***
В такси Гарри чувствует ярое биение своего юного сердца. Бьет так сильно, что еще немного и раздробит легкие, оставляя от них черепки где-то в районе желудка. Но чем ближе он к дому Луи, тем больше это биение приобретает недобрый характер. Взволнованность сменяется на панику. Уверенность на страх. Гарри платит таксисту на десятку больше, но даже не замечает этого, медленно подходя к знакомому порогу. Он думал, «главное, чтобы Луи был дома», теперь он не уверен рад ли видеть льющейся свет из окон. Ему некуда спешить, но ощущение, будто он куда-то опаздывает. Гарри стучит трижды, и словно заклинание, все слова, что он собирался сказать, вылетают из головы. — Черт, это ты, — сбито произносит Луи, как только они встречаются лицом к лицу. По его глазам, запаху чего-то едко-травяного, витающего в доме, и невидимого сгущающегося серого облака над головой, Гарри понимает, что тот не в лучшем расположении духа. — Все нормально? Он следует на кухню за Луи, наблюдая, как тот неопределенно качает головой, словно отмахиваясь, как от надоевшей мухи. Это сеет такие сомнения в сердце Гарри, что кажется, оно начинает кровоточить от этой тяжести. Ему бы хотелось, чтобы последние несколько недель что-то значили, ему нужен всего лишь намек. Вместо этого он принимает из рук Томлинсона открытую бутылку пива и, делая глоток, морщится от его вкуса. — Джордж, просто, блять, мудак. Гарри перебирает пальцами складки одеяла, бездумно пялясь в потолок, пока Луи возле него раскуривает очередную сигарету. — Поверить не могу, что он ставит мне условия. — Может, тебе просто стоит согласиться? — Нет, — ощетинивается он. За секунду его решительность тут же угасает и он добавляет: — Не знаю. У Гарри ком встает в горле. — Вам просто нужно услышать друг друга и найти решение. — Гарри, мы с Джорджем так не умеем. Можем только терпеть друг друга. — Тогда тебе стоит просто потерпеть. — Да, я тоже так думаю иногда. Но потом я просто… я не хочу, чтобы Джордж думал, что он победил. Гарри хмурится, не уверенный, в чем вообще заключается победа. Ему кажется, что Луи просто любые отношения с людьми сводит к чертовой борьбе. — И… Чёрт! Я устал, — вздыхает Томлинсон. Гарри чувствует, как тот поворачивает голову и смотрит прямо на него, и шея горит от близости с губами Луи и его дыханием. — Группе конец. — Брось, — раздраженно шипит Гарри. — Я хочу этого, — тихо добавляет Луи, хмыкая с притворным цинизмом. — Лиам хочет этого. Зейн хочет этого. Джордж хочет мирового господства. Гарри не сдерживает улыбку и поворачивается, встречаясь взглядом с мужчиной. Глаза Луи такие отчаянные, грустные, одинокие. Но, даже, несмотря на это, он кажется Гарри самым сильным человеком из всех, что ему встречались. — Иногда все слишком сложно, — задумчиво говорит Луи. — Ты просто запутался, в этом нет ничего плохого. — Да, я знаю. Но в такие моменты мне даже нравилось, что в детстве надо мной был полный контроль. Когда я был в смятении, мне хотелось, чтобы кто-то взял меня за руку и вывел к правильному пути. Даже если я сопротивляюсь. — Я понимаю. — Это как с нашим контрактом, да? — усмехается Луи. — Все было уже решено, и даже если мы были против… это было правильно. — Не все, что мы должны делать по контракту правильно, — вспыхивает гневом Гарри, чувствуя, как кровь приливает к лицу. — Это ведь был обман. — Зато он вёл к правильной цели. И все было просто и понятно. — А сейчас? Луи сбивчиво пожимает плечами, поворачивая голову и устремляя взгляд опять к потолку. — И сейчас.***
Гарри ударяет по струнам в последний раз, и песня прекращается. Он, прищурившись, оглядывает зал, дарит еще одну улыбку девушкам в первом ряду и оборачивается, чтобы взять бутылку воды у одного из ребят их команды. Кончики пальцев все еще словно вибрируют. Он не перестает заглядывать за кулисы, в любом случае, он уверен, что у него пока есть время. Как только Луи придет, он остановит весь этот цирк, и они покончат, наконец, с притворством. Вот только Луи все еще нет. Кожа практически плавится от жары, капля пота стекает по виску, а волосы и вовсе мокрые. Он вваливается в гримерку, слыша, как кричат дети, вызывая их на бис, и по уставшим глазам Найла и Энди он понимает, что ни один не хочет сейчас туда возвращаться. И Гарри успевает лишь на секунду пожелать, чтобы Луи не пришел. Но в дверь стучат, и желание его уже не имеет значения. — Гарри, чудесно выглядишь, — саркастично подмечает Синтия, хотя совершенно беззлобно. — Вы опоздали, — просто отвечает