Protege moi

Вольфганга передернуло от слов Сальери. Он почти с ненавистью посмотрел на мужчину, который откровенно и неприкрыто издевался над австрийцем. Самолюбие и честь гения были сильно задеты, даже сильнее, чем вчера вечером в том проклятом кабинете. Там они все же были одни. Моцарт скрипнул зубами, понимая, что его реакция лишь сильнее позабавит этого итальянца. Но Сальери еще поймет, какого быть не хозяином ситуации, какого стоять перед сотнями заинтересованных людей и смотреть на эти алые розы, символ страсти и желания. Светлые глаза вдруг в поражающей догадке распахнулись и вновь с недоумением посмотрели в лицо этого чудовищного зверя. Что на самом деле он хотел сказать? - Увы, я не могу принять их сейчас, - с хитрой улыбкой заговорил Амадей, когда к нему вновь вернулось самообладание, - Но вы можете подарить мне их позже, например, после оперы. А сейчас отправляйтесь на свое место, пожалуйста, и любуйтесь. Строптивость мальчишки заставила итальянца довольно улыбнуться. Моцарт не смог отвергнуть цветы, потому что знал их значение и не мог понять, почему именно их выбрал Сальери в подарок ему. Смотря, как гений удаляется от него вдоль рядов, мужчина усмехнулся, вдохнув пьянящий аромат алых, словно сама кровь, роз, и поспешил на свое место. И вот он, дебют Вольфганга. Вступили скрипки. Взмах тонких музыкальных пальцев - и зал наполнила греющая душу мелодия. Спустя несколько минут Сальери понял убивающий факт: он не слушает. Он совершенно не следит за игрой оркестра. Все его внимание приковано только к этой худощавой фигуре, стоящей к залу спиной. Острые плечи, костлявые руки, резкие движения - все это настолько завораживало, что итальянец на все это время просто выпал из реальности. Плевал он сейчас на музыку, на состязание, на то, что было вчера, и то, что произошло только что. Сейчас для него существовало только это худое тело, обласканное музыкой. Скорее бы все это закончилось. Пожалуйста, быстрее. Непроизвольно дернувшись, придворный композитор попытался отвести взгляд от этого слишком притягательного силуэта, но не мог. Плененный, загипнотизированный, безвластный, он смотрел на Моцарта, он следил за каждым движением этого чертового мальчишки, он желал этих движений. Тишина в зале. Все закончилось. Это был триумф. Каждую арию зрители провожали с рукоплесканиями, которые было невозможно остановить. Некоторые впечатлительные дамы плакали, прикрывая восторженные лица веерами разных цветов. Успех раз за разом оглушал юного Моцарта, для которого эта победа была особенно сладка после недавнего поражения. Кажется, даже следы на шее начали быстрее заживать. Сальери не слышал оваций, криков зрителей. Не проникся всей этой восхищающей атмосферой победы юного гения. Когда Вольфганг повернулся к залу и итальянец видел его сияющее лицо, то понял, что во что бы это ни стало он должен перехватить победителя и увезти к себе под любым предлогом.  Взгляд дирижера невольно снова опустился в зал, ища мрачную фигуру, но наткнулся на заплаканные глаза Констанции и довольные лица ее сестер. Вольфганг понимал, что стало причиной таких реакций: в каждой мелодии разливалось чувство нежной влюбленности, а главную героиню даже звали как младшую Вебер. Этого семейство не могло упустить. Он поспешил вниз, чтобы закружить в несложном танце свою Констанц и пообещать ей сегодня же написать письмо отцу, та от радости не могла устоять на ногах. Больше часа Моцарт принимал поздравления от Штефани, который к тому же настоятельно уговорил его выпить несколько бокалов бодрящего алкоголя, Свитена, который вручил ему бутылку дорогого вина с хитрой улыбкой и не менее хитрыми словами: «Отпразднуйте свой успех в компании какой-нибудь очаровательной фрейлины». Даже Кристоф Глюк, учтиво поклонившись, выразил свое приятное удивление и порекомендовал поставить зингшпиль в Праге. Вольфганг светился ярче солнца, переходя из рук в руки и получая очередные поздравления. Он смог покинуть театр только ближе к закату, но бутылка, подаренная бароном, не давала спуститься по ступеням и отправиться домой. Облокотившись на мраморную колонну, Моцарт ждал «очаровательную фрейлину» и был уверен, что дождется. - Я рад, что вы исполнили мою просьбу и не разочаровали меня, - выдавить из себя дружескую улыбку было невероятно сложно. Вновь протянув букет мальчишке, Сальери добавил: - Возьмите его в знак моего первого поражения, маэстро Вольфганг. Вы действительно были прекрасны сегодня. Но итальянец говорил не о музыке. Какая к черту музыка, если он в нее даже не вслушивался. Он говорил эти слова человеку, которому здесь и сейчас желал свернуть шею, человеку, из-за которого сейчас что-то внутри настолько бешено колотилось, что сбивало дыхание. Нельзя было сделать так, чтобы Моцарт заметил это. Вольфганг улыбнулся, отходя от колонны, и теперь с легким кивком принял букет, опуская острый нос к цветам и чувствуя их то ли слишком приятный, то ли отвратительный до тошноты запах. Алые розы. Сколько раз Моцарт дарил такие своим любовницам… в любом случае, все эти разы сейчас промелькнули перед глазами и заставили скривиться. Нет, не мог даже такой, как Сальери, настолько глубоко копнуть в своих издевательствах и попытках унизить соперника. - Не хотите провести этот вечер в моей компании? - мужчина сам удивился своему, слишком приятному, голосу, от которого мальчишка вздрогнул и с неподдельным удивлением и испугом посмотрел своими светлыми глазами прямо в лицо человека, которого он боялся даже сейчас. - Зачем вам эти женщины и эти овации, которые вы и без того теперь будете слушать ежедневно? Мне кажется, моя компания сейчас вам будет намного интересней, маэстро.  