Avalanches

Блейн стискивает обивку руля до побелевших костяшек и то и дело вжимает педаль газа до упора, отчего машина рывками проскакивает в редкие просветы бесконечной Нью-Йоркской пробки. Блейн кусает губу и каждые две минуты проверяет телефон. Блейн бросает взгляд через зеркало заднего вида на молчаливую бледную Оливию, которая не задает лишних вопросов, но сжимает бурого плюшевого мишку так сильно, что ее маленькие пальчики зарываются в шерсть на его животе. Блейн нервничает. Проверяет телефон и нервничает снова. Он чувствует подступающую панику и невероятным усилием воли загоняет ее глубже. Ради Оливии. Ради Лео. Ради Лео, который не отвечал на звонки несколько часов, ради Лео, с телефона которого позвонила какая-то женщина и деловитым тоном сообщила, что тот попал в аварию и теперь находится в больнице. Лео, Лео, Лео, о господи, хоть бы все было в порядке, хоть бы… Тихий шум разъезжающихся входных дверей вгрызается в мозг Блейна звоном столярной пилы, но он лишь стискивает зубы и упорно игнорирует очередной приступ мигрени, на ходу удобнее устраивая на руках Оливию и выискивая стойку регистратуры. Повседневный больничный шум – звонки, разговоры, отдаленный и едва различимый звук работающих аппаратов жизнеобеспечения или бог его знает чего еще – все растворяется, плывет, сливается в нечто единое и нечленораздельное, словно укутывается в вату и обступает Блейна со всех сторон, пока он, следуя подсказкам, ищет нужную дверь, ищет палату, и очередная волна страха внезапным комом подступает к горлу, отчего в глазах темнеет, и он вынужден остановиться, потому что Оливия в его руках начинает мелко трястись и тихонько скулить, а он не чувствует почвы под ногами, не чувствует, не чувствует… Искомые цифры выплывают из общей окружающей круговерти внезапно и резко, вонзаясь в поле зрения, и Блейна буквально бросает в сторону открытой двери. Ему все еще неописуемо страшно, он боится неизвестности и не знает, чего ожидать, но он даже не успевает зажмуриться, когда вваливается в палату и… – Неужели! Я думал, что раньше похорон вас не дождусь. Лео закатывает глаза и хлопает руками по бедрам, сразу морщась. Он явно не выглядит умирающим, более того – его можно назвать практически здоровым. Не считая гипса, сковывающего его левую ногу от колена до ступни. – Господи… Блейн вдруг чувствует, как накатившее облегчение наносит решающий пинок под его трясущиеся колени, и он едва находит в себе силы поставить Оливию на пол, после чего начинает медленно сползать по стене. – Господи, я так испугался, я просто… Твою ма-… – Тс! – Лео щелкает пальцами и неодобрительно хмурится, многозначительно кивая в сторону Оливии, – Не при ребенке… – Да иди ты… – Андерсон отмахивается, дрожащими ладонями закрывая лицо. Ему требуется пара минут, чтобы успокоить колотящееся где-то в ушах сердце и вновь подняться на ноги. Неровной походкой дойдя до кресла, он падает в него, все еще ощущая нечеловеческую слабость во всем теле, и аккуратно кладет руку на гипс. – Знаешь, как я перепугался? "Ваш муж попал в аварию" – черт! Что я должен был думать?.. – Не знаю, но явно не представлять на моем месте месиво из кишков и костей, – Лео ухмыляется и качает головой. – Со мной все отлично, серьезно. Оливия тянет руки к Блейну, и тот сажает ее на колени, пока она поправляет очки и внимательным жалостливым взглядом оглядывает развалившегося на койке Лео. Андерсон делает то же самое, подмечая рубашку, в которой он вышел утром из дома, пиджак, висящий на спинке второго кресла, приспущенный галстук и брюки, левая штанина которых разрезана до колена. Лео подмечает его взгляд и тоскливо вздыхает. – Да, штаны жалко. Мои любимые… – Придурок, – фыркает Блейн, предварительно прикрыв уши дочери. – Что вообще произошло? Блант отмахивается и закатывает глаза, устремляя взор куда-то в потолок. – Ничего особенного. Вышел на ланч за кофе и врезался в велосипедиста. Это, разумеется, его версия, – он поднимает указательный палец и прикрывает глаза, – по моей он врезался в меня. – Тогда почему ты не позвонил мне сразу же?! – О, ну, дело в том, что я неудачно упал и, как бы сказать, вырубился, – Лео пожимает плечами, виновато ухмыляясь, – видимо, тот парень вызвал скорую, а потом я оказался здесь, и мне сказали, что из-за возможного сотрясения я должен лежать, но я уверял, что со мной все хорошо и не давал себя переодеть, а еще настаивал на звонке, так что они просто бросили меня в этой палате и, видимо, вызвали тебя. Надеюсь, теперь я могу идти… или ехать, неважно, матрас тут просто чудовищно жесткий и… – Боже, – Блейн опускает лицо, потому что вся эта трагикомедия настолько в стиле Лео, что даже при всем пережитом стрессе он не может унять подступающий истерический смех. – Как они терпят тебя уже три часа? – Три с половиной, – поправляет Лео, усмехаясь в ответ, – ну и, как видишь, никто не выдержал моего общества, так что последние четыре тысячи секунд я в гордом одиночестве дожидался приезда моего прекрасного рыцаря. Вот только зачем он привез с собой прекрасную принцессу? – А с кем бы я ее оставил? Иногда ты такой ребенок… – Я сама