Записки заключенного

Все изменилось, когда Артур решил, что со мной есть смысл общаться. Утром первого, для Артура, дня в тюрьме я проснулся за десять минут до переклички. У меня уже вошло в привычку подниматься к нужному времени, но, судя по ровному дыханию на верхней койке, я мог поспорить, что Артур не намерен прерывать свой беспокойный сон. Я заставил себя подняться с тюремного матраса и несколько минут разминал напряженные мышцы; всегда было тяжело вставать с кровати после целого дня принудительных работ. Приближалось время покинуть тюремную камеру, я снова обернулся к койкам, крепко взял Артура за плечо и хорошенько встряхнул. Артур тут же распахнул карие глаза, сонная дымка в которых моментально рассеялась. Я почувствовал, как его рука до боли сжала мою, несмотря на то, что ладонь новичка была меньше моей; пацан еще не успел пообломать ногти, работая руками. Я вздрогнул и отстранился, зато Артур развернулся ко мне всем телом, в его глазах плясали яростные отблески. — Ты не заставишь меня что-либо сделать, — предостерегающе прошипел он как загнанный в угол дикий зверь, готовый напасть. — Да не собираюсь я тебя заставлять! — огрызнулся я, возмутившись тем, что мое редкое проявление доброжелательности воспринято так негативно. В конце концов, тут никто не даст тебе путеводитель по тюрьме и не чмокнет в щеку на дорожку. Я понизил голос, чтобы не привлечь лишнее внимание, и поднял руку, чтобы осмотреть оставшиеся на коже — там, куда вцепился Артур, — вдавленные следы от ногтей в виде полумесяцев. — Я хотел удостовериться, что ты поднимешься и не проспишь перекличку, а не то надзиратели надерут тебе задницу. Артур сузил глаза, изучающе глядя на меня, думая, говорю ли я правду или просто выжидаю удобный момент. — Какого хера тебя это волнует? — в конце концов спросил он, додумавшись понизить голос до шепота. — Предполагается, что сокамерники будут строить друг друга, у надзирателей от этого работы меньше. — До сих пор не понимаю, почему я не потрудился это объяснить. Я нравился тюремщикам и, скорее всего, меня бы не избили за выходки Артура. — Один проёбывается, а расплачиваются за это оба. Легко понять, что те, кому не нужны проблемы, охотно держат друг друга под контролем. Артур ничего не ответил. Только смотрел в ответ, словно на какую-то задачку, которую надо решить, чем еще больше вывел меня из себя. Я просто повернулся к нему спиной и начал переодеваться в свой комплект одежды для работы в прачечной. Как бы глупо это не звучало, такому, как я, поручали работу в прачечной в те дни, когда я не колол и не ворочал камни на улице. На самом деле, в прачечной и нужен кто-то с мышцами. Мокрая ткань может быть на удивление тяжелой. Прозвучал сигнал на перекличку, и, чуть позже, металлическая решетчатая дверь автоматически отъехала в сторону. Я вышел и встал на свое место, не глядя, идет ли за мной Артур. Несколько заключенных поймали мой взгляд, когда я бегло осматривал секцию тюремного блока, в котором находился; они знали, что ко мне подселили новенького, но их любопытству придется ждать до завтрака. Я продолжил осматриваться и заметил тех, кого не видел раньше: один на первом этаже, другой на втором. Лицо первого было красным и заплаканным, но стоял он молча. У второго был подбит глаз и разбита губа. Надзиратель уже двинулся по центру первого этажа, выкрикивая имена по мере того, как видел заключенных. Мои плечи были напряжены, я знал, что отсутствие Артура сразу заметят. А потом, вдруг, Артур оказался рядом, встал плечом к моему плечу, глядя прямо перед собой. Он грациозно выскользнул из камеры, словно шел на деловую встречу. Я скрипнул зубами: — Я бы советовал тебе забыть о пафосном походняке, если не хочешь, чтобы тебя кто-нибудь нагнул и выебал, — тихо, на одном дыхании сообщил