Protege moi

Моцарт вырвался из дома придворного композитора, будто за ним гнались собаки, но на полпути к дому силы покинули его, и молодой человек едва мог держаться на ногах и ползти. Утром его уже ждали дома, Констанция чувствовала себя намного лучше, чем после той злосчастной встречи с мрачным человеком на приеме. Она расцвела и болтала безумолку, что заставляло голову Вольфганга раскалываться, как фарфоровую вазу, на мелкие частички. В сознании гудела только мысль о том, что он больше никогда не сможет быть счастлив – жизнь его отравлена черными глазами, которые могут влезть так глубоко в душу, а затем безжалостно разодрать ее в клочья изнутри. Однако Ад продолжался недолго, ведь будущая мать смогла быстро увлечь Амадея, заставить его думать о том, как он будет кормить разрастающуюся семью, где он собирается воспитывать детей ("Не в этой же дыре"), и, наконец, что он решит со своим отцом. Констанция была возмущена холодными и напряженными отношениями между Моцартами, поэтому настояла на том, чтобы исправить ситуацию. Она отправляла Марие-Анне разнообразные подарки из столицы, не отличающиеся оригинальностью, но способные задобрить даже дьявола. Однако Наннерль не была дьяволом, она была Моцарт. Констанция, к сожалению, этого очевидного факта не понимала и неустанно продолжила попытки сближения с родственниками мужа. Только одна идея жены действительно понравилась Вольфгангу, но даже не из-за своей эффективности, а из-за того, что придется уехать из гниющей Вены. Моцарт больше не мог здесь находиться, чувствуя, как каменные стены храмов давят на больную голову. Только после рождения сына Моцарты смогли начать собираться в поездку. Раймунд Леопольд был «бедный, пухлый, жирный и милый мальчонка», чему каждый раз очень радовался его отец, аккуратно беря ребенка на руки. Кажется, с этим событием, с этим мальчиком пришло в жизнь композитора душевное спокойствие. Глядя в голубые глаза Раймунда, Вольфганг забывал, что кто-то когда-то заставлял его сомневаться в себе, в своей семье. Этот «кто-то когда-то» остался в прошлом, закрытом на ключ «Вы для меня никто». Слухи по Вене расходились с невероятной скоростью. Так Сальери и узнал о рождении первенца в семье Моцартов. Итальянец криво улыбнулся, вспоминая, при каких условиях был зачат этот ребенок. Дни в столице тянулись невыносимо медленно, а сейчас, когда причина «веселой» жизни придворного композитора покинула серый город, Антонио и вовсе заскучал. Письма с приглашениями в гости раз за разом летели в беспощадный огонь камина, работа не шла, а муза заимела не очень приятную привычку дразнить бедного композитора и сбегать, когда тот хватался за нотные листки. Единственное, что хорошего произошло за эти месяцы, так это то, что музыканту все же удалось наладить взаимоотношения с Терезией. В последнее время она часто пропадала у родственников, а Сальери грешил с австрийцем, мысли о котором совсем затуманили ему разум, а подобные приключения могли ведь разрушить такой крепкий и красивый брак. Но сейчас, то ли от желания забыться, то ли от любви к жене, которая неожиданно опять взыграла в сердце, итальянец стал нежней, заботливей. И даже не скупился на дорогие подарки. Все медленно шло своим чередом, рана прошедших событий постепенно начала затягиваться, а отсутствие Моцарта в Вене заставило Антонио многое переосмыслить. И сейчас, совершенно без задней мысли, итальянец решил написать тому письмо с поздравлениями. Обида обидой, но есть такая штука, как этикет, которую композитор уважал и очень любил. «Мсье Вольфганг. Прошу принять мои поздравления. Я очень рад, что вы наконец-то стали отцом. Думаю, теперь вы повзрослеете и, наконец, поймете, что семья – главное в жизни мужчины. Любите своего сына сильнее себя самого. И боготворите свою супругу. Именно она принесла в ваш дом счастье и уют. С уважением, А. Сальери» . Слишком официально, слишком отталкивающе. Скомканный лист полетел в горящую смерть. «Здравствуйте, мсье Вольфганг. Хочу поздравить вас с рождением сына. Любите его сильней, чем кого-либо. Надеюсь, он вырастет таким же прекрасным человеком, как и вы. Передайте мои поздравления вашей прекрасной супруге. С уважение, А. Сальери» Какая, к чертям, прекрасная супруга, ведь Вольфганг знает, как итальянец относится к Констанции. Алые языки пламени с любовью приняли еще один испорченный листок бумаги. «Здравствуйте, мсье Вольфганг. Поздравляю Вас с рождением сына. Как приятно осознавать, что я сыграл не последнюю роль в его появлении». Если Моцарт прочитает это, то сорвется и приедет сразу же, чтобы убить «чертового итальяшку» . «Здравствуйте, мсье Вольфганг. Поздравляю вас с рождением