Выжить после смерти (драбблы)

Он осознал себя вдруг, внезапно вынырнув из небытия. Не помнил, кем он был раньше, не помнил, был ли он кем-то вообще. Вокруг, среди разрухи, непонятных куч песка и разваленного дома белел мост через озерцо. Он подошел ближе, вглядываясь в идущее рябью отражение. Невыносимо белая кожа, форма, волосы и контрастно черные белки глаз с серо-стальной радужкой. Тишина давила, слабый сухой ветер едва шевелил искореженные ветви деревьев. Он был «пустым», что бы это слово не значило. Вместе с осознанием этого факта на него обрушился голод. Ноющее чувство, расходящееся по всему телу затмевало разум. Хотелось хотя бы приглушить это чувство, ему не верилось, что избавиться от него полностью вообще возможно. Голод сводил с ума, заставлял метаться, хвататься за рукоять катаны. От борьбы за собственный разум его отвлек мужской голос: — Оха Аса, ты здесь? «Оха Аса» — отозвалось в памяти вспышкой воспоминаний. Они замелькали в голове, восполняя пустоту Японский сад. Неподвижная черноволосая женщина в кимоно-фурисоде, расписанном яркими цветами. Затмевающий разум голод, безумная атака. Повисшая плетью рука, колотая дыра в боку и азарт. Прыжки, скачки, резкие выпады. Японский сад превращается в руины, дом рушится. Атаки, кровь и крик. Торжество. Восхитительное теплое мясо и краткие мгновения насыщения. Оха Аса. Пища. Занпакто. Шинигами. Дрогнув, он пригляделся к Мидориме Шинтаро, хозяину тела, в котором теперь обитал. Высокий зеленоволосый мужчина настороженно оглядывался. Подойти к нему со спины было до смешного просто. Можно было нанести удар со спины, раскраивая шинигами пополам. Голод, отступивший было при воспоминаниях о восхитительном парном мясе, вернулся вновь, подталкивая к действиям. Давя его внутри, пустой насмешливо протянул: — Привет, Шин-чан, тут только я. Та часть занпакто, которую он не успел еще до конца усвоить, растворить в себе, требовала хоть какой-то честности. Пока пустой не мог с ней бороться. Пока. Шинигами отскочил прочь, затем грубо спросил: — Ты кто?! Пустой с трудом подавил желание расхохотаться, запрокинув голову. Голод захлестывал, но чувства занпакто все еще были сильны и минус, надувая губы, и качая головой продолжал говорить:  — Оя-оя, Шин-чан, я был о твоей сообразительности лучшего мнения. Минус сделал несколько шагов вперед, заставляя шинигами отступать. — Ты пустой? — не слишком уверенно произнес Мидорима. Минус чувствовал, как губы растягиваются в улыбку, а голод, наконец, побеждает воспоминания занпакто. Чувствуя, как захлестывает голодное безумие, он умудрился еще некоторое время поддерживать диалог, а потом, пристроив на лице маску, просто возникшую в руке, кинулся в атаку. Теперь он мог использовать способности занпакто ровно также, как и Шин-чан, чем успешно пользовался. Есть хотелось неимоверно. Ему хотелось подскочить как можно ближе к Мидориме, вгрызться в шею, почувствовать, как течет по подбородку горячая кровь, отрывать от чужого тела куски мяса и глотать их, почти не жуя. Но в битве победил Шин-чан, как бы не желал минус обратного. Лежа на земле, не чувствуя рук и ног, снедаемый голодом пустой просипел фразу, которая огрызкам занпакто казалась правильной: — Ты не так уж и плох, Шин-чан. Сегодня ты победил. Можешь забрать маску. Но мы еще встретимся. Шинигами ушел, оставляя обездвиженного пустого сходить с ума от голода. Минус не помнил, сколько пролежал неподвижно, скатываясь в голодное безумие. В краткие мгновения просветления ему удалось избавиться от сенбона и обрести контроль над телом. Голод накатывал неожиданно, прерывая почти сознательное состояние. Безумие сменяли краткие приступы разумности. Пустой носился по безлюдному неподвижному, разрушенному