Пятая

      Ноги Эмбер, казалось, вот-вот подогнутся, и она падет на колени. Криста, безусловно, этим сразу же воспользуется, и ничего хорошего не случится.       Росс попыталась повторить за лихачкой и весьма нелепо встала в защитную позу — это стало ясно по смешкам, пронесшимся среди неофитов. Криста, в отличие от нее, выглядела крайне уверенно: она плавно передвигалась по рингу, не сводя с изгоя изучающего взгляда.       Боковым зрением Эмбер уловила едва видимый кивок со стороны Эрика, и Криста нанесла первый удар. Живот пронзила острая боль: Росс свалилась на колени.       Неофиты довольно зашумели.       — Бей ее, Криста! — воскликнула подруга лихачки, и подбадриваемая неофитка замахнулась во второй раз. Последний для изгоя.       Кто-то говорил, что перед смертью перед глазами проносится вся прожитая жизнь. Нет, Росс не считала, что умрет, хотя перспектива валяться на больничной койке всю оставшуюся жизнь ее тоже мало радовала. Несмотря на это, ощущения были похожи: ровно, как и в эту ночь, когда она решилась спрыгнуть с поезда. Все было бы не так страшно, если бы между рельсами и зданием не было пропасти высотой в четыре убийственных этажа. Но Эмбер больше боялась падения, именно поэтому она никогда не поддерживала желания друзей бегать по разрушенным зданиям.       Внизу всегда было опаснее, чем наверху. И чем ниже, тем хуже. Криста и ее сжатая в кулак рука, которую она завела за голову, напомнили Эмбер об этом.       — Спарринг, насколько я знаю, не сегодня, — Эрик закатил глаза: Фор имел отвратительную привычку появляться тогда, когда его совсем не ждали. Его нравоучения, занозами гниющие в мозгах лидера, вызывали желание блевать.       Какой нарочито правильный и обманчиво честный Фор.       — Забыл поставить тебя в известность, — издевка в голове Эрика была слишком явной. Впрочем, он никогда не скрывал своих истинных чувств.       Эрик не любил присутствие Фора. Его коробили любые точки пересечения, которых во фракции избежать было невозможно. Красная тряпка в лице Четыре мельтешила перед глазами семь дней в неделю двадцать четыре часа в сутки, едко напоминая о собственной второсортности. В какой-то мере Эрик был обязан Фору, своим отказом, обеспечившим ему теплое место среди лидеров, и это бесило его больше всего. Годами внушаемая установка быть лучше всех уничтожала, съедала изнутри, била по мозгам, стоило Эрику остаться в тишине. Иногда он считал, что сходит с ума: голоса вечно недовольных родителей возникали в его голове каждый раз, стоило лихачу вернуться в день, когда он стал вторым…       — Не сомневаюсь, — Фор встал рядом с лидером и окинул неофитов взглядом. Последние не двигались и молчали: столкновение двух грозовых туч грозило разразиться шаровыми молниями.       Эмбер не сразу поняла, что еще находится в сознании. Барьер, удерживающий от падения в беспамятный омут, сильно пошатнулся. Когда мысли Росс перестали крутиться возле очага боли, она медленно подняла голову: Криста не двигалась и даже не смотрела на нее. Более того, внимание неофитов не жгло ее кожу презрением. Казалось, все напрочь забыли о спарринге.       — Если ты не против, мы продолжим, — Эмбер услышала раздражение в голосе лихача. Хрупкая надежда остаться в этот день в сознании рухнула, и Росс поняла: в ней слишком много бесполезных надежд.       — Это она? — изгой наткнулась на внимательный взгляд пришедшего мужчины, чье присутствие сгущало напряженную атмосферу. Объект внимания вновь изменился, и она стала его центром.       Эмбер не любила быть на виду, не любила высказывать свое мнение и пытаться выделиться из толпы. Обычно она действовала весьма осторожно, и ее вряд ли можно было заметить или запомнить. Словно тень, слепое пятно, она привыкла быть прозрачной: в изгойстве это умение нередко спасало жизнь.       Сейчас же ее спокойную и размеренную жизнь сопровождал полнейший крах.       Эрик помедлил, прежде чем дал ответ.       — Да.       — И ты поставил против нее урожденную? — чем больше Фор задавал вопросов, тем меньше лидеру хотелось продолжать эту бессмысленную перепалку. Они никогда не дотягивали до полноценного и беспристрастного разговора: Эрик издевался над Фором, Фор придирался к Эрику. Бесконечный круг взаимной неприязни на повторе.       — Поспорим о моих методах? — лихач не сдержался и кинул Фору настоящий вызов, хотя знал, что Итон не позволит себе лишнего на виду у всех неофитов. Это было, скорее, его — Эрика — привычкой: пылить, загораться как спичка и совершать необдуманные поступки. Злость часто застилала ему глаза, хотя после выплесков никаких сожалений не происходило. Спустя время, однако, Эрик научился фантастическому самоконтролю, необходимому для поста лидера. И все же вулкан внутри него кипел безостановочно.       — Ты знаешь, как я отношусь к твоим методам. И я считаю, что ей рано участвовать в спарринге.       — Это не тебе решать, Фор.       Странное положение, в котором оказалась Эмбер, ей не нравилось. Она словно находилась меж двух огней, и это было странно.       Эмбер привыкла к безразличию окружающих. Изгоев воспринимали как гнойников на теле общества; дефекты, которые портили общую картинку безоблачного и счастливого настоящего. Они часто подвергались гонениям, унижениям и даже избиениям, хотя сами не приминали этим воспользоваться. Опасности таились не только снаружи, но и внутри обреченной массы людей; они все были в какой—то мере мертвы как полноценные граждане Чикаго. И это срывало им головы.       Но сейчас, когда этот человек защищал Эмбер (а он именно защищал ее, в этом она была уверена), Росс даже не могла понять, хороший ли он или просто невообразимо глупый. Невообразимо глупый настолько, чтобы защищать изгоя — Эмбер самой становилось неловко от этой мысли.       — Не думаю, что Мэттьюс будет довольна, узнав, что ее подопечную отправили в госпиталь в первый же день.       Эрик сжал кулаки: Фор затронул весьма опасную тему, залез туда, куда особенно ему вход был воспрещен. Впрочем, Итон вообще никогда не соблюдал субординацию: если он считал, что дело самым прямым образом касается его и всей фракции, то непременно засовывал свой нос в его дела. Это бесило, раздражало, склоняло Эрика к принятию определенных мер.       — Угрожаешь мне?       — Совсем нет. Просто я считаю, что для первого дня новичку будет достаточно легкой пробежки.       Эрик хотел было поспорить, однако в голове моментально созрела гениальная мысль. Он получил возможность избавиться от гнетущего задания и неподъемного груза в один миг.       Лидер ухмыльнулся.       — Что ж, ты лучше меня знаешь, что нужно изгоям. Передаю тебе право шефства.       — Что?       Тот же самый вопрос прозвенел и в голове Эмбер. И вообще у всех, кто находился в тренажерном зале, как ей показалось по взглядам неофитов.       — Уступаю тебе изгоя. Не скажу, что это решение дается мне тяжело, но ты, как я вижу, точно знаешь, что ей нужно.       Губы Эрика подергивались от удовольствия. Его проблема, которая бесила и пробирала до самого позвоночника, была решена так спонтанно и в один момент. Так легко, что лидер сам этому удивился. Всю грязную работу выполнит Фор, а он соберет плоды, и Джанин об этом не узнает — вполне в его духе.       — Я не согласен, — кинул Итон, но его ответ Эрика уже не интересовал. Мысли лидера улетучились и лавировали вокруг планов на ближайший вечер.       — Это уже неважно. Все свободны. Перерыв на завтрак, — взгляд, обращенный к Фору, победно горел: Эрик уже предвкушал то, чем займется в ближайший месяц, и место изгоя в его планах пустовало. Ровно, как и прочие проблемы, и груз задач, скинутый на его голову с той серой массой, которая до сих пор сидела на матах и ожидала своей участи. — Она твоя.       Эрику не потребовалось подтверждение или согласие. Он просто развернулся и направился вон из зала, пребывая в полнейшей уверенности в том, что Итон не откажется. Убогое прошлое Фора задало определенную модель поведения, при которой он не мог не сострадать, не помогать нуждающимся в нем. Эрик не верил в его совесть, ровно, как и в чистоту намерений убогих, но его забавляли попытки Итона бороться со всеобщим безразличием. Фор был полон уничтожающего сострадания, благо Эрик подобных недостатков не имел. Его мир состоял из стали.       Итон окинул изгоя недовольным взглядом и обреченно выдохнул: девчонка вообще не подавала никаких надежд. Под непонятной одеждой явно не скрывалась гора мышц, даже намек на них. Намерения Эрик не благоухали честью.       