Avalanches

Есть ли в этом мире хоть что-то, что имеет значение? Он смотрит на свои руки, на свои уродливые узловатые пальцы, вцепившиеся в рукава толстовки, и кривит губы. Вот он какой теперь, и если бы он знал о том, каким станет, еще год назад – дошел бы до конца уже тогда. Потому что теперь, в этих свободных темных джинсах, в этой серой кофте, с этой падающей на лоб челкой и натирающими переносицу очками – теперь он противен сам себе, но, боже, если бы только из-за того, как он выглядит… Его пальцы, эти его чертовы пальцы изгибаются и белеют там, где суставы натягивают тонкую кожу. Его будущее – не сцена и слава, его будущее – ненависть к самому себе, холод, страх, смерть. Смерть, после которой все станет пылью – чертовы джинсы, и дурацкая толстовка, и оттягивающее камнем шею кольцо на цепочке, и эти пальцы, эти гребаные уродливые пальцы. Так имеет ли хоть что-то значение, если в конце концов все станет медленно танцующей в свете солнечных лучей пылью? – Мистер Хаммел? Курт медленно поднимает голову, поправляя очки так, чтобы они оставались надежной преградой между ним и окружающим миром. Так будет лучше – миру, не ему, он уже понял. Сью Сильвестр – так гласит табличка на ее столе – изучает его долгим, внимательным взглядом. Он чувствует его как липкую, стекающую по коже смолу, и вновь заламывает пальцы, потому что на него уже год никто не смотрит иначе. Если вообще смотрит. – Расскажите мне о цели вашего визита. У нее глубокий, чуть хриплый голос. Хаммел думает, что она, должно быть, хорошо поет, но быстро отгоняет эти мысли прочь. Они не для него. Они для старого Курта, который исчез и никогда уже не вернется, что бы там Рейчел ни говорила. – Не делайте вид, что не знаете. Я здесь не по своей инициативе. Убрать. Убрать этот высокомерный тон. Это тоже от старого Курта, и это больше не… Убрать. Сью поджимает губы и хмурится, изучая какие-то бумаги на столе. Наверняка его личное дело или что-то типа того – ему плевать, на самом деле. – Вам двадцать один год… – Двадцать два. – Прошу прощения, – она бросает на него нечитаемый взгляд исподлобья, после чего возвращается к документам, – и вы студент НЙАДИ… – Бывший… бывший студент. Курт прикусывает язык и опускает веки, справляясь с тошнотой. Ему пора отпустить это. Научиться реагировать спокойнее. Либо перестать быть тряпкой и довести дело до конца. Сильвестр чуть склоняет голову к плечу и будто сканирует его – снова. Хаммел чувствует, как затекает спина, и отводит взгляд, потому что он согласился на эту промывку мозгов не для того, чтобы играть в гляделки. – Мистер Хаммел, – Сью складывает руки домиком и вздыхает, – я знаю, что вы пришли… не по своему желанию, назовем это так. Но я против насильственных методов и принуждения, так что если вы знаете, зачем здесь, и вам это категорически не нравится – я вас не держу. Как заманчиво. Как же, черт возьми, заманчиво. Курт бросает взгляд на дверь, но почти сразу вспоминает Рейчел, ее лицо… и голос, когда она… – Нет, – он трясет головой и моргает перед тем, как поднять взгляд, – нет, давайте… приступим. Сильвестр медленно кивает, после чего достает из ящика стола круглые серебряные часы на цепочке. Хаммел неосознанно проводит пальцами по кольцу на шее и вздрагивает. – Что… на что это будет похоже? Сью смотрит в его глаза, будто подбирая правильные слова для ответа. Курт ждет, ощущая, как страх карабкается снизу вверх по выступам его позвоночника. – Это как… путешествие. От самого начала до момента, который предопределил ваше появление здесь. Блеск. Пройти через все это снова – просто заебись. С другой стороны, будто он не делает это каждую ночь, бездумно пялясь в потолок. – Звучит не слишком заманчиво, – будто соглашается с его мыслями Сильвестр, – но результат… стоит того. Хорошо. – Хорошо, – его голос срывается, но Сью делает вид, что не замечает этого, кивая. Она вытягивает руку перед собой и точным движением пальца заставляет часы качаться из стороны в сторону. – В таком случае, начнем. Вы расслабляетесь. Чувствуете приятную усталость… Если бы. Курт вздыхает и послушно следит глазами за маятником, пытаясь хотя бы ненадолго вынырнуть из собственных мыслей и… плыть. Сначала ничего не происходит, но потом его веки – матерь божья, какое клише – начинают тяжелеть, стены медленно раздвигаются и падают, и он почти усмехается, когда слышит монотонное: – Вы возвращаетесь к началу. К самому началу… – …к началу седьмого, я думаю. Кэрол хмурится, вытирая руки полотенцем, и облокачивается о столешницу. – Так поздно? – Прилет только через два часа, – Курт пожимает плечами и хмурится, резко шлепая по руке потянувшегося к лишней ножке жареной курицы отца. – Пап!.. – Тогда зачем ехать так рано? – Кэрол смотрит на Берта с укором, и тот закатывает глаза, всплескивая руками. – Серьезно? В собственном доме… – На подъезде к аэропорту могут возникнуть пробки, – Хаммел встает из-за стола и невольно морщится, – лучше иметь запас времени… – Все хорошо, милый? – Кэрол обеспокоено гладит его по плечу, и он вздыхает, целуя ее в щеку. – Успел отвыкнуть от домашней еды. Слишком вкусно. Она щурится и шутливо шлепает его полотенцем, и Курт, стараясь не хвататься за живот, тихо смеется, направляясь в прихожую. Уже в коридоре он слышит шаги с лестницы и вскидывает голову, улыбаясь. – Готов? Финн улыбается ему в ответ – кривовато, в собственной уникальной манере – и подмигивает, подходя ближе. – Всегда готов… – Мистер Хаммел… Курт будто выныривает, и мир обрушивается на него вновь давящими стенами, шумом в ушах, холодным потом на лбу. Он не сразу понимает, что его колотит, но когда понимает, вцепляется пальцами в ребра, рвано и едва слышно вздыхая. – Если хотите, мы можем… – Нет. Давайте продолжим. Пожалуйста. Обратно, туда, где Финн улыбается ему, где все хорошо, где он не ненавидит себя и свои гребаные пальцы. Сью поджимает губы и сдержано кивает, возобновляя движение маятника. – Итак… – Соскучился по ней? Финн даже останавливается от неожиданности, оборачиваясь и награждая его недоуменным взглядом. – Шутишь? Глупый вопрос. – Ладно, ладно, но твое выражение лица бесценно. Курт смеется и тут же замолкает, потому что в животе крутит так сильно, что он едва стоит на ногах. – Эй, ты как? – Хадсон хмурится, и он пытается улыбнуться, задерживая дыхание. – В норме. Видимо, выходит хреново, потому что Финн качает головой и забирает ключи из его ослабевших пальцев. – Ну уж нет. Сегодня я за рулем. – Но это моя машина… – вяло протестует Хаммел, хотя, на самом деле, он не уверен, что в состоянии даже просто нажать на педаль газа. – Которая стала моей, как только ты свалил в Нью-Йорк, – Финн показывает ему язык и гостеприимно открывает пассажирскую дверь, – прошу! Курт закатывает глаза, но послушно забирается на переднее сидение и пристегивает ремень безопасности, чуть вздрагивая, когда Хадсон запрыгивает рядом и громко хлопает дверью. Он заводит мотор, и автомобиль плавно выруливает на дорогу. Хаммел закрывает глаза, убаюкиваемый тихой музыкой из магнитолы. – Все-таки несправедливо, почему ты приехал неделю назад, а Рейчел – только сегодня, – недовольно бормочет Финн, аккуратно огибая припаркованный неподалеку грузовик. – Я же объяснял, – Хаммел вздыхает, переключая радиостанцию, – эта мегера, Кассандра, отправила ее на пересдачу и… – Я понял, понял, – Хадсон фыркает и качает головой, – вот уж у кого, наверное, никакой личной жизни. Курт смеется, отворачиваясь к окну. Тошнота медленно отступает, и спустя какое-то время, когда они уже мчатся по шоссе в сторону аэропорта, ему становится лучше настолько, что они вдвоем с Финном на пару громко подпевают Bon Jovi, пропуская половину текста и громко фыркая с выражений лиц друг друга. – Волнуешься перед сегодняшним семейным ужином? Хаммел не знает, зачем спрашивает это. Но то, как Финн внезапно напрягается и отводит взгляд, заставляет его хитро прищурится. – С чего бы это, – невпопад отвечает Хадсон, крепче сжимая руль. – Ну, приедет Рейчел и… Ох. Курт никогда бы в этом не признался, но он любит наблюдать за тем, как меняется весь облик брата при упоминании Берри. Как на его лице расцветает эта идиотская (ладно, может, немного милая) влюбленная улыбка, а глаза подергиваются странной дымкой, будто он окунается в какие-то воспоминания (о которых Курт уж точно не хочет знать). Как он вздыхает – немного рвано, будто перед прыжком – и как светится, когда сам произносит имя Рейчел. Хаммел искренне рад за этих двоих, но где-то в глубине души он так надеется когда-нибудь