захотела приехать, – тихо откликается Оливия, переводя взгляд больших шоколадных глаз с Блейна на Лео и обратно. Она чуть запинается на букве "р", но за два года они добились огромного прогресса, и Андерсон не может не гордиться ею, твердо зная, что совсем скоро она и вовсе избавится от этой проблемы. – Вот как? – Лео щурится и наклоняется ближе. – И почему же? – Потому что я тоже волновалась! И я видела, как волнуется папа, и не хотела, чтобы он ехал один или звонил тете Куинн, чтобы она приехала и… Второй раз за день звуки вдруг обрастают странным пушистым покровом и забиваются в уши Блейна, отрывая его от остального мира. У него спирает дыхание, но на этот раз далеко не от страха. Он не может вздохнуть, не может пошевелиться. Его руки, обнимающие Оливию за талию, каменеют, а глаза начинает жечь, он смотрит на Лео и встречается с его взглядом – взволнованным, горящим, и его улыбка такая по-дурацки широкая, а ресницы кажутся влажными, и Блейн все еще не уверен, что это все на самом деле, но… – Папа, – Оливия дергает его за рукав, и он пытается сфокусироваться, невольно обнимая ее крепче, крепче, крепче, надеясь, что не делает ей больно, но – боже, боже, боже… – а папе Лео очень больно? Андерсон вскидывает голову и видит, как Лео быстро проводит руками по лицу, поджимая дрожащие губы. Блейн хочет ответить, но не может, потому что этот чертов ком в горле и не думает исчезать, поэтому он лишь беспомощно смотрит на мужа – и тогда тот улыбается и протягивает руку, мягко касаясь волос Оливии. – Нет, милая. Мне совсем-совсем не больно. Но ближайшие пару месяцев в "рыцаре и драконе" мне придется быть парализованным драконом. Или башней. Как хочешь. Блейн беззвучно смеется. Лео всегда становится ужасно болтливым, когда волнуется, но он чувствует, как трясутся его собственные руки, и переплетает пальцы с пальцами Бланта. Тот встречается с ним взглядом, и во всем этом столько неизмеримой любви, что Андерсон ощущает, как его буквально распирает изнутри, и это… изумительно. – Поехали домой? – шатким голосом произносит он, и Лео улыбается, кивая часто-часто, как и всегда, когда его переполняют эмоции. – Поехали. Возня с документами занимает какое-то время, которое просто тает на фоне расцветающей внутри Блейна теплоты и нежности. Он не может перестать улыбаться, его лицо почти болит, но он не может – даже когда они уже едут домой, и Оливия тихо посапывает на заднем сидении, а Лео ерзает рядом с ним, пытаясь поудобнее устроить ногу. – Два года, – Блейн качает головой и снова бросает взгляд в зеркало заднего вида. – Боже, всего два года… – Я думал, потребуется больше, – согласно гудит Лео, проглатывая зевок и расплываясь в широкой улыбке. – Но если бы я знал, что для того, чтобы она назвала нас отцами, нужно всего лишь сломать ногу, сделал бы это гораздо раньше. – Идиот, – Андерсон пытается нахмуриться, но ничего не выходит, и он мысленно отмахивается от этого, вновь погружаясь в переполняющее его счастье. Ему хочется остановить машину и сжать Оливию в объятиях – так крепко, чтобы она навсегда забыла то время, когда была одна. – Не очень-то уважительное обращение к тому, кто едва не погиб… – Это был всего лишь велосипедист! – Ах, теперь всего лишь! – Лео театрально всплескивает руками и цокает языком, но воздух в салоне автомобиля все еще словно потрескивает короткими вспышками эйфории, и поэтому он просто замолкает. Какое-то время они едут в тишине, то и дело поглядывая на Оливию, встречаясь взглядами и улыбаясь, но потом Лео отворачивается, хмурится и кусает губу – и тогда Блейн знает, что грядет нечто серьезное. Как обычно в случае с Лео, это занимает время, но он, наконец, произносит: – Если бы все было хуже… если бы это был не только перелом… Знаешь, перед тем, как я отключился там, на улице, последнее, о чем я подумал, было "надеюсь, с ними все будет хорошо". Едва отступивший ком в горле Блейна снова занимает свое место, и он опять цепляется пальцами за обивку руля. Ему приходит прокашляться, чтобы спросить: – С кем? – С велосипедистами, блин, – Лео закатывает глаза и, наконец, поворачивается к нему. – С вами. С тобой и Оливией. То есть, сначала я подумал: "о, вот и все, какой нелепый конец", а уже потом – "надеюсь, они будут в порядке". – Не говори об этом, – Блейн всматривается в дорогу прямо перед собой и всеми силами пытается отогнать от себя ненужные картинки, упрямо лезущие в голову. – Ты паникер и все такое, но, пожалуйста… – Нет, серьезно, – Лео кладет руку на его бедро и мягко сжимает. – Я просто хочу, чтобы ты знал: я абсолютно счастлив сейчас, и ваше счастье – все, чего мне хочется в жизни. И после нее. Машина резко виляет в сторону, и Блейн скрипит зубами, хватая Лео за ладонь и сжимая ее так крепко, что их пальцы белеют. Ему приходится свернуть на обочину и остановиться, чтобы перевести дыхание – и тогда он смотрит на Лео, смотрит в его непривычно серьезные серые глаза, на вечно спадающую на лоб челку, на бледные веснушки и морщинки около плотно сжатых губ. Лео, Лео, Лео, Лео, который сидит здесь и вот так просто говорит о том, что мог бы умереть, и это… – Я не