Проклятие рода Баскервилей

Глава пятая, в которой Ватсон не завидует Баскервилю Продолжение записок доктора Ватсона «Прибыли мы, казалось, в один из самых плохих дней года. То и дело накрапывал дождь, было холодно, порывами налетал ветер. Наследник был мрачен, постоянно смотрел в вагонное окно и хмурился. Я постарался утешить его как мог. — Сэр Генри, возможно, кто-то просто пытается запугать вас, чтобы вы не вступили в наследство. Он раздраженно дернул плечом. — Но кто? Кому все это необходимо до такой степени, чтобы убить человека? На этот вопрос я не знал ответа. На станции из-за трупа этого злосчастного коридорного Хоупа, найденного в чемодане, нас задержали надолго, и, кажется, даже успели заподозрить, пока художник Мортимер, поздоровавшись с местным инспектором Шелтоном, не шепнул ему, кто такой новоприбывший и не посоветовал позвонить инспектору Лестрейду в Скотланд-Ярд. Выяснив все обстоятельства дела, представитель полиции сочувственно пожал руку Баскервилю, сделал милый комплимент моей литературной деятельности и пообещал помощь и поддержку. Лестрейд, видимо, здорово настращал его. Чемодан с его жутким содержимым отправили на экспертизу. Мы вышли из маленького вокзала и застыли в восторге: прямо у ступеней стояла изящная карета с кучером и сытыми лоснящимися лошадьми, словно перенесенная сюда из девятнадцатого века. Завидев нас, кучер соскочил с козел и приветствовал поклоном. Это был молодой еще паренек в веснушках, с прекрасной фигурой, подчеркнутой зеленой ливреей. — Сэр Генри, это Джек Перкинс, ваш конюх. — Здравствуйте, Перкинс! — не скрыл своего удивления наследник. — Собственный экипаж! Это не шутка? Мортимер улыбнулся: — Ваш дядюшка был большой оригинал и хранитель традиций. К тому же, лошади не должны простаивать. — А у меня много лошадей? — удивлению Баскервиля не было конца. — Порядочно. Регулярно побеждают на скачках, особенно Мальчик и Молния. Садитесь! Я думаю, вы будете очень живописно смотреться в карете. Перкинс быстро погрузил наши вещи и мы тронулись. Моросил мелкий дождь, но, на удивление, было тепло и уютно. Баскервиль откинулся на синие стеганые подушки кареты и прикрыл глаза, — видимо, обилие событий утомило его. Я смотрел в окно и думал о Холмсе. — Смотри в оба, друг мой! — наказывал он мне при отъезде, — ситуация сложная, очень сложная! Звони мне два раза в день, утром и вечером. Малейшее волнение — и я приеду. — Почему ты упрямишься и не хочешь ехать с нами сейчас? — спросил я его напрямую, зная, как буду скучать. — Мне необходимо собрать кое-какую информацию, — уклончиво ответил Шерлок. — Поработаю с манускриптом в библиотеках и лаборатории. К тому же, преступник расслабиться и выдаст себя, зная, что я в Лондоне. Но… Береги себя и сэра Генри! Я знал, что буду скучать без язвительных замечаний и поручений, поцелуев и придирок. Ничего романтичного и достойного описания в Дартмуре нет. Надо будет перенести действие повести куда-нибудь южнее. Тоскливая банальная местность: серые пустоши, вдалеке завод по переработке минералов (принадлежащий, конечно же, Баскервилю), темные холмы вдалеке, на которых разместился городок Гримпен, школа (построенная, разумеется, щедрым меценатом). Через полчаса пейзаж изменился. — Знаменитые дартмурские болота! — возвестил художник, протянув вперед изящную руку. Мы с любопытством смотрели. Серый, зеленый, черный. Трава и вода. Вода и трава. Низкие деревья, разбросанные тут и там валуны довершали картину. — А вот это что? Вон те кресты на холме?! — О, это старинное кладбище. Еще семнадцатого века. — А те серые развалины на горизонте? — Заброшенная психиатрическая лечебница. Ее никак не снесут. — Как Вы здесь живете? — искренно и в недоумении спросил Баскервиль. Вблизи я увидел его глаза. Они оказались необычного рисунка; светло-серые с более темными крапинками. — Зато Вы, сэр Генри, как нельзя лучше вписываетесь в легенду и пейзаж, — не утерпел и сыронизировал я. — Не знаю… — он задумчиво смотрел в окно, — я представлял себе все это как-то иначе. Не так мрачно. А Вам здесь нравится? — обратился он к художнику. Мортимер застенчиво улыбнулся: — Привыкаешь. К тому же, туман и непознанность