Демоны дальнего космоса

Тор следил за Локи весь вечер, ловил быстрыми взглядами каждую вспышку в глубине темных кораллов глаз, каждый острожный поворот головы, каждый порыв ветра, небрежно взметнувший угольную прядь, и каждый всполох огня, вызолотивший узкие плечи. И с каждой минутой в штурмане все больше закипало недовольство. Локи было глубоко плевать на все: на Тора, на остальных землян и на их огромный, уродливый с его дикарской точки зрения, летающий дом. Все внимание туземца было обращено к небу, скалившемуся острыми иглами звезд, а его яркий взгляд лишь изредка устремлялся к извивающимся языкам пламени, что взметались высоко, змеились, чтобы лизнуть черную крышку небосклона, и истончались с обреченным треском, опадая искрами к ногам землян. Локи, несмотря на данное обещание уйти, отчего-то медлил, по-прежнему сидя на ящике и расслабленно отбросив хвост с распушившийся от ночной прохлады кисточкой, а ясные мазки догоравшего огня высвечивали его тонкий, как раннее утро, профиль, на фоне глухой бесконечности ночи. Тор усмехнулся себе в бороду, ласкающим движением прощаясь с гитарными струнами. Если сощурить глаза, то начнет казаться, что там, дальше, за пляшущим кругом света, нет ничего, и этот клочок выжженной ракетным огнем земли с маслянисто поблескивающим боком ракеты – последнее, что осталось от целого мира; крошечный островок, вырванный из тела планеты неведомой силой и запущенный парить в космосе. Тор тряхнул золотой гривой, вырываясь из сонного наваждения: оказалось, пока мужчина машинально перебирал пальцами слабо вздрагивавшие струны, он чуть не уснул. Роджерс исчез в сумрачном провале шлюза, прижимая к себе неразличимый теплый комок из ушей, хвоста и концентрированной кошачьей наглости, и штурман только хмыкнул им в след. Наивный, наивный дикарь, порождение темпераментной и страстной природы, против стальной логики и гармонии цивилизации. Бартона же нигде не было видно: наверняка уполз отсыпаться в любимой вентиляции, дабы укрыться от справедливого капитанского гнева за спаивание невинных дикарей. Прохладное вино ночного воздуха, терпкое от аромата погасших цветов, омывало губы Тора, и мужчина с наслаждением вдохнул полной грудью, хмелея от вида леса, притихшего, точно зачарованного. Сидевший напротив Локи казался неподвижным изваянием, целиком высеченным изо льда, что миллионы лет томился в арктических ледниках, а после, по воле судьбы, оказался заброшенным в жаркое асгардское лето. - Локи, - тихо окликнул дикаря штурман, и густые ресницы туземца дрогнули, точно крылья испуганной птицы, – куда ты направишь сейчас свой путь? Теплая улыбка налетела на лицо дикаря, точно порыв шального ветра. Он плавно встал и направился к мужчине, так грациозно, как могут скользить только призраки и полузабытые воспоминания. - Дай мне руку, могучий Тор, - мягко попросил Локи, и раскосые глаза, во мраке казавшиеся почти черными, сверкнули неуловимыми искрами озорства. Не веря услышанному, мужчина протянул руку, сжимая в огрубевшей жесткой ладони прохладные синие пальцы, хрупкие, точно весенний лед, и поднялся вслед за туземцем, уводившим его прочь из безопасного круга света, отвоеванного тлевшими углями у сумрака. Они неслышно шли по выжженной земле рука об руку, и шлак хрустел под стальными подошвами сапог Тора. А Локи скользил рядом, легко, точно отголосок мимолетной мысли, точно прирученный ветер, дохнувший из самой чащи. Отчего-то сейчас, когда жаркая, как печной зев, ладонь десантника сжимала изящную руку туземца, чужой лес уже не казался столь враждебным: наоборот, штурману чудилось, что, осмелься он ступить под темные своды ветвей без защитного костюма – ядовитые, плюющиеся вязкой слизью цветы отвернутся от него, кусты, стреляющие парализующими шипами, острыми, как кинжал, беспрепятственно пропустят, а самые свирепые хищники уступят, негласно приняв за своего. Конечно, то была лишь видимость. Локи крепко держал широкую ладонь штурмана неожиданно сильными, цепкими пальцами, точно ведя мужчину куда-то за собой, в грезившую фантомами Асгардскую ночь, и обводя его полукругом вокруг враставшего в землю остова корабля. Тор с невеселой радостью подумал, что, в конце концов, им не выстоять против вездесущей природы: чудом выжившие после огня и облучения семена