смогу, – Блейн шипит, потому что Оливия спит на заднем сидении, потому что он не хочет произносить этого вслух, и потому что все пережитое за день внезапно наваливается на него грузом невыносимой усталости, лишая его сил и голоса. – Я не смогу, слышишь? Жить без тебя, быть счастливым, боже, я даже не могу думать об этом, поэтому… пожалуйста, давай не будем? Пожалуйста, Лео. Блант смотрит на него долго и задумчиво, так долго, что страх внутри Андерсона начинает набирать обороты и почти перерастает в паническую атаку , но потом вдруг высвобождает свои пальцы, обхватывает его лицо и притягивает к себе, целуя крепко, горячо и головокружительно, так, что у Блейна перехватывает дыхание. Когда Лео отстраняется, его глаза остаются такими же серьезными, но на припухших губах расцветает улыбка – та самая улыбка, которая предназначена для того, чтобы отвлечь внимание от самого главного. Вот только Блейн не так глуп. – Хорошо. – Блант дарит ему еще один короткий поцелуй, прислоняясь своим лбом к его лбу. – Хорошо, больше не будем. – Папа… Они вздрагивают и одновременно оборачиваются к Оливии, которая переводит взволнованный взгляд чуть сонных глаз с одного из них на другого, неуверенно улыбаясь. – Все хорошо? – Конечно, милая, – Лео широко улыбается ей в ответ, разворачиваясь лицом к дороге и напоследок подмигивая Блейну. – Едем домой. Андерсон выдавливает слабую улыбку, заводя мотор и возвращаясь на трассу. Его сердце отчего-то сжимается, сжимается так сильно, что он ничего не может с собой поделать, ощущая нестерпимое желание снова взять мужа за руку. Тот, словно читая его мысли, переплетает их пальцы и несильно теребит их, ободряюще улыбаясь. И тогда Блейну становится чуть легче. Он вздыхает, переводя взгляд на дорогу, и говорит так тихо, чтоб услышал только Лео: – Я люблю вас больше жизни. Оливия снова начинает тихонько посапывать, и Андерсон почти растворяется в медленно восстанавливающейся атмосфере покоя, когда слышит такое же тихое: – Я знаю. – Серьезно, Кэти Перри? Блейн замирает с диском в руках и переводит взгляд с полуголой укутавшейся в розовые облака красавицы на Курта. Курта, скрестившего руки на груди и приподнявшего бровь с самым скептичным из возможных выражением лица. – Что не так с Кэти Перри? – хмурится Андерсон, непроизвольно сжимая диск крепче. Хаммел некоторое время испытующе смотрит на него, словно проверяя что-то, после чего пожимает плечами и качает головой. – Ничего, но… Серьезно? – Да что?.. – Это ведь очевидно, – Хаммел по-прежнему качает головой, хватая диск с соседней полки. Словно негативное отображение обложки альбома в руках Блейна, здесь – отсутствие цветов, только жесткие геометрические росчерки и белые блики на черной коже. – Хочешь сказать, Леди Гага лучше? – Андерсон распахивает глаза в неверии, потому что – серьезно? Курт снова вздергивает бровь, разворачиваясь к нему лицом, и усмехается. – Хочешь сказать, нет? – он закатывает глаза и добродушно хмыкает. – Ничего не имею против, но – мы ведь говорим о серьезной музыке, а не о попсовых песенках для молодежи… Блейн задыхается в священном ужасе, прижимая "Teenage Dream" к груди, и сокрушенно качает головой. – Как ты мог… – он шмыгает носом, и в этот момент Хаммел, не выдерживая, прыскает и разражается смехом. И Блейн смеется вместе с ним. Каким-то краем сознания он отмечает, что уже давно не чувствовал такой легкости, такого ребяческого желания тратить время на дурацкие разговоры и абсолютно ничего не значащие вещи, потому что именно это – это почему-то кажется теперь таким значимым. – Прости, – все еще смеясь, выдыхает Курт. Его очки благополучно забыты на стойке, и хотя он все еще избегает долгих зрительных контактов с Блейном, сейчас, когда он расслаблен, в его глазах пляшут искры, и он – весь такой, с растрепанными волосами, сбившимся воротом футболки, с обмотавшейся вокруг шеи цепочкой, с одернутыми до кончиков пальцев рукавами толстовки и горящими, горящими, горящими глазами – он прекрасен. – Ни за что, – Андерсон качает головой, потому что голова его кружится, кружится, кружится так сильно – и ему уже не помочь, его уже не спасти, он уже сдался на волю этому – чем бы оно ни было. Хаммел закатывает глаза и отворачивается к стеллажу. Блейн пользуется этим для того, чтобы незаметно – насколько это вообще возможно – пробраться к музыкальному центру и поставить диск, а затем пара нажатий кнопок и… "Ты думаешь, что я прекрасна даже без макияжа…" – О нет! – Курт стонет и закрывает лицо руками для того, чтобы спустя секунду наградить Блейна взглядом преданного всеми на свете человека. – Ты не посмел… Андерсон смеется, запрокинув голову, и подходит ближе, потрясая в воздухе пустым футляром с хитро улыбающейся Кэти Перри. – О да, посмел, еще как. Хаммел в неверии качает головой, после чего опускает взгляд на диск Леди Гаги и хитро щурится, сжимая губы. – Значит, это война? Блейн не может перестать улыбаться. Не может… не может, не может, не может. Он скрещивает руки на груди и вопросительно приподнимает бровь, чуть склоняя голову к плечу. – Значит?.. Они смотрят друг другу в глаза – всего пару