Итальянец довольно улыбнулся, увидев, как Вольфганг прижал к себе букет, словно это был единственный щит, который смог бы защитить юношу от хищного зверя, и добавил: - Если вы, конечно, не струсите. - Если вы думаете, что я боюсь вас, потому что вы сильнее, то спешу сказать об ошибочности таких суждений, - конечно, последние слова итальянца задели самолюбие Моцарта, он теперь не мог отказать. - Я испытываю страх только к тому, чего не понимаю, но я найду способ вас понять, и тогда победа будет в моих руках. Он еще раз смело улыбнулся, хоть в глазах опять остались крохотные нотки страха. В душе рождалось желание… желание тоже сжать смуглую шею тонкими бледными пальцами до красноты, белизны, синеватого следа; желание большим пальцем надавить на выделяющийся кадык; желание ногтями впиться в пульсирующую артерию. Но не задушить. Нет, Вольфганг не хотел смерти, он лишь хотел ощутить то, что вчера чувствовал Сальери, сжимая хрупкое тело и такую же хрупкую жизнь в руках. Зачем ему это было столь необходимо, композитор не понимал, но это должно было принести небывалое вдохновение. - Хорошо, давайте выпьем у вас, - он усмехнулся. - Но пить мы будем только вино из моей бутылки – я вам не доверяю. Итальянец манерно поклонился, приглашая Моцарта, словно тот какая-нибудь дама на одну ночь, к экипажу, стоявшему перед крыльцом театра. Заметив неловкость в лице юноши, мужчина улыбнулся, пропустив того первым сесть в повозку. Вольфганг был не глуп, он понимал, что Сальери откровенно издевается над ним. Сам же Антонио ликовал. Все происходило даже лучше, чем тот задумывал. - Не переживайте, - мужчина решил нарушить это напрягающее молчание, которое повисло между ними по дороге домой. - Вчерашнее не должно повториться. Если... Сальери краем глаза посмотрел на мальчишку. Тот, вероятно, вспомнив то весьма интересное происшествие, сглотнул, вновь натягивая ворот выше, чтобы скрыть следы на шее. Усмехнувшись, мужчина продолжил: - ... если, конечно, вы сами этого не захотите. Как только экипаж тронулся с места, с лица Моцарта пропали даже намеки на улыбку. Его лицо будто застыло в одной эмоции, будто безразличием свело все тело, как судорогой. Ему не нравилось происходящее, не нравилась эта ситуация, но он был достаточно пьян, чтобы не выпрыгнуть, распахнув на ходу дверь, как то сделал бы любой здравомыслящий человек, хоть немного любящий свою жизнь. Еще одной причиной столь безрассудного поведения был сам Сальери, который заставлял вновь и вновь идти на неоправданный риск. - Я надеюсь, что впредь вы сможете держать себя в руках, герр. Вольфганг, наконец, поднял замутненный безучастием взгляд светлых глаз и откинулся на спинку, чувствуя, как повозку подбрасывает на особенно крупных камнях. За окошком мелькали фигуры зрителей, которые только начали расходиться от парадного входа в театр, обсудив оперу, разобрав ее вдоль и поперек, осудив или наоборот похвалив выбор исполнителей главных ролей. Моцарту еще несколько минут назад нравилось наблюдать за тем, как его произведение живет, но в этом экипаже душу композитора охватил мертвецкий холод, который не давал даже насладиться чувством победы. Когда итальянец увидел стеклянные глаза мальчишки, внутри него взыграл огонек победы. Моцарт был сломлен морально, атмосфера, царящая в салоне, давила на него. Сейчас этот безвольный мальчишка находился катастрофически близко, что сводило мужчину с ума. В голове четко отпечаталась мысль: надо здесь и сейчас что-то предпринять. Надо дожать юнца, чтобы тот окончательно прогнулся под грубым натиском своего противника. Подавшись ближе к Моцарту, Сальери выдохнул ему в лицо, снова хватая того за эту невероятно пленительную тонкую шею. "И почему я ее тогда не свернул?", пульсом отдавалось в голове придворного композитора. Накрутив на пальцы жабо, мужчина потянул его вниз, буквально наваливаясь на мальчишку сверху. Это должно было вывести того из этой апатии, которая понемногу стала подбешивать композитора. Вжав Вольфганга в мягкую обивку сидения, Сальери вновь сомкнул замок из пальцев на шее гения. Его рука тряслась, он понимал, что мальчишка заметит это, но ничего не мог с собой поделать. Странный гул в голове заглушал чувства самосохранения и сдержанности. Разум итальянца куда-то улетучился. Сейчас он видел перед собой только эти светлые глаза. Глаза, которые сводили с ума, которые толкали мужчину на все эти странные, не поддающиеся логическому объяснению поступки. Воздух вокруг становился слишком вязким, почти осязаемым. Казалось, время вокруг остановилось. Сальери пытался проглотить этот странный комок чувств, застрявший в его горле. Он ненавидел этого мальчишку, он хотел избавиться от него. Вольфганг чувствовал, как на шее вновь сжимаются пальцы, но теперь с меньшим гневом и остервенением, будто сейчас итальянцем руководит только желание ощутить власть над телом композитора, повторно ею насладиться. Ему доставляет это удовольствие, удовлетворяет какие-то звериные потребности. Моцарт скривился от вновь наступающей боли. Сначала к сердцу вновь подступил страх, но теперь его легче было укротить. Он посмотрел в темные глаза, и страх вдруг совсем угас. На его место пришел невероятный интерес. - Вы будто боитесь не насытиться своим наслаждением от превосходства, герр Сальери, - шепотом заключил композитор, зная, что будет услышан, и победная улыбка снова вернулась к нему. Он чувствовал чуть дрожащую руку на своем горле, она придавала лишь больше уверенности в правоте своих слов. Вольфганг потянулся к шее итальянца в ответ, смыкая на ней пальцы, но лишь легко касаясь кожи, жар которой быстро согрел ледяную руку. Длинный палец скользнул вдоль шеи от основания до основания и остановился на пульсирующей жилке, чуть надавливая на нее. Моцарта оглушил резкий гул крови, которую сердце Сальери погнало по телу с удвоенной силой, оно билось намного быстрее, чем сердце спокойного человека. Улыбка на губах от этого стала только ярче, а желание убрать руку совсем отпало. Он чувствовал слабость этого итальянца, но вместе с ней ощущал и собственную слабость. - Если вы будете каждый раз при встрече хватать меня за глотку, то я привыкну, и это не будет доставлять вам удовольствия. И если вы убьете меня сейчас, то никогда не сможете снова это ощутить. Вот ваш порочный круг, ваша клетка, в которую вы сами себя посадили, Антонио Сальери. Это был удар ниже пояса. Итальянец и не подозревал, что мальчишка будет настолько сообразительным. Чувствуя чужие пальцы на своей шее, мужчина понимал, что все, сказанное сейчас Вольфгангом - правда. Тот видел его насквозь, пробирался каким-то магическим образом в самую глубь души мужчины. Он держал за глотку не Сальери, он держал его душу, его странный порыв свернуть юноше шею, сделать что-то из рук вон выходящее. Но итальянец не мог сдаться так быстро. Атмосфера внутри экипажа накалялась, воздух сильнее сдавливал уставшие легкие, давил на голову, нагло хозяйничал между двумя людьми, так бессмысленно сплетенными одним странным желанием расковырять души друг друга.  