первенца. Желаю счастья вашей семье и вам в частности. Буду очень признателен, если вы передадите мои поздравления вашей ненаглядной супруге. С уважением, А. Сальери» Черт с ним, пускай будет так. Аккуратно сложив листок и подписав конверт, итальянец подозвал слугу и попросил отправить письмо по назначенному адресу как можно скорее. Теперь можно было спокойно начинать работать, но что-то музыканту подсказывало, что спокойствие в его жизни будет длиться недолго. Глаза еще раз пробежали по строкам, задевая каждое слово, выведенное, кажется, намеренно небрежно. Сухие буквы собирались в сухие фразы, какими провожали семью Моцартов все знакомые. Ничего, что могло бы вызвать боль воспоминаний или ненависть, но сердце свело холодом, будто оторванная часть вновь начала гнить. За дверью послышались гулкие шаги, и бумага, до этого аккуратно сложенная Вольфгангом пополам, полетела в огонь камина. Незачем ему хранить то, что осталось от Вены, когда здесь, в Зальцбурге, у него была семья, люди, что его любили. Языки пламени насладились страстью Моцарта, они поглотили остатки его души. А композитор отправился в гостиную играть для собравшихся гостей на клавесине или скрипке, сочинять музыку, вновь отдаваясь ей. Все шло своим чередом. Только осенью гений вернулся в Вену, которая встретила его с распростертыми объятиями смерти. Первенец композитора скончался еще летом, о чем его кормилица даже не подумала сказать супругам, регулярно присылая им письма, в которых уверяла родителей в здравии и хорошем настроении малыша. Сына Моцарта не было уже около двух месяцев. Композитор вновь споткнулся о порог столицы, падая на колени. Он был подавлен, но не показывал этого, чтобы поддержать бедную Констанцию. Он начал работать, творить, рождать, чтобы вновь не подвести жену, чтобы она была счастлива, ведь он был виноват перед ней... и эта вина не отпускала его ни на мгновение, тот вечер преследовал Вольфганга, как тень, нападая в те минуты, когда думаешь, что жизнь окончательно наладилась. Нет, темные глаза все так же жгли затылок, когда Моцарт разворачивался к ним спиной, все так же проедали в душе дыры, когда он отчаивался и смотрел сквозь прошлое. Они не отпускали, не хотели отпускать. В один из вечеров Вольфганг получил приглашение от императора Иосифа II, которому было интересно прослушать один увлекательный отрывок из мессы, которую композитор написал, путешествуя на родину. Моцарта не пришлось долго уговаривать - он откликнулся сразу и вновь загорелся желанием добиться расположения света. Сальери с недоверием вертел письмо от императора, в котором тот любезно приглашал его на вечер, на котором, якобы, будет что-то увлекательное. В любой другой бы раз итальянец не раздумывая рванул бы на эту встречу, мило улыбаясь правителю и располагая к себе остальных гостей. Но не в этот раз. Музыкант знал, что Моцарт давно вернулся в Вену. Так же он знал о последних трагических событиях его жизни (Боже, храни сплетников, как детей своих). И был уверен, что на этом званом ужине подавленный мальчишка будет ходить измученным призраком, дарить придворному композитору взгляды, полные ненависти и от этого напрягать и без того дерганого итальянца. - О чем задумался? – Сальери не заметил, как Терезия тихо прошла в гостиную и села в кресло напротив. Ее взгляд упал на листок бумаги, что комкали смуглые пальцы. – Письмо? От императора? - Именно, - в голосе прозвучали нотки раздражения. Итальянец знал, что супруга настоит на том, чтобы он ответил на приглашение согласием. – Приглашает на днях посетить его званый ужин. Вся знать развлекаться будет. - Странно, - Терезия заметила раздражение в голосе мужа. – Раньше ты любил подобные вечера. Что-то случилось? Сальери покачал головой: - Никак нет, я просто устал. Женщина бесшумно встала, поставив чашку из дорогого фарфора на журнальный столик, затем медленно подошла к итальянцу. Положив хрупкие ладони на опущенные плечи, Терезия немного размяла задубевшие мышцы. - Ты все же сходи. В последнее время ты плохо выглядишь, Антонио. Тебе нужно больше отдыхать. Она была права. Сальери изводил себя до сумасшедшей мигрени, не выходил из кабинета сутками, почти не прерывался на сон и на еду. Придворный композитор заметно сильно похудел, былая смуглость с кожи сошла, превращаясь в мертвецкую бледность, пальцы посинели от постоянного напряжения и работы. Итальянец не спал, чтобы не видеть во сне Вольфганга. Забивал голову работой, чтобы не думать о нем. Но жить, как раньше, не получалось. Вечер выдался напряженным, ведь каждый уважающий себя сплетник стремился посочувствовать несостоявшемуся отцу, выразить свои соболезнования. «Не