Protege moi

До премьеры оставалось всего несколько дней, опера была отрепетирована десятки раз, исполнители и музыканты были готовы в один день проснуться знаменитыми. Моцарт был счастлив и уже придумывал, какими словами выразить это свое счастье в очередном письме в родной Зальцбург. «Милейший отец, вы можете мной гордиться» или «мой зингшпиль имеет невероятный успех, я надеюсь, это заставляет Вас гордиться мной». Он уважал и нежно любил отца, поэтому для новатора, не боящегося мнения заносчивых верхушек, была важна поддержка близкого человека, отца, который и сотворил гения в своем сыне. Амадею также хотелось написать несколько ласковых слов сестре и матери, хоть последней, к сожалению, уже нет в живых, она все еще существует для своего горячо любящего ребенка. Одурманенный этими мыслями Вольфганг в одной рубахе, рукава которой были изрядно помяты и запачканы чернилами, и кюлотах стоял у окна и смотрел в серое тяжелое венское небо, которое вот-вот должно было разразиться дождем. Многие прохожие спешили спрятаться под крышами своих домов или ближайших таверн, поэтому экипаж, неспешно пробирающийся по довольно узким дорогам к дому Моцарта на Хохе Брюке 387, был странным явлением. Почему-то у Вольфганга не возникало сомнений: ехали к нему. Но кто? Веберы редко навещали его в последнее время, а Констанция была здесь только вчера днем. Штефани тоже удостоил композитора визитом еще утром. Амадею было решительно некого ждать, но… Он поспешил накинуть на плечи домашний халат, провести рукой по растрепанным волосам и раскидать по углам партитуры, скомканные, которые уже не пригодны и отвергнуты, и те, что имеют шанс жить. Подоспел к входной двери Моцарт как раз в тот момент, когда кто-то по ту сторону завозился. Молодой человек прижался ухом к прохладному дереву и прислушался, затаив дыхание. Ему все это напомнило какую-то детскую игру, безумно глупую, но интересную. Ступить на крыльцо не хватало смелости. Мозг упорно пытался придумать причину визита. Итальянец сам себе не мог объяснить, почему он здесь. Приподняв воротник камзола, мужчина решительно сделал шаг навстречу каменным ступеням крыльца и обернулся. Если его заметят рядом с домом мсье Вольфганга, то через несколько дней про них обоих поползут не очень лестные слухи. Медленно поднявшись к двери, итальянец коснулся пальцами холодного от дождя дерева. Вода с неба хлынула на уставшую от вечной влаги столицу. Сальери никогда не любил дожди, но сейчас он упорно продолжал мокнуть, пытаясь сформулировать логичную причину своего визита. Моцарт с нетерпением ждал, когда раздастся стук в дверь. Но желанный звук, кажется, спрятался в сомнениях, которые со временем окутали и Вольфганга, ему теперь не так отчетливо казалось, что пришли именно в его дом. Переминаясь с ноги на ногу, музыкант внимательно прислушивался к звукам снаружи. Капли дождя разбивались о крышу дома и падали на чью-то одежду. Первая мелодия получалась настойчивой и уверенной, громкой и угнетающей, а вторая совсем тихой и робкой. Это впечатляло. В тот момент Моцарт не выдержал - он распахнул дверь и безрассудно втащил неизвестного за ворот камзола в дом. Светлые глаза расширились от удивления, видя на пороге мокрого от дождя придворного композитора. - Я ожидал увидеть даже свою покойную матушку, но никак не вас, герр Сальери, - неуверенно проговорил композитор и с хитрой улыбкой, которая, наконец, натянулась на гримасу удивления, захлопнул за гостем дверь. С темных волос и камзола итальянца текла вода, выплескивая на пол целое море. Все же дождь был сильным и не испугался даже этой мрачной фигуры. Моцарт снова потянулся к камзолу композитора, чтобы помочь его снять, но тут же отдернул руку, вспоминая тот хищный взгляд, который итальянец подарил ему чуть больше недели назад на репетиции. - И что заставило вас посетить меня после ваших слов о «моем месте»? Мне показалось, это было призывом держаться от вас подальше, как от огня. Разве нет? Впрочем… - Вольфганг переменился в лице и, закусив губу, все-таки предложил: - Давайте, я помогу высушить вашу одежду. Сальери дернулся от протянутой руки Вольфганга, как от огня. Сделав шаг назад, он поднял черные глаза на мальчишку, который упорно выдавливал из себя улыбку. Взгляд невольно упал на нижнюю губу. Сглотнув, итальянец нервно убрал с лица мокрую прядь волос, пытаясь перевести свое внимание на что-то другое. На темное вешало у почерневшей от времени двери, либо на посеревшие стены, что так неприветливо давили на непрошенного гостя, всем своим видом прогоняя придворного композитора прочь, выталкивая из холодного и такого негостеприимного дома. - Прошу меня извинить за столь поздний визит, - слегка дрожащим голосом проговорил мужчина, склонив голову. - Я проезжал мимо и решил навестить вас, мсье Вольфганг. Сальери запнулся, осознав, что ничего так и не придумал. - Ничего. Я был не занят и, откровенно говоря, скучал, - тихо ответил хозяин дома. «Что, наверно, и заставило меня простоять у двери пять минут, чтобы так ловко спасти непрошеного гостя от ливня», - Моцарт еле сдержал смех, отзывающийся на эту мысль и сложившуюся ситуацию. Поняв, что его персона, кажется, вызывает у Сальери отвращение, если не ненависть, молодой человек предпочел отойти и предоставить композитору возможность