей дате смерти, и о причине, и о том, что рано или поздно Адриан поймет, кто был настоящей Ледибаг всё это время. Но лучше, конечно, чтобы он это понял после того, как Маринетт перекладут в гроб и закопают на каком-нибудь захудалом кладбище. Снаружи серебряный снег. Внутри голубое море. Ветер снова зовёт на глубину под тысячу метров, где никто, казалось бы, кроме ее собственных потаенных страхов не живет. Сны обманывают слишком часто. Маринетт не заметила, как заснула, после того как выпила несколько таблеток обезболивающего и вколола нужную дозу лекарства. Ей снилась серая унылая галька, шум морского прибоя и само голубое море. Ветер с силой толкал в спину, заводя дальше от берега в ледяную воду. Маринетт все шла в центр бездны отчаяния, откуда она всегда выбиралась, но сейчас не выберется точно. Спазм давит на легкие. Опухоль наверное очень большая, как и прогнозировали врачи, задела нервную систему и мышцы, обвила трахею и спускается к бронхам правого легкого. Дышать нечем, вода из моря заливается в глотку. Чувствуется соленый привкус. Маринетт обреченно стонет, силясь избежать мучений. На периферии между сном и реальностью, когда она от боли готова открыть глаза, ей слышится стук открывающегося люка с крыши, а к ней кто-то подбегает и кладет в рот что-то горькое, наверное таблетки. Затем ощущаются до боли знакомые мягкие губы, пресная вода. Таблетки скользят ей в горло, чуть не попадая не в то горло, а затем скользят по пищеводу вниз. Через несколько минут дышать становится легче, а кровь усиленно струится по венам, стремясь выпустить углекислый газ и замениться кислородом. Маринетт затихает и вдыхает ровнее, не открывая глаза. Она находится всё еще в сладкой дреме, но даже сквозь нее чувствует, как к ней в кровать кто-то забирается и обнимает за талию, прижимаясь со спины. Её обуревает позабытое чувство спокойствия, когда она может нормально выспаться, без чувства, что именно сегодня, море затянет её в свои сети. Через пару часов Маринетт просыпается. Она видит рядом с собой спящего Плагга и обнимающего её Адриана, который так же мирно спал. Она мягко, но неуклюже выбирается из его рук и уходит вниз, приготовить себе и ему чай с медом и булочки с сыром. «У меня осталось меньше времени, чем я думала», — думает по пути Маринетт. Возвращаясь наверх, она замечает, что Адриан не спит, а ходит по ее комнате в глубокой задумчивости. Видя Маринетт живой, он облегченно вздыхает. Его напряженные плечи расслабляются, а лицо светлеет. Блондин берет кружку с чаем, но не говорит ни слова, просто потому что не знает, что сказать. В его голове сотни вопросов. В голове Маринетт сотня минус один ответ. Им нужно расставить все точки над «i». Адриан не может устоять. С его губ срывается тихое: — Почему? Маринетт молчит. Тот самый минус один ответ, который она не может дать. Было бы проще, будь Адриан более глупым (желательно глупее, чем она сама) и не стал бы спрашивать ее о таком. — Почему? Маринетт прикрывает рот ладонью, сама не зная, зачем переспросила. — Почему. Адриан не просто хочет знать. Он требует этого ответа от Своей Леди. — Я любила тебя как Адриана Агреста. Ты любил меня как Ледибаг. Разве не понятно, почему? Я умираю, Адриан. Этого не изменить. Когда я узнала, что ты — Нуар, как ты думаешь, у меня были силы сказать: «О! А я — Ледибаг и мне осталось совсем немного, прежде чем я отчалю на тот свет к своей прабабке!»? Ну давай, сегодня мы раскроем всех свои тараканов! Еще скажи, что Бражник — это твой отец, а наши квами — основы мирозданья! Тьфу, пропади оно всё пропадом! Я не говорила, потому что ты любишь не меня, а Ледибаг. Сильную, независимую, красивую и грациозную. По своей сути — я не она и никогда не была ею. Но ты безнадежно влюблен. А самое ужасное… Я в такой же ситуации, не так ли? Маринетт переводит дух после своей тирады. Не давая Адриану опомниться, она валит его на кровать и нависает сверху, заглядывая индиговыми глазами ему в изумрудные с мольбой. И шепчет ему тихо в губы: «Мой самый большой секрет — желание провести первую и единственную ночь с тобой, дурак. А не вся эта чепуха с Ледибаг… как ты не можешь этого понять». Адриан действительно ничегошеньки не понимает. Но знает, что этот секрет взаимен. И даже если эта будет не его единственная ночь, это не значит, что он смоет остатки первой от Маринетт другими. — А мой самый большой секрет, — шепчет он в ответ, распуская хвостики Маринетт, — что я влюблен не в Ледибаг, а в тебя. Теперь им не хватит слов, чтобы описать эти чувства, обуревавшие их. Страсть, скользившая между касаниями двух распаленных тел. Затрудненное дыхание обоих, желание, несравнимое с муками ада, томимые ласками чувствительные точки. Адриан вылизывает ей уши, спускается ниже, проводя языком по шее и ключицам. Маринетт судорожно выдыхает, зарывается рукой в светлые волосы и приятно массирует одной рукой затылок, второй забираясь под рубашку, аккуратно расстегивая пуговицы. Эта ночь слишком долгая для обоих. Но в то же время слишком короткая для всего того, что хотели бы успеть сделать подростки. Маринетт впервые ощущает такой стыд, когда остается совсем обнаженной. Кусает кожу на ладонях, собственные губы, смущенно отводит взгляд и робеет от собственной наготы. Адриан успокаивает ее, поцелуями по всем телу и ласковыми объятьями, ставит собственнические метки на ней, заставляя ту алеть еще больше. Сложно забыть такое, рожденное в спонтанности и секретах чувство. Девушка выгибается до хруста позвонков, чувствуя, что все уже решено. Адриан шепчет утешающие слова, стараясь не сделать больно. Любовь струится сквозь касания и чувства, а не животную похоть. Это успокаивает. На утро, пока Адриан еще спит, Маринетт одевается, берет медикаменты и деньги, выходит из дома, не закрывая его на ключ. На тумбочке лежит короткая записка в три слова. Когда Адриан проснется, Маринетт будет уже в поезде, который едет в сторону неизвестной провинции, где её ждут родители. А на бумажке аккуратным мелким почерком написано: «Встретимся на похоронах».