печальтесь, ведь жизнь на этом не останавливается», «Констанция, к счастью, еще очень молода», «У вас все впереди, герр Моцарт». Эти и многие подобные слова заставляли падать все ниже, они царапали и без того едва начавшую заживать душу. И только старый друг Йозеф своим задорным ударом по плечу Вольфганга, смог привести того в чувства. Добрые приятели разговорились, как это водилось у них еще в далеком 1781 году в минуты первых встреч, и Гайдн пришел к выводу, что молодого композитора необходимо немного растормошить вином. Так, через несколько часов Моцарт был снова весел и бодр, по его жилам вновь потекла жизнь, вынуждая бегать за дамами и заставлять их хохотать от души, подшучивать над теми кавалерами, что были менее успешны, и вести бестолковые беседы. Он недолго сопротивлялся желанию императора услышать отрывок из сочинённой в Зальцбурге мессы. Но, все же, уже скользя пальцами по черно-белым клавишам, Вольфганг добавлял в мелодию новые звуки, дабы молитвенное призвание оставалось ближе к Богу, а не спускалось к пустым головам венского света. Фигура склонилась над покладистым инструментом, который музыкой говорил с композитором. «Помилуй, - звучала мелодия в голове, - вспомни, пощади, сохрани, сделай своим». Тихие слова печально окутывали плечи Моцарта, медленно ползли меж гостей, проникая в те сердца, которым нужна была помощь. Созвучия забирали молитвы обреченных тяготиться и страдать людей, унося их к Всевышнему. Тихо, мягко, едва ощутимо звуки делали свое дело. Но. - Браво, браво, герр Моцарт, - разрушил царившее спокойствие в душе Вольфганга крик Иосифа. Это было весьма необычно, не правда ли? Музыкант скривился, чувствуя, как спасительное тепло развеялось, покидая этот пропахший потом и женскими духами зал. Но тут же на губах австрийца появилась улыбка до того яркая, что, сверкая, она начинала раздражать любого, даже самого спокойного человека. Вольфганг быстро обернулся к императору, поднявшись из-за инструмента, и поклонился тому намеренно низко, будто отвечая этим на похвалу. Эта легкая насмешка, едва заметная ирония в действиях каждого забавляла, но пугала сильнее, чем открытая брань. - Я польщен, что моей музыкой могут восхищаться даже господа, которые не поняли ни звука, - придерживая жабо, он выпрямился. Голову сильно затуманил алкоголь, но даже через эту пелену Моцарт видел, как вспыхнул Иосиф, оскорбленный подобными словами. Молодой гений мог позволить себе лишиться должности, заработка, уважения, но потерю чести и достоинства он сравнить со смертью. А Вольфганг уже умер однажды. - Что вы себе позволяете?.. – вскричал император, пошатнувшись от предвкушения расплаты и веселья. Моцарт же отчетливо слышал недосказанное «мальчишка». Да, он был лишь мальчишкой, которого Вена не воспринимала иначе; мальчишкой, который веселит сплетников и обогащает хозяев трактиров. Однако он был мальчишкой ужасно гордым и не умеющим молчать тогда, когда говорят «старшие». - Ваше Величество, я искренне прошу прощения за то, что встреваю в Ваш разговор, но, думаю, Вы слишком вспылили по отношению к мсье Моцарту... Знакомый голос заставил Вольфганга на мгновение отвлечься от императора и посмотреть на человека, который так смело решил перебить самого эрцгерцога австрийского . - О, герр Сальери, что же вас заставило вступиться за этого хама? - Иосиф был взбешен, но появление капельмейстера немного смягчило его голос. Итальянец готов был провалиться сквозь землю, лишь бы больше никогда не испытывать того позора, что свалился на него в тот момент, когда он вышел из толпы. Он бросил злобный взгляд на Моцарта, мысленно посылая тому всевозможные проклятия. "Почему позорится он, а стыдно мне?" - пронеслось в голове Антонио. - Я понимаю, мсье Моцарт позволил себе лишнего, но ведь он молод, да и алкоголь здорово ударяет в голову в таком возрасте, - мужчина неожиданно вспомнил все молитвы, которые когда-либо слышал. Сейчас они вихрем крутились в его голове, заставляя мысли подскакивать с испугу и соображать, что делать дальше. - Тем более, - продолжил музыкант. - Мсье Моцарт - гениальный композитор, на которого вам бы следовало обратить внимание. Я искренне прошу вас простить его. В молодости мозг часто отказывает. «Если он вообще есть», - мысленно договорил фразу придворный композитор. Наблюдая за реакцией Иосифа, мужчина молился, чтобы сейчас Амадей не решил сдуру вклиниться в этот разговор. - Вы можете ручаться, герр Сальери, что этот мальчишка впредь больше так себя вести не будет? - слова итальянца все же подействовали на разгневанного правителя, лицо которого смягчилось. - Думаю, да, - Антонио посмотрел на мальчишку. Ради всего