он. — Нас задержали копы, — закатывает глаза Томлинсон. — Потому что Луи вылетел на встречку! — Я пытался сократить путь! — Ты просто хотел хватануть адреналина, признай. Так бывает всякий раз, когда ты волнуешься. — Что? — фыркает мужчина. — Я не волнуюсь. Мы справимся, даже глазом не моргнув, да, Гарри? Луи, кривовато улыбаясь, смотрит на него, пока Синтия выдает что-то наподобие «ну-ну», и это выводит из транса, заставляя каждую клетку в теле Гарри наполниться ужасом. Они собираются сделать это прямо сейчас. Без репетиций, подготовок. Ладно, было слишком много обсуждений, и весь сценарий они знают наизусть, но все же. Они действительно сделают это? Сожгут их хрупкие отношения во вспышках камер, превратят их обычную игру в нечто низкое и дешевое, достойное лишь бульварных газетенок? Гарри чувствует сейчас, что Луи не прав. Это не правильно. Так быть не должно. — Луи, нам надо поговорить, — сбивчиво произносит он. Томлинсон странно смотрит то на него, то на Синтию. — Это быстро, всего на минуту, проверить, эм… кое-что. — Гарри, сейчас не лучшее время, — усмехается тот. — Мы и так опоздали. Давай, иди, спой на бис. — Нет, сначала мне нужно кое-что сказать. — Ну, так скажешь потом! Все ждут, — Томлинсон кивает в сторону, где слышатся приглушенные крики толпы. Несколько пар глаз выжидающе смотрят на Гарри, пока он мнется в нерешительности, увести ли Луи подальше от чужих взглядов. Куда-то, где он сможет, наконец, спасти их обоих. — Но это важно! Все оборачиваются, пялясь на него как на ненормального. Гарри и не думал, что звучал настолько пораженно, но Луи нет никакого дело до его поражений. — Иди на сцену, Гарри, — качает головой Томлинсон. — Всего минута. — Нам надо идти, Гарри, — грустно отзывается Найл. Гул толпы поднимается и затмевает всё. Гарри делает неустойчивый шаг назад, и даже если он не хочет сдаваться, он недостаточно силен, чтобы бороться дальше в одиночку. Он может спеть на автомате любую свою песню, сыграть на гитаре что угодно, быть пустой оболочкой и притворяться на сцене. Но за кулисами он не может лгать, и он устал от слабости, которая наполняет его тело этим бременем лжи. Луи провожает его взглядом, и Гарри чувствует, что не один он съедает сам себя смятением, но, в конце концов, никто из них не останавливает эту чертову пантомиму. Они слабаки. Трусы. Оба. Гарри допевает последнюю строчку, и его улыбка полна облегчения, потому что все закончится уже сейчас. Луи выходит на сцену, обнимает его так ярко, но холодно, как для хорошего кадра. Ухмыляется и приступает к своей «импровизированной» речи в микрофон. За его глазами скрывается правда, и только Гарри её видит, он знает, что они сами довели друг друга до этого, сами пришли к этому пути. Но ему так больно от обиды, когда он замечает пустоту в глазах Луи, слышит его лживые слова, когда знает, какие бы были настоящими. Луи говорит: — Я так горжусь тем, что ты сейчас здесь, на этой сцене, Гарри. Но на самом деле, он бы сказал: — Это был долгий путь тебя и меня, но в итоге мы здесь, и ничего больше на самом деле не имеет значения. И это было бы абсолютно другое «я люблю тебя». Но вместо этого он слышит: — Ты выйдешь за меня? И Гарри еще никогда не ненавидел Луи сильнее, чем в этот момент. Он игнорирует тишину зала, игнорирует биение своего сердца. Ему нужна правда, именно в этот момент. Он отвечает: — Нет.***
Гарри принимает решение оставить на время все, как есть. Некоторые вещи стоят ожидания, и он надеется, что сейчас, если он переждет грядущую бурю и даст Луи небольшую передышку, им обоим будет проще принять чувства внутри Стайлса. В конце концов, Гарри все еще не уверен, стоит ли это того. Ощущения схожи с чем-то глупым и подростковым, будто он школьник, а Луи бойфренд его лучшего друга. И есть одна проблема — Гарри вроде как влюблен, но есть ли смысл рисковать всем ради этого? Он, конечно, романтик, но реальность не настолько романтична. Между ними все еще стоит долбанный контракт, помолвка, распад группы Луи, всеобщее внимание к их личной жизни, и еще куча дерьма, которое надо преодолеть, чтобы лишь на шаг приблизиться к Томлинсону. И то, лишь для того, чтобы тот оттолкнул на три назад. Гарри нервничает. Времени осталось слишком мало, пиар-кампания вокруг их фейковой пары и предстоящей помолвки разрастается в пугающих масштабах. Он так много думал об этом в последнее время, и теперь не уверен, что правильно, а что нет. В голове мелькают слова Гинзберга «Первая мысль — лучшая мысль», а