Демоны дальнего космоса

Языки пламени плясали в священном древнем танце, размазывая густое золото по выгоревшей в атмосфере, повисшей уродливыми лохмотьями броне ракеты, которая жертвенным клинком устремляла острый нос в темно-фиолетовый провал ночного неба. Асгардские Луны еще не взошли, и только костер, разведенный перед «Вдовой», разгонял чернильный сумрак вокруг корабля. Казалось, сама ночь тяжело, точно огромный черный кот, навалилась на покосившийся остов ракеты, еще глубже вбивая его в плодородную почву, и миллиардами вздохов, ветров, шепчущих стонов листьев и разноцветной россыпью пустых небесных глаз следила за четырьмя астронавтами. Мужчины сидели полукругом у костра, спиной к остову корабля и лицом к чаще. Этой ночью, впервые за долгое время, лес отчего-то был черен и глух, точно усыпальница самодержавного мерзавца, давно забытого потомками: не мерцали, рассыпая обманчиво притягательный свет, пошлые сосуды цветов, не кружились в отливавшей лиловым листве ночные светлячки, необычайно яркие и крупные, не вспыхивали тлеющие огни глаз ночных хищников, отваживавшихся подходить к самому защитному полю и принюхиваться, вбирая запах недосягаемого живого мяса и пугаясь вони погоревшей обшивки. Лишь битое стекло звезд – красивый обман, разбивающий людские грезы – разгонял ночь. И тогда Тор взял гитару. Неровное, напряженное пение струн нарушило безмолвие леса, где даже ветер стих, укрывшись под тяжелым навесом ветвей. - На моих замерзших глазах – твое дыхание, - начал мужчина низким голосом, чуть хриплым от долгого молчания, и дыхание леса на самом деле коснулось его лица. - И твоя рука на моём расплавленном лбу… - огрубевшие от работы пальцы тронули нежные струны, вырывая пугливый трепет. Жадно подхваченные ветром, звенящие кристаллы звуков срывались прочь и уносились ввысь, туда, где на фиолетовом холсте неба расплывалась золотисто-лазурная полоска: то вздымались асгардские луны. - Я на твоём далёком пути вечный странник, - Стив поднял глаза от огня, вслушиваясь в мерное течение голоса штурмана. - И на моей усталой душе… - спадая с нитей струн, ноты растворялись в упругом лесном воздухе, втекали в густой сумрак под деревьями – чужие, непонятые этим миром и рожденные под другим солнцем. - Твоё «люблю»... – подхватил тягучий баритон Стива, более мягкий, сплетавшийся с шелестом растревоженных ветвей. И тогда гитара грянула, вторя трем голосам. - Хой-да! Хой-да! Колдовские чары скинет! - песня-вызов, песня-крик. Беннер стоял возле люка и, скрестив руки на груди, слушал, как троица дерзких мальчишек, крича и захлебываясь песней, возводила древний залихватский клич, как угрозу немому равнодушию чужого мира, угрозу року и судьбе, угрозу черному отчаянию космоса – и улыбался. Потому что знал: пока звучит песня, пока звон струн будет резонировать где-то в грудной клетке – они не сдадутся. - Хой-да! Хой-да! Я хочу услышать имя! - широкая ладонь Тора лежала на темно-горчичном изгибе гитары, ласково, как на бедре любимой женщины, и низкий голос десантника стелился над выжженной землей. Точно в лесу появился новый хищник, еще неуверенный в своих силах, который пока осторожно принюхивается к воздуху, пропуская приглушенный вибрирующий рык сквозь клыки. - Не вели казнить бродягу… - то пел стрелок, прикрыв глаза и раскачиваясь на ящике. - И когда я в небо лягу – позови, – подхватывал капитан. - Да попроси меня спеть! – завершал штурман. Локи неподвижно застыл рядом с братом и, заботливо придерживая того за талию, смотрел куда-то мимо военных, мимо