пали в иссушенную почву, и вот уже по грязно-бурым хлопьям обгоревшей обшивки начинали подниматься первые гибкие лозы живучих растений. Молодые мужчины уже отошли достаточно далеко от костра, и дышащая космическим холодом громада корабля вырастала за спинами землянина и асгардца, чтобы безмолвным черным телом заслонить половину звездного неба, обрубить смешанный свет лун и погасить восточную часть небосклона. Локи замер, к чему-то прислушиваясь, и в воцарившимся безмолвии десантник скорее почувствовал, чем услышал, как рядом темно и робко бьется сердце туземца. - Смотри, - тонкая рука, увитая поседевшим золотом браслетов, вознеслась ввысь, указывая на горизонт. Там, высоко-высоко над острыми пиками деревьев, медленно загорался, набирая силу, прозрачный сияющий аметист – то была последняя из Асгардских лун, самая крошечная и далекая, что до сегодняшней ночи еще ни разу не восходила над этой частью планеты. И как только яркий камень блуждающей луны, осмелев, вспыхнул в полную силу, мир вокруг точно переменился. Угольно-черная чаша, вырубленная на бугристой поверхности леса ракетным огнем, до краев заполнилась лунным светом, точно золотистая луна заботливо вливала в нее парное молоко, лазурная – рассыпала щедрой рукой колючее крошево льда, а последняя, крохотно-звездная луна, добавляла зыбкости и призрачности, отчего все - и люди, и корабль, и дикари - казались видениями давно минувшего. Тор замер, пораженный неожиданной переменой окружающего мира, что, словно смеясь, примерял то одну вуаль лунного света, то другую, изменяясь, словно искуснейший из обманщиков. Золото, лазурь и аметист смешались, ровным белым снегом выпав на узкие лезвия листьев, посеребрили узловатые ветви, делая их похожими на седые всклокоченные космы, и как-то по-особому сладко, одуряющее запахли обманчивые ночные цветы, подливая в вены тот тонкий яд, что пьянит кровь, как весенняя влюбленность. - Видишь? – тихо спросил Локи, не отрывая взгляда от нерешительно поднимавшейся заблудшей луны, и штурман, скосив глаза, увидел, как новое светило украшает лиловым крошевом вороново крыло прядей дикаря, а золотистые рожки тускнеют, теряя краски и загораясь холодной платиной. – Те, кто привык прижиматься грудью к камням этого мира, редко смотрят на небо. Но когда просыпается их прародитель, им нужно поднять головы, чтобы устремить отвыкшие от бесконечности глаза к своему отцу, насытиться Его мудростью. Но Он ушел так давно, что они даже не помнят, с какой стороны Его ждать. Они даже не узнают Его, ибо слишком давно не видели. И тогда я указываю им на Его лик. - Чей лик? – хрипло спросил Тор, поразившись тому, каким святотатством прозвучат его грубый голос на фоне шелеста голоса Локи. - Его лик, - кивнув на фиолетовую луну, безмятежно ответил хвостатый, улыбаясь ночному небу и каким-то своим мыслям. – Понимаешь ты меня, Тор? Плечом мужчина ощущал прохладу, исходящую от стоявшего рядом дикаря, ту самую, что струится волнами между пальцами, когда проводишь ладонью над ледяным брусом, а воздух горчил на языке и свежим потоком обтекал разгоряченное лицо Тора. - Ты про луну? – спросил штурман, и, не дожидаясь ответа, продолжил. – Нет, Локи, я ничего не понимаю, - стеклянный песок хрустнул под сапогами, когда военный развернулся лицом к дикарю, нависая над ним, как девятый вал, и глядя на хвостатого в упор. – Я не понимаю, ни кто мы, ни кто ты и твой брат, ни что здесь происходит, ни почему этот чертов мир так тянет нервы, точно по ниточкам разбирает. Я не понимаю, почему ты и твой брат здесь, с нами, почему ты мне вешаешь на уши эту всю ахинею, и какая у тебя от этого выгода! Локи стоял перед ним, растрепанный, облитый лунным светом, точно задрапированный в серебряный шелк, и безмятежно смотрел на мужчину, чуть улыбаясь тонкими губами: - На все есть судьба, Тор. Воля мироздания свела нас, и не нам осуждать ее мудрость… - Воля мироздания? – штурман позволил себе уничижительно фыркнуть. – Там, откуда я пришел, нет «высшей» воли. Есть наука. Есть разум. Есть логика. Мы давно отказались от любых архаизмов в мировоззрении и примитивных верований во всемогущие силы и бога. И мы сами управляем своей судьбой и своим разумом, мы сами себе – боги! - Вот поэтому-то тебе и не понять меня, юный Тор. Ваш мир будет идти