святого, мсье Вольфганг, молчите, пожалуйста. - Хорошо! - император хлопнул в ладоши, тем самым разрядив обстановку в зале. - Отныне, герр Сальери, поведение этого мальчишки на вашей совести. Думаю, вы понимаете, что можете потерять, если мсье Моцарт вновь позволит себе лишнего? - Я с честью приму любое наказание, Ваше Величество, - Сальери поклонился, надеясь, что его бледность никто из присутствующих не заметит. Толпа зашумела, расплываясь по залу. Все старательно делали вид, что произошедшее их никак не занимает. Но музыкант знал, чем грозит ему выходка Моцарта. Столица любит слухи, как детей божьих, она заботливо оберегает их, выращивает и пускает по свету. И он, Сальери, будет безжалостно уничтожен этими слухами. - Дайте угадаю, мсье Моцарт, - итальянец медленно повернулся к мальчишке. - Вы сейчас мне скажете, что моя помощь была вам не нужна, и что у вас все было под контролем? Гений улыбался, когда Сальери обернулся к нему. Юношу забавляла эта ситуация, ведь в данный момент, когда он лишился очень многого, потерять еще что-то было не столь страшно. И даже гнев императора совершенно не волновал Вольфганга, которого на этом месте отныне держала только старая мечта. Пока или уже. Определиться было сложно, но сердце музыканта, определенно, охладело к Вене. И только реакция итальянца очень заинтересовала композитора. Сальери, куда делась ваша расчетливость? Куда исчезло безразличие? Молодой человек сделал шаг навстречу капельмейстеру и протянул тому руку для приветственного жеста. Амадея неожиданно для него самого передернуло от мысли о том, что он вновь прикоснется к теплой коже спустя полгода после того проклятого безумия. Рука непроизвольно отдернулась, облачаясь в белоснежную перчатку. «За это время вы совсем перестали меня понимать», - досада разъедала сердце, но от этого уже не было больно. - Вы ошиблись, герр, - светлые глаза упрямо и уверенно глядели в черные, - Я совсем не контролировал ситуацию. «И привлек этим вас, как и намеревался», - в голове рождалось осознание того, что именно за вниманием этого человека, а вовсе не из-за желания выделиться перед Иосифом, Моцарт прибыл на прием. Острый слух ловил короткие фразы, которые были наполнены непониманием и грязными подозрениями о том, что музыканты затевают что-то против императора, или Вольфганг шантажирует чем-то придворного композитора, чтобы тот в свою очередь защищал его от гнева правительства. Австриец тихо смеялся над всеми этими абсурдными идеями, но еще больше его веселила истинная причина, по которой Сальери мог вести себя столь глупо и опрометчиво. Амадей взял со стола оставленный им бокал вина и сделал несколько глотков, окончательно погружая голову и мысли в пьянящую сладость. - Я еще молод, согласен, но почему же, позвольте узнать, ваши мозги так неожиданно отказали. Столь благородный, но глупый поступок принесет вам много проблем и забот. Все эти слова вместо «мне вас действительно не хватало». Все эти слова, чтобы не говорить «но я живу без кислорода». И Моцарт знал, что скажет еще миллион отвратительно холодных фраз, чтобы не выпустить наружу сгоревшую душу, чтобы не дать итальянцу вновь ее поджечь. Он будет говорить, чтобы заткнуть то, что льется изнутри. - Могли бы просто сказать "спасибо", - итальянец взглянул на протянутую руку, но отвечать на жест приветствия не стал. - Рад вас видеть, мсье Моцарт. А сейчас, позвольте мне покинуть вас. Думаю, вы с легкостью найдете, чем себя занять до конца этого прекрасного вечера. Сальери не стал давить в себе острое желание покинуть этот шумный зал, убежать подальше от пристальных взглядов гостей. Итальянец был на грани нервного срыва, и колкие замечания австрийца его сейчас совсем не радовали. Поклонившись, не слушая того, что ему пытался сказать мальчишка, музыкант прошел к выходу, желая поскорее покинуть этот зал, яркость и пестрота которого разъедали глаза. Моцарт вновь смотрел на прямую спину, облаченную в черную ткань камзола, вновь смотрел, как Сальери уходит от него. И это было обидней, чем все слова, которые мог придумать Вольфганг. Эти разделяющие шаги, это расстояние, которое невозможно преодолеть, ведь оно измеряется не метрами, а годами, принципами, правилами, гордостью. Поэтому композитор стоял на месте и крепче сжимал внезапно опустевший бокал. Он не нашел, чем себя развлечь, и изрядно пьяный уже через час покинул Иосифа, Гайдна, прием и весь этот тошнотворный вечер. Оказавшись каким-то чудом дома, а не в объятиях одной из луж Вены, на следующее утро Моцарт, превозмогая адский скрежет в голове, сел за письменный стол. Теперь, когда алкоголь выветрился из мыслей, музыкант понимал, чего будет стоить