секунд, за которые Андерсона прошибает такой мощной волной мурашек, что он едва сдерживает желание схватиться за что-нибудь, чтобы устоять на месте. Его рот невольно приоткрывается, и все, о чем он может думать, беззвучно слетает с его губ на выдохе как: – Вау… А потом – Курт срывается с места. Он делает резкий широкий шаг в сторону музыкального центра, его брови напряжены, взгляд устремлен на мелькающие на дисплее цифры, но лицо дергается от сдерживаемого смеха, и Блейн – боже… Блейн не знает, зачем делает это. Возможно, это просто рефлекс. Скорее всего, это всего лишь рефлекс. Он не думает о том, что делает; его тело предает его, когда бросается наперерез Курту, и ладони как-то сами собой, почти не касаясь, скользят по талии, а пальцы впиваются в ткань толстовки на животе и… – А-а-а! – Хаммел закусывает губы, чтобы не визжать, его спина судорожно дрожит от смеха и напряжения, он скрючивается, цепляясь за руки Блейна, заставляя его скрючиться тоже и почти обнять сзади; Андерсон прижимается щекой между его лопатками и прикрывает глаза, а под его закрытыми веками со звуком разрывающихся петард мелькают искры, потому что Курт – Курт смеется в его руках; и – боже, что он вообще делает, так не должно быть, не должно быть так тепло и так… – Серьезно, Блейн! Щекотно, отпусти! – Тогда сдайся на милость Кэти Перри, – вместо голоса он слышит какие-то сиплые выдохи и убеждает себя, что это всего лишь результат этой дурацкой возни двух переростков. – Ни за что, – пыхтит Курт, извиваясь и пытаясь достать руками до живота Блейна. Тот уворачивается, и тогда его пальцы соскальзывают на тонкие бледные запястья, скрытые рукавами. Загрубевшие подушечки пальцев внезапно останавливаются, наткнувшись на край чужеродной шероховатости – и тогда он замирает. И Курт в его руках замирает тоже. Это занимает ровно мгновение – не больше и не меньше, но Блейна словно затапливает миллионом мыслей и эмоций. Он знает, что это, и это не для Курта, боже, потому что это так неправильно, и его внутренности вдруг сводит судорогой и – Хаммел напрягается, начиная отстранятся – и они никогда прежде не были в таком положении, когда их личные пространства буквально слились в одно и – у Курта перехватывает дыхание, когда он резко выдергивает руки и поправляет рукава, но не отстраняется, и его сбившееся дыхание все еще бьет по ушной раковине Андерсона – и Блейну почему-то не хочется, чтобы это заканчивалось, как бы плохо он не ощущал себя, анализируя происходящее, потому что если перестать думать… – Привет, Курт! Все словно повторяется; мыльный пузырь вокруг них лопается, и они, и так уже едва касающиеся друг друга, отскакивают, разлетаются в стороны, словно шары в бильярде, и Блейн поднимает голову и… Курт говорит: – Привет, Чен. Потому что это Чендлер. Чендлер, который широко улыбается, глядя на Хаммела, пока тот торопливо возвращает очки на переносицу, и полностью игнорирует присутствие Блейна. И если сначала тот немного удивлен, то потом вспоминает, что, кажется, в последний раз они виделись в начале лета, причем не при самых приятных обстоятельствах, и, вообще-то, на дворе ноябрь, а Блейн так и не извинился. Точно. – А я просто проходил мимо, – звонко оповещает Кил, отвечая на никем не заданный вопрос, поправляет очередную хипстерскую шапку и облокачивается на стойку – разумеется, Курта. – Дай, думаю, зайду, повидаю старого сменщика… – Здорово, – Хаммел дергает уголком губ, пока его пальцы совершают избитый ритуал – очки, цепочка, рукава. – Как учеба? – Круто, все круто, – Кил воодушевленно качает головой, но затем бросает взгляд в сторону Блейна и, натыкаясь на встречный, отворачивается, словно ошпаренный. – Может, пока у тебя еще ланч, сходим куда-нибудь? Перекусим, выпьем кофе, поболтаем? Андерсон отворачивается, сглатывая внезапную горечь. Он занимает свое место и бездумно роется в бумагах, лишь бы отвлечься, лишь бы не слушать, лишь бы не… – Не думаю, что это хорошая идея, – он буквально чувствует виноватую улыбку в голосе Курта и не может сдержать тихий выдох непонятного облегчения. – Мы немного сдвинули расписание, так что до конца перерыва осталось всего десять минут… – Вот как… – Чендлер звучит действительно печально, но Блейн не может посочувствовать ему, слишком занятый тем, чтобы унять собственную необоснованную радость. Он разжимает неизвестно когда сжавшиеся в кулаки пальцы и бездумно поглаживает обручальное кольцо, пока Кил рассыпается перед Хаммелом в обещаниях "зайти снова" и "сводить на обед". Когда дверь с тихим звоном колокольчика открывается и закрывается, он вздрагивает и выжидает пару мгновений, стирая с лица улыбку, перед тем как подняться и испытующе взглянуть на потерянно смотрящего куда-то в окно Курта. – Мы не сдвигали расписание, так ведь? Хаммел поворачивается к нему лицом и улыбается – все еще немного виновато, но еще облегченно, заговорщицки и расслабленно. – Возможно, я не голоден? Андерсон улыбается в ответ. Его снова окутывает волной покоя, и он прикрывает глаза, мысленно сбрасывая со все еще зудящих кончиков пальцев ощущение шероховатости на гладкой коже. Все хорошо.