стального тела ракеты, туда, где встревожено рокотал, точно море перед бурей, беспокойный лес. За их спинами девятым валом вздымались черные деревья, а дикие кошачьи глаза устремились на огонь. Танец отсветов одевал в золото и пурпур острые плечи туземцев, метался по гордым скулам, преломляясь в острых гранях глаз, расплавленной медью нырял в смоляные волосы, и от этого дикари казались зыбким и хрупким видением, духами огня, всего на мгновение вынырнувшими из танцующих языков пламени. На костре на шампурах шкворчало мясо – из подстреленного Клинтом шестиногого кабанчика вышел отличный шашлык – а мелодичный перезвон гитарных струн и терпкая горечь алкоголя, обдиравшая горло, дарили иллюзию какого-то абсурдного, но все-таки безопасного пикника. Теплое прикосновение к руке заставило капитана поднять глаза: перед ним стоял Тони, и отблески огня змеились по его впалому животу и точеным аркам ребер, чтобы утонуть в неверном мерцании амулета на груди. - Да? - Ты позволишь? – рука с черными когтями потянулась к фляжке со спиртным. - Нет, - отрезал капитан, быстро убирая флягу подальше от проворных пальцев, - Это может причинить тебе вред. Ты отравишься. - Но вы же пользуетесь дарами нашего мира, - возразил ушастый, и роскошная лента хвоста обвилась вокруг его ноги, точно черная змея. – Так почему мы не можем вкусить даров вашего? - Потому что эти дары могут тебя убить, - открыто глядя в яркие глаза, в которых плескалось жидкое пламя, отрезал капитан. Кот, тихо ухмыльнувшись, продемонстрировал острые клычки в улыбке и отступил обратно в полумрак, вновь возвращаясь к брату. И лишь брошенный взгляд, жгучий, как клеймо, оповестил Стива о том, что разговор еще не закончен. - Вообще-то, им можно, - тихо сказал на ухо капитану Бартон, неслышно фыркнув. - А потом ты будешь успокаивать буянящих котов? – в тон ему ответил Роджерс, вновь поднося холодное горлышко к губам. Стрелок усмехнулся и, закрыв глаза, откинулся на обшивку корабля, сидя прямо на земле. Стив прислонился плечом к изуродованному ударом стабилизатору и тоже опустил веки, вслушиваясь в то, что шептало ему ночное безмолвие. А безмолвие шептало о многом. О земных городах и о глотке ледяного воздуха, что омывает сожженное лицо, точно горный родник, о ревущем жаре сопел и о межзвездном холоде, о забытых дорогах и безумных мыслях, что оседают на влажную от пота подушку. - Мне нужно идти, - тягучий звук гитары, ласкаемой огрубевшими руками штурмана, дернулся и застыл на рваной ноте. Капитан открыл глаза. Перед костром, совсем не опасаясь близкого огня, стоял Локи, выпрямившись в полный рост. Штурману показалось, что языки пламени обнимают его изящные щиколотки, солнечными лианами текут вокруг запястий и вьются вокруг тонкой шеи, чтобы золотой короной возлечь на тяжелые реки волос. Тор моргнул, сбрасывая наваждение. То были лишь браслеты и ожерелья на теле дикаря. Роджерс многообещающе сверкнул на штурмана глазами: Тор до сих пор не прикрепил жучок на Локи. Одинсон хмыкнул. Ну а что он поделает, если любых прикосновений дикарь чурается, как огня? - Зачем? - спросил капитан, бросая быстрый взгляд на лес, и лес оскалился ему в ответ обожженными клыками ветвей, черных от ракетного огня. - Луны всходят. Мне пора идти. - Куда? - Луны покажут. - Прекрасно, - усмехнулся капитан, не скрывая скептической улыбки. Локи терпеливо ждал. – Иди уже, ты гость, а не пленник, - он встал, тяжело хлопнув себя ладонями по коленям, а туземец стремительно отступил во тьму, туда, где заканчивался круг света, отбрасываемый