Сальери его поступок. Вольфгангу не было стыдно ни за свои слова, ни за свое поведение, поэтому он не собирался просить у итальянца прощения, но на нотном листе появилось темнеющее слово: «Благодарю». И вновь на одну из главных улиц столицы был отправлен человек, которому можно было доверять. «Мне стоит чаще писать вам письма, и вдыхать этот обманчивый воздух, граничащий с выдумкой», - думал Моцарт, отходя от двери и направляясь на кухню за чашкой крепкого чая. Но вдруг его голову разломал звук нервно и порывисто распахивающейся двери – в дом буквально влетела Констанция. Ее черное траурное платье мелькнуло перед светлыми глазами. - Мне страшно представить, как ты ведешь себя на всех этих приемах, если по всей Вене разнеслись такие слухи! – женщина качалась и хваталась за сердце, нервно теребя платок в дрожащих руках. Она редко обращалась к мужу на «ты», что сейчас заставило того вздрогнуть и побледнеть. - Ангел мой, - с трудом выговорил Вольфганг, обнимая Констанцию и стараясь ее утихомирить, но она лишь оттолкнула его. - Что случилось, объясни мне? И, Бога ради, успокойся! - Мне жутко с тобой жить, если это действительно так! Это ужасно, это мерзко, отвратительно! – женщина заплакала, опустившись на софу. Моцарт смотрел на жену ошарашенными глазами, из его груди не могло вырваться даже неуверенное «Я не понимаю». "Благодарю". Сухо, безэмоционально. Сальери сжал тонкими пальцами письмо, автора которого он предпочел бы больше никогда не видеть. Вчерашний поступок лишил итальянца надежды на нормальную жизнь. Антонио никогда не любил в себе это убивающее чувство справедливости, которое просыпалось в груди всегда в самый неподходящий момент. Защитить Моцарта, поставить под удар свою карьеру, свою семью, всю свою жизнь - ради чего? - Я даже спрашивать боюсь, что произошло вчера, - в комнату вошла Терезия, держа в руках поднос с двумя чашками. - Но вся Вена с утра буквально разрывается от сплетен, главными героями которых являетесь ты и герр Моцарт. Сальери улыбнулся, бросив скомканное письмо от австрийца в камин: - Твой супруг просто напился, что повлекло за собой череду не очень приятных происшествий. Итальянец знал, что Терезия, в любом случае, будет на его стороне. Это, пожалуй, единственный его козырь перед Вольфгангом, супруга которого, скорее всего, уже закатила тому истерику по поводу волны слухов, что стремительно плыла по столице. - И что же говорят люди? - тонкие пальцы осторожно взяли хрупкую чашку. - Что над вами навис ужасный грех, который, в свое время, погубил Содом и Гоморру, - женщина мягко опустилась в соседнее кресло. - Что коротаете ночи вдвоем, обманывая своих несчастных жен. Сальери сглотнул. Терезия, конечно же, в эти слухи не верила. Ее супруг ведь никогда не был замечен в изменах. Итальянец не позволял себе даже легкого флирта с другими девушками. А с мужчинами тем более. За композитором давно уже по пятам следовал статус примерного семьянина. Но врать жене было невероятно тяжело. Поддакивать, смеяться вместе с ней над слухами, которые она увлеченно ему пересказывала, и параллельно прокручивать ту мерзкую ночь, что связала его и Моцарта. - Мне нужно покинуть тебя на время, - тонкий фарфор звякнул от резкого прикосновения с подносом. - До вечера меня не будет. Не слушая жену, Сальери вскочил и рванул к выходу, на ходу натягивая черный камзол. Поймав на улице экипаж, капельмейстер назвал тот самый адрес, который он сам себе обещал несколько месяцев назад больше никогда не посещать. Никогда. Моцарт тщетно пытался добиться от Констанции членораздельной речи, в которой можно было различить хотя бы намек на здравую мысль. Несмотря на все уговоры, все просьбы и даже требования, женщина не могла взять себя в руки и объяснить, что с ней случилось во время утренней молитвы в храме. Безусловно, по коротким и отрывистым фразам Вольфганг начинал с ужасом догадываться, что именно так сильно встревожило молодое сердце, но до последнего момента пытался отстранить подобные доводы от себя. Крики и обвинения прекратились, когда дом наполнил стук, доносившийся со стороны входной двери. Констанция вздрогнула, осознав, с какой оглушительной громкостью из нее вырывалась обида, и прикусила губу, поправляя платье и направляясь к двери. Моцарт без сил рухнул в кресло. Его поглотил жар, который сковывал все тело, каждую мышцу и каждый орган. Вольфганг понимал, что только слухи об измене могли так разжечь душу Констанции, заставляя ее колотить композитора в грудь, пытаться заставить холодное сердце хоть немного сопереживать. И, возможно, женщина отнеслась бы к подобной болтовне, которая любит дурманить разум Вены, более спокойно, если