встретить кого-то, кого полюбит так же, и кто сможет полюбить так его. – Мы, наконец, будем все вместе, – зачем-то продолжает он, не сводя глаз с Финна, – она, ты, я, наши родители и родители Берри... Необычайно большая компания, тебе не кажется? На мгновение Хадсон подвисает, а затем бросает быстрый взгляд на бардачок – но Курт, конечно же, замечает и издает победный клич. – Я знал! – он тянется к открывающемуся ящику преувеличенно медленно, словно дразня Финна, который и без того бледнеет на глазах. – Что же ты прячешь?.. – Курт, не надо… Он распахивает глаза и таращится на собственные подрагивающие пальцы. Вот оно. Вот та точка… – Вы хорошо себя чувствуете? Серьезно, блять? Неужели он хотя бы отдаленно похож на того, что чувствует себя хорошо? Хаммел смотрит на свои пальцы так долго, что в глазах начинает рябить. Он так ненавидит это, так ненавидит… Ему не стоило туда лезть. Но теперь – теперь он должен дойти до конца. Для того, чтобы почувствовать снова. – Дальше, давайте дальше… – А что там? Фотография новой подружки? – он фыркает, касаясь приборной доски, и Финн почти вскрикивает, когда его пальцы соскальзывают и одним точным движением открывают бардачок.– Или – о боже! – эротическая фотография новой подруж-… – Нет! Боже, только не… зачем ты… Но Курт не слышит. Он замирает и словно тонет в вате, которая скрадывает звук, свет, цвет, потому что все, что он видит – маленькая квадратная бархатная коробочка. – Да ладно, – почти благоговейно выдыхает он, аккуратно доставая и медленно вертя ее в пальцах, – поверить не могу, Хадсон, ты… – Пожалуйста, верни ее на место, – Финн, кажется, действительно нервничает, потому что он смотрит то на дорогу, то на Курта с частотой два поворота головы в секунду. Хаммел качает головой и смеется. В его груди отчего-то разрываются пузырьки счастья, и он во все глаза пялится на Хадсона, не в силах до конца осознать происходящее. – Неужели ты все-таки решился, – он снова переводит взгляд на коробочку, нерешительно обхватывая крышку, – Рейчел будет визжать от восторга… – Только не говори ей! – почти умоляет Финн, и Курт закатывает глаза. Неужели тот думает, что он настолько идиот? Хотя… его реакция, пожалуй, слишком забавная для того, чтобы прекратить этот спектакль. – Даже не знаю, – он задумчиво кусает губу, делая вид, что вот-вот заглянет внутрь, – слишком велик соблазн… – Курт! – Финн убирает одну руку с руля и тянется к нему, пытаясь отобрать коробочку. – Пожалуйста, отдай, я… – Все лето будешь мыть мою – мою! – машину… – Хаммел отклоняется, почти облокачиваясь на дверцу, и отводит руку назад. – Да, да, хорошо… – …и приносить мне завтрак в постель… – Ладно, только… подожди, что?! – Исключительно из побуждений братской любви, – Курт смеется, уворачиваясь от воистину длинных рук Хадсона, и смеется, наблюдая за отчаянным смирением на его лице, – ну же, соглашайся! И, может быть, тогда я, наконец, сжалюсь и… Он жмурится от резко ударившего в глаза света и переводит взгляд на дорогу. Вздох застревает в его трахее, и он цепляется за плечо брата, чувствуя, как сердце подскакивает к горлу. А дальше – тьма. – Мистер Хаммел… Он почти уверен – это Сью, и если она зовет его – значит, что-то не так, значит, нужно очнуться… но какая-то его часть – слишком сильная для того, чтобы с ней бороться – не знает никакую Сью и не желает следовать ее голосу, потому что ему нужно пробраться еще дальше, еще глубже, глубже, глубже… – Мистер Хаммел… Курт медленно разлепляет веки и сразу жмурится, потому что глаза буквально взрываются от бьющего в них света – особенно в левый. Слишком ярко. Слишком… – Я же говорила, – женский голос где-то рядом обрывается шумным всхлипом, и Хаммел почти стонет от боли. Громко. Так громко… – он пришел в себя снова, я же… В горле словно наждачкой скребут. Боже, как же хочется пить. – Миссис Хаммел-Хадсон, вы ведь сами знаете, что это свойственно для пациентов, выходящих из комы – приходить в себя на неопределенный промежуток времени, шевелиться, разговаривать – но это совершенно не значит, что они в сознании и… Больница. Кома. Отличный день. – Пить… Это что, его голос?! Врач, или кто он там, замолкает и, судя по шагам, отходит в сторону. Почти сразу Курт чувствует утыкающуюся в отвратительно пересохшие