самому разобраться с возникшими проблемами. - Проходите, - уже искренне любезно улыбаясь, пригласил Амадей, удаляясь в гостиную, где и закончил фразу. - Можете оставить промокшую одежду у камина, она быстро высохнет. Я приготовлю чай. Какой предпочитаете? Моцарт лепетал, как заботливая хозяйка, хотя на самом деле едва ли знал, где в его квартире находится чайник. - Если вы, конечно, не боитесь, что я отравлю вас, - смешливо добавил он уже тише. Тонкая фигура композитора скрылась на кухне, где тут же загремела падающая под дрожащими пальцами посуда. Неоднократно, поднимая очередную свалившуюся на пол чайную ложечку, Вольфганг удивленно спрашивал у себя, что происходит, но ответ не был найден. - Чай? - переспросил Сальери, краем уха услышав вопрос Моцарта. - Честно говоря, я не любитель. Хотелось бы чего-нибудь крепче, если такое имеется. В ответ послышался грохот на кухне. Мужчина подошёл к двери, из-за которой доносился лязг посуды. - Может, мне помочь вам? - спросил Сальери, заметив, как трясётся посуда у Вольфганга в руках. - Да, достаньте, пожалуйста, бокалы, - обернувшись на Сальери через плечо, попросил Моцарт, указывая наверх. Затем он быстро достал неоткрытую бутылку вина, привезенную еще год назад из Мюнхена. Нельзя сказать, что ее композитор хранил для особого случая, но обычным гостям он не стал бы разливать довольно дорогое вино. С какого момента итальянец стал особенным гостем, Амадей не мог сказать себе, оправдывая свое отношение тем, что дружба с капельмейстером может оказаться очень выгодной в его положении. Хотя и такие мысли не нравились Вольфгангу, поэтому он решил позже найти себе другое оправдание. Пригласив мужчину в гостиную, где было теплее, чем в остальном доме, музыкант наполнил бокалы и опустился в свое любимое кресло, которое путешествовало с ним с самого начала жизни в Вене, то есть не так уж долго, но и почти целую вечность. Моцарт задумался, лишь иногда отвлекаясь на то, чтобы отпить немного вина из бокала, и вновь погрузиться в свои мысли, которые путались и разлетались, как мотыльки от сложенного дудочкой листа бумаги. Сделав глоток вина, Сальери сел в соседнее кресло рядом с Вольфгангом. Тот сидел молча. Тишина, нависшая в комнате, напрягала. Ее нарушали только тихий треск дерева в камине, да монотонный стук дождя в окне. Худое тело на соседнем кресле, казалось, не подавало признаков жизни. Итальянец хотел нарушить эту выедающую нутро тишину. Но ничего не шло в голову. Вино в бокале постепенно кончалось, а его вкус в такой напряженной обстановке распробовать было очень сложно. - Может... - Сальери запнулся, проговорив вначале вопрос про себя. - Может, сыграете мне? Вместе с вопросом итальянца в голову Моцарта резко ворвалась мелодия, которая все чаще слышалась со дня первой репетиции. Очень странная мелодия, которую композитор не записал, но запомнил. Вольфганг вернулся в этот мир и еще затуманенным взглядом посмотрел на гостя. - Да… - охрипшим голосом прошептал он и вдруг вскочил, подойдя к Сальери на несколько шагов ближе, чем это могло быть позволено правилами приличия, говорил он тихо, будто боясь, что его кто-то еще услышит, хотя ни прислуги, ни посторонних в доме не было. - Ваш взгляд… Молодой человек запнулся, он все еще не мог говорить достаточно членораздельно. Опустив лишь на половину пустой бокал на кофейный столик, Моцарт внимательно вгляделся в темные глаза, которые в полумраке были лишь глубже. Да, они и сейчас вызывали легкий трепет, хоть Сальери, кажется, не был зол. Итальянец никогда бы не подумал, что подобная близость может выбить его из колеи, нагло смешивая мысли с какими-то, раннее не знакомыми, чувствами. Она создавала из этой внутренней чехарды угнетающее пойло, что вот-вот вольется в мозг и уничтожит сознание. Дыхание резко перехватило. Именно сейчас, в эту самую секунду, что-то внутри с силой рвануло навстречу серым глазам. Эти глаза блестели, холодный спектр светлых цветов отражал целый мир, топил его в своей душе, которая так неожиданно обнажилась перед итальянцем. Моцарт смотрел куда-то глубже. Сквозь его кожу, сквозь кости. Он видел сейчас то, что не видел ни один человек до сегодняшнего дня. - Ваши глаза вдохновили меня на кое-что. Пойдемте скорей, - с этими словами Вольфганг взлетел по лестнице в свой кабинет, оставляя дверь раскрытой, чтобы гость мог тоже зайти. Сальери согнулся в кресле, стараясь привести дыхание в норму, пока его никто не видит. Сердце бешено билось о ребра, готовясь в любой момент разорвать их. С большим трудом поднявшись на ноги, мужчина дрожащей рукой поставил бокал на столик. Вольфганг шумел наверху, вероятно, ожидая, что гость поднимется к нему. Медленно ступая по скрипучей лестнице, итальянец пытался стряхнуть с себя последние признаки замешательства. Ему было важно, чтобы мальчишка ничего не заметил. Тишину резко разорвала палитра аккордов, когда Сальери зашел в кабинет. Музыка рухнула на комнату, как снежный ком, наваливаясь совершенно неожиданно, без вступительных нот. Едва ли из столь нежного инструмента было возможно извлечь настолько страстные, огненные и яркие звуки. Они, как раскаленное железо, растеклись по стенам и полу небольшого кабинета. Мелодия была и холодна, и горяча одновременно, она обжигала сначала холодом высоких, а затем жаром низких