болот навевает вдохновение. Здесь я создал самые лучшие свои картины. Мы въехали в поместье. Солидные кованые ворота с гербами Баскервилей — кабаньими головами — радушно распахнулись. Новый хозяин попросил кучера остановиться. Здание из потемневшего от времени камня — невеселое даже при свете дня — угрюмо созерцало нас своими вытянутыми глазами-окнами. Узкие бойницы башен справа и слева делали дом похожим на крепость, а гладкий плющ, покрывавший три четверти стен, смотрелся как чешуя на теле рептилии. Мда, не завидую я такому наследству. — А здесь можно снимать ужасы! — улыбнулся я, пытаясь разрядить обстановку. Видимо, не получилось. — А дядя умер здесь? — спросил Генри дрогнувшим голосом, указывая на ряд темных елей справа. — Нет, там, в тисовой аллее. Она с другой стороны. Мы подъехали ближе. У входа нас встретил очень представительный бородатый человек в ливрее с осанкой епископа. — Добро пожаловать в Баскервиль-Холл, сэр! — произнес он торжественно. Должно быть, Бэрримор, дворецкий. Мы вошли в дом. — Когда Вам угодно принять управляющего, сэр? — почтительно осведомился слуга. — Давайте завтра, к девяти утра. Я слишком устал сегодня, — Генри и правда выглядел измученным. Казалось, что вступление во владение родовым поместьем разом обрушили на него и семейные беды, и семейные проклятья. Дворецкий познакомил нас с небольшим штатом слуг — повариха, его жена, милая ирландка, Перкинс, лакей и сам Бэрримор. Спальни наши находились на втором этаже, рядом, чему мы с сэром Генри были несказанно рады. После часовой экскурсии по дому и на меня стала действовать его важная атмосфера, — высокие потолки, деревянные панели, позолоченные витые канделябры и дорогие ковры. Все это было очень эффектно, но отнюдь не приятно и уютно. Меня порадовала только библиотека (одна из самых больших в этом графстве, по словам слуги), с удобными креслами, огромной бронзовой статуей собаки и фото пейзажей Южной Африки на стенах. Я остался здесь и сразу позвонил Холмсу, сообщая о своем прибытии. Через пять минут явился Бэрримор, пригласив меня к позднему ужину. Я был не голоден, но не отказался от бокала красного вина. Сойдя на первый этаж к Баскервилю, я понял, почему он не захотел есть один. Столовая в этом доме была самой устрашающей, самой неприятной комнатой из всех, что я видел. Картины — светлые пятна лиц на тёмном фоне. Их глаза неотрывно следят за тобой. Панели из дуба; резьба по дереву в виде голов скалящихся собак, скорбные коричневые бархатные занавеси, скрывающие свет. Посреди комнаты стоял огромный дубовый стол с резными стульями; все углы комнаты занимали статуи. — Это Шеннон Каваи, знаменитый ирландский скульптор, — сказал художник, мимолетно касаясь шедевров рукой. — Ваш дядюшка, Генри, очень любил его работы. Он говорил, что они прекрасно отражают подсознательное в человеке. Внимательно смотря на ближайшую скульптуру: полураздетого юношу со связанными руками и раскрытым в смертной муке ртом, я подумал о том, что подсознание дядюшки, должно быть, страдало от приступов неконтролируемого ужаса. Залпом выпил стакан вина. Дворецкий Бэрримор, степенно подавая на стол, осведомился: — Что вы обычно привыкли есть на завтрак, сэр? — Кофе, тосты, апельсиновый сок, омлет или копченая рыба. А Вы, Ватсон? — Никакой овсянки! — поспешно произнес я. — Да, я тоже не любитель, — подхватил баронет. Значит, и тут наши вкусы совпадают. Моя комната была намного современней всей этой элегантной старины в парадных залах. С центральным отоплением, мягкими креслами и большими окнами. Выглянув в одно из них, я увидел мрачный дождливый вечер и подходящие вплотную к дому болота. Ветер бил в окно. Мне стало неприятно, и я проверил револьвер под подушкой. Лег. Долго сражался с непокорной лампой, никак не желавшей выключаться. Закутавшись в пушистое одеяло, я почти заснул, однако, мое внимание привлек неясный шум. Слышимость была прекрасная: где-то рыдала и причитала женщина. Пришлось встать и достать сигареты. Да и глоток алкоголя не помешает. Хорошо читать детективы, но быть реальным героем и участником подозрительных событий порой весьма утомительно для нервной системы отставного военного».