миру, кричал что-то безумное небесам, пинал кучи песка, крушил оружием деревья, доламывал дом. Только мост, как якорь, оставался над спокойной водой. Вспышки голода и ненависти сменялись апатией. Тогда пустой сидел на изогнутом бортике моста, уложив на колени катану и смотрел на склонившиеся над водной гладью изломанные деревья. Простое созерцание, кажется, меняло что-то глубоко внутри. Постепенно пустой начал осознавать, что он и есть Оха Аса. Почти. Это имя отторгалось им, и каждый призыв шикая Шин-чана, во время которого минус начинал видеть и слышать все, что происходило вокруг шинигами, бесил его до зубовного скрежета. Гнев и голод поднимались кипучей волной и пустой всеми силами мешал концентрации Мидоримы, расшатывая его душевное спокойствие, стремясь вырваться наружу. Туда, где множество теплых, трепещущих питательной реацу душ не были ничем защищены — ешь и наслаждайся. Такая тактика дала свои плоды — Шин-чан почти полностью перестал использовать шикай. Это заставляло беситься едва ли не больше чем тогда, когда призывали давно сожранную Оха Асу. В часы просветлений от безумия и ярости пустой пытался почувствовать связь между ними. Связь, которая работала в обе стороны. Слабо, то и дело теряя концентрацию, пустой нащупал связь только спустя добрую сотню приступов безумия. Сначала минус просто слушал, опасаясь, что Шинтаро сумеет перекрыть связь, навсегда отрезая его от информации о внешнем мире. Сам Мидорима безмолвное наблюдение, кажется, не замечал. Поэтому пустой после каждого приступа яростного безумия восстанавливал связь, все также сидя на бортике белого моста. Прикрывая глаза, он смотрел на мир живых. Люди были забавными. Сам Шин-чан их, кажется, на дух не переносил, а вот пустому наблюдать нравилось. Правда, в тот момент, когда начинал накатывать голод, наблюдение превращалось в хищную слежку. Как лучше ударить, чтобы добыча перестала сопротивляться?.. Мидорима жил скучно. Много работал, много читал, мало говорил с другими душами. Из книг, на страницы которых ему невольно приходилось пялится, пустой почерпнул себе имя. Оно казалось родным, до боли знакомым. Почти частью него. Такао. Теперь его звали Такао. Минус не мог объяснить сам себе, что именно чувствует к шинигами, чьим пустым-занпакто он стал. Главным и доминирующим чувством было желание сожрать его целиком, без остатка. Еще был интерес. Желание, чтобы Шин-чан заглядывал в свой внутренний мир почаще. Желание, чтобы он чаще использовал шикай, даже если бы это значило произнесение ненавистного «Оха Аса». Когда связь прекратила рваться даже во время голодного безумия, Такао решился выйти на качественно иной уровень коммуникации и подал голос, ощущая, как это простое действие вытягивает из него силы. — Шин-чан, ты давно не навещал меня! Не совестно? — протянул пустой, ощущая, как гулко бьется сердце где-то в горле. Вдруг Мидориме удастся оборвать связь и закрыть ему доступ во внешний мир? Возможность говорить напрямую оказалась весьма затратной, но замолкать Такао не собирался. Несколько секунд Шинтаро тупо смотрел на лакированную гладь рабочего стола, потом вслух произнес: — Показалось, — и придвинул к себе очередной лист с планами о каких-то императорских кварталах. — Шин-чан, я точно не галлюцинация! — обиженно протянул Такао, чувствуя, как силы и самосознание утекают, как вода из озерца сквозь пальцы. Водоворот голодного безумия тянул вниз и, напоследок расхохотавшись, пустой исчез. ++ В себя Такао пришел не скоро. Судя по разрухе вокруг, он даже мост, который казался ему оплотом собственного разума, пытался погрызть. Связь удалось нащупать с трудом. Мидорима смотрел сверху вниз на мужика в полосатой панаме и выслушивал