Май

Весь обеденный перерыв следующего дня подрядчик Герасимов отсидел в каморке, забронированной им под личный кабинет. Доступ туда не имел никто от слова совсем. Свое личное пространство он блюл более рьяно, чем севильская дуэнья честь сеньориты. Даже уборщица была допущена в «кабинет» только через три месяца знакомства, обстоятельного разговора с глазу на глаз, который ей до сих пор в кошмарах снился, и тщательного изучения ее личного дела. Ну, у каждого свои тараканы, чего уж там. На столе перед ним остывала огромная кружка с чаем, а Герасимов был занят исключительно серьезным делом: он собирался позвонить. На листе, лежавшем перед ним, уже были записаны основные тезисы, Герасимов раздумывал, все ли включил и как бы все это повежливее выплеснуть на голову Мая. Наконец то, что осталось на листе перед ним, более-менее начало удовлетворять Герасимова, и он, отодвинув чуть подальше от себя тезисы, положил листок с телефоном. Затем положил рядом телефон и уставился на него. Кровь подозрительно гулко пульсировала в висках, руки, которые он сцепил перед собой, подрагивали. Но делать нечего. Звонить надо. Он выдохнул, набрал номер, который ему вчера записал Май, и начал ждать. Май отозвался после двух гудков. Голос у него был не самый довольный, звучал резко и громко на фоне достаточно хорошо слышного гула голосов. – Это Андрей Герасимов. Мы договаривались вчера созвониться. – Андрей? Здравствуйте! – голос тут же изменился, стал радостным, послышался шум шагов, стук закрывшейся двери, и Май добавил. – Ну вот, теперь можно поговорить, а то в том курятнике только о делах и трепаться. Как дела? – Нормально. – недоуменно отозвался Герасимов. – Я по поводу ремонта. Варвара Петровна сказала, чтобы я обсудил его непосредственно с вами. – Ну да. Вы знаете, я поприкидывал, что можно было бы сделать, а что сделать необходимо, я даже список составил. Разумеется, необходима профессиональная оценка, потому что то, что думаю я, еще не значит, что это именно то, что должно быть сделано в первую очередь. Так что в любом случае вам не мешало бы подъехать и лично осмотреть все. Я вам покажу, мы осмотрим и решим, что и как. Варвара Петровна же не ставила никаких ограничений? – Нет. – Герасимов придавил телефонный аппарат к черепу, нащупал носовой платок и промокнул пот со лба. Май отчетливо хмыкнул в ответ. – Вот и отлично. Когда вы сможете подъехать? – Сегодня около трех часов пополудни пойдет? – Ой! – радостно сказал Май. – А я не могу. Я занят. Я до пяти буду занят. А вот если вы часов в шесть подъедете, то можно будет посвятить этому достаточно времени. А в знак благодарности я вас ужином накормлю. – Я в любом случае буду у вас в имении. – Вы у Варвары Петровны будете в имении. – неожиданно сухо отозвался Май и добавил уже помягче. – Но хорошо. К шести подходите. В общем, если раньше освободитесь, подъезжайте, я после пяти дома. Договорились? – Да. – Вот и отлично! Тогда до вечера? Герасимов, растерявшись, кивнул. – До свидания! – так же бодро продолжил Май, как будто увидел кивок. В трубке раздались гудки, затем тишина. Герасимов продолжал держать трубку у уха, потом, одумавшись, положил ее на стол. Положил руки перед собой, посидел так, скомкал лист с тезисами, вздохнул и в два глотка осушил кружку с полностью остывшим чаем. Откинувшись на спинку кресла, он безмолвно просидел остаток обеденного перерыва. Время от времени на его лице появлялась робкая улыбка. По пути в имение Герасимов остановился у супермаркета и долго ходил между рядами, пытаясь определить, что бы такого взять к ужину, чтобы не оказаться в неловком положении. С одной стороны, они с Маем практически незнакомы, и цель встречи – абсолютно и бесспорно официальная, а с другой... А что с другой, Герасимов решил не озвучивать. Но сделать ему приятное хотелось невероятно. Цветы были бы редкой глупостью, решил Герасимов. Вино – тут он был совершенно не уверен, какое бы он предпочел, а может, что покрепче? Безделушку какую? Да что он, девка, что ли? Герасимов остановился посреди кондитерского отдела. Судя по всему, выход из положения был найден. Герасимов расплатился на кассе и пошел к машине, неся огромную коробку конфет, которую бережно положил рядом с собой. Всю дорогу к имению Герасимов удивлялся тому, как ярко светит солнце и какие замечательно изящные по небу плывут облака. Деревья по обе стороны дороги еще зеленели вовсю, но не яркой весенней листвой, а насыщенным зрелым августовским цветом. Кое-где уже проглядывали желтые мазки. Пожухлая местами трава добавляла какой-то усталой умиротворенности картине. Не очень сильный ветер шевелил ветки. На лобовое стекло приземлился коричневый листок, небольшой, продолговатый, цветом напоминавший волосы, вчера закрывавшие лицо Мая. Герасимов улыбнулся ему как старому знакомому. Его вдруг