губы соломинку и через силу делает глоток, вновь приподнимая будто свинцовые веки. Кэрол держит в руках стакан и смотрит на него огромными от наворачивающейся влаги глазами. Ее губы дрожат, и она кусает их, пытаясь улыбнуться. Доктор уходит, что-то сказав напоследок – Хаммел не может разобрать – и она судорожно вздыхает, отставляя воду и обхватывая его лицо ладонями. – Милый, слава богу, – она всхлипывает, но затем берет себя в руки и загоняет слезы назад, улыбаясь почти спокойно. – Берт вышел за кофе, но он скоро вернется и… – Ему нельзя кофе, – какой-то сиплый полу-свист полу-хрип срывается с его губ, и Курт стонет, откидываясь на подушки. Свет больше не кажется таким ярким – на самом деле, здесь довольно темно. Видимо, ему проверяли зрачки фонариком, или как там это показывают в фильмах. Кэрол смеется и придвигается ближе, заглядывает в глаза. Что-то в ее лице неуловимо меняется, но она улыбается снова, поглаживая его по плечу. Курту кажется, что во всем этом слишком много бравады и напускного мужества, и он мысленно пытается ощутить собственное тело, с облегчением осознавая, что все конечности на месте. А затем, с очередным вздохом, на него обрушивается воспоминание, и он не может пошевелиться. Кэрол молчит и смотрит на него с заботой и участием. Она, как настоящий профессионал, не задает лишних вопросов и не мечется по палате, и Хаммел тоже не спрашивает ни о чем, потому что – это все потом, но… Ее лицо кажется постаревшим на несколько лет, и он почему-то уверен, что не валяется здесь так долго. В карих глазах читается облегчение, но оно какое-то сиюминутное, будто вспышка света, и не перекрывает мечущейся в агонии где-то на дне зрачков боли. Он не может не спросить всего одну вещь. И когда фраза еще только формируется в его сознании, он уже слышит, как аппараты засекают его участившееся сердцебиение. Когда он еще только открывает рот, тошнота уже подбирается к его пищеводу. Когда он смотрит в глаза Кэрол, он знает – она уже поняла, что последует дальше. – Где Финн? Вспышка облечения потухает во вновь наворачивающихся слезах. – Вам необходим перерыв? Курт дрожит, до ярко-алых полос царапая короткими ногтями кожу на собственных запястьях. Нужен ли ему перерыв? Ему нужно вернуться назад и отхерачить дверцей машины свои тупорылые пальцы, или настоять и сесть за руль, или блять, поперхнуться сраной водой еще в больнице, потому что с тех пор больше ничто, ничто, ничто не способно повлиять на… – Нет. "Анизокория вследствие повреждения зрительных центров коры головного мозга". Просто надпись в медицинской карте. Сухая и лаконичная, ничего лишнего. Слишком красивое название для уродливого рваного провала в радужке левого глаза. – Готов? – Берт переступает с ноги на ногу, явно мечтая убраться отсюда поскорее. Что же, Курт может его понять. Он кивает, и они покидают палату – отец пешком, а он в коляске, потому что на этом настоял врач, хотя из переломов у него только пара ребер. В комплекте с сотрясением. В любом случае, он не стал спорить, потому что – какая разница? – Пока, Курт! Хаммел чуть поворачивает лицо, встречаясь взглядом с весело улыбающейся ему блондинкой. Бриттани. Единственный человек из всего медперсонала, который смотрел ему в глаза каждый раз при разговоре. И не обижался на то, что разговор неизменно оставался односторонним. – Буду скучать, – она грустно качает головой и протягивает руку, – возвращайся еще! Кто-то неодобрительно шикает в ее сторону, но Курт вдруг хмыкает неожиданно для самого себя. Он мягко пожимает ее ладонь и проезжает мимо, к стойке регистрации, к которой его разворачивают лицом. – Ваши вещи. Проверьте и оставьте подпись. Мужчина встречается с ним взглядом и едва уловимо дергается, отворачиваясь. Хаммел скрипит зубами и почти фыркает. Типично. И это то, кто Курт теперь? Мужская версия Медузы Горгоны. Исполосованный уродливыми шрамами холст. Убийца. Человек, проспавший похороны собственного брата. Он медленно перебирает сваленный в коробку хлам, передавая его стоящему за спиной отцу. Бумажник, ключи, брошь – это можно сразу в мусор… Его пальцы замирают, наткнувшись на что-то угловатое и мягкое. Он жмурится до боли, до звездочек в глазах, до невнятного гудения в ушах, потому что очередное воспоминание