***

– Может, все-таки оторвешься от телефона и поможешь мне выбрать подарок для Оливии? Фабрей закусывает губу, не отрывая взгляда от экрана, и беззвучно смеется, быстро набирая ответ. Блейн добродушно закатывает глаза и фыркает. – Куинн… – Что? – Фабрей поднимает лицо и смотрит на него так, словно это не он последнюю четверть часа пытается привлечь ее внимание. – Я говорю, передавай привет Рейчел. – Отвали, – Куинн показывает ему язык и ставит телефон на блокировку, убирая его в карман. – Так на чем мы остановились?.. Блейн разводит руками, охватывая бесконечные ряды игрушек, сувениров, развивающих наборов для рисования, музыки и бог знает чего еще. – Мы остановились на том, что через неделю моей дочери девять, а я все еще не знаю, что ей подарить, и ты, вроде как, вызвалась мне помочь, но уже целую вечность не можешь сконцентрироваться на деле и… – Бла-бла-бла, ты такой зануда, – Куинн взмахивается волосами и движется вдоль рядов, обгоняя Блейна, который на миг замирает, глядя вслед подруге. – Ты говоришь как Сэм, – бормочет он себе под нос, подмечая непривычно легкую походку Фабрей, ее светящиеся глаза и широкую улыбку. Она расцветает с каждой неделей, и Блейн чувствует, как его заполняет безграничное тепло от осознания того, что Куинн, кажется, нашла своего человека. – Что? – она останавливается и оборачивается, бросая взгляд на собственный карман, в недрах которого телефон издает сигнал о новом сообщении. Андерсон вздыхает и усмехается. – Нужно было позвать Рейчел с собой. Так было бы проще. – Перестань, – Куинн отмахивается, и – они словно снова в университете, такие молодые и глупые, а еще бесконечно влюбленные. Что-то в грудной клетке Блейна сжимается от боли, потому что разница ударяет по его сознанию молотом, но он пытается сконцентрироваться на счастье Фабрей, и от этого становится немного легче. – У вас все серьезно? Куинн вздыхает, рассеянно переводя взгляд с одного ряда товаров на другой. – Не знаю. Что значит "серьезно"? Разве это не субъективное понятие? – она качает головой, задумчиво улыбаясь. – Она нравится мне. Очень. И мне с ней так хорошо, знаешь… как уже давно не было. – Знаю, – шепчет Блейн, прикрывая глаза. Его разрывает на части от противоречивых чувств – облегчения от того, что он не один, и ужасающей всепоглощающей вины, потому что… у них все совсем по-разному. И в его случае все совсем, совсем, совсем неправильно. – Иногда мне страшно, – признается Фабрей, и ее пальцы крепче цепляются за ручку сумки. – Я не… не знаю как объяснить, но мне страшно, понимаешь? Блейн кивает, хотя она даже не смотрит в его сторону, и его собственная боль тянется к ее боли, как один раненный зверь к другому. – И тогда я стараюсь не думать о том, серьезно ли это. О том, сколько это продлится. О том, чем это закончится и выйдет ли вообще из этого хоть что-то. Я просто… живу и принимаю все, что происходит, даже несмотря на то, что это так чертовски тяжело, потому что только так я чувствую себя… – …хорошо, – Фабрей смотрит на него и кивает со слабой улыбкой. Блейн ощущает себя исповедовавшимся, и, не обращая внимания на смятение и борьбу противоречий в собственной голове, выдавливает слабую улыбку. – Я думаю, ты должен позвать на день рождения Оливии Курта, – говорит Куинн, когда они покидают магазин с плотными пакетами в руках и легкостью от решенной проблемы на сердце. Блейн давится воздухом и с недоверием смотрит на Фабрей. – Это семейный праздник. – Ну и что? – она пожимает плечами и отмахивается. – Формально, я не часть вашей семьи… – Ты знаешь, что это не так. – Знаю. Даже не смотря на то, что ты мне там говорил про ваш маленький мирок на троих, – она подмигивает и толкает его под ребра, вздыхая. – Но ты ведь позвал Пака, а тот за последние полгода провел с ней куда меньше времени, чем Курт. Блейн знает, что она права. Он знает, что ему нечего возразить, но вечное потаенное чувство вины начинает утробно рычать в его желудке, и он просто… – Я не могу, – он качает головой, глядя под ноги. – Я не… не думаю, что смогу. Потому что это всегда были Оливия, Блейн и Лео. Куинн и Пак тоже там были, но Курт… это совсем другое. Курт – это новая, болезненно-неотъемлемая часть жизни Оливии, часть жизни Блейна, которой он не хочет, но без которой уже вряд ли сможет. Осознание собственной привязанности внезапно бьет его под дых, оглушая, и он останавливается посреди улицы, потому что – это все неправильно, так не должно быть, и несмотря на то, что это уже есть, он понимает, что это меняет все. Если он пригласит Курта – это изменит все. Куинн, наверное, тоже понимает это, потому что она останавливается рядом и опускает пакеты на землю, осторожно беря его лицо в ладони и заглядывая в глаза. – Не бойся, – говорит она, и это – то самое, то, что попадает в цель, то, отчего воздух застревает у Блейна в глотке. – Просто не бойся и доверься, наконец, своим чувствам. – Я не знаю, что чувствую, – шепчет он, пока пелена перед его глазами принимает очертания чуть рыжеватых волос, высоких скул и серых глаз, которые внезапно становятся синее, а один из зрачков расширяется, добираясь до границы радужки – и тогда Блейн смаргивает, жмурясь. Куинн проводит большими пальцами по его ресницам, не давая влаге сорваться на кожу. – Тогда просто позови его. Оливия будет рада. По-крайней мере, из всего сказанного это точно правда. Андерсон закусывает губу, проглатывая вздох и ощущая привычный прилив ненависти к себе за собственную слабость, и в этот момент телефон Куинн снова оживает где-то в кармане ее пальто. – Я подумаю, – говорит Блейн, выдавливая кривую улыбку. – Но тогда ты позови Рейчел. Куинн возмущенно приоткрывает рот, но не находит, что ответить, и легонько шлепает его по щекам, отстраняясь. Андерсон смеется – немного вымученно, но облегченно, потому что, по крайней мере, они закрыли этот вопрос. – Я подумаю, – передразнивает его Куинн, и он удовлетворенно кивает. Им всем есть о чем подумать.

***

– Я думаю, что ты должен позвать Курта на день рождения дочери. Блейн с усталым выдохом падает лицом на маты и, не переставая стонать, поворачивает лицо на бок так, что его правый глаз закрывается, а губы сплющиваются в трубочку. – Ты говоришь как Куинн, – бубнит он, отгоняя назойливое ощущение дежавю. – А ты слишком часто говоришь мне о какой-то Куинн, но так и не спешишь с ней познакомить, – парирует Сэм, лениво поколачивая грушу. – Она так же красива, как ее имя? Блейн смеется, оценив новый талант Эванса. Наверное, в школе он был тем еще мастером подкатов. – Она красивая. Как и ее девушка. Окей, он лукавит, потому что не уверен, что у Куинн с Рейчел все действительно настолько серьезно, но обреченное лицо Эванса, досадливо ударяющего по снаряду, стоит того. Садистская часть Блейна довольно потирает руки. – И почему мне так не везет? – Сэм потерянно качает головой, обнимаясь с только что избитой грушей, – Все самые лучшие девушки уже заняты… другими девушками. – Обычно девушки говорят так о парнях, – замечает Андерсон. Сэм согласно усмехается, и на какое-то время они замолкают. Блейн тщетно пытается приоткрыть правый глаз, но это в итоге вынуждает его перевернуться на спину. Он бездумно смотрит на лампы, огни которых из-за резкого движения качаются перед его взором, и думает о том, что, может быть, ему действительно стоит сделать это. В конце концов, он ничего не теряет. Если не считать того, что позвать Курта на день рождения дочери равносильно признанию его членом семьи. И что это сделает их с Оливией еще более уязвимыми. Что это в принципе выходит за рамки тех отношений, которые он старается поддерживать с Хаммелом – как и то, что случилось в магазине на прошлой неделе, но об этом Блейн старается не думать. Как говорит Куинн, зачем, если пока все хорошо? Выходит, нужно лишь запустить его еще глубже в себя. Всего лишь. Делов-то. Пустя-… – Твои брови похожи на треугольники, когда ты задумчиво хмуришься, знаешь? Андерсон фыркает и смеется, запуская в Сэма книгой оригами. Напряжение немного спадает, и он вздыхает – уже свободнее – после чего дарит Эвансу благодарную улыбку. – А у тебя губы как у рыбы. Всегда. Книга летит обратно и, раскрываясь в полете, приземляется на лицо Блейна. Тот фыркает и блаженно прикрывает глаза, чуть морща нос от удара. – Заткнись и просто сделай это.