я. Краем глаз я видел, как Артур стрельнул взглядом в мою сторону, а после снова уставился вперед. Он не ответил ни слова, но продолжил стоять ровно и напряженно. Я мог только мысленно пожать плечами, пока охранник называет наши имена и номера, а потом снова направляется к центру блока: я сделал все, что мог — и, кстати, даже больше, чем должен был — остальное было за Артуром. Всю следующую неделю он даже не пытался еще раз завести разговор. Как я понял, парень замкнулся в себе — так обычно и проводишь первые недели в тюрьме: ты всерьез занимаешься самокопательным дерьмом, задаешься вопросом, почему ты оказался здесь, и что делать теперь, когда заперт тут. Я оставил его в покое, жизнь шла своим чередом. Такова тюрьма — монотонная рутина тяжелой работы и слишком много времени, чтобы подумать о совершенном тобой преступлении. Даже если тебя упекли по ошибке, как, например, меня, времени все равно остается достаточно, чтобы найти, за что себя винить. Артур придерживался меня, но мы не общались. Вероятно, он понял, что только рядом со мной безопасно, учитывая, что я не интересовался тем, как бы запихнуть свой член между его прелестных губ, а также принимая во внимание и мой статус в тюрьме. Не поймите меня неправильно: я, конечно, дрочил, представляя, как это изящное, фарфорово-бледное личико раз за разом принимает мой хер — нельзя укорять человека за интерес к новичку. Но после собственной первой ночи в тюрьме, зная, каково это — быть совершенно беспомощным, в общем, мне не настолько хотелось Артура, чтобы изменять собственной руке. Я познакомил его со своими друзьями, когда стало очевидно, что он собирается остаться тут и выживать достаточно долго, чтобы это знакомство имело смысл. Он неловко, тихо поздоровался и снова замолчал, гоняя еду по тарелке. За это мои приятели не приняли его всерьез, приметив, что он уже давно ведет себя тихо. Тюрьма меняет людей, не нам судить, что было нормальным. До сих пор не понимаю, что в конце концов заставило Артура заговорить со мной. Может, основной причиной было любопытство. А может, он наконец понял: я был так же безопасен, как выглядел — никаких тайных намерений. Может, он устал от тишины и почувствовал необходимость переброситься с кем-нибудь парой фраз. Спустя неделю и два дня после прибытия Артур заговорил. Уже закончилась вечерняя перекличка, решетки заперли, но за час до отбоя оставляли немного включенного света, чтобы можно было читать книги, взятые из маленькой и жалкой тюремной библиотеки. Я лежал на своей койке, опустив руку на глаза, мечтая о том, чтобы уже выключили этот гребаный свет. Все тело болело и ныло после драки, в которую я ввязался перед обедом, когда один хамоватый новенький из другого тюремного блока решил, что хочет мою пачку сигарет, вместо того, чтобы заработать на собственную. Мужик был минимум на двадцать лет старше меня; если я правильно понял, бизнесмен, привыкший получать все, что захочет. Ему все-таки удалось поставить мне синяк под глазом, до того как я вывел его из строя и прописал ему путевку в лазарет. — Я видел, как ты побил того парня сегодня днем. — Раздался надо мной бестелесный голос. Судя по нему, Артур сейчас находился на своей койке, и мне совершенно не хотелось подниматься к нему. — Да, и что? — устало огрызнулся я. — Хочешь сказать, что я был не прав? Наставить на путь истинный? — Я был не в настроении спорить с кем-то, кто прямо сейчас собрался читать мне нотации, особенно если этот кто-то — сопливый пацан, считающий, что в тюрьме ему друзья не нужны. Повисла долгая пауза, которая против воли подогрела мой интерес. — Нет, — наконец произнес Артур. — Я понимаю, что пока ты здесь, тебе приходится демонстрировать свою силу и власть. Мои брови удивленно поползли вверх. Я поерзал, чувствуя себя немного неловко