Это была еще одна победа за сегодняшний день. Но какой ценой Моцарт заполучил то, чего желал? Копаясь в чувствах другого человека, он незаметно для себя раскрыл ту дверь, которая до этого сдерживала его собственные переживания. Все, что он последние несколько недель оставлял в самом далеком углу сознания, с ревом вырвалось наружу и захлестнуло захлебывающегося в отвращении к себе Вольфганга. Этот непреодолимый и страстный интерес к душе мужчины, который занял все мысли, который подобрался чуть ближе, чем кому-либо было позволено, пугал больше, чем шепот, смешанный с рыком. Австриец кое-что принял, он, наконец, смирился с тем фактом, что все его естество желает схватить этого хищного итальянца и не отпускать, не отпускать тот ужас, ту нервную паранойю, которыми Сальери щедро разбавлял их общение. Моцарт вновь начал задыхаться, но не от того, что сильные руки крепче сжали горло, а потому что какое-то дьявольское, грешное вожделение охватило тело. Католик пошел против веры, против себя самого. Пошел осознано. И он не передумает. Неожиданно Сальери почувствовал убийственную усталость в теле. Светлые глаза буквально высасывали из него силы, заставляя слабеть на глазах. Нельзя. Ни в коем случае нельзя поддаться этим глазам. Собрав последние силы, Антонио подался вперед, касаясь своим лбом лба мальчишки. Непозволительная близость, тем более в подобной ситуации. Любой из них сейчас мог сделать глупость, поддавшись странным мыслям, что хозяйничали в голове. Итальянец зажмурился, надеясь больше не видеть этой силы во взгляде Моцарта. Когда придворный композитор закрыл глаза, Вольфганг сделал несколько рваных вдохов и нервно выдохнул разгоряченный воздух. Его тело начинало потрясывать, он едва мог сдерживать себя от мерзкого поступка. Еще никогда Моцарту не приходилось так задействовать самообладание, которое было уже на пределе. Повозку сильно тряхнуло на очередном камне, черные глаза распахнулись. И все рухнуло в душе музыканта. Он резко убрал руку с шеи Сальери, схватил того за ворот камзола и рывком прижал к себе так, чтобы ухо итальянца было в нескольких миллиметрах от губ австрийца. Негромкий голос с хрипом выдал: - Я буду вам очень благодарен, если вы отпустите меня сейчас, - Моцарт помедлил, надеясь все-таки, что ему дадут договорить. - Вам, наверно, тоже нужно время, чтобы поразмыслить над сложившейся ситуацией. Только не подумайте, что я струсил, - он издал слабый смешок. - Нет, мы с вами еще… посоревнуемся. Горячее дыхание мальчишки обожгло, возвращая сознание Сальери обратно. Экипаж стоял на месте, за дверью терпеливо ждал кучер. Резко выпрямившись, мужчина поправил смятый камзол и убрал челку с лица. Коротко кивнув Моцарту, итальянец открыл дверь повозки, жестом приглашая юнца выйти. Идя по мокрой дороге, аккуратно обходя куски неба, что упали вместе со вчерашним дождем, мужчина всем нутром ощущал пристальный взгляд австрийца в спину. Дыхание постепенно приходило в норму, сердце перестало бешено плясать в груди, дрожь почти пропала. Влажный от дождя воздух отрезвил больную голову. Шагнув на ступени крыльца, Сальери оглянулся, проверив, не сбежал ли от него юный гений. На удивление - нет, мальчишка следовал за ним, бережно держа в руках букет смятых цветов, чьи минуты жизни были уже сочтены.  - Вы можете его выбросить, - голос мужчины хрипел. - Все равно ему осталось недолго. - Я этого не сделаю, - без раздумий ответил Вольфганг, глядя на чуть помятые лепестки роз. - Тем более что сухие цветы тоже по-своему красивы, а цвет сухих роз становится более насыщенным. Не замечали? Этот букет будет мне напоминать о сегодняшнем дне. Дверь открыла служанка, тут же сообщив, что жена хозяина покинула особняк, уехав к родственникам. Сальери в ответ кивнул, стараясь лишний раз не разговаривать с прислугой - они могли заметить его хриплый дрожащий голос. Швырнув камзол девушке, мужчина жестом пригласил гостя пройти за ним. Коридоры дома Сальери показались Моцарту бесконечно длинными и запутанными, как какой-нибудь лабиринт. Несколько раз ему даже показалось, что итальянец специально добивается того, чтобы Вольфганг потерялся в этих туннелях и не мог сбежать, но бежать он и не собирался, по крайней мере, сейчас. - Это напоминает мне путь в камеру пыток, - посмеиваясь, заметил он довольно тихо, обращаясь опять же скорее к себе самому. Действительно, у этого вечера были все шансы стать для композиторов настоящей пыточной, ведь они распороли друг другу души, из которых теперь сочилось много грязи. Скорее всего, им захочется и дальше разрывать края резаных ран, изучать друг друга, как сумасшедшие ученые. Даже если сейчас Моцарт горел желанием поставить несколько незамысловатых экспериментов над Сальери, то сложно представить, что его мозг и воображение вздумают выкинуть под действием алкоголя, который Вольфганг аккуратно нес в руках. Резко остановившись у одной из многочисленных дверей, итальянец достал из кармана весьма увесистую связку ключей. Перебирая ключ за ключом, мужчина краем глаза наблюдал за мальчишкой. Тот с интересом рассматривал темный коридор. Сейчас они находились в самой дальней части особняка. Сюда почти не захаживает прислуга, поэтому опасаться было нечего. Моцарт еще не догадывался, что эта комната действительно может стать для него камерой пыток. Нет, Сальери не собирался физически издеваться над юным телом. Мужчине хотелось разодрать нежную душу гения в клочья, копнуть еще глубже, узнать о юноше то, чего никто не мог знать. Вольфганг, сам того не понимая, добровольно шел в ловушку, которую ему приготовил итальянец. Ночь обещает быть долгой. Щелкнул замок, от чего композитор непроизвольно дернулся. Да, он не хотел бежать и так, но теперь разрушилась иллюзия безопасности, хотя он и до этого был под угрозой рядом с хищным зверем. Моцарт поежился, он не любил мрак, а здесь еще и было достаточно прохладно. Все его предположения были очень близки к правде. А за этими стеллажами книг, скорее всего, располагались десятки щипцов, которые сделаны для вытаскивания душ из еще живых тел. Фантазия Вольфганга разыгралась в полумраке настолько, что он без сил рухнул в одно из кресел, взявшись за пробку в бутылке, которую откупорить не представляло особого труда: Свитен позаботился об этом заранее. Вот только барон не предполагал, куда предпочтет отправиться Амадей, чтобы отпраздновать успех. - Вы могли бы не утруждаться – в случае необходимости я непременно выпрыгну в окно, - Моцарт откашлялся, мешая вино в бутылке легкими кругообразными движениями руки. Он всерьез задумался, что легче выпасть со второго или третьего этажа и переломать все конечности, чем выжить в лапах итальянца. Кто-нибудь мог бы назвать это мазохизмом, и быть очень близко к правде. Это не мазохизм, это любопытство, что в сущности одно и то же. - Не думаю, что вам хватит