бьет под дых так резко, что ни вдохнуть, ни выдохнуть. Дрожащими руками он открывает коробочку и достает кольцо, сжимая его так сильно, что металл впечатывается в бледную кожу и оставляет глубокие борозды. Курт подносит маленький золотой обруч к лицу и всматривается в крошечные буквы на внутренней поверхности. А затем прячет его в карман, прикрывая пересохшие глаза и сглатывая колючий ком в горле. "До конца времен". – Половина пути пройдена, мистер Хаммел. Дальше будет легче. Сью, такая зыбкая, эфемерная, нереальная Сью – как якорь, не дающий дрейфовать на окрашенных всеми оттенками боли волнах, как маяк, направляющий к цели – единственно важной и значимой. Вот только Курту нужно совсем не это. Ему нужна эта боль. Ему нужно утонуть в ней, пойти на дно, пустить корни в морском песке, раствориться, исчезнуть, перестать существовать. Легче не будет. Ни дальше, ни когда бы то ни было. До конца времен. – Ты уверен, что хочешь вернуться? Курт ни в чем не уверен. И он не хочется возвращаться. Но еще меньше хочет быть в Лайме, и еще меньше – в своей комнате, сейчас, когда Рейчел сидит напротив него и держит его руки в своих, а он даже не может посмотреть ей в глаза. До сих пор не может. – Да, – врет он, глядя куда-то в сторону, – нужно закончить… учебу. Берри смотрит на него с сомнением и недоверием. Она знает, знает, как никто другой, что это – последнее, чего он может желать. Но Хаммелу везет. Оглушенная собственной болью, Рейчел кивает и не спорит, глядя на их сомкнутые руки. – А ты? – он не может не спросить, потому что от этого зависит все. – Ты вернешься? Она кусает губу и пожимает плечами. Золотое "Финн" на ее шее ловит луч света, и Курт чувствует, как кольцо на цепочке под футболкой выжигает идеальный круг на его коже. – В Нью-Йорк – да, я думаю. Не сейчас, но… позже. Хаммел кивает. Но он спрашивал не об этом. И она знает. – А в НЙАДИ? Рейчел жмурится и прикрывает лицо руками, заглушая всхлип. Как будто это возможно в этой пуленепробиваемой тишине. Она смотрит на него глазами, полными слез, и медленно качает головой. Сводит брови к переносице и шмыгает носом снова. Хаммел думает, что может сделать это, и притягивает ее в объятия, позволяя вцепиться в собственные плечи. Хотя бы так. Если не забрать боль, то хотя бы впитать ее. Он может это. В последний раз. Сью смотрит на него – снова – и в ее глазах в миллионный раз повторяемое предупреждение о том, что они могу остановиться. И Курт чувствует, что больше не может. Потому что дальше – хуже. Потому что дальше – провал, бесконечное падение, дальше – тьма. Он почти раскрывает рот для того, чтобы прекратить все это, и только тогда, наверное, осознает, что изо всех сил цепляется за золотое кольцо на цепочке. "До конца времен". Он едва заметно кивает и позволяет маятнику утянуть себя еще глубже. Лофт без Рейчел слишком холодный и пустой. Он появляется здесь только чтобы переночевать, не больше, потому что стены давят, потому что все пахнет Финном со времен его последнего приезда весной даже сильнее, чем в родном доме в Лайме. Он на самом деле до смерти не хочет возвращаться в НЙАДИ, в это сборище змей, готовых сожрать друг друга во имя конкуренции. Как будто он сам хоть чем-то отличался от них еще три месяца назад. Но дело не в этом, совсем не в этом. У него пальцы на ногах сводит от одной мысли о том, скольким людям придется смотреть в глаза. Плевать, как он выглядит, хотя к сентябрю почти все шрамы на его лице заживают, кроме того, что на шее, около сонной артерии. Жаль, что лишь около. В первый день осеннего семестра он стоит перед шкафом так долго, что от бесчисленных пестрых шмоток начинает рябить в глазах. Его воротит от всего этого, он не хочет привлекать к себе внимание, это не его, это больше не его. Все, чего он хочет – исчезнуть или хотя бы стать незаметнее. Поэтому он лезет за самыми темными и широкими джинсами и заброшенной куда-то в угол спортивной толстовкой. Недели тянутся, как в тумане. Поначалу он и правда старается. Выполняет необходимые задания на автомате, но не чувствует ни тяги к когда-то любимому делу, ни энтузиазма. Он избегает смотреть людям в глаза, и это слишком быстро замечают. Он не смотрит даже в глаза собственному отражению и вообще старается не обращать внимания