бы не… черт возьми, стоило честно сознаться в том, что каждая ночь, что была подарена жене, не принадлежала ей на самом деле. Стоило признать, что она не настолько слепа и глупа, чтобы не заметить на теле мужа те яркие отметины другого человека. Констанция, знавшая обо всем, но намеренно игнорировавшая это, теперь не могла поступить так же, ведь ее буквально ткнули носом в то, что творил Вольфганг. Все в груди мужчины сжалось, ведь в этих бедах был виноват только он, слабый, не способный отказаться от того, чего отчаянно желало сердце и тело. Виноват только он, обещавший себе сделать все ради того, чтобы семья его была счастлива. Повозка рванула вперед, подскакивая на камнях. Стук лошадиных копыт заглушал ругань кучера, когда тому под экипаж бросались бедняки, надеясь выклянчить пару монет. Сальери смотрел на мелькающие мимо дома, прокручивая в голове диалог, который вести ему никак не хотелось. Человек, к которому он сейчас так торопился, скорее всего, не будет рад его видеть. Слухи до него уже должны были дойти. И ведь он, Сальери, виноват в этих слухах в первую очередь. Люди в столице любят фантазировать, а после вчерашнего бесполезного геройства, что устроил придворный композитор, их фантазия подскочила вверх с удвоенной силой, рванула по улицам, стараясь забежать в каждый дом. Жители со смаком слушали истории про двух музыкантов, пересказывали их друг другу, приукрашивали, чтобы сделать интересней. И снова это знакомое крыльцо. Знакомая дверь, что как всегда была не рада незваному гостю. Отбив незамысловатый ритм по дереву, итальянец терпеливо ждал, пока ему откроют. Встретила его девушка в траурном платье. - Я могу увидеть мсье Моцарта? - строго спросил Сальери. Амадея скрутило от знакомой фамилии, он с трудом поднялся и запахнул халат, что скрывал помятость вчерашней рубашки. Антонио – тот, кого композитор хотел бы сейчас видеть в последнюю очередь. Молодой человек больше бы обрадовался даже инквизиторам с горящими факелами в руках, но запираться в гостиной и не впускать туда ни одну живую душу было немного неприлично. Он все-таки пошел на голос жены, бледность которой заметил сразу. Констанция будто впускала в дом не придворного композитора, а саму Смерть-разлучницу. Вольфганга передернуло, он нахмурился еще больше. - Душа моя, ты уверена, что герр так увлечен какой-то болтовней, - он глянул на усмешки обоих и продолжил уже менее уверенно. - Пожалуйста, завари нам кофе. Девушка удивительно сговорчиво ушла, а композитор с недоумением посмотрел на гостя, вид которого говорил только о том, в какой спешке собирался сюда итальянец. Неужели очередная девица Моцарта так взбудоражила Вену, что даже сам придворный музыкант решил выказать свое недовольство и прочитать нравоучение. Да и как вчера Амадей успел и смог очаровать хоть какую-то даму? - Скажите своей супруге, что в кофе нет необходимости, - нервно проговорил итальянец, смотря в след уходящей Констанции. - Пускай отдохнет, ей сейчас сон не помешает. А вы... Музыкант перевел взгляд на Вольфганга, в глазах которых читался немой вопрос. - ... собирайтесь, я вас подожду в экипаже. У стен есть уши, а нам сейчас лишние свидетели не нужны. Моцарт открыл рот, собираясь что-то сказать, но Сальери грубо его одернул: - Быстрее, прошу вас. От волнения руки Вольфганга тряслись, поэтому собирался он очень медленно, тратя на каждую пуговицу, каждую запонку долгие минуты. Ему было страшно представить, о чем пожелает говорить Сальери, ему было жутко садиться с этим мужчиной в экипаж и вновь ехать туда, где не спасут даже стены. Растрепанный и взлохмаченный, Моцарт рванул на кухню к жене, где прижал ее нервно дрожащее тело к себе и успокаивающе зашептал розовому ушку: - Мне нужно покинуть тебя на время, ангел мой, прощу, не беспокойся – я вернусь, как только… - но молодого композитора перебили. - Вы поедете с ним? – в голосе Констанции звучал ужас и просьба остаться. Ответа не последовало, Вольфганг уже направлялся к экипажу, заставляя минуты за его пределами растягиваться, откладывая момент, когда от черных глаз уже будет не скрыться. - Вы ведь хорошо помните то, что произошло вчера, мсье Вольфганг? - спросил итальянец, когда мальчишка сел в повозку. Тот кивнул. Конечно, такое забыть было невозможно. Полный позор придворного композитора, который решил поиграть в героя. Сальери содрогался от этих воспоминаний, его трясло, когда последние слова императора эхом отдавались в голове, ударяя по вискам. Сам факт того, что теперь вся его карьера зависит только от поведения этого строптивого юнца, выводил из себя. - Сейчас о нас говорит вся Вена, мсье Вольфганг, - мужчина сцепил пальцы в