сил открыть его, - звякнул хрусталь бокалов. - Окна в этой комнате ни разу не были открыты. - Я его выбью, мсье Сальери, - пародируя голос итальянца, ответил Вольфганг, уверенный, что еще не изобрели достаточно крепкого стекла, чтобы в порыве ужаса его нельзя было разбить кофейным столиком или, если ситуация того попросит, собой. В комнате витал холодный, сырой страх. В стеклах свистел ветер, лунный свет отчаянно стучался в закрытое окно. Казалось, он чувствовал приближающуюся опасность, и пытался спасти мальчишку от нее. Моцарт сидел, вжавшись всем телом в кресло. Сальери чувствовал его напряжение и улыбался. В темноте гений не мог различить лица композитора. Но тот был уверен, что Вольфганг нутром чует его звериный оскал, в котором читалась победа над юношей. Моцарт внимательно наблюдал, как Сальери разливает вино, ловя каждое движение смуглых рук и длинных, музыкальных пальцев. Он не был уверен, что итальянец позволит себе так скучно расправиться с соперником, но и не хотел глупо умереть от яда. Куда более романтично сгинуть с кинжалом в груди, оставляя на ковре несмываемые разводы алой крови. Сырой воздух комнаты пожирал страх Вольфганга, рвал его на части, делая того безоружным перед темными глазами итальянца. Придворный композитор внимательно смотрел на медленно пьянеющего гения, выжидая, что тот предпримет сейчас. Чуть подрагивающими руками юноша взял бокал и покрутил его в руках, оценивая стекло. В следующую секунду явно дорогой материал с не менее дорогим напитком уже летели на пол, разбиваясь вдребезги и разливаясь по дереву. - Я отказываюсь пить из бокала, из какого не пили вы, - прокомментировал свои действия композитор и, привстав, забрал сосуд с вином из рук Сальери. - Вы позволите? Он специально чуть растягивал слова и смотрел на мужчину из-под светлых ресниц - не раз он сам становился жертвой столь неприкрытого соблазнения и обычно долго не выдерживал, но сейчас надеялся, что итальянец не такой пылкий и вообще сможет себя сдержать до конца вечера и их встречи. Тонкий язык оставил влажную полоску ровно в том месте, где бокала касались чужие губы. Прикрыв глаза, Амадей сделал несколько коротких глотков, чувствуя, как хорошее вино обволакивает больное горло. Уже полупустой сосуд был возвращен хозяину, а Вольфганг снова опустился в кресло. Он боялся, что быстро опьянеет, ведь уже сейчас его мысли покрыл легкий туман от выпитого ранее, еще на премьере. Наглость мальчишки едва не заставила итальянца взорваться. Он не собирался убивать его сейчас, уж тем более таким неинтересным способом, как отравление. Бьющееся в смертельной агонии тело под сильными руками всяко доставило бы ему больше удовольствие, нежели мертвое от нескольких глотков дорогого напитка. Покрутив в руке бокал, который только что пригубил Вольфганг, мужчина взглянул на темную фигуру в соседнем кресле. Моцарт дразнил его, проверяя на прочность его нервы. Сальери хотелось швырнуть прозрачный сосуд в гения, ударить им по лицу, расцарапать дорогим хрусталем бледную кожу мальчишки. Но это все было слишком предсказуемым. Сальери вновь посмотрел на бокал в своей руке. Вольфганг ждал от него ответного действия на эту выходку. Взяв бутылку, мужчина наполнил полупустой сосуд, затем встал и медленно направился к креслу напротив. Худое тело вздрогнуло. Сальери молился про себя, чтобы Моцарт не удумал сейчас никуда сбегать, потому что его побег испортил бы эту загнивающую от их ненависти друг к другу ночь. К счастью, гений оставался на месте. Подойдя к нему, итальянец посмотрел тому в глаза. Вольфганг старательно пытался разгадать дальнейшие действия Сальери, но все было тщетно. Глаза мужчины скрывала темнота, а его мысли - холодный разум, который все еще боролся с алкоголем в крови. Уткнувшись ладонью в спинку кресла, мужчина наклонился к Моцарту, заглядывая тому в лицо. - Как же плохо вы поступили, маэстро, - мужчина кивнул в сторону разбитого бокала. - К сожалению, в этой комнате было всего два бокала, но второй, увы, я вам больше не дам. Вольфганг молча сверлил взглядом итальянца, пытаясь понять, что тот хочет этим сказать. - Но ведь вам хочется еще вина, не так ли? В последней фразе просочился пьянящий ад. Моцарт сам себя загнал в угол своим поступком. Сделав глоток, мужчина резко схватил за жабо австрийца, рывком притянув к себе. Тот от неожиданности приоткрыл рот, чего итальянец и добивался. Их губы встретились. Мужчина силой вливал в глотку мальчишки обжигающее вино. Гений безрезультатно пытался оттолкнуть от себя Сальери, но тот сильнее потянул жабо на себя. Такого извращенного и остроумного хода Моцарт не ожидал, он по инерции пытался отстранить, оттолкнуть от себя итальянца, вырваться из его лап, из-под его губ, но вино, вливающееся в горло, не давало этого сделать, держа композитора на поводке. Его вкус, такой бархатно-сладковатый, с ощутимой горечью, заставлял перестать сопротивляться и помогать запретному напитку вливаться в горло. Музыкант и сам не имел желания сопротивляться, хоть это и было мерзко в понимании общественности, которой здесь и сейчас, к счастью, не было, и в его собственном понимании, которое, кажется, будет сильно пересмотрено . Нет, это лишь игра, которую они затеяли, решаясь пройти по острию ножа босиком. И все же происходящее говорило о поражении, которое Вольфганг принял почему-то очень легко. Сухие губы Вольфганга едва не свели мужчину с ума, но остатки разума упорно твердили, что далеко заходить нельзя. Пока нельзя. Отстранившись от мальчишки, итальянец разжал руки, уронив того в кресло. Реакция австрийца на его ход совсем не удивила композитора. Тот знал, что Моцарт воспримет все это как азартную игру, заинтересуется этим, захочет интригующего продолжения. Эта больная игра между ними стала пленять обоих игроков, вино било в голову с невероятной силой и упорством. Облизывая губы, по которым потек горьковатый напиток, когда Сальери отстранился, юноша поправил воротник, снова скрывая темный след на шее. Несколько продолжительных минут он хранил молчание, мирясь со своим проигрышем и наслаждаясь его сладким послевкусием. Идеи еще были, а значит этот бой не мог стать последним. Моцарт хмыкнул, с вызовом и нетерпением глядя на итальянца, чьи глаза по-звериному сверкали в полумраке. - Один-ноль в вашу пользу, герр Сальери, - нагоняя в голос нотки разочарования и горя, смешливо подытожил Амадей, азарт говорил и действовал за него, разум был практически отключен. - Ваш черед, я готов. Все это напомнило замысловатую игру в шахматы