на зеркала, потому что в них – серость, ничтожество, рваные зрачки в луже загрязненного олова. В них, за его спиной, окровавленный Финн с синими губами и немым вопросом в глазах. Он думает об этом с самого первого пробуждения в больнице. Думает – и пытается контролировать, сохранять в рамках концепта, возможной вероятности. Потому что есть Берт, Кэрол и Рейчел, потому что даже если ему самому не хочется ничего, кроме этого, он не может лишить их еще одного близкого человека. Потому что его жизнь ему не принадлежит. Он думает об этом и успешно справляется с ежедневной миссией "уснуть и проснуться", пока однажды не натыкается в академии на внушительную компанию студентов, обсуждающих что-то в пустой аудитории так громко, что слышно на весь коридор. – …и если он думает, что с таким, кхм, "самобытным" стилем сможет покорить Бродвей – что же, я бы на него посмотрел… – Да о чем ты говоришь? Ты его лицо видел? В смысле, глаза? Это же жуть!.. – Ну, у Дэвида Боуи ведь тоже… – Дэвид Боуи, в отличие от Хаммела, не выглядит при этом как маньяк-убийца! Убийца. Убийца. Курт останавливается и ловит на себе взгляды всех, кто проходит мимо открытой аудитории. Убийца – вот, что написано в их глазах напополам с уничижительным презрением. Убийца. Это последний раз, когда Курт выходит за двери НЙАДИ. Последний раз, когда он идет домой этой дорогой, последний раз, когда поднимается по лестнице к лофту. Он не может больше вспомнить о том, что его жизнь ему не принадлежит, потому что все, что в его голове, можно сократить до короткого светящегося неоном – у б и й ц а Курт ничего не продумывает. Ничего не готовит. Просто стоит в ванной и долго-долго смотрит на свое отражение – в первый со дня выписки из больницы раз. В последний раз. Рваный провал левого зрачка местами касается края грязно-голубой радужки и как будто пульсирует. Черная дыра. То, во что он превратился. Убийца света. Он переводит взгляд на отражение Финна за своей спиной. Тот медленно смаргивает кровь из рассеченной брови и молчит – как и всегда. Только смотрит в ответ. – Я должен был быть на твоем месте, – говорит Хаммел. Он почти уверен, что видит, как Финн кивает. Последнее, чего он хочет – быть найденным Рейчел, когда она вернется. Наверное, лучше было бы выбрать другое место, но он едва в состоянии дойти до собственной спальни и открыть окно. В нос ударяет холодный кислый запах плесени, и он лишь размышляет, всегда ли ночной Нью-Йорк так пах, или это изменилось вместе со всем остальным. Его телефон вибрирует где-то в сумке, но он лишь бросает незаинтересованный взгляд перед тем, как сесть на подоконник спиной к городу и открыть футляр. Почему именно так? Он не знает. Но разве это обязательное знание? Все-таки нужно было выбрать другое место. Багровая, почти черная кровь рваными толчками струится по его предплечьям, капает на пол, пачкает плинтус и стену уродливыми мутно-рубиновыми росчерками. Он кладет руки на колени, чтобы ткань джинсов хоть немного впитывала в себя следы его позорного бегства, но это не особо срабатывает, если честно. Голова начинает кружиться, и он чуть отклоняется назад. Ветер шевелит волосы на его затылке, и так… хорошо. Наконец-то. Финн стоит перед ним – впервые вне зеркала – и кровь стекает по его вискам. – Прости меня, – говорит Курт. Его губы дрожат от страха, потому что, блять, как бы он этого не хотел – он все еще человек и все еще способен реагировать на то, как жизнь медленно выскальзывает из его чертовых липких почти черных пальцев. Быстрее, быстрее, пожалуйста… Финн вдруг улыбается – одними губами, едва заметно, но он улыбается. И Хаммел растягивает посиневшие губы в ответной улыбке. А потом Финн делает шаг назад, являя замершую на пороге комнаты Рейчел. Она распахивает глаза, что-то кричит, подбегает ближе, но это все словно отходит на второй план, потому что… Дальше – тьма. – Дайте мне минутку. Он все еще в плавающем полусознательном состоянии. Его пальцы все еще подрагивают, хотя они больше не липкие, больше не багрового, почти черного оттенка. Его шрамы горят огнем, и он расчесывает их до крови, лишь бы заглушить этот невыносимый зуд под кожей, за ребрами, в черепной коробке. Он не смог справиться даже с этим. Даже довести это блядское дело до конца. Не