перезвонов. Итальянец замер в проходе, вслушиваясь в этот странный, но невероятно притягательный набор нот. Эта музыка была слишком знакомой, словно ее вытащили из самого придворного композитора. Моцарт не играл, он ковырялся во внутренностях Сальери, копал глубже, поочередно вытаскивая из музыканта воспоминания, встряхивая его беззащитную душу, выворачивая ее наизнанку. Уткнувшись плечом в дверной косяк, капельмейстер сжал ткань жилетки где-то в районе груди, потому что что-то живое болезненно отзывалось на каждый звук, что рождали бледные пальцы. Молясь про себя о том, чтобы сейчас Моцарт был погружен только в свою игру и не заметил его слабости, Сальери вникал в каждое звучание, пропускал через себя каждый аккорд. Не отрываясь, он смотрел на эту хрупкую сгорбленную фигуру, убивающую сейчас его своей дьявольски прекрасной музыкой. Чертов гений, подумал про себя итальянец, приводя свои чувства в порядок и выпрямляясь. Но заходить ему в кабинет не хотелось. Атмосфера этой слишком уютной комнаты отталкивала композитора. Он надеялся, что причиной всему вино, ударившее в голову. Отсюда могут быть и эти сильные эмоциональные переживания, которые до сегодняшнего дня Сальери себе не позволял, и эта слабость в теле. Музыка не оборвалась так же резко, как началась, а лишь неопределенно затихла. Моцарт не мог себе представить, что будет в конце этой истории звуков, поэтому закончил на моменте не слишком темном, но все таком же загадочном и волнующем душу. Он не мог обернуться, чувствуя, что от непонятного волнения плечи чуть подрагивают. - Что скажете, герр? – нарушая царившую тишину, которая вовсе не была неловкой, а скорее осмысляющей, спросил Вольфганг. - Что это было? Такого вопроса не ожидал даже тот, кто был мастером неожиданно поворачивать развитие событий в несвойственное русло. Он резко обернулся, в недоумении глядя на маэстро, который так и не вошел в кабинет. Что это было? Ответ был прост и невероятно сложен - как и все в последнее время, противоречив. Это была музыка, кучка замысловатых знаков, родившихся в голове композитора и вылившихся наружу через клавесин. Но это и не являлось музыкой – скорее анализом, препарированием того, что Моцарт понять не мог. Однако… такая мысль была слишком глубока для этого вечера, и Вольфганг лишь рассмеялся. - Что же? Это музыка, мой дорогой Сальери, - с легкой иронией ответил композитор и встал со своего места. Вольфганг внимательно вглядывался в темную фигуру в противоположном конце комнаты и пытался по ее очертаниям понять, что происходит в душе и мыслях Антонио. Он рассержен на то, что Амадей позволил себе сыграть столь вольную мелодию, или восхищен? Многое бы он сейчас отдал за это знание. Сделав несколько шагов, молодой музыкант внезапно пожелал произнести вслух то, что встревожило его: - Я не могу сказать, что эта музыка для вас, но она точно о вас. Но итальянец хотел услышать не это. Он почти догадался, что это за мелодия, и почему Вольфганг сыграл ее именно сейчас. Кажется, это называется вдохновением. Он, Сальери, так не мог. Для того, чтобы написать хотя бы что-то дельное, он тратил кучу нервов и сил. Долгие бессонные ночи он сидел за пером, пытаясь придумать какие-нибудь пару чертовых строчек. Это всегда было сложно. А тут, сейчас, за какие-то несколько минут, этот юнец воспроизвел вполне готовое произведение, без каких-либо изъянов. Это был удар ниже пояса. Но следующие слова Моцарта добили итальянца. "Она точно о вас". - Зачем вы мне это сыграли? - Сальери услышал свой голос где-то издалека, словно говорил и не он вовсе. - Я лишь хотел вас понять, и думал, что это получится, если я сыграю, но… - Моцарт запнулся, - я все так же вас не понимаю. Он не понимал, к чему все эти откровенности и разговоры, не понимал, зачем согласился сыграть и вообще впустил Сальери в дом. Этот итальянец чем-то безумно привлекал, как демон-искуситель, как запретный плод, как необычная музыка, в конце концов. Он был не похож на остальных жителей Вены и даже множества других городов, поэтому был интересен. А все интересное неумолимо тянуло к себе душу Моцарта. Музыкант вновь нахмурил брови, из-за чего между ними пролегла легкая складочка, и прикусил губу. Чуть приблизившись к Сальери, он внимательно изучал его. Его взгляд, его напряженные скулы и сомкнутые, даже сжатые губы – все это не поддавалось объяснениям. Вольфганг на секунду сдался: - Это вообще возможно – понять вас? - А надо ли вам это? - заметив растерянный взгляд мальчишки, Сальери попытался перевести тему разговора. - Может, еще выпьем? Ответ Вольфганг знал точно. Надо. Здесь и сейчас надо было, но это, увы, было невозможно, поэтому довольно упертый от природы гений решил дойти до всего сам, медленно и скрупулезно, по частичкам, как мозаику, собирать информацию. Сейчас все тело Амадея горело от странного чувства нетерпения, он осознавал, что больше ни секунды не сможет провести в помещении, где мысли начинали гнить, как старые фрукты. Юному гению срочно нужна была свежесть. Моцарт ринулся вниз, на лестнице обогнав Сальери. - Наливайте себе еще вина, мой друг, я вернусь через пять минут. Безответственно оставив дом на человека, который был ему практически чужой, Амадей выскочил на улицу, под проливной дождь, который любое существо, проходящее под