пространные объяснения, текущие с прикрытых веером губ. -… Таким образом, необычных связей обнаружить не удалось. Мидорима-сан, вы уверены, что вы слышали голос пустого? Шинтаро отвел глаза, изучая поверхность татами, затем вновь уставился на полы панамы и твердо ответил: — Уверен. Панамочник остро глянул из-под полы шляпы, демонстрируя смертельно-серьезные серые глаза. Рука его обхватила трость, а от фигуры отчетливо повеяло реацу. — Это так трогательно, Шин-чан. Но он, кажется, думает что ты больной, — захихикал Такао, не удержавшись от комментариев. Приборы, которые все еще крепились к запястьям Мидоримы, тревожно заверещали. Всплеснув руками, панамочник выронил веер и собственный занпакто. Острый взгляд сменился восторженным, мужчина, радуясь как ребенок, смотрел на показания приборов. — Оцени, Шин-чан, он был готов на тебя напасть. Хорошего советчика ты выбрал, да? — протянул Такао задумчиво. Голод вновь был рядом, скаля пустую пасть. Собирая всю свою волю в кулак, пустой собирался поддерживать связь так долго, как только мог. — Другого в любом случае нет, — огрызнулся Шинтаро. Панамочник оторвал взгляд от показаний и воодушевленно спросил: — Пустой способен поддерживать разумный диалог? Насколько логичны его суждения? — всполошившись, мужчина явно собрался записывать ответы Мидоримы. — Диалог тут поддерживать не с кем, — убито посетовал Такао. — Меня тут галлюцинацией считают, — голод и безумие наступали и пустой не выдерживал. Истерический дребезжащий смех поставил точку в диалоге и Такао просто выпал. ++ В себя пустой пришел далеко не сразу. Но Мидорима все еще был в доме панамочника, продолжая сдавать анализы. Как звали этого мужика, Такао не улавливал, да и не интересовало его это. Куда полезней было бы узнать, кто такой Акаши, о котором периодически говорили они с этим лекарем-калекарем. Это же имя мелькало в документах Шин-чана. Но Мидорима никогда не произносил его и ни к кому так не обращался. В разгар очередной беседы об императорских кварталах, Такао опять подал голос: — Кто такой Акаши, Шин-чан? Твой воображаемый друг? — Акаши — мой реальный друг, — огрызнулся Мидорима, на руке которого вновь мигали браслеты. Панамочник, который восторженно таращился на говорящего с самим собой мужчину, выглядел даже страннее произносящего не связанные друг с другом фразы Шинтаро. — Почему же я его не видел? — печально протянул Такао, превозмогая накатывающий голод. — Ты стесняешься его мне показывать? — Я вообще не хочу, чтобы ты кого-либо видел. — Ну-ну, Шин-чан, это так грубо, — обиженным тоном выдал Такао. Голод затапливал, уничтожая все то логичное и последовательное, что было в пустом. Проваливаясь в безумие, Такао успел бросить: — Я же позволяю тебе смотреть на других людей? ++ Во время следующего пробуждения Такао, Мидорима все также был у панамочника. Мужик в полосатой шляпе уговаривал Шин-чана на какое-то погружение. — Что такое погружение, Шин-чан? Ты будешь нырять в ванной? — живо поинтересовался Такао, который глазами Шинтаро видел только подобные вместилища воды. Мидорима очень выразительно закатил глаза и панамочник, глядя на мигющие браслеты, вдруг зачастил: — Пустой-сан, вы не могли бы подробнее поговорить со своим шинигами? Чего именно вы добиваетесь общением? Судя по словам Мидоримы-сана, вы вполне разумны. — Шин-чан, ты назвал меня разумным? Это так мило, — восторженно заявил Такао. От голода начинало подташнивать. Пустой чувствовал, что важно ответить на вопрос панамочника: — Я тут всегда рад гостям, Шин-чан. Шинтаро сквозь зубы повторил последнюю фразу и мужик в шляпе воодушевленно хлопнул в ладоши. Такао оборвал связь, дающую возможность говорить, чувствуя, что еще чуть-чуть и совсем