смог. Ни на что не способный. Убийца. – Я думаю, нам стоит продолжить. Курт вскидывает голову. Сью смотрит на него так, будто едва удерживается от того, чтобы швырнуть свои часы подальше и сорваться с места. Если для того, чтобы закончить все это, он был бы не против. – Хорошо, – хрипит Курт, проводя подушечками пальцев по неровным полосам на предплечьях, чуть выше запястья. Убогие ярко-розовые отметки его слабости. Его ничтожности. Не ошибки – неудачи. Маятник вновь начинает свое движение. Курт больше не сопротивляется. Он зябко ежится и выдыхает в сцепленные замком руки. Пришлось как есть, в спортивных штанах и олимпийке, буквально сбежать от Рейчел, не отходящей от него ни на шаг уже почти два месяца. Этот домашний арест был даже хуже факта того, что его вытащили сначала с того гребаного подоконника, а затем и с того света. Рейчел. Милая, бедная Рейчел. Простит ли она его когда-нибудь? Курт не знал, что можно ненавидеть себя еще сильнее, но – посмотрите, где он сейчас! Несостоявшийся выпускник академии искусств, сын, брат и друг – чем не набор счастливого человека! "Пожалуйста, пожалуйста, не делай глупостей". Он усмехается медленно гаснущему экрану и прячет телефон в карман. Глупостью было надеяться уйти без проблем. Так просто, по первому желанию. Глупостью было вообще делать это – не потому что он жалеет, а потому что это закончилось так, как закончилось. Рыдающей Берри у его больничной койки, мольбами не рассказывать родителям, данным самому себе обещанием больше никогда не повторять прошлую попытку. Потому что теперь он должен Рейчел. Должен до конца своих гребаных дней этими самыми днями. Ну что за ирония. В конце концов, на этот раз его жизнь действительно ему не принадлежит. И он должен это отметить. Курт наваливается на ближайшую дверь и застывает на пороге, оглядывая темный павильон, заставленный коробками и частично разобранными стеллажами. – Эм… извините, – бормочет он в пустоту и шмыгает носом, вновь берясь за металлическую ручку, – я думал, это бар. Он вздрагивает, когда незамеченный ранее из-за груды вещей брюнет резко вскидывает голову и разгибается, широко улыбаясь. У него светлые глаза и ямочки на щеках, в ушах сверкают серьги-гвоздики, и он светится так, что Курт невольно щурится. – Все нормально, – мужчина скользит по нему взглядом, заставляя Хаммела поежиться, и склоняет голову к плечу, – на улице холодно, не хочешь погреться? Курт не знает, как на это реагировать. Этот человек кажется слишком бодрым, или бойким, или еще каким-то ненормальным – сплошным сгустком энергии, и это сбивает с толку, потому что никто в компании Хаммела уже слишком давно не вел себя так. Поэтому когда мужчина резко перепрыгивает через коробки и почти плывет навстречу, Курт может только замереть и вжаться в дверной косяк. Брюнет беззастенчиво разглядывает его лицо, и Хаммел вздрагивает снова, потому что тот смотрит ему в глаза – так долго и внимательно, но в оба сразу, а не только в левый – а потом улыбается еще шире и протягивает руку для знакомства. – Эллиот Гилберт. Курт пялится на ладонь, на лицо Эллиота, снова на ладонь. В его голове так много мыслей, а в груди – так много чувств, самых разных и в большинстве своем неидентифицируемых, что он теряется. Но, черт возьми, после двухмесячного заточения это похоже на… глоток свежего воздуха. Он пожимает руку и хмурится от тянущих ощущений в шраме, спрятанном рукавом толстовки. – Курт Хаммел. Эллиот кивает, довольно подпрыгивая на месте, и, честное слово, у него какая-то совершенно ненормальная энергетика. – Ну что ж, Курт Хаммел, добро пожаловать в мой книжно-музыкальный магазин… эм… я как раз раздумываю над названием. Он вскидывает бровь и подмигивает. Одновременно. Безумие какое-то. А затем выдает: – Не хочешь составить компанию? И добавляет: – У меня есть чай. И Курт вдруг улыбается. И кивает. – Мистер Хаммел?.. Он рвано вздыхает и переводит расфокусированный взгляд на Сильвестр. Та улыбается – наверное, тому, что он перестал дрожать и расчесывать собственные запястья – и хмыкает. – Последний шаг. После – то, ради чего мы все это начали. Вы готовы? А разве он был готов вначале? – Да. Серебрянные часы ведут его к последней ступени… – Ты ведь будешь заходить? Хоть иногда. Они сидят