ним, прижимал к земле. Ледяные капли тут же остудили кожу и намочили одежду, растрепанные волосы прилипли ко лбу и вискам. Но в голову, наконец, пришла привычная легкость. Вольфганг мог выдохнуть спокойно. Все же ему было тяжело находится с этим странным итальянцем наедине. Вернулся молодой человек действительно через пять минут с картонной коробкой в руках. Он, мокрый и растрепанный, принес с собой в гостиную сырость и свежесть, которая, без сомнений, спасала ситуацию. При виде промокшего до нитки Моцарта, Сальери подавился вином. Мальчишки не было всего каких-то пять минут, а тот уже успел превратиться во что-то, мало похожее на человека. И еще эта странная коробка в руках. Итальянец с отвращением посмотрел на странную вещицу, которую притащил Вольфганг, затем сделал шаг в сторону от юноши, дабы капли с одежды не попали на него. - Что это? - Сальери кивнул в сторону странной коробки, которую гений бросил на кофейный столик. - И, Господь Бог, Вольфганг, не стоит выбегать на улицу, когда... Итальянец осекся. Фамильярность была с его стороны непозволительной, тем более по отношению к Моцарту, ведь они друг другу чужие люди. Мальчишка ехидно улыбнулся, видя реакцию гостя, явно не подготовленного к таким выходкам. Тряхнув головой так, что брызги с волос разлетелись почти по всей комнате, юноша сдернул с плеч халат и повесил его рядом с почти высохшим камзолом Сальери. Затем Вольфганг вновь опустился на свое кресло, которое располагало к размышлениям и теперь уже светлым. Ничто, наверно, не могло испортить настрой молодого композитора. - На днях я слышал разговор графа Розенберга с одной из девиц, исполняющих обычно второстепенные роли в операх. Ваш приятель, откровенно говоря, посмеивался над вашей любовью к сладкому, - молодой человек издал смешок, беря в руки коробочку, которая каким-то чудом почти не намокла, обратно в руки, - несмотря на то, что это может быть лишь сплетня, природа которой неизвестна, я принес для вас немного. Он откинул крышечку коробки и протянул ее Сальери. В любом случае, сладости в этом доме не имели привычку пропадать, всегда здесь найдется любитель. Моцарт откинулся на мягкую спинку кресла и, задрав голову к потолку, прикрыл глаза, продолжая: - Мне нужно было освежиться после нашего с вами разговора – уж очень сильно он растревожил меня. Прошу прощения, если в ваших глазах это выглядит слишком… - Вольфганг был до того расслаблен и умиротворен, что, не найдя подходящего слова, а точнее не выбрав из целого списка одно единственное, он оставил фразу без логического завершения. Нахмурившись, Сальери смотрел на содержимое коробки. Слишком пленительное предложение. Слишком прекрасные сладости. Но он не хотел показать себя Вольфгангу с другой стороны. - Нет, я, пожалуй, откажусь, - выдохнул итальянец, схватив со стула свой уже давно высохший камзол. - Я думаю, наше время подошло к концу. Мне пора покинуть вас. Натянув камзол, мужчина направился к выходу, стараясь не замечать удивленного взгляда мальчишки. Сальери знал, что Моцарт не хочет сейчас его отпускать. У юнца было еще много вопросов к нему, на которые тот хотел получить ответы немедленно. Но Сальери хотелось побыть темной лошадкой для юного дарования. Итальянец был уверен, что оставил Вольфгангу почву для размышлений. - Ах, да, забыл вам сказать, - Сальери манерно обернулся к гению и поклонился. - Ваша музыка - шедевр. Как и вы сами. С нетерпением жду вашей премьеры. Надеюсь, вы оправдаете мои ожидания. И, наблюдая за реакцией мальчишки, добавил: - Жду вас в гости. Желательно в самое ближайшее время. Моцарт с трудом поднялся на ноги, чувствуя внезапный прилив усталости и некого опустошения, он, как вежливый хозяин, должен был проводить гостя, убедиться, что тот сядет в экипаж и не очень сильно промокнет, но неведомая сила тянула его вниз, к мягкой поверхности кресла. Однако слова Сальери заставили юного композитора вспыхнуть, оживиться. Пусть он и напускал на себя столько же безразличный вид и отвечал односложными благодарностями, сложно было не заметить, как блестят светлые глаза. Похвала всегда была той энергией, которая заставляла все тело приходить в движение. А похвала от придворного композитора императора льстила еще больше. Распрощавшись с Сальери, Вольфганг вернулся в гостиную, допил вино и уснул на софе, перед этим долго размышляя о прошедшем вечере. Все это казалось какой-то глупой выдумкой. Неожиданный визит того, кто еще неделю назад довольно резко поставил Моцарта на место, негодование, сменяющееся по-своему опасной милостью. И этот вопрос… «Что это было?» Это была вовсе не музыка, нет, это было нечто большее. Длинные пальцы Амадея похолодели от такой мысли, сопровождаемой тяжелыми переливами сочиненной музыки. Он никогда не обратит эту мелодию в чернила, никогда не заключит на бумаге. Пусть она витает на грани разума и безрассудства гения. На следующий день Моцарт понял, что не может даже пошевелиться то ли от количества выпитого вчера вина, то ли от прогулки под холодным дождем. Поэтому лишь за день до премьеры, когда любой ответственный автор оперы сидел бы за партитурами, молодой композитор стоял на пороге дома Сальери с гостинцами для его детей. Дверь открыли незамедлительно, так как капельмейстер мог себе позволить прислугу. Встретила его миловидная