со своими правилами и итогами. По черно-белым полям неспешно двигались фигуры, наблюдая за метаниями соперника, за его реакцией, за ходом игры. Партия все больше увлекала. Расклад был неравным, отчего игра становилась лишь интересней. Моцарт не любил и не умел ждать, он снова от нетерпения облизнул губы, внимательно наблюдая за итальянцем. - Разве мой ход? - мужчина с улыбкой вытер остатки вина с губ. - Мне кажется, сейчас должны ходить вы, мсье Вольфганг. Не думаю, что ваш мозг сможет придумать что-то стоящее в ответ. Сделав глоток, Сальери поставил бокал на кофейный столик. Рука итальянца дрогнула, и на всю комнату раздался лязг хрусталя. Из темноты послышался смешок, на который мужчина решил не обращать внимания. Сегодня он и так позволил себе лишнего. Сев обратно в свое кресло, Антонио хрустнул костяшками пальцев, затем спросил, решив на некоторое время разрядить обстановку: - А та мамзель, что сегодня терлась вокруг вас. - Кто она? Моцарт хотел было продолжить и сделать очередной ход, но замер, услышав вопрос. Та «мамзель» была девушкой, с которой он намеревался провести всю жизнь «долго и счастливо» и, возможно, даже умереть в один день. Юноша скривился. Он должен был быть сейчас не здесь, не в этой комнате, наполненной запахом вина и ненависти, не с этим мужчиной, к которому испытывает какое-то странное, ненормальное влечение, не с мужчиной, который несколько раз его едва ли не задушил. Он должен был, как и обещал, писать очередное письмо отцу, чтобы через несколько дней получить однозначный ответ, слова которого не менялись на протяжении целого года: «Мой дорогой сын, я против вашей свадьбы, и мое решение непоколебимо». Раз за разом Вольфганг бился об эти острые скалы, но что Леопольд нашелся бы сказать, узнай он, чем занят сын сейчас. Композитор нервно усмехнулся, думая о том, что эти неприступные скалы обрушились бы в миг, чтобы отгородить Амадея от ненавистных итальянцев. - Та «мамзель» - моя невеста, герр Сальери, - хриплым от своих дум голосом ответил Моцарт, и тут же понял, что эти слова могли бы стать его ходом, который до этого молодой композитор делать не собирался. Ставки были сделаны – Вольфганг внимательно наблюдал за реакцией, его глаза уже лучше видели в темноте и могли рассмотреть самодовольную улыбку этого животного напротив. – Почему вас это интересует? - Не знал, что ваш вкус так плох. Разве в Вене мало красивых девушек? - мужчина почувствовал то, чего он так долго ждал от австрийца. Гнев. Он наполнял всю комнату, забивался в каждый угол, каждую щель. Моцарт был из той породы мужчин, которые запросто вытерпят колкие высказывания в свой адрес, но не позволят говорить плохо о своей избраннице. И вот сейчас Сальери слышал, с какой бешеной скоростью колотится горячее сердце, переполненное желанием убить итальянца. Вольфганг держался из последних сил, а итальянец, почувствовав, что попал в яблочко, продолжал сладким до тошноты голосом: - Если вы её так любите, то почему вы проводите эту ночь здесь, со мной, а не со своей дорогой невестой? - мужчина встал и, подойдя к креслу, наклонился к уху мальчишки, переходя на шёпот. - Вы ведь тогда у театра её ждали, не так ли? Тогда, почему же вы так смиренно пошли за мной, как кролик за удавом? Вы ведь даже не предупредили её, что уйдете. Представляете, сколько она вас прождала? Мужчина положил руки на плечи юнца, сдавливая их, вдавливая в камзол ногти. Казалось, мальчишка стал меньше, усох в руках итальянца. Руки снова сжались в кулаки, зубы со скрипом стиснулись. Да, он мог терпеть издевательства в свой адрес, мог терпеть даже боль и позор, мог утихомирить свое самолюбие, загнать его в угол, но он был воспитан, как честный человек. Бегать за женщинами, лишая их чести и достоинства, когда они согласны на это – одно, но позволить какому-то грязному, ядовитому итальянцу говорить о невинном ангеле подобные вещи – это упасть в собственных глазах туда, откуда нет пути назад. Бледные щеки вспыхнули от разливающегося по телу гнева, который был острее любого перца и отчаянней мексиканского быка. Перед носом Моцарта трясли красной тряпкой, и он был не настолько глуп, чтобы не понять, ради чего это делается. Он попытался успокоить дыхание и охладить голову, но желание вызвать этого наглого итальянца на дуэль не покидало, а лишь усиливалось. Чем Вольфганг собирался отбиваться от того, по чьим манерам понятно, что он вырос в деревне, где отсутствовало какое-либо воспитание – даже долгие годы в Вене не смогли перевоспитать этого дикаря? Сейчас Моцарта это не волновало. Он готов был встать напротив соперника со смычком и заколоть Сальери им до смерти. - Мой вкус и тем более мой выбор вас ни в коей мере не касается, - он смог немного успокоить себя этими словами, которые больше напоминали рык собаки, и снова поднять на Сальери полный самодовольства и любопытства взгляд. – Вы не догадались представить, что кролик ждал удава? И что это вовсе не кролик? От волнения и неотступающего гнева Вольфганг царапал ногтями обивку кресла на подлокотнике, чувствуя, как под пальцами иногда рвутся мельчайшие ниточки, как они порой гудят от напряжения. После их встречи, кажется, эта комната будет еще больше похожа на клетку, которая сдерживала опасных зверей, рвущихся в место, неизвестное даже им самим. Мужчина усмехнулся услышав последние слова мальчишки. - Вы - кролик, мсье Вольфганг, и именно он, - Сальери буквально трепетал от того, что происходит сейчас. Моцарт, хоть и находил слова для ответа, все равно был уже повержен. И мальчишка сам это понимал. Оставалось только дожать его, чтобы тот дал волю эмоциям. - Мои слова для вас слишком важны, маэстро, - сладкий яд в голосе слишком приятно щекотал слух.