Он вполне мог отказаться, послать заносчивого придурка к черту, но Четыре почувствовал барьер. Если ее убьют, то груз вины падет не на Эрика, а именно на него. Как тогда, с …       Итон осекся. Он не хотел погружаться в воспоминания, скребущие по стенкам сознания. Не сейчас.       А изгой… Черт с ней, это не так уж и сложно. Наверное.       Эмбер ожидала хоть каких—нибудь слов, но лихач лишь молча развернулся и пошел к выходу.       Ее, как бездушную вещь, поломанную игрушку перекидывали из рук в руки, не желая связываться. То Джанин, то лихачи — они заставляли чувствовать себя пустым местом. Эмбер смирилась бы с этим, если бы не имела задатки чувства собственного достоинства: она не желала быть никем, хотя являлась изгоем. Пожалуй, ее тетя бы сказала, что она слишком многого хочет, но разве это являлось недостижимой мечтой — быть кем-то?       Эмбер не сразу нашла столовую. Она поняла, что вообще не разбирается в системе коридоров и лазеек Бесстрашия лишь тогда, когда осталась одна посреди тренажерного зала. Нет, она не надеялась на персонального экскурсовода, но и полнейшего одиночества не ожидала.       Эмбер смогла выйти к спальне — этот путь дался ей относительно легко, благодаря неплохой памяти. Там обнаружилась Джул или Джесс — имя лихачки в голове Росс не засело, зато она помнила ее спарринг: соперник лихачки выдохся не сразу, но одарил ее футболку огромным сгустком крови.       Желание спрашивать что-либо улетучилось в тот момент, когда неофитка кинула на Эмбер короткий взгляд. Ничего хорошего, как и всегда, она не увидела. Все, что ей оставалось делать — просто осторожно и незаметно следовать за девушкой.       Неофитка, похоже, сразу просекла, что происходит. Тем не менее, она не свернула с пути и не пошла окольными путями, и спустя пару минут Эмбер влилась в единый поток фракционников, плавно затекавший в помещение, из которого сочились аппетитные запахи.       Они вскружили Росс голову, и ее даже затошнило: несколько дней без еды не являлись для нее каким-то редким исключением, но резкая подача всего и сразу дезориентировала. Она застыла бы на месте, если б поток голодных лихачей не подхватил ее тело и не понес к подносам. Хотелось наложить все сразу и побольше, да так, чтобы рук не хватило. Наверное, это было бы невообразимо глупо: изгой, наскакивающий на еду так, словно впервые ее видел. Впрочем, Эмбер была уверена, что лихачи именно так все и представляли. Собственно, это и не было ложью.       Она пыталась контролировать себя, хотя это выходило из рук вон плохо: ее руки мелко дрожали и тянулись за второй порцией. Росс приходилось себя одергивать, хотя потоки слюны превратились в водопад, стекавший по глотке.       Они часто голодали. Катастрофически ничтожные запасы еды, которые тетя пыталась растягивать на дни и недели, таяли на глазах, а за малейший кусок заплесневелого хлеба начинались средневековые бои. Спасение являлось в виде черного грузовика из Бесстрашия, привозившего остатки от обеда, покоившегося на подносе Эмбер.       Ее руки чувствовали усталость, и Росс это нравилось: еще никогда в ее руках не оказывалось столько горячей и свежей еды. Желание побыстрее смести ее с лица земли отзывалось в желудке продолжительным урчанием.       — Не мешайся, — кинул какой-то лихач, грубо толкнувший Эмбер в сторону. На ее подносе произошел легкий погром: чай расплескался и намочил кашу. Впрочем, последняя от этого хуже не стала.       Эмбер ничего не ответила, да и не хотела: подобное отношение было до отвращения предсказуемым. Зацикленная на еде, она даже не замечала происходящего вокруг, пока лихач не привел в чувства.       Аппетит пропал сразу же: ее появление во фракции не было незаметным. Впрочем, она не ожидала ничего другого: само слово изгой оставляло на языке отвратительное послевкусие, напоминающее известку. Если фракционники могли ее соскрести, то она — Эмбер — полностью состояла из нее. Изгойство текло по ее венам, пульсировало в висках, билось в груди. И лихачи это знали.       Если бы у них были копья, то на Росс давно бы не осталось живого места. Она чувствовала это и без средневекового оружия: их взгляды корябали кожу и прожигали насквозь. Девушка чувствовала себя тренировочным манекеном, в который всадили около сотни пуль. Отчасти дело было в одежде — она ее так и не сменила.       