Между землёй и небом - война

Бескрайний, необъятный простор полей всегда был для людей чем-то особенным. Вид колышущихся на ветру миллионов и миллионов золотых колосьев пшеницы был одним из самых дорогих сердцу славянского человека явлений в этом мире. Тоненькие усики колосков приятно щекотали ладони, а прожигающе золотой цвет, усиленный ярким солнцем, навечно оставался в памяти любого, кто хоть раз заставал это зрелище в самом его разгаре. На краю золотого волнующегося моря стояла девушка. Её цветастый сарафан выделялся на фоне этого спокойного однообразия. В одной руке она держала массивную охапку пшеницы, в другой — серп. Она улыбалась и мысленно благодарила землю за такие богатые дары. Хороший выдался год. Оля, а именно так звали эту девушку, владычицу всего видимого отсюда пространства, положила перевязанную грубой бечёвкой пшеницу на землю и рядом с ней серп, и села на траву глубокого зелёного цвета — выйдя в поле грех было не отдохнуть, природа всегда с распростёртыми объятьями принимает трудящихся в её благо людей. Оле казалось, что трава под ней специально образовала удобное ложе, земля — нагрелась, а колосья спелой пшеницы начали петь свою шелестящую тихую непонятную, но поразительно успокаивающую колыбельную. Девушка в сарафане сама не заметила, как заснула. Когда она открыла глаза, солнце уже изрядно потускнело и начало медленно, но верно закатываться за дрожащую линию горизонта. Она собиралась вставать, но почувствовала, что в окружении появился какой-то новый элемент. Она повернула голову влево. Охапка пшеницы и свежезаточенный серп. Но справа картина была интереснее. Там, в точно такой же позе, как и его старшая сестра, лежал Иван Брагинский, и смотрел в небо, блаженно улыбаясь. Он повернул голову влево и встретился взглядом со своей любимой старшей сестрой, которая улыбнулась ему в ответ. — Здравствуй, Оля. — Здравствуй, Ванечка. — У меня к тебе одна просьба. — Ваня в одно мгновение оказался сидящим на животе Оли, правая рука его оказалась вне поля зрения девушки. Она почувствовала прикосновение холодного острого клинка к своей шее. — Подчинись. Повинуйся. Стань моей рабыней. Для нас троих, для тебя, меня и нашей младшей сестрёнки я завоюю весь мир. Мы будем безраздельно властвовать по всей планете. Мы будем одни. Нам никто не будет мешать. Идеальный мир, только для нас! — Доброта из глаз исчезла без следа, оставив после себе концентрированное сумасшествие, лёгкая улыбка, блуждавшая по лицу Ивана несколько секунд назад, превратилась в жуткую гримасу, в голосе зазвучал металл и появились истерические нотки. Лицо девушки, над которой висела реальная угроза, внезапно побледнело, а в глазах появился страх. — В-Ваня, ты чего? — нож перестал давить на её горло, но послышался громкий звук рвущихся ниток. В верхней части сарафана, прикрывающей её массивную грудь, появилась знатная дыра. Прикосновение холодных, промёрзших от многовекового нахождения в холодном климате рук, было очень неприятно — В-в-в-ваня! — Её голос сорвался на визг, но человек в старом коричневом тулупе не обращал на это внимания, как и на извивавшееся под ним тело — он был слишком тяжёл для такой хрупкой девушки. Неконтролируемо дрожащий голос и запинки указывали на то, что человек с ножом в руке добился своего. Но это была видимость. Оля много раз сражалась. Её не сможет запугать даже сумасшедший оседлавший её брат. Короткий взмах — и он, крича от боли, пытается нащупать рукоять серпа, глубоко впившегося в его плечо. Оля тут же исчезла в пшеничном море. Иван, уже вытащивший из себя серп и бросивший его на землю, бросил испепеляющий взгляд на поле. Будь его воля — всё бы тут сгорело к такой-то матери. Он развернулся и пошёл прочь, бормоча под нос слова, которые, если бы вы подошли к нему поближе и прислушались, складывались в многоэтажную формулу ненависти к ускользнувшей добыче.