- Я ведь знаю, что сейчас в вас зародилось зерно сомнения по поводу чувств к этой особе. Вольфганг думал о том, что смычком можно перерезать горло при огромном желании, которое все нарастало с каждым новым словом Сальери. Опять этот итальянец загонял Моцарта в угол, не давал ему выбора, ждал того, чего композитор не сделать не мог. - Это мы еще… - юноша умолк, наконец, отводя взгляд и смотря в темные углы комнаты: поочередно во все. Темнота из этих углов сделала выпад, намереваясь вновь одержать контроль над страхами и фантазиями Вольфганга, но он, быстро облизнув губы, решительно произнес. - Ко мне пришло вдохновение, герр Сальери, и вы, как человек творческий, должны понять. Мне нужна скрипка, и, кажется, я ее здесь видел. Он помедлил, глядя на то, как Сальери размышляет, пытается найти объяснение просьбе Моцарта или подвох в ней. Это доставляло удовольствие, ведь Вольфганг был чуть ближе к пониманию сущности итальянца, он уже однажды совершенно правильно догадался об истинной природе ненависти. Сальери же, пытаясь силой выбить из Моцарта ответ на фальшивый ребус, не продвинулся, кажется, ни на шаг. И, вероятнее всего, не продвинется дальше, чем на пару футов. В этом Вольфганг был уверен, ведь он знал очень простой секрет своей души: объяснения нет. Ничему. - Вы ведь позволите мне снова сочинить мелодию о вас? – он пытался убрать привычную дрожь, причиной которой был гнев, все еще не угасший, из голоса. - И тогда вы, надеюсь, узнаете про зарождение зерна сомнения. Если у вас хватит ума, конечно, но я уверен, что должно. Сальери внимательно смотрел в светлые глаза, так пленительно мерцающие в лунном свете. Мальчишка обезоружил его. Мужчина чувствовал, что если он сейчас пойдет на поводу у австрийца и уступит тому, то потерпит фиаско. Но никаких идей, как ответить на этот ход, у него не было. В голове пустота. Чертов гений видел его насквозь, в ответ загонял в угол своими ребусами, в которых не было ни капли логики.  Итальянец сделал шаг назад, оглядывая комнату. Разве тут была скрипка? Или это всего лишь попытка потянуть время? - Мне кажется... - Сальери резко запнулся. Точно. Моцарт, вероятно, запомнил, как реагирует итальянец на все эти "мелодии о нем". Нельзя позволить мальчишке взять в руки скрипку. Нельзя позволить ему взять верх над чувствами Сальери. Нельзя ему проиграть. - ... Кажется, я ее видел где-то, - протянул мужчина, проходя мимо кресла, в котором сидел юнец. - Подойдите, пожалуйста. Моцарт был доволен реакцией Сальери, который вмиг растерял всю свою уверенность и теперь едва заметно путался в словах и, вероятно, в своих мыслях. Этим можно было наслаждаться вечно. Хитрая улыбка, кажется, сделала комнату светлее, гнев начал медленно отступать, освобождая место для чувства сладкого мщения. По крайней мере, стоило торжествовать из-за того, что Вольфганг был свободен от крепких рук, которые с силой прижимали к спинке кресла и не давали шевельнуться, впиваясь в плечи с ожесточением. Вряд ли это продлиться долго. Молодой человек размял плечи и спину, застывшие от долгого бездействия суставы звонко захрустели. Он покорно встал и подошел к придворному композитору на расстояние вытянутой руки, внимательно наблюдая за тем, что делает этот итальянец. Может, он тоже задумал что-то, но Моцарт пока не понимал, что именно, как быстро его мозги ни работали. Он сделал несколько выводов за сегодняшний вечер, главный из которых – надо всегда быть готовым к любым выходкам. В этом мужчины были похожи до безумия. Наверно, именно в этом они по большей части и соревновались – в неожиданности. - Знаете, маэстро, - итальянец обернулся, медленно пройдя мимо мальчишки, который встал немного дальше, чем планировал Сальери. - Мне всегда было интересно, какого это - мучиться от желания записать на бумагу мелодию, что режет мозги. - Меня никогда это не мучило, я запоминаю мелодии столь же быстро… - Моцарт не успел договорить «сколь ваши слабости». Далее все произошло слишком быстро. Вольфганг, сбитый с толку высказыванием придворного композитора, на секунду потерял бдительность. И эта секунда стала для него роковой. Сальери медленно подошёл к мальчишке сзади: - Вы слишком невнимательны, мсье Вольфганг. Горячие пальцы сплелись с холодными, резко заламывая руку и толкая мальчишку к окну. Сальери буквально вдавил юнца в ледяное стекло. Лунный свет сразу же обнял силуэт Вольфганга, освещая довольное лицо мужчины, что его прижимал к стеклу. Моцарт не мог видеть этой ухмылки, но он ощущал её спинным мозгом. Итальянец заламывал одну руку, зная, что через короткое время предплечье и плечо юноши будут нестерпимо сильно ныть. Окно загудело, когда к холодному стеклу прижался разгоряченный лоб. Поверхность под натиском затрещала, будто желая треснуть и не иметь больше к этому сумасшествию никакого отношения. Вольфганг вспомнил свои слова, отчетливо понимая, что сегодня окно могут разбить им, а не кофейным столиком. Холод стекла обжег бледную кожу, которую лунный свет делал еще прозрачней и белее. Моцарт несколько раз дернулся, но результатом была лишь сводящая тело боль, загоняющая виски в тиски и сжимающая их. Он сжался, поддаваясь движениям смуглых рук, и мог только скалиться. - Сегодня красивая луна, не так ли? - шепнул мужчина, второй рукой схватив мальчишку за подбородок, заставляя того смотреть на небо. - В этом крыле дома из окон небо особенно красиво. Я часто прихожу сюда, что помогает мне настроится на работу. Пустое, полузаброшенное крыло старого дома, сюда никогда не заходит прислуга, супруга вообще не знает о наличии этой комнаты. Вы понимаете, что бежать больше некуда? - Так, - согласился Амадей. - Отсюда открывается прекрасный вид, - он проигнорировал вопрос о побеге, ведь из любой ситуации всегда было несколько выходов, по крайней мере, в этом себя убеждал музыкант, придумывая что-то еще. Он смотрел на луну, и не мог ею не волноваться даже в таком положении. Ровный круг белел и серебрился в глубоком далеком небе. Легкие облака, напоминающие больше дымку, окутывали и обнимали царицу ночного неба. Моцарт снова дернулся, будто ему стало стыдно перед этой очаровательной особой за свою слабость. Нет, он не сдался, а лишь терпеливо ждет. - Что вы задумали? - Ровным счётом ничего, мсье, - прошептал в ответ Сальери.  Мальчишка попытался что-то возразить, но издал лишь тихий крик, когда итальянец резко дёрнул выше и без того сильно ноющую руку. Тонкие пальцы коснулись сухих губ, проникая в рот. Дернувшись, Вольфганг попытался укусить мужчину за пальцы, но это было невозможно: Антонио толкнул их дальше, придавив корень языка. Замок из двух пальцев во рту не позволял своей жертве закрыть рот или хотя бы просто сглотнуть. Любое движение могло вызвать приступ тошноты. Воротник, так старательно прикрывавший следы вчерашнего позора, сполз ниже, обнажая истерзанную итальянцем шею. Прижав юношу к хрупкому стеклу ещё сильней, Сальери выдохнул, обжигая посиневшие следы на бледной коже. Такими странными действиями Моцарт был выбит из колеи окончательно, он не нашелся бы, что ответить, даже если его рот был свободен. Попытки откусить эти смуглые пальцы, почувствовав на губах кровь, которая, наверно, имела такой же горький вкус, как и то вино, как сама душа зверя, не увенчались успехом, итальянец только больше разозлился и сильнее вдавил