Не обращать внимания было чертовски трудно. Еще труднее — делать вид, что тебя это не задевает. Словно новенький в выпускном классе, Эмбер не могла найти своего места. Лихачи не хотели сидеть с ней за одним столом и забирались на пустые места с ногами. Это было до отвращения унизительно. В горле начало першить, подступившие слезы грозили скатиться по щекам и показать слабость.       Эмбер было все равно, что они подумают. Но ей было больно, она была слаба.       Когда ей наконец-таки удалось найти место, все сидящие за ним демонстративно поднялись.       — Фу, какая вонь, — кинул один из лихачей, заставив Эмбер покраснеть до кончиков волос: она действительно забыла посетить душ после тренировки, так как не привыкла к этому, но и пахла не так уж явно. Действие лихача все равно вызвало издевательский смех. Слишком напыщенный, показательный, подкрепляемый не менее демонстративным уходом.       Стол опустел, и от этого стало еще хуже.       Слезы не застревали на ресницах, они обжигающе катились по щекам. Эмбер быстро распустила волосы и спряталась за ними, но легче не стало. Она не ощущала себя в безопасности. Впрочем, как и всегда.       Ложка с кашей показалась неподъемной: она дрожала и не могла зафиксироваться в ее руках. Эмбер не успела даже рта раскрыть, когда в нее кинули новый комок грязи:       — С человечиной это, конечно, не сравнится, но есть можно!       Лихачи подняли шутку в топ рейтинга, в то время как Росс захотелось покинуть помещение. И эта мысль действительно начала крутиться в ее голове с космической скоростью: она не видела другого выхода. Бежать, бежать ото всего, что пугало, не внушало доверия — она бежала абсолютно ото всего. Это было проще.       — Придурки, — кинул смутно знакомый голос. Эмбер повернула голову и с удивлением заметила Фора — так его звали, точно, она помнила.       Он одиноко сидел за дальним краем ее стола. Не ушел, не сбежал, как остальные, демонстративно затыкая нос. Фор продолжал обедать, словно ничего и не случилось.       Эмбер от удивления не смогла отвести глаз; Итон словно почувствовал это. Он кинул на нее короткий взгляд. Достаточно долгий для того, чтобы дать понять: от этой ситуации его отношение к ней не изменится. Оно будет, как и раньше. Никакое.       Вытерев слезы, Эмбер улыбнулась. Стало немножко легче, не считая тех комков грязи, что по-прежнему летели в ее сторону. От них нельзя было абстрагироваться или заглушить собственными мыслями: они были сильнее Росс.       Эмбер пыталась прочувствовать всю гамму свежей и вкусной еды — не получалось. Зато желудок впервые за всю ее жизнь был набит до отказа. Это уже было невероятно приятно.       Черствые остатки хлеба с дождевой водой остались позади.       Росс долго косилась на Фора. Он словно находился где-то внутри себя, размышляя о чем-то несоразмерно важном — его рука с ложкой двигалась на автомате. Вверх и вниз, пауза. Вверх-вниз.       Эмбер внезапно заметила на его шее черные полосы, берущие начало где-то глубоко под футболкой. Лихачи любили выделяться, им был присущ некий эпатаж. Они — изгои — всегда смотрели на них с удивлением: защитники Чикаго нередко напоминали разряженных клоунов.       Эмбер вспомнила девушку с ярко-розовыми волосами и с абсолютно черными глазами. Они пугали. Даже смотреть на нее было страшно.       Тетя считала их психами, и когда Джанин объявила, что ее слабую и беззащитную Эмбер распределили в Бесстрашие, то категорично отказала в участии. Росс и сама не была уверена в выборе эрудитки, хотя та заверяла, что по всем показателям так и выходило. Тем не менее, тетя уже ничего не могла сделать.       Фор быстро поднялся из-за стола: Эмбер еле-еле успела схватить свой поднос и устремиться за ним. Она шла за лихачом еще некоторое время, когда они покинули столовую. Росс то приближалась, то отдалялась, так и не решаясь подойти поближе. Все разрешилось в один миг.       — Что? — резко выпалил Фор, развернувшись к ней. Эмбер испугалась: лихач выглядел раздраженным, и быть причиной его плохого настроения не хотелось.       — Я… — все вопросы в ее голове стерлись, как пыль влажной тряпкой. — Я…       Взгляд Четыре каменел на глазах. Эмбер понимала, что являлась нежеланным дополнением к повседневной жизни лихачей, но она действительно не хотела доставлять неудобства. Это было не в ее характере — требовать внимания. Но сейчас оно было необходимо.       — Я не знаю, что мне делать…       Словно Фор знал. Эмбер захотелось себя стукнуть — глупее она еще не выглядела. Надо было молчать, если не знала, что спросить.       — Я — тем более.       Лихач вновь понесся по многочисленным коридорам Бесстрашия, но Эмбер не думала отставать.       — Тот лихач… Он… Он сказал, что Вы — мой куратор? — Росс сбивалась и заикалась, словно стояла на краю ямы. Впрочем, она давно находилась в состоянии падения. С того самого момента, как спрыгнула с поезда.       Итон резко остановился. Ему пришлось медленно выдохнуть, прежде чем попытаться сдержать эмоции, ударившие в голову.       — Это дело Эрика, а не мое, — Фор не хотел давать определенных ответов, хотя слово «нет» волчком крутилось на его языке. Он все равно согласится — лихач знал это как дважды два. И только потому, что не хотел терять себя.       Эрик… Эмбер не нужно было определенных подсказок, чтобы понять, кому это имя принадлежало. Оно ему подходило, определенно — такое же черствое, холодное. Эгоистичное.       Эмбер не сомневалась, что Эрик — эгоист до мозга костей.       — Но он…       — Отказался, я в курсе, — раздражение все же просочилось сквозь слова. Фор это не контролировал. — Послушай, у меня и так много проблем и завалов, которые необходимо разгребать. У меня нет времени возиться с тобой.       Эмбер понимала. Конечно, понимала, и не хотела навязываться.       — Да я… Извините…       Собственно, никто и не ждал ее в Бесстрашии. Ее вообще никто нигде не ждал, кроме тети… Но даже там, «дома» она мешалась и являлась лишним ртом.       Эмбер впервые поняла, что является никем в самом полнейшем смысле этого слова. У нее не было места, жизни, только имя — весь ее багаж. Быть может какие-то добрые намерения, хорошие черты, но они были ровным счетом никому не нужны.       Зачем была нужна фракция, если там нет места таким, как она? Зачем весь этот проект, если их не принимали?       Мысли Эмбер внезапно обратились к Джеремайе, который точно не должен был страдать. Она завидовала ему: от дружелюбных всегда веяло добротой и пониманием. Как от альтруистов, только они не были такими «теплыми».       Джеремайя и Эмбер не были лучшими друзьями, остановившись на отметке хороших знакомых. Тем не менее, Росс была ему обязана своей жизнью. Дважды.       Они впервые встретились, когда убогие вместе с лихачами доставляли им еду. Изгои вообще опасались подходить ко фракционикам без ведомой на то причины, но в такие дни возле машины с грузом нельзя было протолкнуться. Лихачи матерились и отпихивали особо настырных ногами, угрожали оружием, убогие заступались — в том сумасшествии разобраться было невозможно.       Эмбер болела. Ее легкие, надорванные от тяжелого кашля, больше походили на лопнутые воздушные шарики — так она чувствовала. Было больно, мигрень скачками долбила ее голову. Она пыталась пробраться к убогим и схватить хотя бы парацетамол — не выходило: все смешалось в единый комок серой грязи.       Эмбер ярко помнила тот момент, когда силы окончательно с ней попрощались. Она присела недалеко от раздачи, сгибаемая пополам от разрывающего кашля. Смерть, казалось, дышала ей в затылок, обнимала за плечи и ждала момента, когда сможет утащить во владения Аида.       — Возьми, — раздалось над ухом. Подняв голову, Эмбер уткнулась в синий пакет с необходимыми лекарствами. — Тебе это нужнее.       Удивление Росс побило все рекорды: изгои из других общин не помогали друг другу. Это было запрещено в какой-то мере, осуждалось. Их отношения были пропитаны страхом и злостью.       Но Джеремайя словно не обращал внимания на запреты. И сейчас бы он поступил так же, Эмбер была в этом уверена. Она мечтала увидеть спасительную руку.       Итон глядел на удаляющуюся фигуру изгоя и чувствовал, как совесть начинает дергать за ниточки. Черт возьми… Он об этом явно пожалеет. Хотя что бы он не сделал — Фор всегда будет чувствовать сожаление.       — Ну, хорошо! Завтра в восемь, не опоздай, — глаза Итона скользнули по серой застиранной одежде, не присущей лихачам. — И переоденься.