Куколка

— Ты? Это прозвучало так надломленно и тихо, что Флорану стало больно. Куколка смотрел на него, почти не моргая, и в его не читаемом взгляде невозможно было увидить ничего. То есть, вообще. — Словно… Кукла, — мелькнула короткая мысль, ужаснувшая своей откровенностью. Флоран стоял в дверном проёме, не в силах пошевелиться. Тело окаменело, внутри всё дребезжало от напряжения, которое невозможно было снять. А всё из-за него. Куколка с каждой прошедшей минутой становился всё тоньше и бледнее, он дрожал и, казалось, даже вздоха не могло сейчас сорваться с его высушенных отчаянием губ. И… самое ужасное, наверное, было то, что даже сейчас, после всего пережитого… он выглядел великолепно. Флоран проклял себя за эту мысль, но он не мог отрицать, что сейчас хотел этого парня: замотанного в бинты, всего избитого и искалеченного, бледного и больного, почти убитого горем. Как в самый первый вечер, вслед за похотью встрепенулась нежность. Флоран стиснул зубы — ему действительно стало больно от щемящей душу жалости. Жалости, которую он испытывал уже не к танцору в шёлковых лентах, но к человеку, в жизни которого произошло очень много плохого. Эти два чувства затапливали его, но Флоран ничего не мог с этим сделать: сил не было даже на то, чтобы что-то сказать. А Куколка по-прежнему молчал. Его молчание ранило и разрывало, врезалось в саму ткань души и медленно распускало её по ниткам. Это невозможно было выносить. — Ты… узнал меня? — наконец спросил Флоран, не выдержав. Куколка медленно опустил голову, словно она была для него слишком тяжёлой. — Говори со мной, — это не было приказом — то была мольба искренней добродетели, которую раньше Флоран и не подумал, что может использовать. — Ты узнал меня? — Узнал, — этот голос. Господи. Хриплый, сладкий, с привкусом горечи, глубокий и чарующий. Мота передёрнуло. — Хочешь взять прямо так? В бинтах? — эти же слова, произнесённые так резко и так гневно, заставили шокировано замереть. — О, да… — зло прошипел Куколка, — Ты ведь хотел меня с самого первого раза, не правда ли? Жаждал отодрать меня посильнее, чтобы даже балетная растяжка показалась недостаточной, чтобы мне было так же больно, как тебе — запредельно хорошо. Ну, надеюсь, не подведёшь, — парень ядовито улыбнулся. — Мне ведь дорогого стоило попасть к тебе в койку, так что не надейся халтурить: проявишь себя во всей красе! С каждым вырвавшимся, точно дикая птица, словом, Куколка всё больше повышал голос. Его трясло уже так, что это было видно даже Моту, так и не рискнувшему подойти ближе. — Я заплатил тебе пятью годами в плену и годом — на сцене; заплатил тебе своими синяками, разбитыми о голову бутылками, порванными связками, и тупыми лезвиями, из-за которых мне и придумали носить ленты… — он плакал. Рыдал, не в силах остановиться; его голос взвивался к потолку и тут же падал до еле слышного хрипа. — А ещё я заплатил тебе жизнями своих друзей. Мерван, Маэва, Клэр… Я теперь не уверен уже, выжила ли Мелисса. Выжил ли кто-нибудь после твоего налёта на Увертюру?! Куколк… Микеле уже икал от слёз, хаотично мотая головой и трясясь, словно в бреду. Его щёки налились вишнёвым, он то и дело кусал губы, не выпуская из рук простынь. Флоран медленно начал понимать, что что-то, чёрт возьми, тут было не так. — Если ты меня знаешь, — произнёс он безэмоционально и тяжело, — то назови моё имя. Флорану уже действительно стало страшно. Мике молчал очень долго, словно пытаясь заставить себя говорить. — Доктор, — прошептал он наконец. Потребовалась минута, чтобы Флоран приблизился к Микеле и крепко сжал его в объятиях, рыча от гнева. — Ты что?! — Мике даже оттолкнуть его не мог — слишком слаб был сейчас его организм. Он слабо упёрся руками в грудь Мота, но абсолютно безрезультатно — Флоран только сильнее зарычал, точно озверевший хищник. — Он заплатил слишком мало, — прошептал он хрипло. — Что? — Доктор заплатил слишком мало, чтобы ты сейчас был в его постели. И я даже не знаю, достаточно ли, чтобы быть в моей. Микеле молчал; Флоран медленно покачивал его за плечи, точно баюкая. Это было что-то, чего ни разу ещё не чувствовал ни один из них: защищённость, искренность всего, что ощущалось вокруг и внутри, откровенность сбившегося дыхания и подрагивающих рук, — всё это было так ново и неведомо для них, что казалось смешным. Медленно, в душах, когда-то заточенных в клетку Жизнью, истощённых одиночеством и болью, расцветало тепло и сладкий свет. И это было ненормально. — Так ты… не Доктор? — Я настолько неприятен тебе, чтобы так меня оскорблять? — внезапно весело фыркнул Мот, слушая, как сбилось дыхание Микеле, который пытался сдержать ответный смешок. — Нет, ты не неприятен, — юноша помолчал, собираясь с силами. — Скажешь тогда, кто ты? Флоран некоторое время не отвечал ему. Микеле на секунду подумал, что его смутил заданный вопрос. — Я бы очень хотел ответить тебе сейчас, — наконец сказал Мот, чуть сильнее сжимая пальцы на плечах Локонте. — Но, во-первых, ты слишком слаб, а во-вторых, мы на этом