и напоминая, что это первый раз, как Артур сам начал разговор. — Это ты к чему? — спросил я. — Просто интересно, болит ли твой глаз так же сильно, как выглядит. — Я мог слышать равнодушие в тоне голоса сокамерника; это звучало едва ли не скучающе, словно это было единственной темой для разговора, какую он смог придумать. Я не мог сдержать смех. Это совсем не было похоже на беспокойство, и все же, самое близкое к нему, что я слышал за последние пять лет. — Не волнуйся за меня, за столько времени бывало намного хуже. Артур не ответил, а я, несмотря на то, что приближался отбой, чувствовал себя заметно бодрее. — Артур, ты когда-нибудь дрался? Сначала я подумал, что Артур уснул; он не отвечал минут пять, я уже и не надеялся на продолжение разговора. А потом услышал, как матрас надо мной заскрипел, и раздался звук ног, ступающих на холодную металлическую лестницу. Я убрал руку с глаз как раз вовремя, чтобы увидеть Артура, вставшего у моей кровати, смотрящего на меня сверху вниз. Я тут же занервничал, почувствовал прилив адреналина от местоположения Артура, пока не прогнал это ощущение беспокойства; поза моего сокамерника не выглядела угрожающе. — Однажды, — выдал Артур. Честно говоря, я не знал, что сказать. — И за это ты здесь? — услышал я собственный вопрос. Я успел увидеть, как он усмехнулся как раз перед тем, как погас свет. Теперь, когда он говорил, я видел только силуэт его фигуры, замершей надо мной в свете аварийного освещения с нижнего этажа. — Ты думаешь, я здесь потому, что ввязался в драку и кого-то убил? — Так я угадал? — спросил я нейтрально; здесь у каждого своя история. — Не совсем. — Ухмылка еще слышалась в голосе Артура. — Просто я оказался очень хорош в сборе нелегальной информации, время от времени это приводит к тому, что кто-то умирает. — Оу, ясно, — прошептал я, потакая его неожиданно пробившемуся доверию. — Зачем ты начал заниматься таким хобби? Наступившая минута тишины затягивалась, все это время я чувствовал, что Артур тяжело смотрит на меня. А потом в его голосе снова послышалась насмешка. — Почему ты думаешь, что я только начал этим заниматься? Может, я скрывался лучше, чем ты. — Артур взялся за лестницу, чтобы вернуться в свою кровать до того, как я придумал остроумный ответ. Я не стал сдерживаться, растянув губы в усмешке, прекрасно зная, что нет никого там, в темноте, чтобы увидеть и осудить. После этого случая мы стали больше разговаривать. У Артура было отличное от моего расписание принудительных работ, а также совершенно другая работа в оставшиеся дни. Но Артур продолжал подсаживаться за стол, где сидели мы с приятелями. Иногда, во время еды, он даже вступал в разговор. Парни испытывали к нему смешанные чувства: одним нравилось соревноваться в остроумии с сообразительным пацаном, в то время как другие все сильнее разочаровывались в нем. Тем не менее, они его приняли. Доминик словно проявлял к нему особую симпатию; признаю, меня это немного раздражало. Дом всё время бредил этой прекрасной Француженкой, якобы, дожидающейся его на воле. Мы до сих пор не знали, был он свихнувшимся или нет, но как мне видится, будь у него на воле кто-то вроде нее, он мог хотя бы не посягать на моего нового знакомого. Кроме этого, мы стали больше общаться во дворе и в нашей камере, в час до отбоя. Обычно, к концу дня, измотанные долгими часами работы, мы оба пластом лежали на своих кроватях и обсуждали все ту бесполезную хренотень, какая приходила в голову. У Артура были острый ум и язык, и было очень весело стараться поспевать за ним. То и дело мы случайно признавались в чем-то личном относительно себя — истории из-за тюремных стен или хобби, которое не было возможности поддерживать в тюрьме. Но никто из нас этого словно не замечал. Наши разговоры делали дни менее скучными.