охватило чувство ярчайшей радости, когда он подумал, что снова увидит, как Май тонкими пальцами отводит локоны темно-каштанового цвета с вот такой вот едва уловимой рыжинкой от лица, губы вне произволения растянулись в улыбке. Жизнь определенно была прекрасна. Улыбка помимо воли забиралась на губы Герасимова и позже, когда он разбирался с прорабом, когда, рубя слова, говорил по телефону с поставщиком, когда объяснялся междометиями и жестами с рабочими. Улыбка наползла на его лицо после того, как он пристально посмотрел на недомужчинку-типа дизайнера, активно демонстрирующего, под каким углом могут гнуться суставы кистей при объяснении своей гениальности, и с наслаждением дождался, когда тот очень резво сбледнул с лица и совсем не изящно удрал к своей «МИНИ». Мысль, вызвавшая улыбку, была донельзя глупой: Май, даже слетев с мотоцикла и будучи на четвереньках, был не в пример грациозней. Да и волосы у него лежали куда живописнее, чем у этой швабры с выбеленными перышками. К полшестому все, что можно, было переделано, все, кто заслужил, получили по шапке или скупое "одобрямс", был определен фронт работ на завтра, и время потянулось томительно медленно, просто до зубовного скрежета. Герасимов отчаянно не хотел прийти слишком рано. Но и слишком поздно появляться тоже ни разу не комильфо. Наконец, решившись, он загрузился в Туарега и направил его к заветному коттеджу. Перед ним он остановился и посидел немного, вцепившись в руль и собираясь с духом. Собрался. Набрал полную грудь воздуха и шумно выдохнул. Отцепил руки от руля и вылез. Неспешно обошел машину, бережно взял коробку конфет и чинно пошел к входной двери. Замерев на пару мгновений перед нею, решительно постучал. Через полминуты дверь распахнулась, и садящееся солнце высветило в паспарту входной двери восхитительно юного и ослепительно прекрасного Мая. Герасимов зажмурился на мгновение, набрался смелости, открыл глаза и молча протянул коробку с конфетами. Май широко улыбался и с огромным интересом рассматривал Герасимова. Сдернув рукавицу-прихватку с руки, он ухватил громоздкую коробку, весело поблагодарил Герасимова и отступил внутрь, давая ему возможность зайти в дом. – А я тут решил телятину с черносливом запечь, вы не будете против? Герасимов робко улыбнулся. Если бы Май предложил ему сосновые опилки под березовым дегтем, он был бы не против. Ноздри Герасимова уловили аромат, и рот тут же наполнился слюной. Май извинился, сбежал на кухню, вернулся и сказал: – Ну, поехали? Коттедж был небольшим, только одна внутренняя стена была несущей, поэтому проблем с перепланировкой не должно было возникнуть. Май заявил, что на втором этаже должен быть большой музыкальный салон и спальня, и все. Он показывал, размахивал руками, глаза у него горели, когда он объяснял Герасимову, что бы и как бы он хотел, и Герасимов слушал, запоминал и прикидывал, что и как, и впитывал каждое движение, каждый наклон головы, каждый взмах руки. Первый этаж такого буйства эмоций у Мая не вызвал, он убежал на кухню, вернулся, запахи, донесшиеся оттуда, вызвали обильное слюноотделение, и чтобы отвлечься, Герасимов заглянул в гостиную. Она производила слишком сильное впечатление необжитого помещения. Все было чисто, аккуратно, незатерто и слишком на своих местах, даже парадные фотографии Варвары Петровны и Мая. Заметны были две вещи: как рос Май и как разглаживалось лицо Варвары Петровны, приподнимались ее брови и наползали на виски внешние уголки глаз. Герасимов взял одну фотографию: с барыней и Маем, которому на ней было лет 14. Барыня сидела в кресле и уже выглядела исключительно ухоженной, излучала властность, губы ее капризно кривились в попытке изобразить улыбку, а лоб был слишком гладким для предположительно пятидесятилетней женщины. Май стоял за ее спиной, положив руку на спинку кресла, был одет в аккуратный костюмчик, причесан и строг, осанкой напоминая кадрового военного, а не простого паренька. Ни следа галлийской живости, ни следа юношеской беспечности, он был натянут как струна и стоял достаточно близко, чтобы фотопортрет сошел за «семейный», но Май при этом не касался Варвары Петровны. Герасимов почувствовал присутствие Мая, оглянулся и поставил фотографию. Май стоял на пороге и не заходил в комнату. – Жаркое почти готово, овощи тушатся. Пойдем на кухню? – стараясь казаться беспечным, сказал Май. – Тем более на ней тоже нужно делать ремонт. Ремонт на кухне если и нужен был, то только косметический. Поэтому через 10 минут Герасимов сидел на вчерашнем месте и наблюдал за хлопотами Мая, который умудрялся при этом рассказывать про выставки промышленного дизайна, на которых он побывал в Лондоне. Он достал противень с мясом, рассказывая про материалы для облицовки поверхностей, поставил его на верхнюю поверхность плиты, рассказывая про обивочные