закончим. — Я ценю твою заботу, — тут уже фыркнул Микеле, только совсем невесело, — но не надо принимать меня за идиота: не забывай, где мы впервые друг друга встретили. На этот раз мужчина молчал ещё дольше. Он медленно отстранил Микеле от себя, всё ещё удерживая его за плечи и глядя в глаза. Под этим взглядом Локонте сразу почувствовал себя… странно. Флоран смотрел на него пронзительно, но при этом выглядел удивительно напуганным и смутившимся — и это странное сочетание потерянного взрослого, запутавшегося в собственных мыслях, показалось Микеле… очаровательным. Словно на самом деле это не Микеле за один день лишился огромного куска своего прошлого, словно не у него в голове сейчас билась паника и неведение, словно не он сейчас был один в целом мире. А может быть, просто… Флоран тоже? — Ты мог слышать обо мне от своих коллег, — заговорил Мот чуть отрывисто. — Мой никнейм этого заведения… сейчас уже бывший никнейм… был «Сальери». Я был спонсором Увертюры несколько лет, но понятия не имел о тебе. Доктор, — при этом имени Флоран поморщился, — заказал тебя индивидуально. Тебя держали в закрытой студии, откуда уже доставили в Увертюру. Чтобы избежать каких-либо вопросов и самое главное — покушений, тебя решили включить в Элиту. К тому же, ты был слишком хорош для простой сцены. Тебя выпустили только один раз, чтобы в тот же вечер… — Доктор смог взять меня? — в голосе Микеле мелькнула на мгновение встрепенувшаяся паника. — Но что ему помешало? — Я, — просто ответил Флоран, хотя, видит бог, как тяжело было ему это сказать. — Потому что… увидел тебя. Я и сам до сих пор не понимаю, что на меня нашло; я потребовал от Дова, чтобы тебя оставили в покое, и сам планировал приехать за тобой через три дня… — Но произошло нападение? — снова закончил предложение Локонте, сглотнув. — А… ты хотел приехать за мной зачем? — Я… — вот тут Мот уже сам перешёл на тихий хрип. Господи, как же ему было тяжело произнести это. — Я сам хотел взять тебя. Взять, не зная, почему; взять, чтобы после жалеть, но с трепетом хранить эти воспоминания. Каждый твой взгляд, каждое сказанное слов, каждый вздох… Взять, чтобы потом ненавидеть за то, что хочу от тебя не только тело… Я зверел при мысли, что тебя могут коснуться другие, но понимал, что не могу подарить тебе свободу — ни Дов, не Лоран не позволят. Чёрт подери, я ревновал! Выкрикнув это, Флоран медленно отпустил Микеле, чуть коснувшись подушечками пальцев обнажённой кожи, видневшейся между слоями бинтов. — Даже сейчас, — прошептал он, — глядя на тебя, я до сих пор не верю, что ты здесь. Я не верю, что всё полетело к чертям, и понятия не имею, что делать дальше. Если ты захочешь уйти, я не знаю, что со мной произойдёт. Но и оставить тебя здесь — чтобы видеть каждый день, не в силах коснуться, — не меньшая пытка. Я не верю, что говорю это, но… в твоих руках сейчас моя жизнь, Микеле. Он назвал меня по имени, — мелькнула вспышка в голове за секунду до того, как Микеле ощутил губы Флорана на своих. Он не мог передать, на что это было похоже. Мот метался из крайности в крайность, то пытаясь сдержаться и целуя нежно и почти целомудренно, то прижимая Локнте к себе, сминая и кусая его губы, едва ли не трахая языком. И чёрт возьми, Микеле это нравилось. Этот тёплый образ того человека, который он всё это время хранил под веками, каждый вечер засыпая с его портретом на собственных устах, чей голос слышал сквозь безумие собственных мыслей, даже не зная его ранее… Микеле незримо читал всё то отчаяние, которым был сейчас переполнен Флоран. Даже не верилось, что, вспоминая про него, Клэр то и дело повторяла: «Такой холодный и сдержанный… пусть и красавец, но совсем не мой типаж!» Вспомнив Вишню, Микеле дёрнулся, осторожно отталкивая Флорана от себя. Они дышали тяжело и отрывисто, и Локонте вдруг подумал, что вот этот вот человек: с этими растрёпанными тёмными волосами, глазами, скрывающими в себе столько, что из всю жизнь не прочитать, блестящими от тонкого слоя слюны губами… очень даже его типаж. — Ты читал моё досье? — Флоран отрицательно помотал головой, и Микеле искренне удивился. — Почему? — Я бы хотел, чтобы ты сам мне всё рассказал, — ответил Мот, подавшись вперёд и коснувшись носом шеи Микеле. — Я всё равно пока не смогу никуда уйти, — Локонте чуть улыбнулся, видя, как вздрогнул Флоран от его голоса. — Если ты позволишь мне остаться хотя бы на время… я всё тебе расскажу, обещаю. В ответ на это Мот очень осторожно поцеловал его в плечо, и у Микеле всё поплыло перед глазами. — Ты слишком устал, — заметил Флоран, видя, как Локонте чуть мотнул головой, пытаясь не выдать зевок. — Хоть ты и спал два дня, не думаю, что ещё пару часов тебе повредит. — Угу, — буркнул Микеле, чувствуя, как Мот осторожно надавил на его плечи, укладывая на подушки. — Я бы хотел ещё узнать про ребят… Если кто-то из них выжил… — Я выясню, — поклялся Флоран, чувствуя несвойственную лёгкость на душе. — И Микеле… если ты захочешь, я расскажу тебе свою биографию тоже. — Обещаешь? — Обещаю.