***

– Ну, вот мы и здесь. Куинн тихонько смеется и толкает Блейна в плечо. – Ты не выглядишь особо счастливым. Андерсон скептически кривится и приподнимает брови: – О, да неужели? Фабрей смотрит на него долгим нежным взглядом и улыбается – понимающе и тепло, но в ее глазах зажигается непонятная хитринка. – Просто расслабься и получай удовольствие. И – в конце концов, кто Блейн такой, чтобы спорить? Он со вздохом отворачивается от Куинн, откидываясь на спинку дивана и устремляя взгляд в сторону фортепиано, за которым пристроился ссутулившийся Курт, а рядом – и в то же время в центре гостиной, будто на сцене – Рейчел и Оливия. Они исполняют "Popular" из "Злой", и Блейн ощущает уже въевшийся в кожу зуд дежавю. Он ошеломлен, сбит с толку, оглушен и, по правде говоря, очарован происходящим прямо перед ним. Рейчел… совершенно преображается с первыми же аккордами вступления. Казалось, особых перемен не происходит, но вот ее брови чуть приподнимаются, плечи распрямляются, губы растягиваются в лукавой усмешке – и Андерсон готов поклясться, что перед ним больше не Рейчел, а самая настоящая Глинда. Стервозная, уверенная в себе и до жути самовлюбленная, она – точнее, созданный ею образ – полностью завладевает вниманием Блейна, пока к ней не подключается Оливия и… – Давай, Курт, – Берри смеется, легонько пихая его коленкой в поясницу, – ну же, как в школе… Хаммел выглядит неуверенным, продолжая играть и бормоча в ответ: – Не думаю, что это хорошая идея… – Спой с нами, Курт, – звонко подбадривает Оливия, и Блейн усмехается, понимая, что под таким напором двух воинственно настроенных дам сдался бы даже он. – Пожалуйста! – Только ради именинницы, – Курт дарит Оливии однобокую улыбку, и Андерсон на мгновение теряется. Он так часто видит эту улыбку на лице Хаммела, но теперь, когда рядом с ним Рейчел, он отмечает похожую и на ее губах, и это сходство пускает странный холодок по его спине, потому что это вызывает болезненное напряжение и не кажется чем-то хорошим, но… Потом Курт подмигивает Оливии, и они начинают петь. И Блейну кажется, что он, продолжая сидеть на диване, одновременно теряет почву под ногами, проваливается и падает куда-то с такой скоростью, что в ушах свистит ветер, но даже он не способен перекричать два звонких голоса, и сердце Андерсона часто-часто бьется где-то в его глотке, и тот не может даже моргнуть, даже попытаться отвести взгляд, и все, что ему остается – смотреть на сутулую, постепенно распрямляющуюся спину, изящный профиль с чуть вздернутым носом и спадающей на лоб челкой, на тонкие губы, растягивающиеся в счастливой улыбке, на серебристые глаза, обращенные на Оливию, на Курта, на Курта, на Курта Курта КуртаКуртаКуртаКурта… Что-то с тихим, едва слышимым треском ломается прямо в центре его грудной клетки, и бесконечное падение заканчивается нырком в пучину горячей, почти обжигающей смеси восторга, благодарности, уважения, восхищения, симпатии… Он боится думать о том, что еще может прятаться в темных водах, но он смотрит на Куинн, которая смотрит на Рейчел, а потом Куинн смотрит на него тоже, и в ее глазах – застывшее отражение такой эфемерной, но такой очевидной в своей искренности и простоте любви, что ему становится физически больно, будто он взглянул на солнце, а еще больно от слабого, но явно ощутимого ответного толчка внутри него самого; и Блейн жмурится, отворачиваясь, и впитывает музыку с закрытыми глазами, потому что ему кажется, что взглянуть на Курта сейчас – все равно, что признаться в том, чего нет, быть не может, быть не должно, к чему он сам не готов и вряд ли будет готов когда-нибудь, но что он может принять, потому что находит в себе достаточно смелости, здравого ума и – недостаточно сил сопротивляться. Когда музыка смолкает, они с Куинн аплодируют и едва ли не присвистывают, отчего Оливия заливисто смеется, Рейчел начинает деловито кланяться, и Курт заливается краской. А потом звучит звонок в дверь, в квартире оказывается шумно извиняющийся за опоздание Пакерман – и все становится проще. И сложнее одновременно. – Эй, – Курт осторожно кладет ладонь на локоть Рейчел, которая, вздрогнув, отрывает взгляд от разговаривающих в другом конце комнаты Куинн и Пака и отвечает ему фальшивой улыбкой. – Не надо этого. Не притворяйся. В глазах Берри словно что-то потухает, и она закусывает губу, вновь глядя на Куинн. Та заправляет волосы за ухо и смеется над чем-то, что говорит ей Ноа, и они выглядят… довольно мило. Курт чувствует, как сводит желудок, и проводит языком по пересохшим губам. – Ее муж? – Бывший, – возможно, Рейчел произносит это слишком громко, потому что Блейн, помогающий Оливии развернуть очередной подарок неподалеку, вскидывает голову и удивленно смотрит на Берри, а затем опускает лицо, пряча маленькую улыбку. Рейчел, пойманная с поличным, шумно выдыхает и закрывает лицо