пухлая женщина с красными от работы по дому руками, за ней тут же появилась девушка более аристократичной внешности. - О, герр Моцарт, - заговорила мелодичным голосом Терезия. - Мой супруг ждет вас со вчерашнего дня. Проходите. Вольфганг поклонился, изображая на лице ту самую улыбку, которая пленила не одно женское сердце. Он вошел и обменялся любезностями с женой Сальери, передал ей гостинцы для девочек и был направлен в гостиную дожидаться заработавшегося отца семейства. Сальери, конечно, знал, что Моцарт придет к нему - предугадать поступки юнца, переполненного любопытством, не так уж и сложно. Но мальчишка пришел слишком быстро. Итальянец был уверен, что до премьеры он его не увидит, ведь подготовка к дебюту должна была забрать у гения все его время. Зайдя в гостиную, придворный композитор выдохнул, поправляя жабо на шее. - Мсье Вольфганг? Не ожидал, что вы навестите меня так скоро, - мужчина помолчал, выглянув в коридор. - Думаю, нам лучше пройти ко мне в кабинет. Я скажу прислуге принести вам чаю. И, жестом пригласив Моцарта следовать за собой, итальянец вышел из комнаты. Не найдясь, что ответить, австриец последовал за хозяином дома. Действительно, что его заставило уже сегодня посетить дом Сальери? Зачастую оборот «ближайшее время» использовался как вежливое приглашение, но не подразумевал встречи в кратчайший срок. «Ближайшим временем» мог стать год или даже несколько, но не для Вольфганга и не в этой ситуации. Для него эта фраза была невероятно сильным источником притяжения. Привыкший получать все, что хочет, сразу, он пришел бы еще вчера, если бы не плохое самочувствие, или завтра перед премьерой, если бы это плохое самочувствие не отпустило бы его сегодня. Все это отдаленно напоминало зависимость. Но от чего?.. В эту минуту мужчины вошли в кабинет, и взгляд темных глаз обратился к юному музыканту, а Моцарта перекосило от последней мысли. «Нет, этого не может быть», - решил он и расслабленно улыбнулся, осматривая кабинет. Здесь все было если не в идеальном, то хотя бы в относительном порядке. Ощущение кипящей работы, конечно, присутствовало, но в сравнение с кабинетом Вольфганга эта аккуратная комната не шла. Все было иначе, будто процесс сочинения музыки здесь происходил по-другому. Эта мысль зацепила и удивила молодого композитора, который до этого и не задумался, что музыка может не приходить откуда-то из глубин сознания. - У вас уютный дом, - с обычной вежливости начал Амадей, подходя к внушительному книжному шкафу. Книги расставлены в каком-то замысловатом порядке, а не стоят стопками на полках. Принесли чай. Сальери никогда не любил этот напиток. Ему больше по душе был алкоголь, но сейчас предлагать выпить было бессмысленно. Мальчишка вряд ли согласится. - По правде говоря, - итальянец бережно поставил чашку с чаем на кофейный столик, жестом пригласив Моцарта присесть. - Я давно подумывал о том, чтобы переехать. Не очень люблю этот дом. Взглянув на юнца, Сальери невольно нахмурился. Того явно что-то беспокоило. - Что-то не так? - Сальери старался выдавить из себя как можно больше дружеского гостеприимства. Это давалось очень сложно, если учесть то, что совсем недавно итальянец сам себе признался в том, что неровно дышит к этому мальчишке. Вольфганг находился с ним в одной комнате всего несколько минут, а внутри мужчины уже разгоралась буря из чуждых ему эмоций. - Нет, что вы? Я лишь задумался, - юноша сделал глоток чая и вернул чашку обратно на столик. - Мне интересно, как вы творите. Моцарт с задумчивым взглядом подошел к столу, внимательно осматривая его, но не заглядывая в записи, которые могли быть личными. Хмурясь, мальчишка сел в кресло напротив стола, на крышку которого положил руки. Он нагнулся, прикладывая ладонь ко лбу, представляя, будто ищет вдохновение и новую мелодию, и тут же заметил перо. Уже с пером в руках Амадей вскочил и, обойдя стол несколько раз, ринулся к окну, за которым начал мелко накрапывать дождь, присел на подоконник и прикусил кончик пера, снова размышляя и погружаясь в свои мысли. «Быть может, здесь он комкает очередной нотный лист и кидает его к столу, - молодой человек прицелился воображаемым шариком, но тут же опустил руки. - Черт возьми, почему меня это так интересует?» Он вновь поднялся, медленно подошел к книжному шкафу и провел пальцем по ровным корешкам. Непреодолимое желание понаблюдать за тем, как читает Сальери, вдруг нахлынуло на композитора, рука его дернулась, но была остановлена. «Оставляет ли он пометки на полях?» - Вольфганг сжал зубы, ему потребовалось несколько минут, чтобы привести свои эмоции в порядок и вновь обернуться к итальянцу с улыбкой на лице. - У вас такая внушительная библиотека, - с восторгом заявил он. - Я был бы счастлив иметь такую. - Забирайте, - итальянец сам удивился своим словам, которые сорвались с его губ совершенно неожиданно для него самого. - Я ни в коем случае не могу так поступить, - с удивлением ответил Моцарт, но желание было сильнее его самого, поэтому он продолжил чуть более мягко. - Однако с вашего позволения я возьму несколько книг на время. А за это… Молодой человек достал несколько книг, немного потрепанных и из-за этого привлекающих особе внимание. Оставив их на подлокотнике кресла, Вольфганг вновь направился к столу, выуживая чистый