к пониманию сквозь долгие поколения, и может когда-нибудь потом… ты все осознаешь, Тор, - шепотом возразил Локи, и в его глаза вспыхнуло какое-то сожалеющее, почти ласковое выражение. И это снисходительное сочувствие, с которым старший взирает несмышлёного юнца, взбесило Тора. Земляне – великая, гордая космическая раса, что шагали из одного мира в другой, высоко подняв голову, цивилизация, что перекидывалась с планеты на планету, точно морская волна, пожирающая рифы во время прибоя; протаптывала множеством кованных в металл солдатских подошв и огненными хлыстами комет свой путь к торжеству чистого, незамутненного сознания. И нигде, нигде еще земляне не сворачивали со своего пути, не преклоняли головы перед впавшими в дикое средневековье народами, справедливо карая, если цель оправдывала средства. Это земляне – великая раса, вышедшая в космос, - исполняли роль наставников и учителей, повелителей и судей на отсталых планетах, а не наглые, синехвостые, загадочные, а потому - безрассудно желанные дикари. - Это вам нужно будет подниматься до нас, - холодно возразил мужчина. – Чтобы вы стали такими, как мы. Мы должны подарить вашему племени разум, цивилизацию, науку и шанс обогнать миллионы лет развития! - Шанс? – черные арки бровей дрогнули в изумлении. – Но то, что ты нам предлагаешь, не принесло никому из вас покоя, могучий Тор. Твое тело и душа исхлестаны и изрублены шрамами, точно древний дуб – ударами молний. Разве нам нужно подобное уродство? – голос звучал мягко и осуждающе, будто вразумляя непослушного ребенка. Мужчина скрипнул зубами, и на мгновение его лицо уподобилось каменной маске, изображающей древних божеств – злой и скуластой. Ярость, обида за свою расу, обиду за тех, чьи кости остались лежать, выбеленные песками времени, под негостеприимными небесами чужих планет, гадкой кошкой толкнулась в грудь, заворочалась под ребрами, точа когти об натруженные провода вен. Всего на полстука сердца штурман позволил себе потерять самообладание. Но этого полстука было достаточно, чтобы шагнуть вперед, протянуть руку, сгребая пятерней ночной сумрак прядей на затылке Локи, рвануть к себе и прижаться варварскими жесткими губами к распахнувшемуся в недоуменном выдохе рту. Припади к губам Мона Лизы дерзким поцелуем – и ты ощутишь то же самое: мерное, ледяное покалывание Времени, равнодушную твердь уст, вечно холодных и прекрасных. Красота, не томимая смертью, не ведает и ответной страсти. Мужчина желал захлестнуть губы дикаря яростью, овладеть ими напором – но они были безучастны и тверды, как мрамор. Уста Локи не дрогнули в ответ, принимая поцелуй, не сжались в гневе, противясь покушению. Ни единой искры отклика или реакции не родилось в глубине гармонично-острого, хлесткого тела – лишь теплые пряди щекотали стальные пальцы, и Тору казалось, что не живое существо он сейчас целовал, а каменную статую, выточенную из цельного лазурита, замершую на долгие тысячелетия в давно заброшенном античном храме. Точно не чужие губы мял сухими поцелуем, а пытался поймать за шлейф саму ночь, не ведавшую ни телесного тепла, и любовной искры. Поцелуй длился всего мгновение – и хлесткий удар, неожиданно сильный для столь тонкой ладони, обжег щеку штурмана. Мужчина охнул, мотнул головой, разжимая пальцы и выпуская густые косы дикаря – и в то же мгновение Локи отпрянул от него, прикрывая рот рукой, а его волосы взметнулись за спиной, словно огромные черные крылья. В широко распахнутых алых глазах, устремленных на десантника, плескалось глубочайшее недоумение – с таким изумлением и недоверием смотрят на безумца, осмелившегося поднести факел к деревянным перекрытиям храма, плюнуть на алтарь и обрушить удар на безмятежно-мудрый лик древнего бога. На ладони мужчины, точно воспоминание о волосах Локи, оседал тающий аромат сирени. - Ты ошибаешься, Тор! – воскликнул дикарь, и впервые в его голосе штурман уловил слабые отголоски паники, испытав какое-то иррациональное удовлетворение. – Ты спутал огонь со льдом, небеса с землею и мудрость с безумием! Одумайся, не губи себя и меня! – и, развернувшись, дикарь стремительно бросился в лес, сорвавшись с места, точно ночная птица. А на его волосах, плавно трансформируясь и наливаясь густо-смоляным цветом, прыгал надежно закрепленный шарик маячка.