перестанет соображать. От голода подводило живот, во рту собиралась слюна. Хотелось вцепиться в чей-нибудь бок зубами и рвать, насыщаясь. Поерзав на деревянной перекладине, Такао прикрыл глаза, пытаясь успокоить свое безумие. Он уже почти успокоился, как почувствовал появление Шинтаро во внутреннем мире. Отступивший было голод вновь вскинул голову. Мидорима решительно приблизился к мосту и, вглядываясь в чужое белесое лицо, резко спросил: — Зачем ты говоришь со мной? — А зачем разумные общаются между собой? — вопросом на вопрос ответил Такао, не меняя положения. — Ты называешь себя разумным? — подозрительно поинтересовался Шинтаро. — Время от времени, — серьезно ответил Такао, а затем восторженно продолжил: — Ты сам назвал меня разумным в разговоре с панамочником! Мидорима раздраженно дернул головой, а затем нахмурившись, осведомился: — Ты собираешься достигнуть какого-то компромисса? — Одна душа в неделю? — полюбопытствовал Такао. Чья-то душа ему не сдалась. Чтобы есть что-то другое нужно было сначала вкусить теплого мяса Шин-чана. Сожрать его без остатка, занимая тело. Тогда Шин-чан будет полностью его и больше ничей. И весь внешний мир будет принадлежать ему, утолять его голод. Но они же заговорили о компромиссах… — Неприемлемо, — отрезал Мидорима. — Мне подойдет даже минус, Шин-чан, — протянул Такао обиженно. — Я не прошу тебя обижать твоих разлюбимых плюсов. Шинтаро нахмурился и пустой почти расстроился. Неужели моралист Шин-чан пойдет на подобную сделку с совестью? Покупать собственное спокойствие чужими душами, пусть даже душами минусов… Мидорима мотнул головой, а затем выдвинул контр-предложение: — Я тебя сейчас побеждаю и ты замолкаешь! — Это не похоже на компромисс, Шин-чан, — засмеялся в ответ Такао, едва не падая со своего насеста. Голод уже вцепился в него, запуская когти в тело. — Попробуй. Мидорима молниеносно выхватил катану и ринулся вперед. Пустой мгновенно вскочил с перил и принял удар на ножны. Голодное безумие захлестнуло и Такао перестал понимать, что именно делает. Периодически он едва приходил в себя, ловя битву как кадры с пленки. Резкие удары, вспышки кидо, кунаи и сенбоны шикая, тактические изыски Шинтаро, разбивающиеся о голодные безумные атаки пустого. В очередной раз он пришел в себя над опрокинутым навзничь бессознательным Мидоримой. Катана Шинтаро, вновь собравшаяся после развеивания шикая, валялась далеко в стороне. В правом боку Такао, казалось, побывал добрый десяток метательных звездочек, сам он тяжело опирался на живот Мидоримы, блокируя коленями обе руки, приставив к горлу лезвие и тянулся вниз, собираясь вгрызться в то место на шее, где восхитительно билась голубая жилка. Ощущение горячей плоти под собой было пьянящим, Шин-чан пах потрясающе, откусить от него горячий, сочащийся кровью кусок казалось самым лучшим решением. Такао, растягивая удовольствие, наклонился вниз, втягивая носом воздух. Пот, кровь, терпкий еловый аромат. Идеальное блюдо. Сглотнув слюну, Такао прошелся языком по острым зубам и открыл рот, собираясь впиться в бледную кожу и поймал взгляд пришедшего в себя Шинтаро. Мидорима не боялся. Его взгляд казался гневным, непокорным. Задвинуть голод в сторону оказалось сущим пустяком. Напоследок вдохнув пьянящий аромат, Такао вскочил, убираясь подальше. Сожрать его будет слишком просто. — Ты проиграл, Шин-чан. Я не замолчу, — расхохотавшись, Такао умчался на свой мост. Аромат воды и молодой зелени должен был хотя бы чуть-чуть отбить восхитительный запах. Сидя на привычных перилах, Такао пялился на водную гладь, уложив катану на колени. «Шин-чан должен сдаться мне сам. Уж я смогу довести его. Займу его тело, а сам Шин-чан будет заперт внутри. Только для меня».