нотный лист. Он провел пером по носу, как делал всегда перед тем, как начать писать, обмакнул наконечник в чернила и вывел на бумаге несколько знаков, прочитав которые любой музыкант мог бы услышать незамысловатую мелодию. Эти звуки, витающие в голове юного гения, были его восторгом и удивлением, какой-то по-детски наивной радостью и настороженностью. Оставив перо на столе, Амадей подошел к Сальери и отдал ему листок, теперь уже присаживаясь напротив и беря в руки чашку с остывшим чаем. - Это вновь о вас – моя благодарность, - Моцарт отхлебнул чай и перекинул ногу за ногу. – Когда вы приглашали меня к себе, желали ли вы поговорить о чем-то конкретном? Сальери взглянул на листок, затем перевел взгляд на Моцарта. Небольшое послание благодарности на пожелтевшей, бесспорно, теперь будет одним из самых важных трофеев. Быть может, теперь он поймет технику, которой пользуется Моцарт для написания столь интересных по строению работ. - Честно говоря, - итальянец решил проигнорировать пояснения Вольфганга к этому листку. Эти знаки на белой бумаге сейчас его совсем не волновали. Его волновал автор этих знаков. - Я бы хотел вам задать тот же вопрос, что задали мне вчера вы. - Я вас слушаю, - заинтересованно произнес Моцарт, делая еще глоток прохладного чая, какой ему нравился в разы больше, чем горячий. Если память не начала изменять молодому композитору в столь раннем возрасте, то он мог с уверенностью сказать, что тем вечером задал как минимум три вопроса. Хотя Вольфганг догадывался, на какой именно вопрос ему придется дать ответ, музыканту хотелось услышать это от Сальери. Юноша ждал, иногда поднося чашку к губам и делая несколько маленьких глотков. - Мне бы хотелось понять вас, - эти слова Сальери сказал почти шепотом, будто это было нечто интимное, нечто такое, что не должен слышать никто, кроме них двоих. В эту секунду итальянцу показалось, что все, происходящее сейчас, словно хрусталь, приобрело слишком хрупкое и тонкое строение. Что любое неправильно сказанное слово, любой слишком громкий звук могут просто разбить все вокруг, вернуть композитора в реальность, в которой нет и никогда не было этого мальчишки, не было этой встречи и этих, возможно, слегка глупых вопросов друг другу. Моцарт в ответ несколько минут не говорил ни слова, пробуя сказанное на вкус. Ему это льстило и нравилось. То, что Сальери интересуется им, почему-то казалось таким важным и трогательным, даже… нет, Вольфганг не стал развивать эту мысль, боязливо отодвинув ее в сторону. Он нагнулся, чтобы быть ближе к мужчине, сидящему напротив, смотреть тому прямо в темные глаза, и так же тихо произнес: - А вы попробуйте, герр Сальери. Последние слова мальчишки словно сорвали невидимые оковы с рук итальянца. Освободившись от неизвестной силы, приковавшей до этого момента намертво к креслу, мужчина подался вперед, хватая юное тело за глотку, толкая вперед, опрокидывая кресло и вдавливая юношу в книжный шкаф. От неожиданности Вольфганг выронил чашку, на дне которой были пленительные чаинки, складывающиеся в узоры. Хрупкое фарфоровое изделие упало на пол и с пугающим звоном разлетелось на осколки по всей комнате. Сердце молодого человека сжалось от этого звука, напоминающего лязг когтей о крепкие прутья клетки. Хватка тонких пальцев оказалась слишком сильна, что вызвало у юноши уже больше страх, чем удивление от происходящего. От сильного удара худого тела об книжные полки, шкаф затрясся. Моцарт чувствовал, как воздух, спотыкаясь о смуглые пальцы, не поступает в легкие, как тело ударяется о безжалостное дерево, как все вокруг трясется, как он сам издает жалобный хрип и зажмуривает глаза. Несколько минут он сопротивлялся, хватаясь руками за руки зверя в попытках их оттащить, но от этого хватка, кажется, становилась лишь крепче. В глазах потемнело. Моцарт попытался крепко встать на свои собственные ноги, а не висеть на удушающих пальцах, он дергал ногами, пытаясь оттолкнуть итальянца, и сопротивлялся из последних сил ровно до тех пор, пока эти силы не иссякли. Надо было закричать, пока он все еще мог кричать, надо было звать на помощь, но гордость и какое-то еще странное чувство, название которому, наверно, еще не придумали, заставляли крепко стиснуть зубы до скрежета. Наконец, Вольфганг распахнул глаза, в которых, скорее всего, было больше страха, чем отчаяния. Тело трясло, оно вновь призвало к сопротивлениям, и ногти зацарапали кожу чужих рук – больше ни на что сил не хватало. Сальери видел перед собой только светлые испуганные глаза, которые заставляли его сжимать тонкую шею Моцарта все сильней и сильней. Гнев, злость, зависть вперемешку с еще каким-то странным чувством, сдавливали голову композитора, освобождая его тело, позволяя ему выплеснуть все здесь и сейчас на этого маленького человека, который, возможно, поставит точку на спокойной и размеренной жизни придворного композитора. - Зачем вы приехали в Вену? - сквозь зубы процедил композитор, глядя в испуганные глаза юноши. - Зачем вы приехали сюда? Вопрос Сальери ударил Моцарта по вискам. Тело в последний раз содрогнулось и перестало сопротивляться, руки медленно опустились вниз, а из горла послышался последний хрип, в котором можно было лишь отдаленно различить слова. - Мне больно, - тихо прошептал Вольфганг, чувствуя, что еще