замок, уткнувшись локтями о колени. - Сладко растягивает истории о том, как мы с вами весело проводим ночи. Услышанное заставило австрийца громко расхохотаться. Не побледнеть, не испугаться, не даже заволноваться о собственной судьбе. Вся эта ситуация заставляла Моцарта разразиться ледяным смехом, который вонзался в экипаж, как блестящие на солнце сосульки, царапать дорогое дерево и рвать обивку сидений. - Антонио, знаете, что самое обидное в этих слухах? – молодой человек прищурился, успокоившись. - То, что они пошли именно сейчас, когда наши совместные ночи остались в прошлом. Реакция Моцарта заставила Сальери вздрогнуть. Чертов мальчишка, он вообще не знает никаких правил приличия. Смотря на смеющегося Вольфганга, итальянец до посинения сжимал собственные пальцы, хрустел костяшками, безуспешно пытаясь себя успокоить. Нельзя было давать слабину сейчас, нельзя было выходить из себя, иначе разум покинет измученную от мигрени голову и композитор придушит этого наглого юнца прямо в повозке. Но юноша будто знал, в каком состоянии сейчас находился композитор, поэтому продолжал подливать масло в огонь, отвешивая колкие замечания по поводу сказанного. - Послушайте, мсье Вольфганг, - Сальери выдохнул, пытаясь прогнать из головы пленительное желание убить гения. - Я понимаю, что вас эта ситуация скорее забавляет, чем заставляет переживать. Но, прошу вас, подумайте о своей супруге, о своей семье. В конце концов, вы тоже виноваты в том, что случилось... Взгляд светлых глаз, в которых не было ни капли сочувствия или же переживания, сорвал повод самообладания, который до этого с трудом сдерживал гнев итальянца. Рванув вперед, мужчина схватил мальчишку за шею, силой вдавливая того в мягкую обивку сидения. - Я теперь слушайте, мсье Вольфганг, - голос дрожал от гнева, пальцы безжалостно сдавили глотку. - Из-за вашей идиотской выходки я едва не потерял место, я стал героем нелепых сплетен и теперь вынужден нести на плечах позор, который упал на меня и мою семью. А все лишь потому, что я... Музыкант осекся, смуглые пальцы на бледной шее дрогнули. Он не знал, как закончить эту фразу. Ведь вчера он не думал о последствиях, тогда им двигал лишь гнев, возмущение, нежелание принимать тот факт, что этого мальчишку кто-то может публично унизить. Тогда итальянец действительно готов был потерять свое место, утонуть в пучине жутких слухов, но защитить Моцарта любой ценой. - Вы ничего вчера так и не поняли, мсье, - прошептал Сальери, отпуская юношу и садясь обратно на свое место. - Не думаю, что есть смысл разговаривать дальше. Я скажу кучеру, чтобы разворачивался. - Вы правы, я так и не понял. Моцарт потер холодными пальцами покрасневшую кожу, которую несколько минут назад сдавливали чужие руки. Он забыл, каково чувствовать себя в ловушке, пусть и очень хорошо помнил, как сжимаются легкие без воздуха. Вольфганг вглядывался в знакомые черты, которые не мог уже назвать родными и любимыми, и какой-то холод завладел его душой. Могильный холод, от которого веет лишь мертвецами. Композитор вздрогнул. Он внимательнее взглянул в черные глаза, что совершенно неожиданно посерели и погасли: не было в них даже ненависти. Светлый взгляд скользнул по осунувшемуся лицу, отмечая, что смуглая кожа побледнела, темные губы потрескались . Под глазами залегли отпечатки бессонных ночей, проведенных за работой, но Моцарт не вспомнил ни одного действительно впечатляющего произведения руки Сальери, которое было бы написано за эти полгода. Композитор нахмурился, не отрываясь от итальянца, будто пытаясь вновь впиться в мрачную душу пальцами, сжать ее, вытащить, изучить, понять, что с ней происходит. Но все разбивалось о непреодолимое расстояние. Кучер не повернул обратно, ведь его потревожил крик Вольфганга, который попросил немедленно остановить повозку. Если есть слухи, то повод можно выставить напоказ, ради справедливости и равновесия в мире. Разгоряченный своей неудачей и этой раздражающей преградой Моцарт рывком вытащил Сальери из экипажа и протащил к тротуару, где остановился, заставляя итальянца взглянуть в светлые глаза. И пусть душа была далеко, разум мог воспринимать слова, которые в большей степени, чем даже признания, показывали, насколько этому эксцентричному, эгоистичному и самовлюбленному австрийцу небезразличен мрачный посланник Смерти. - Успокойтесь, герр Сальери, вдохните свежего воздуха, - в глаза вновь ударила бледность ребенка солнца. - Эти глупые сплетни забудутся через несколько дней, и они ни в коем случае не повлияют на вашу работу и… семью, – музыкант запнулся о слово, которое все еще приносило боль. - Скажите, разве Терезия придала им большое значение? Он