Счастливый уголок

      Поздним вечером я, как обычно, был занят игрой на одном из своих любимых клавесинов, которые собрал в великом множестве, и которые прекрасно украшали мой кабинет. Наибольшую любовь я питал к миниатюрному спинеттино, который я нежно назвал «Арпино». «Арпино» я собрал собственноручно, из деталей нескольких старинных инструментов и настроил его специально для своих будущих произведений.       Послышался стук в дверь, и ко мне в кабинет явились два лакея в белых ливреях. Они принесли бокал с отравленным напитком. Я к тому времени был осведомлен о здешних порядках, поэтому сделал вид, что не обратил внимания и продолжил играть.       Когда пришли лакеи, я как раз был занят разработкой собственного цикла сонат под названием «Фивы». Первые пять сонат я написал в до-мажоре, но потом почувствовал непреодолимую страсть к объектам реального мира и решил транспонировать последнюю в до-диез мажор. Соната стала красивее, но более громоздкой.       И вот, в тот момент, когда меня должно было посетить вдохновение, один из лакеев наинаглейшим образом нарушил необходимый покой. Он дерзко спросил:       — Не угодно ли, синьор Фаринелли, чтобы мы вынесли отсюда эти старые, ненужные компьютеры, ноутбуки и прочий хлам, коим до потолка завален Ваш кабинет?       Тут я вспыхнул от обиды и негодования. Как? Выбросить? Мои дорогие клавесины и спинеттино, которые я коллекционирую уже пять лет, восемь месяцев, тринадцать дней, двадцать один час, тридцать четыре минуты и пятьдесят пять секунд?       — Сейчас я закрою глаза. Если через минуту, когда я открою глаза, вы еще будете здесь, то, клянусь листком Порпоры, завтра же ваши белые ливреи будут повешены на ближайшем тополе!       Лакеи, по-видимому, испугались и немедленно покинули помещение, унеся с собой и приготовленный для меня яд.       Я прекрасно знал, что на этом козни вероломных слуг не закончатся, и решил действовать.       Для начала я спрятал в клавесине свое творение, пока еще пятивратные «Фивы», придвинул к дверям все клавесины и лег на кровать, предварительно положив под матрас шпагу.       Ночью послышался треск. Один из клавесинов, тот, что стоял на самом верху пирамиды, упал и раскололся вдребезги. В дверь кто-то ломился. И я знал, кто.       Старая горничная, которую, конечно же, подослали лакеи. Я был убит горем по поводу клавесина и не хотел никого видеть.       Все же в дверь настойчиво стучали.       — Впустите!       Скрепя сердце, пришлось расчистить путь к дверям и впустить врага. Это и вправду оказалась горничная. Словно змея или ящерица, она принялась ползать по полу и что-то искать.       — Вы что-нибудь потеряли, милостивая госпожа? — с видимым участием поинтересовался я.       — Да, милок, не здесь ли я оставила свою швабру? Старая стала, голова дырявая… — пожаловалась пожилая служанка.       — Боюсь, любезная синьора, Вы немного ошиблись и перепутали мою дверь с дверью цирюльника Фигаро (того еще пройдохи и мошенника!). Он, знаете ли, подделывает надписи на дверях, и теперь, когда благородный синьор приходит домой, то вместо своей фамилии видит на дверях фамилию соседа. Но я этот трюк раскусил, — удовлетворенно шепнул я на ухо служанке. — Несколько подстановочек — и все надписи на своем месте!       Отчаявшись, старушка собралась было покинуть обитель муз, но тут взор ее упал на эфес шпаги, торчавший из-под матраса…       — Вот же она, моя швабра!       Бедная женщина! Разум совсем ее покинул, и она, очарованная золотой рукояткой, вытащила шпагу и с восторгом унесла ее с собой.       Что ж, пусть будет от меня подарок.