костром. Тор, меланхолично-расслабленный, медленно перебиравший пальцами струны, следил за каждым движением дикаря, хоть и со стороны этого не заметил бы даже очень наблюдательный человек. Лунная пыль оседала на лице и волосах штурмана, превращая молодого мужчину в древнего старца. - Расходимся по каютам! – приказал капитан, и Дубина с шумом наполз на догоравший костер. Зашипели угли, последние язычки пламени лизнули тяжелые гусеницы, облаком взметнулись искры, обдавая лица сидевших жаром – и костер погас. - Мой брат… - в наступившей тишине голос Локи зазвучал серебром. - Что? – капитан, уже развернувшийся было к ракете, приподнял бровь. - Мой брат спит… - промолвил Локи, вдумчиво указывая куда-то в сторону, где на небрежно сваленных ящиках сладко посапывал темный клубок с торчащими ушами. – Мой брат очень крепко спит, он устал… «Еще бы, три метра кабеля исполосовал когтями, животное!» - сердито подумал Роджерс, вспоминая утреннее происшествие. - Пожалуйста, отнесите его. Вам он позволит. «Он позволит, неужели?!» - подумал ошарашенный подобным нахальством Стив, но лишь кивнул в ответ и направился к сопевшему комку хаоса и ехидства, острые зубки которого десантник уже испытал на себе. Клинт, застывший в воротах шлюза, неожиданно коротко хохотнул и шагнул в лазурный полумрак корабельного чрева, и капитану отчего-то очень не понравился этот смешок. И лишь когда теплое расслабленное тело, от которого исходил едва уловимый аромат горного ветра и спаленной проводки, легло ему на руки, Стив понял. К запаху меха дикаря – дикому, притягательному, чуть пряному – примешивался другой, сладковатый и до ужаса знакомый. «Ну Бартон, ну скотина…» - с ненавистью думал Роджерс, стремительно поднимаясь по вибрирующему трапу. Кто же еще мог напоить доверчивого дикаря, да еще втихаря от капитана? «Будешь у меня сортиры чистить, сволочь вентиляционная!» - с садистской мстительностью размышлял офицер, шагая через затемненные коридоры, и металлическая обшивка палуб гулко пела под ударами магнитных подошв. Комок на руках едва слышно вздохнул и прижался покрепче к груди капитана. Кожа, казавшаяся нестерпимо горячей в контрасте с холодным воздухом коридоров, жгла ладони, тонкие кисточки ушей щекотали открытую шею мужчины, а дыхание дикаря, неслышно срывавшееся с приоткрытых губ, дразнящими струйками тепла пробиралось под одежду. Пустота каюты дохнула на Стива стерильным воздухом кондиционеров с едва уловимым оттенком цитруса – наверняка, то был запах асгардских фруктов. Тонкое тело покорно легло на простыни, хрустящие крахмальным льдом. - Хватит притворяться, Тони, - сказал капитан в темноту, все еще склоняясь над койкой. Темнота сверкнула на него золотыми лунами глаз и приласкала лицо дыханием с невесомыми нотами виски. Ладони, помнившие тепло шелковой кожи, точно обожгло огнем, и капитан попытался отстраниться, но странный морок сковал тело, свинцовой тяжестью втекая в мышцы. Стив застыл, ощущая, как его собственное дыхание набатом ударяется о гулкие стены каюты. - Что за… - хрипло прошептал он. Дикарь тихо рассмеялся, и кончики теплых пальцев коснулись виска солдата. Это была вспышка. Яркая, ослепительная, точно пощечина. Темнота навалилась угольным гранитом окружавших стен, раздробила ребра, выдавливая последний хрип – точно вырывая все человеческое, что когда-либо было в Стиве. А затем в его кровь, состоявшую отныне из чистейшего горючего, глаза, искрившиеся раскаленным солнцем, медом и искушением, заронили искру безумия. И огонь встрепенулся, пробежал по