вспомнил, до какого состояния была доведена Констанция, но понадеялся, что жена Сальери не замечала в итальянце никаких изменений в эти полгода. Моцарт был возлюбленным, главным любовником грязных разговоров, поэтому привык к ним, как к чему-то повседневному и совершенно обычному. - Сальери? Вы давно видели себя в зеркале? Что с вами происходит? – Вольфганг легко встряхнул мужчину. - Приведите себя в порядок, прошу вас. - Терезия не переживает, я никогда не давал ей повода думать, что я ей изменяю, - итальянец отмахнулся от тонких пальцев, что пытались встряхнуть его. - За мое состояние не волнуйтесь, это всего лишь мигрень, которая скоро пройдет. Сальери замолчал, смотря в светлые глаза австрийца. Что-то внутри екнуло, когда светлые ладони сжали худые плечи. На миг все затихло, прохожие испарились, а время остановилось, давая музыканту несколько секунд, чтобы вспомнить то, что его связывало с этим человеком. Именно в этот момент Сальери неожиданно понял, что ему совершенно плевать на слухи, что сравнивали его имя с землей, на сплетников, что мечтали опустить придворного композитора в глазах общественности. Он готов был терпеть этот позор вечно, лишь бы эти ладони вновь так же сжали его усталые плечи. Композитор вдруг ощутил, как утомился за эти нескончаемые месяцы работы. Как извел себя до полумертвого состояния, заставляя себя забыть Моцарта. - Мсье, люди смотрят, - итальянец осторожно убрал чужие ладони с плеч. Затем, чуть тише, добавил: - Я бы хотел сейчас сказать вам очень много. Но, думаю, в этом больше нет необходимости. Давайте вернемся в экипаж, прошу вас. Моцарт пожал плечами, наконец, отводя взгляд в сторону и замечая прохожих, которые старательно делали вид, что ничего не замечают, хотя одна дама даже раскраснелась от интереса и едва могла держать себя на том месте, где разговор музыкантов был плохо слышен. Пусть смотрят, развлекаются, ведь в глубине души ни один из этих людей не верит в то, что подобный разврат может действительно жить в современном мире, в современной Вене. Люди слепы, люди отказываются верить в то, чего не хотят принимать. Перед глазами Вольфганга мелькают воспоминания о той ночи: черные омуты, пытающие страстью, собственные бледные руки, что так выделяются на темной коже. В животе завязывается узел, заставляющий вновь пожать плечами и медленно направиться к экипажу. Никто не думает, насколько правдивы эти глупые сплетни. Могли бы быть. Но сейчас Амадей, садясь в повозку, не думает в таком ключе о человеке, который так сильно когда-то обжег его пальцы. - Теперь вы отвезете меня обратно? «Всего лишь мигрень, которая скоро пройдет. Но почему же, герр Сальери, она так долго не проходит у нас обоих», - с усмешкой подумал Вольфганг, вновь выглядывая на улицу, где зрители медленно начали расходиться. Ноябрьский пейзаж не привлекал столь же сильно, сколько и ноябрьские ветра. Непогода обгладывала серые здания, которые вместе со своими барельефами смотрелись, как кости умершего животного. О весенней красоте в такое время забывают даже самые романтичные натуры, которые предпочитают закрыться в комнате без окон и увлечься пламенем в камине. - Если вы так хотите, то да, - капельмейстер немного помолчал, взвешивая в уме следующую фразу, которая настойчиво рвалась наружу. - Но у меня есть другое предложение. Встретив заинтересованный взгляд мальчишки, музыкант выдохнул, быстро соображая, как преподнести это предложение перед гением. Это предложение звучало слишком глупо, но, к сожалению разум упорно хватался за эту мысль, а сердце живо поддакивало ему, нетерпеливо стуча по ребрам. Тело свела легкая судорога волнения, как раньше, когда Сальери оставался с Вольфгангом наедине, давая волю своей фантазии. - Вы не думаете, что немного несправедливо, что слухи про нас разгулялись по столице именно сейчас? - темные глаза сверкнули, хватая взгляд светлых, заглядывая глубже. "Ну же, мсье Моцарт, вы ведь не могли убить в себе это чувство окончательно". Юноша нервно заерзал на сидении, видимо, обдумывая слова, которые в него резко бросил итальянец. Сальери наблюдал за реакцией мальчишки, боясь того спугнуть. И боясь испугаться самому. Впервые за столь долгое время самобичевания и отказа от запретных чувств, что все же овладели его черным сердцем, его разум тоже поддался этому сладкому греху. Придворному композитору действительно вдруг стало обидно, что слухи, гуляющие по городу, не имеют под собой твердой почвы. Не дожидаясь ответа от Моцарта, итальянец приоткрыл дверцу экипажа и крикнул кучеру неизвестный гению адрес. И, поймав недоумевающий взгляд Вольфганга, спросил: - Как вы относитесь к дешевым гостиницам?