на кухне когда-то общего лофта и пьют чай. Рейчел смотрит на него с мольбой, и Курт тихо хмыкает, нерешительно накрывая ее ладонь своей. – Только если ты будешь заходить тоже. Берри улыбается и кивает, опуская глаза. Для Рейчел позволить Курту уйти было, наверное, одним из самых сложных решений за последний год – он видит это по ее лицу. Но знакомство с Эллиотом и сам факт того, что Хаммел нашел работу, которая ему действительно нравится, заставили ее взять себя в руки и сделать то, что давно пора было. – Ничего не забыл? – она косится на последние стоящие у входной двери коробки, затем – рефлекторно – в сторону бывшей комнаты Курта. Тот чувствует, как тонкое золотое кольцо обжигает кожу между ребрами, и делает глоток чая, сжимая пальцы свободной руки в кулак. – Нет. – Сосредоточьтесь, мистер Хаммел, – голос Сью накладывается на изображение как тихая мелодия из радиоприемника, – соберите вместе все, что увидели. Приготовьтесь отпустить. – Сделаешь кое-что по моей просьбе? Рейчел смотрит на него крайне неуверенно, и Курт улыбается, потому что ей от этого всегда становится легче. Потому что она в такие моменты начинает думать, что все позади, а еще вздыхает свободнее, и – боже, большего ему и не надо. – Конечно, – отвечает Хаммел, ведь даже несмотря на то, что он должен уйти, потому что именно она – живое напоминание обо всем произошедшем, ради нее теперь – все, что угодно. – Когда я досчитаю до трех, вы навсегда оставите прошлое в прошлом. Ваши воспоминания будут скрыты от вас, и вы отпустите все, что причиняет вам боль… – Я записала тебя к психологу, – Рейчел вскидывается раньше, чем Курт мог бы начать спорить. – У нее уникальные методы, и я читала отзывы… говорят, она творит чудеса. Психолог. Ну разумеется. – Пожалуйста, Курт, – Берри поглаживает его руку от кончиков пальцев до основания ладони, – ради… пожалуйста. Он понимает, что она раскусила его план. Поняла, что все, что он делает – из-за нее. Ради нее. Ее пальцы соскальзывают к его запястью и задевают край начинающего бледнеть шрама. Шоколадные глаза наполняются влагой, и она одними губами повторяет: – Пожалуйста. Шрамы начинают зудеть. Курт стискивает зубы и кивает. – Вы отпускаете на раз… – Знаешь, я буду скучать по тебе, – бормочет Берри чуть позже, когда ей все же не удается сдержать слез, и Курт придвигается ближе, чтобы прижать ее к себе. – Я тоже, – шепчет он абсолютно честно. Если в мире и осталось что-то, что он любит настолько сильно, чтобы продолжать жить, то это Рейчел. Она, будто читая его мысли, тихо хрипло смеется, поворачивает лицо и бодает носом грудную клетку – так близко от кольца, что Хаммел замирает от ужаса. – Ты же знаешь, что когда болит – это нормально? Он удивленно вскидывает брови, продолжая гладить ее по волосам. – Что? – Если больно – значит, ты живешь. Это самое, самое главное, Курт, – она поднимает голову и смотрит на него этими своими огромными теплыми глазами, хлопая мокрыми ресницами. – И жизнь – она прекрасна, со всеми взлетами и падениями, со всем полосами, даже если черных порой слишком много. – Я не… Она шикает и кривовато улыбается. Совсем как Финн. – Счастье – это хорошо. Боль – это хорошо. Но лучше всего, когда есть люди, с которыми ты можешь это разделить. – …два… – Я готов разделить с тобой все, – тихо отвечает он. – Тогда я спокойна… – Стойте. Сью ловким движением ловит маятник и моргает. – Прошу прощения?.. – Я… – Курт ошалело пялится на мебель, книги и стены, будто видит все это впервые. У него ребра трещат от переполняющих его чувств, и это так… непривычно. Как уже очень давно не было. Хаммел поднимает взгляд на Сильвестр и поджимает губы. – Думаю, я передумал, – он поднимается с места и замирает, не уверенный, должен ли он пожать ей руку или может просто уйти. Единственное, в чем он уверен – прямо сейчас ему нужна Рейчел. Сью, будто поняв его замешательство, устало качает головой и кивает в сторону двери. Бормоча какие-то извинения, Курт покидает кабинет, оставляя после себя послевкусие пережженой боли и отчаяния с легкими, едва уловимыми нотками веры. – Безнадежный клиент? – интересуется заглянувшая следом Бекки. Сильвестр задумчиво вздыхает, но в конце концов едва заметно улыбается, откидываясь на спинку кресла. – Время покажет.