скрюченное тело в окно. Подоконник впивался в ноги, заставляя их подгибаться. Вольфганг медленно оседал, то и дело пытаясь подняться повыше, чтобы боль в руках немного ослабла. Все безрезультатно. Опять из горла вырвался глухой хрип, который тут же поймали чужие пальцы и вдавили в язык, будто бы говоря «заткнись и не делай глупостей». Но этот человек так не мог, не мог смириться и проиграть с достоинством (хотя о каком достоинстве теперь могла идти речь?), он, зажмурившись, думал, что делать, как выкрутиться. Не имевший возможности даже просто сглотнуть, Моцарт чувствовал, как по подбородку стекает вязкая холодная струйка, маленькими каплями падая на темное дерево снизу. Глотка судорожно сокращалась, пытаясь принять, затащить внутрь инородный предмет и избыток слюнной жидкости. Скулы свело от боли, которая дергала их, пытаясь закрыть. Эта пытка не могла долго продолжаться, но что-то подсказывало, что Сальери сможет наслаждаться своим господством, изводя жертву до бесконечности долго. Дыхание обожгло поврежденную шею, глаза Моцарта распахнулись, а сердце его заколотилось и затрепыхалось, как крылья стрекозы, то ли от страха и обиды, то ли от того чувства, в котором он себе еще вечером признался. Нос сморщился от отвращения, а рука снова легко пошевелилась. Из горла тут же вырвался тихий стон, и он был снова пойман. Сальери хочет чувствовать эту слабость пальцами, хочет ее трогать, щупать. Мерзко, отвратительно. Липкие от слюны пальцы продолжали хозяйничать во рту мальчишки. Итальянец наблюдал за реакцией Вольфганга, читал язык его движений, сверлил глазами затылок, пытаясь пробраться в голову гения, понять, что тот сейчас чувствует. Тихие стоны, что издавало хрупкое тело в руках мужчины, отключали последние рычаги самообладания. Где-то в самых дальних уголках сознания пронеслась шальная мысль, что австриец - банальный мазохист, доводящий своего мучителя до края в поступках. Юное тело реагировало на пытку слишком странно. Сальери ощущал это бешеное сердцебиение Моцарта, которое оглушало его, давило в нём последнее человеческое. Луна начинала медленно падать. Скоро рассвет. Первые жители города выползут из своих домов, рассредоточатся по столице.  - Окна выходят на весьма людную улицу, - тихо проговорил Сальери. Нет, он не сделает этого. Вольфганг дернулся сильнее, чем даже тогда, когда его тело так не ныло. Юноше показалось, что еще немного и Антонио оторвал бы тонкие руки музыканта от тела. Снова хрип, но теперь уже громкий и отчетливый. Светлые глаза выискивали на улице под ногами прохожих, в окнах дома напротив жильцов. Пока никого не было. Пока. В голове стоял лишь один вопрос: «Зачем, черт возьми?» Моцарт опять потерялся в этом итальянце. Зачем придворный композитор делал то, что навредит ему самому? Это было глупо и безрассудно для такого расчетливого человека, как Сальери. Неужели его страстное желание показать свое превосходство над гением было настолько велико, что затмило рассудок, отключило мозг? Ведь если кто-то увидит прижатого к окну дома мужчины какого-то другого, менее известного композитора, пойдет молва, которая обернется проблемами сначала для самого итальянца. Моцарт не мог понять, а от этого снова начал мелко дрожать. Он с трудом смог положить колено на подоконник, чтобы через несколько непродолжительных секунд ударить им по стеклу. Окно вновь загудело и затрещало, а в мыслях вдруг появился новый образ. В лучах алого рассвета в светлых волосах, растрепанных за беспокойную ночь, блестели мелкие острые осколки, которые кое-где рассекали кожу, вытаскивая наружу капли крови. Вольфганга передернуло, ведь в фантазиях его лицо было белее, чем лицо любого живого. Нет, это не выход. Он с силой толкнул Сальери назад, от окна, покорно следуя за ним, чтобы крепкие руки итальянца не причиняли слишком много боли. Упершись ногой в подоконник, Моцарт не давал подойти итальянцу обратно и вновь прижать австрийца к стеклу. Резкий рывок застал Сальери врасплох. Делая шаг назад, итальянец разжал пальцы и выпустил из рук свою жертву. Мальчишка упал, давясь собственной слюной.  Вновь наблюдая за корчащимся от боли на коленях гения, мужчина больше не испытывал того удовольствия, которое было в тот раз. Юное тело дергалось, пытаясь встать на ноги. На лице Вольфганга была боль, смешанная с ненавистью. Светлые глаза смотрели в глаза итальянцу, выталкивая из себя весь гнев. В алом освящении восхода они словно наливались кровью. Казалось, ещё секунда, и Моцарт кинется на своего истязателя, разодрав тому глотку. В этот момент гнева этот юнец был невероятно прекрасен. Проглотив странный комок чувств, застрявших в горле, итальянец, словно завороженный, смотрел на это произведение искусства, окутанное гневом и ярким светом восходящего солнца. Мужчина хотел подойти ближе, его что-то буквально толкало к Вольфгангу, притягивало, приказывало подойти. Ладони морозило из-за потерянной теплоты чужих. Осторожно сделав шаг к человеку, которого он ещё несколько минут назад хотел опозорить на всю столицу, Сальери протянул ему чистую руку. Несколько секунд Моцарт смотрел на этот жест, как на нечто испачканное, гниющее и дурно пахнущее одновременно. Для него эта протянутая рука была ударом ниже пояса, была последней каплей в океане ненависти. Он уже не мог скрыть всех одолевавших его душу чувств, они рвались наружу через взгляд, изгиб губ, позу, в которой Амадей согнулся от боли, сковавшей тело. Преодолевая невыносимую пытку, он поднял руку, чувствуя, как мышцы обливаются кровью и стонут, и вложил ладонь в протянутую итальянцем. Начал подниматься на ослабшие ноги. Но невероятный выплеск адреналина заставил сильно дернуть чужую кисть на себя, а ногами подбить ступни этого человека. Тело мужчины рухнуло, как подкошенное деревце. Моцарт с наслаждением наблюдал за падением, за тем, как метнулись темные волосы, окрашиваясь в алый, сверкнули глаза, дернулись губы то ли в попытке обругать композитора, то ли в другой эмоции. Это было красиво, невероятно, чарующе и пугающе. Зверь будет взбешен. Юноша облизнул губы и, не давая Сальери прийти в себя, осознать, что теперь эти двое на равных, перевернул тело итальянца, подминая его под себя. Победная улыбка заиграла на губах Вольфганга – теперь он восседал на побежденном, и его руки, тонкие пальцы сжимали смуглую шею, не давая подняться. Острые колени, ткань на которых была перепачкана в пыли и вине, упирались в сочленение плеча и предплечья, лишая руки возможности сопротивляться. Моцарт приблизился к лицу