бикфордовым шнурам вен – и пробудился зверь. Древний, первобытный зверь, дремавший в каждом мужчине, зародившийся в крови в тот момент, когда пещерный человек взял в руки острый камень, чтобы с криком отчаяния и ярости ринуться на саблезубого тигра. И сейчас, сквозь хрупкие оковы цивилизации, сквозь глубину тысячелетий, потемневшими синими глазами капитана воззрился хищник. Он больше не был человеком: у него не было имени, не было ни прошлого, ни будущего. Он весь – чистейший кусок первобытной ярости и силы, во рту он ощущал заострившиеся клыки, из груди рвался низкий рык зверя, раздразненного долгим заточением в клетке, в крови кипели инстинкты, а мышцы свело жаркой судорогой. Отныне он был хищником. Первобытным диким хищником, нашедшим желанную добычу, что сейчас, дразня лунным жемчугом улыбки и расплавленным золотом глаз, лежала под ним, расслабленная и манящая. Стальные кулаки врезались по обе стороны от тонкого смуглого тела, выбивая стон из покореженной койки – и Роджерс очнулся. Он отпрянул так поспешно, точно неведомая сила отшвырнула его от дикаря, ударился о полку, и на пол посыпались книги, что еще вчера изучал Локи, осторожно скользя синими пальцами по строчкам – почему-то задом наперед. Резкая боль распорола плечо, но Стив, тяжело дыша, смотрел на гибкую волну темного тела на кровати, что приподнялось с грацией змеи, танцующей перед факиром – и теперь янтарные глаза смотрели на него, не мигая, а тонко очерченные губы искажала торжествующая, снисходительная улыбка. - Что ты сделал со мной? – голос звучал в груди, точно глухой водопад в подземной пещере, а раскаленное дыхание выжигало горло. - Я? Сделал? – смех на грани издевки и сожаления. – Нет. Вы сами сделали ЭТО с собой, вы высушили свои соки и свою кровь. Ваш огонь – пустой, холодный, искусственный – вы разжигаете его не собой, а чужой болью и страхом. Вечный бег по закоулками мироздания – а что он вам дает? Битое стекло не сплавишь жаром чужих миров – постепенно вода начнет отдавать гнилью, пища – прахом, а в зеркало ты будешь смотреться, как в могилу. Потому что вам нигде нет места. Тот человек, что спит у горячего сердца – он живой. А вы – мертвые. Он прервался, но капитан молчал, с широко распахнутыми глазами и бешено бившимся об ребра сердцем, слушая слова дикаря. И тогда кот продолжил: - Ты знаешь, что здесь? – спросил Тони, и узкая ладонь легла на сиявший диск амулета на груди. Стив продолжал молчать, почти не дыша. - Здесь – все безумство и страсть этой вселенной. Все отчаяние, все самые искренние слезы, все сумасшедшие мысли и несбыточные мечты. Здесь заточена чистейшая, истинная вера, спрятан первый крик ужаса, первый крик восторга и… - дикарь криво усмехнулся, - первый стон любви. - О чем ты, мать твою, говоришь? – хрипло спросил Стив. Кулаки сжались сами собой, а губы горчили, точно ветер поздней осенью. - О бесконечных скитаниях и об осколках стекла, которые гремят у тебя в груди, - с губ туземца сорвался смешок. - А теперь уходи. Я хочу спать. Ваше пойло на удивление хорошо. Стив попятился, медленно, не сводя взгляда с изящной фигуры на лунном камне кровати, и, рывком развернувшись, стремительно вышел в коридор. _________________________ Уважаемые граждане Российской Межгалактической Империи! Пара слов от автора: 1) Коридор - "Хойда" - песня, которую поют десантники. 2) Автор глубоко извиняется и некоторое время будет серьезно тормозить с главами, ибо у него диплом. 3) Если считаете, что автор начал писать откровенный бред - говорите честно, не стесняйтесь.