руками, снова переходя на шепот: – Боже, я веду себя, как девчонка… – Не без этого, – Курт улыбается, уворачиваясь от вездесущего тычка под ребра, – но – эй, я все понимаю. Не переживай. – Легко тебе говорить, – огрызается Берри, а потом бросает короткий взгляд на Блейна и сжимает пальцы в кулаки, впиваясь ногтями в кожу. – Прости, я не… – Не нужно, – Хаммел останавливает ее предупреждающим взглядом и одергивает рукава растянутой кофты почти до кончиков пальцев. Берри кусает губу и переступает с ноги на ногу, и Курт судорожно осматривается по сторонам, пытаясь сменить тему. – Если то, что ты рассказывала мне о вас с Куинн, правдиво хотя бы на десять процентов, то происходящее сейчас ничего не значит. Берри снова смотрит на Фабрей, и в этот момент та оборачивается и дарит ей улыбку – маленькую и невероятно искреннюю, нежную, почти интимную; Рейчел шумно и чуть судорожно выдыхает, улыбаясь в ответ, и этот зрительный контакт будто электризует воздух в комнате. У Курта снова сводит желудок, и он видит, как понуро теребит пуговицы на собственном пиджаке Пак. Хаммел успевает подумать о том, что это все крайне странно – смешение жалости, радости, заботы и тоски, термоядерный коктейль совершенно разных эмоций прямо в центре его грудной клетки – а потом он чувствует на себе чей-то взгляд и поворачивает голову и – Это Блейн. Оливия на его коленях радостно что-то лепечет, вертя в руках лоскуты цветной оберточной бумаги, а Блейн – Блейн смотрит на Курта и – Его глаза такие темные и яркие одновременно, на его губах застыла призрачная полуулыбка, и Курт просто не может разорвать этот зрительный контакт, но он и не хочет, не хочет, черт возьми, потому что по его скованной вечной мерзлотой напряженности спине впервые за долгие годы пробегают искры, и глубоко под ребрами становится так жарко и – Блейн смотрит на Курта так, будто все знает. У Курта трясутся колени. Его тянет в сторону Андерсона, тянет так же сильно, как и во время того ланча, как и во время каждого, черт возьми, ланча, и он все еще помнит ощущение сильных рук на своей талии, и жар спускается ниже, добираясь до его живота и – Блейн смотрит на Курта и – – Почему бы вам не спеть дуэтом? Хаммел вздрагивает и моргает, поворачивая лицо в направлении звонкого оклика. Рейчел смотрит на него взглядом "я-знаю-что-это-лучшая-идея-в-моей-жизни", и Курт прикрывает глаза, потому что, несмотря на то, что она, разорвав это странное нечто между ним и Блейном, спасла его от самого себя, первые пару секунд – ох, боже, первые пару секунд он готов убить ее. А затем он понимает, что она предложила, но даже не успевает возмущенно вздохнуть, потому что Блейн выдает слабое и испуганное: – Что?! – Серьезно, звучит здорово, – подключается Куинн и – о нет, они не готовы к тяжелой артиллерии, и даже если попытаться сопротивляться… – Я знала, что их не придется долго уговаривать, – Берри довольно ухмыляется, удобнее устраиваясь в окружении диванных подушек, пока Блейн, изредка спотыкаясь и тратя уйму времени на оправдания, вспоминает вступление к "Daydream Believer". Куинн согласно мычит, выдергивая одну из подушек и подсаживаясь ближе – так, что теперь их бедра, плечи и кисти рук соприкасаются. – Я знала, что, даже если придется, тебе это удастся, – тихо подмечает она, и Рейчел улыбается шире, награждая ее взглядом сияющих глаз из-под густых ресниц. Фабрей смотрит на Блейна, который, постепенно входя в раж, слегка раскачивается на фортепианном стуле, повернув почти весь корпус в сторону Курта. Тот кажется таким свободным и юным, словно музыка действительно помогает ему избавиться от всего того, что тянет его на дно каждую секунду в повседневной жизни. Куинн отмечает, что никогда не видела его таким счастливым, даже несмотря на столь малое количество встреч; но потом она смотрит на Блейна, который забывает слова, придумывает новые, смеется и смотрит на Хаммела широко распахнутыми глазами – и все словно становится на свои места. Она оборачивается к Рейчел, и та одаривает ее точно таким же понимающим взглядом. Она не говорит ни слова, но уголки ее губ подрагивают в неуверенной улыбке, и тогда Куинн мягко накрывает ее руку своей, жмурясь от пробегающих по коже мурашек. Берри легонько сжимает ее ладонь в ответ, но затем смотрит на сидящего напротив Пакермана. Ноа, устроивший на коленях притихшую и завороженную дуэтом Оливию, выглядит слегка уставшим и расстроенным, но он смотрит на Куинн и улыбается, пусть даже слегка вымученно и печально, и Рейчел думает, что, может быть, все не так уж плохо, а даже если и нет – сейчас это не кажется столь важным. Она расслабляет руку и переплетает их пальцы, нежно поглаживая подушечкой большого кожу на тыльной стороне ладони Куинн. Куинн улыбается Рейчел. Блейн смотрит на Курта. Музыка затихает… – Папа, я хочу торт! И кто они такие, чтобы спорить с именинницей?