несколько таких минут – и сознание покинет его. Тихий хрип, хватив Сальери за воротник, вытолкнул прочь из его звериного состояния. Мысли резко встали на свои места, голова прояснилась, а глаза увидели всю картину произошедшего. Пульс на шее под давлением пальцев бился едва живой птицей. Немного ослабив хватку, Сальери позволил мальчишке вдохнуть воздуха, не дав тому потерять сознание. Юноша сделал несколько спасительных глотков воздуха и, набравшись сил, снова схватил итальянца за руки, пытаясь оттолкнуть его от себя. Он не сдался, он никогда не сдавался и в этот раз тоже, несмотря на то, что положение было не выигрышное. Подождав пару минут, итальянец повторил свой вопрос, надеясь, что Моцарт все же найдет в себе силы ответить ему. Злоба тонула в затихающей крови, зависть и гнев куда-то пропали. Но желание отпустить мальчишку, извиниться, замять как-нибудь сложившуюся ситуацию, не появлялось. Сальери продолжал терпеливо ждать ответа. Смотря в светлые глаза, он буквально молил их обладателя ответить ему. - Я хочу покорить сердце Австрии, - несколько вздохов, которые обжигали отвыкшие за такое короткое время легкие. - Я хочу сочинять для нее музыку. И это было так. Вольфганг еще год назад прибыл в Вену, чтобы прославиться и прославлять немецкую музыку, показать всю ее красоту. Он не мог иначе. Это была судьба. Ему было предначертано сразиться с засильем итальянцев и их опер, и, возможно, стоять в этом кабинете, прижатым к книжному шкафу, ему тоже было предначертано. Снова он крепче сжал руки Сальери, глядя в черные глаза, не отрываясь и не моргая. Свои слова придали уверенности и изгнали из тела почти весь страх, хотя колени все еще предательски дрожали. Пальцы вновь сдавили шею, заставив юного гения вздрогнуть. Прижавшись вплотную к мальчишке, не обращая никакого внимания на адскую боль из расцарапанной в кровь руки, итальянец наклонил голову к самому уху Вольфганга так, чтобы тот ощущал его дыхание. - Вы боитесь меня? - итальянец чувствовал, как хрипит Моцарт, пытаясь что-то ответить. - Помните, я вам сказал, чтобы вы знали свое место? Вы ведь сейчас осознаете, что это не предел моих возможностей, не так ли, мсье Вольфганг? Если вы посмеете обойти меня, то вам будет очень плохо, маэстро. Последние слова Сальери буквально выплюнул из себя, вцепившись уже ногтями в нежную кожу мальчишки. Он знал, что Моцарт никому не скажет о том, что сейчас происходит. И он был уверен, что, несмотря на свой страх, юноша все равно будет искать возможности встретиться с ним. Итальянец чувствовал, как смело бьется это молодое, горячее сердце. И знал, что теперь Вольфганг загорится желанием обойти его, Сальери, с удвоенной силой. Моцарт не боялся придворного композитора до тех пор, пока тот не приник к уху. Этот голос, больше напоминающий рык, и разгоряченное дыхание, обживающее кожу, а вместе с ней и душу, заставили сердце на секунду остановиться, забыть, как сжиматься и разжиматься вновь, качать по телу жизнь. Пальцы похолодели, но Вольфганг лишь сильнее сжал зубы и настойчивее взглянул в черные от гнева глаза. Он опять собрал в себе силы, чтобы заговорить, истрачивая на это, возможно, последний воздух: - Я сказал. Я знаю свое место. Мальчишка из последних сил хватался за воздух, за последние пару минут, которые сейчас были для него ценнее всего остального. Худое тело хотело жить. Несмотря на посиневшие губы и холодные пальцы, грудь композитора была так же горяча, сердце через силу толкало кровь по обездвиженному телу. Сделав шаг назад, Сальери разжал пальцы. Моцарт пришел в себя лишь когда колени ударились о твердый пол. Несколько секунд ему казалось, что сильные пальцы все еще сжимают горло, а воздух не мог попасть в легкие. Моцарт с силой вталкивал его в тело, то открывая, то закрывая рот, как жалкая рыбка, которую выкинули на берег рыбаки. Руками он тер посиневшую шею. От каждого прикосновения слезы рвались наружу, но Вольфганг загонял их обратно. Горло пронзила адская боль, поражающая затем и легкие, и каждую частичку тела. Юноша согнулся и коснулся лбом пола, наконец, вновь зажмуривая глаза. Он раз за разом говорил себе, что нужно подняться, буквально заставлял себя встать на ноги, но казалось, будто он больше не являлся хозяином своих рук и ног. Только через несколько минут, покачиваясь и держась за полки книжного шкафа, Моцарт принял вертикальное положение. Он сжал руки в кулаки и посмотрел на итальянца, который, кажется, вновь сидел в клетке и выжидал. Взгляд Сальери был надменен, взгляд Моцарта, несмотря на его положение, отвечал тем же. Безучастно наблюдая за тем, как в его ногах корчится от боли и жадно глотает воздух юный гений, итальянец потер ноющие царапины на руках. Затем подошел к своему креслу и сел, продолжив наблюдать за тем, как мучается Вольфганг. Нет, он не собирался ему помогать, не собирался звать прислугу. Если этот дерзкий мальчишка желает бороться до конца, то и эту боль ему придется вытерпеть самостоятельно, без посторонней помощи. Все происходящее показалось Сальери весьма забавным. В его кабинете перед ним стоит на коленях юное дарование, подающее огромные надежды в мире музыке. Тот, кто, возможно, произведет в свое время фурор, взорвет сознание людей, создаст то, что пройдет через века к новым поколениям, сейчас беспомощно рвал