итальянца, обдавая того жарким выдохом, смешанным с запахом вина. Руки сильнее сжали шею, большой палец надавил на впадинку между ключицами. Композитор довольно улыбнулся, смотря на Сальери сверху вниз. Но тут в его глазах появилась некая тревога - лицо итальянца было совершенно спокойным. Сейчас, лежа под этим хрупким телом, в котором неожиданно оказалось силы больше, чем должно быть, мужчина не пытался вырваться. Он знал, что все происходящее все равно будет ему на руку. Пальцы мальчишки дрожали. Тому было непривычно быть хозяином ситуации. Складывалось такое ощущение, что Вольфгангу чего-то не хватало. - Не так приятно, как быть придавленным к стеклу? - прошептал итальянец, глядя в растерянные глаза австрийца. Композитор нахмурился, осознавая, что Сальери был прав, пусть лишь отчасти, но в его словах была эта отвратительная правота, которая заставляла щеки вновь вспыхнуть от гнева. Руки сильнее сдавили шею, но тут же, дрожа, ослабили хватку. Так было неинтересно, скучно, не живо. Ничего внутри не рвалось, и неожиданные догадки не приходили в голову. Было очевидно – у мужчин разные способы получения нужной информации. Рыча от обиды, Вольфганг в последний раз надавил на адамово яблоко итальянца. Как это животное умело портить даже самое яркое удовольствие от победы, как мастерски оно вновь и вновь убивало чувства в душе музыканта. Это поражало. Моцарт, едва касаясь губ Антонио, чуть хриплым от всего пережитого голосом выдвинул свое предложение: - Согласны на перемирие? – он помедлил, отстраняясь и смотря в темные глаза, снова выискивая в них хоть какие-то эмоции. - По крайней мере, до следующей нашей встречи. Теперь у Вольфганга не оставалось сомнений: они будут поочередно переходить друг другу дорогу до конца, до тех пор, пока один из них не отойдет на заслуженных отдых, а, может, даже еще больше. - Мы еще узнаем друг друга, я уверен, - облизнув губы, Моцарт продолжил. - А сейчас соглашайтесь, Сальери, пожалуйста. - Сделайте то, что хотели сделать весь вечер, мсье Вольфганг, - голос итальянца охрип от боли, но был спокоен. - И тогда я соглашусь. Сальери был уверен, что Моцарт прекрасно его понял. В глазах мальчишки читалось недоверие и страх. Тот, вероятно, думал, что это очередной ход мужчины, очередная подлая идея, которая сыграет с австрийцем злую шутку. - Чего вы застыли, Вольфганг? - Сальери, не отрываясь, смотрел в глубину светлых, растерянных глаз. - Дайте волю тому, что рвётся из вас весь вечер. Амадея передернуло от звуков собственного имени, произнесенных этим ужасным хищником, его пугающе уверенным даже сейчас, но хриплым голосом. Опять итальянец чего-то добивается, чего-то ждет, что-то вытягивает из Моцарта наружу. План, судя по всему, был великолепный, обескураживающий, идеальный. Австриец, полный недоумения, сомнений и смущения, отпустил придворного композитора, убрал пальцы с его шеи, а колени - с рук. Тот не шелохнулся, ожидая дальнейших действий. Вольфганг думал, его начало трясти. Лучше бы этот демон снова схватился за глотку, откинул куда-нибудь или сказал нечто резкое, но не лежал, как смирный кот. Лучше бы итальянец сделал что-то поддающееся объяснению. О чем говорила эта подлая натура, что она затеяла? У юноши было ощущение, что они сейчас думают и говорят совсем о разном. Ситуация обретала глупые краски в этом рассветном солнце. Наконец, Моцарт поморщился, опять ощущая свою слабость, за которой последует проигрыш. Чертов итальянец. Выругался, кинул на черные омуты взгляд, пропитанный ненавистью. Юноша резко закрывает тому глаза рукой, прижимая темноволосую голову к полу, и быстро наклоняется, цепляется за темные губы, будто боится, что здравый смысл может резко отдернуть в сторону, оттащить от того, что так желанно, ради чего были вытерплены все эти мучения. Эти нервные, порывистые касания губ, смешанные с обжигающим дыханием, не наполнены даже намеком на нежность. Лишь необходимость и вожделение тянет Моцарта к ним. Он зажмуривает глаза и ловит момент, позволивший оторваться, поднимается, освобождая зрение придворного композитора от оков, и почти отлетает на другую сторону комнаты, откуда на Сальери теперь смотрела сияющая злостью и отчаянием пара глаз. Чертов итальянец. Холодные сухие губы дрожали, словно сдерживая непреодолимое желание продолжить. Антонио чувствовал эту бешеную страсть, которая бежала вместе с кровью по жилам австрийца. Эта ненависть, это желание, страсть, все смешалось в этом худом трясущемся теле.  Когда Моцарт отскочил от него, Сальери лишь усмехнулся, медленно поднимаясь на ноги. Клетка захлопнулась. - Что же, маэстро, - мужчина одернул на себе жилетку. - Думаю, ошейник вас сильно не задушит. Серые глаза с ненавистью смотрели на итальянца из угла. Сальери на секунду показалось, что Моцарт все же сорвется и убьёт его. Светлый взгляд резал душу насквозь, старался хотя бы как-нибудь повлиять на спокойного итальянца, но Сальери был слишком поглощен проигрышем австрийца. Проигрышем, которого мальчишка ждал сам.  - Я провожу вас к выходу, - щелкнул дверной замок. - Думаю, вам лучше уйти как можно быстрее. Вид у вас, мягко говоря, не очень. Бежать из этого проклятого дома Моцарту не позволяла гордость, он с невероятным усилием сдерживал себя, чтобы медленно следовать за итальянцем, который вел его по коридору, кажется, намеренно неспешно, прогулочным шагом. Этот зверь чувствовал, как за спиной Вольфганг полыхает ярким горячим пламенем, он даже, наверно, улыбался. Моцарт все чувствовал, поэтому злился еще больше. Каждую новую секунду он думал, что больше не может сдерживаться, и каждая новая секунда не наступала, задерживаясь в будущем, как неторопливая барышня. Юноше пришлось удерживать себя на ногах, пока ему несли цветы, чьи шипы, только попав в руки, больно порезали пальцы. Ему пришлось улыбаться хозяину дома, произнося «был рад встрече, надеюсь, мы вскоре вновь увидимся», чтобы слуги ничего не заподозрили. Но голос дрожал. Когда уже закончится эта пытка? Вольфгангу пришлось идти к экипажу медленно, с достоинством подняв голову, хотя хотелось уже побежать. Ноги гудели и подкашивались. И как только повозка скрылась за ближайшим поворотом, композитор вылетел из нее, срываясь с места и со всех ног летя подальше. Так не было быстрее, но так было спокойней. Все внутри бурлило. Уже в своем собственном доме, поставив букет в вазу без воды, Моцарт долго сидел на полу у нерастопленного камина, запустив пальцы в волосы. Даже здесь и сейчас он чувствовал, как чужие пальцы крепко сжимают шею.