ткани, слегка встряхнул кастрюлю с овощами, как-то умудрившись перейти к выставке мирового автопрома в Париже, и начал накрывать на стол, объясняя, почему в Москве мотоциклы выгоднее иметь под задницей, чем машины. При слове «задница» взгляд Герасимова непроизвольно метнулся к той самой части Маева тела, весьма аппетитно обтянутой льняной тканью и задержался на ней. Отвести его оттуда оказалось бесконечно сложно, но Герасимов смог. Не сразу, но смог. Восхитительный аромат плыл по комнате и щекотал ноздри. На тарелке у Герасимова оказалось сочное на вид жаркое с плодами чернослива и тушеные овощи. Герасимов недоуменно посмотрел на тарелку Мая: там сиротливо красовалась горка овощей, даже без соуса. – А мясо? – недоуменно спросил Герасимов. – Не люблю, – пожал плечами Май, аккуратно подравнивая овощи. Герасимов вооружился приборами и приступил. Первый кусок, отправленный им в рот, был сочным, нежным, насыщенно-пряным и слегка сладковатым. Посмаковав его, Герасимов отрезал второй, затем нацепил на вилку и съел чернослив. – Вкусно, – одобрительно пробурчал Герасимов, Май отсалютовал ему вилкой. Герасимов наслаждался едой. Май неспешно поглощал овощи. Когда тарелки были почти пусты, юноша предложил добавки. Герасимов согласился. Май красиво выложил на тарелку оставшееся жаркое, сбоку пристроил чернослив, чуть-чуть украсил это дело овощами и пододвинул тарелку Герасимову, который с прежней охотой продолжил поглощать пищу. Май все так же безразлично отправлял в рот порцию за порцией пресных овощей. Тарелки были подчищены, отправлены в мойку, и он принялся за десерт. На стол шлепнулась распакованная коробка конфет. – Капучино? –невинно спросил Май. – Могу коньяку для аромату капнуть. – Нет, я за рулем. – с блаженной улыбкой на лице отозвался сытый и умиротворенный Герасимов. – Но против капучино вы не возражаете? – Можно. Герасимову снова забесплатно досталась возможность любоваться спорыми движениями парня. Так он все ладно делал, так ловко все у него получалось, так завораживающе порхали руки, доставая, нагревая, ставя бокалы, делая эспрессо, взбивая молоко, вливая, посыпая шоколадом, такое у него при этом было вдохновленное лицо, что у Герасимова сладко щемило в груди и ком подкатывал к горлу. Когда же Май делал паузу и засовывал руку в задний карман штанов – а при этом не самая плотная ткань слишком выразительно обтягивала стройное бедро, Герасимов сглатывал слюну и чувствовал, как начинают полыхать кончики его ушей. В одной вещи он до черноты перед глазами боялся признаться: он хотел остаться тут и сидеть вечно, любуясь изящной фигурой парня, просто смотреть. Только смотреть, и ничего больше. И если бы Май позволил, он был бы счастливейшим из людей. Но у него перед носом нарисовался ароматный капучино, и Герасим с огромным облегчением переключил внимание на него. Все просто: стекло, а за ним нежная, как кожа Мая, молочная пена, темный и густой, как его глаза, кофе и шоколадная крошка, сладкая и ароматная... Тут некстати разбушевавшееся воображение Герасимова было на полном скаку остановлено железной рукой воли от греха подальше, и он недрогнувшей рукой поднес ко рту стакан и отпил. Хорош напиток, ой как хорош! Напротив Май азартно рылся в вазочке с конфетами, отбирая ванильные «Му-му». Гора фантиков росла, коробка с конфетами пустела, но это не мешало что-то рассказывать и что-то спрашивать. Герасимов отвечал и умилялся, глядя на то, как Май сосредоточенно распарывает залежи, отбирает конфету по известному одному ему признаку, разворачивает, засовывает в рот и жмурится от удовольствия, затем отвлекается на пару глотков капучино и снова обращается к конфетам. За окном изрядно стемнело, и Герасимов сказал: – Пора мне. Завтра вставать рано. Май отодвинул вазочку с конфетами и серьезно посмотрел на него. – Жаль. – блестя огромными карими глазами, отозвался он. – Но надо, значит надо. Герасимов встал и медленно пошел на выход. Май увязался следом. На пороге они перебросились еще парой слов и договорились, что Герасимов пришлет к нему дизайнера. Наконец он сел в машину и отъехал. В зеркало заднего вида он видел парня, стоящего у входной двери и глядящего вслед. Домой Герасимов ехал неспешно, где-то даже чинно. В квартире Герасимов неторопливо разоблачился, принял душ, сел почитать перед сном. Раздался звонок мобильного телефона. Герасимов потянулся за ним и замер: номер, отразившийся на дисплее телефона, подозрительно напоминал тот, по которому он долго собирался позвонить в полдень. Он ответил. Май после серии стандартных фраз наподобие «Как доехал?», «Понравился ли ужин?» наконец сказал, вплетая в голос слегка виноватые нотки: – Андрей, вы знаете, я тут подумал... в общем, идея с музыкальной комнатой мне не нравится. Вы не могли бы еще раз подъехать, чтобы обсудить все снова?