свои легкие, желая вдохнуть как можно больше этого сладкого воздуха. - Я надеюсь увидеть вас на премьере завтра, - прохрипел Вольфганг, кашляя. - Вы должны это видеть. Но сейчас мне уже пора, прошу простить. С этими словами, он поправил жабо и выше поднял ворот камзола, чуть скривившись от неприятной боли. Отыскав глазами книги, которые выбрал еще не так давно, молодой человек медленно добрался до них и поднял с пола. Он еще раз бросил выпытывающий взгляд, в котором сквозили нотки проходящего ужаса, на Сальери и направился к двери. Этот итальянец дарил какое-то адское, всепоглощающее вдохновение даже после всего, что произошло, особенно после всего, что произошло. - До встречи, герр Сальери. Уже дома Моцарт, осмотрев шею, с разочарованием и раздражением понял, что до завтрашнего дня следы не успеют исчезнуть, а лишь еще отчетливее будут синеть на бледной коже. Он с остервенением толкнул ногой кресло, в котором не так давно сидел Сальери, и обессиленно рухнул на софу. Сон не шел. Тело все еще несильно, но потрясывало, а голову не покидали ужасные мысли. Даже после всего произошедшего Вольфганг, как прежде, всем своим существом хотел узнать об этом звере больше, хотел… сблизиться с ним. Нет, он должен был бежать, должен был держаться подальше, должен был «знать свое место». Моцарт усмехнулся, понимая, что никогда так не сделает, и заснул, когда за окном уже затихли пьяницы. Утром он всеми силами пытался натянуть белоснежный ворот рубашки выше, чтобы закрыть ужасные следы, но каждый раз ему казалось, что кто-то может заметить следы слабости гения или, что еще хуже, пробраться в его мысли. Кажется, за эти несколько дней Вольфганг стал нервным параноиком. Руки тряслись, что выводило из себя. Как он сможет дирижировать целым оркестром, если не может совладать даже со своими чувствами? Со своим вновь хлынувшим в жилы страхом. Он прибыл в театр с опозданием, когда уже даже первые зрители начали прибывать, хлопоты тут же заставили композитора на время забыть о переживаниях и тревогах. Все медленно возвращалось на круги своя, пока… В зал начали заходить зрители, многие уже рассаживались по местам, а взволнованный молодой автор среди ярких камзолов искал мрачный и вселяющий ужас. Наконец Моцарта отвлекли Веберы, которые пришли на премьеру всем семейством, за что им, вероятнее всего, пришлось отдать половину месячного заработка. Восторженный голос Констанции позволил Вольфгангу все-таки расслабиться, но поднять ворот еще выше. В фойе театра стоял гам, дамы в пышных платьях мешали проходу, кавалеры все были на одно лицо. Все оживленно обсуждали предстоящий дебют Моцарта. Сальери аккуратно обходил пышный кринолин, стараясь никого не толкнуть и молясь, чтобы какая-нибудь мамзель нечаянно не задела букет, который он приготовил для самоуверенного юнца. Интересно, какова будет реакция Вольфганга на красные розы? Еще утром итальянец решил, что подобный подарок может заставить чувствовать себя мальчишку неловко, чего и хотел добиться композитор. Пройдя в актовый зал, Сальери заметил юнца рядом с какой-то не очень миловидной барышней в пышном цветастом платье. Итальянцу подобные женщины никогда не нравились. Их чрезмерная манерность раздражала, как и сам внешний вид. Итальянца Моцарт не видел, но Сальери был уверен, что на своей премьере мальчишка ждал именно его. Заметив, как юнец постоянно с нервной гримасой поднимает воротник рубашки, мужчина невольно улыбнулся. Следы вчерашнего поражения еще долго не сойдут с бледной кожи мальчишки. Зафиксировав на лице самодовольную улыбку, мужчина последовал вдоль рядов прямиком к Вольфгангу. В тот момент, когда Констанц весело пересказывала забавную историю, произошедшую с ней утром, юный гений снова поднял взгляд, чтобы попытаться найти мрачную фигуру среди зрителей. Он не ожидал, что встретится с взглядом темных глаз так скоро. На секунду сердце невольно подскочило к горлу, напоминая, что под белой тканью кроется огромный след позора, и заставляя вновь натянуть воротник. В этот момент девушка не выдержала и возмущенно воскликнула: «Почему вы снова и снова поправляете ворот, будто что-то прячете? Позвольте взглянуть». Женская рука была остановлена в нескольких сантиметрах, а саму юную особу смирил слишком строгий для этого взбалмошного юноши взгляд, но Вольфганг тут же смягчился: - Мой ангел, отправляйтесь на свое место – уже совсем скоро начнется опера, - после этих слов он сделал несколько шагов к Сальери, искренне довольно улыбаясь. - Добрый день, герр Сальери, я рад видеть вас на своей премьере. Уверен, вы будете впечатлены. Моцарт учтиво поклонился и направился к своему месту, чтобы пожелать удачи музыкантам. - Мсье Вольфганг! - заметив, как мальчишка старается уйти от него, Сальери подался вперед, схватив юнца за рукав камзола. - Почему же вы так быстро решили покинуть меня? Как не вежливо, а ведь я пришел к вам не с пустыми руками. Заметив в глазах Моцарта неподдельный интерес, итальянец улыбнулся и, манерно поклонившись, протянул юноше букет алых роз. Бутоны медленно умирающих цветов еще не успели раскрыться. Увы, этим розам суждено было прожить совсем не долго. - Эти цветы я заприметил по пути в театр. И не смог проехать мимо, - голос Сальери был пугающе мягок. - Считайте это моим поздравлением с премьерой.