о чем собственно подумал Гарри, когда впервые увидел Луи? Он помнит, что поразился тому, каким страстным выглядел Томлинсон на сцене. Дело было даже не в музыке, которую он исполнял, дело было в нем. Он сам был как музыка — непостоянный, колеблющийся, завораживающий. Если Гарри и не влюбился в него тогда, то все равно был где-то на грани этого чувства. Сейчас он немного на грани от этого чувства. — Так ты признался ему? — спрашивает Найл. Найл — светлая душа, увидев Гарри во вторник поздно вечером на пороге его квартиры, лишь обнял и по-доброму похлопал по плечу. Очевидно, даже глаза Гарри выдавали все, что произошло часами ранее. — Конечно, нет, — то ли раздраженно, то ли печально говорит он. — Я трус, чего ты от меня хотел? — Что случилось? — Это было неподходящее время, вот и все, — пожимает плечами Стайлс. — Неподходящее для чего? — Для признания, чего же еще. Сердце Гарри стучит по заведенному резкому ритму, но ритм какой-то не тот. Что-то неправильно, но он не знает что. — Все равно стоило сказать, — говорит Хоран. — Это был не тот момент, понимаешь? Просто надо подождать. — Гарри, позволь сказать тебе одну вещь. Видишь ли, для любви нет подходящего момента. Если Луи тебя не любит, то любой момент будет неподходящим, и наоборот, если он чувствует тоже, что и ты — то не имеет значения, когда вы узнаете об этом. Гарри чувствует, как холодок проходит по спине. — Где ты только этого понабрался? — спрашивает он. Найл улыбается, словно все эти вещи абсолютно очевидны, и улыбка его рождает надежду.***
Иногда Гарри кажется, что ждать любви, это все равно, что кричать в пустоту — толку никакого, но возможно кто-нибудь и откликнется. Ждать, что откликнется Луи — это даже и не тысячная доля вышесказанного. Это как кричать в космос, надеясь, что на Плутоне тебя услышат. Но только на Плутоне нет жизни, и в легких Гарри тоже её осталось уже катастрофически мало. Он спотыкается, но это чепуха, когда его спина встречается с кирпичной стеной клуба, это тоже глупость. Но когда он заглядывает в глаза Луи — вот что причиняет настоящую боль. — Какого черта, — шипит Томлинсон ему в лицо, пока Гарри пытается ухватиться за него, как за последнюю крупицу реальности. — Какого черта, Гарри! Ну, отвечай, ты, ублюдок! Он трясет его, затылок встречается с камнем позади. Но это даже не настоящая боль. Его грудная клетка вот-вот рассыплется. Луи снова кричит на него, но, не получив никакого ответа, срывается на потертом рыжем кирпиче, врезая по нему что есть силы. — Я не мог сделать этого, — качает головой Гарри. Ему жаль, действительно. То, во что этот вечер превратится завтра, станет большой проблемой. Но он больше не может. Томлинсона выводит из себя его ответ, он дергается, как ошпаренный, и снова яростно смотрит на Гарри. — В чем твоя проблема? Мы сделали уже так много, Гарри, блять! Зачем? — Я не хочу делать это! Это тяжело, я не могу больше обманывать самого себя! — О чем ты говоришь? Все было нормально, у тебя не возникало проблем с самообманом, когда ты ложился ко мне в постель! — Что? — Думаешь, я поверю, что это была безысходность? Просто сексуальное неудовлетворение? — Это другое. — С хрена ли другое? Ты почему-то мог переступить через себя тогда, или это было потому, что тебе что-то было нужно? Может, сейчас что-то изменилось? Например, то, что я падаю на чертово дно? — О чем ты говоришь? Луи кивает сам себе, будто познал самую большую истину в своей жизни. — Это твоя месть? Или может, ты просто решил избавиться от лишнего балласта? Гарри пораженно смотрит на него. — Я не мщу тебе, Луи. — Тогда почему ты сделал это?! Почему сейчас, когда Джордж повсюду пиздит о том, что я одной ногой в наркологии, и что я разрушил группу? Почему сейчас, когда все вокруг ненавидят меня? Почему? — Я просто… — Что? Ну что, Гарри? — Я люблю тебя! Луи замирает, Гарри замирает. Время останавливается. Ночь разрезает звук их дыхания. Гарри первым поднимает глаза, ожидая чего угодно, но только не того, что Луи развернется, и облегченно вздохнет. — Бред. Он делает вид, будто ничего не слышал, будто слова Гарри пустой звук, всего лишь вибрация в воздухе. Пустота, отправленная в пустоту. Сообщение до Плутона. — Ладно, мы сейчас… Мы позвоним им, скажем, что ты сорвался, это нервное. Слишком много всего навалилось — альбом, тур. Они что-нибудь придумают, мы все исправим, — он поспешно тянется за телефоном в карман, чуть не роняя его, и Гарри видит, что его руки трясутся. И черт, он не может потерять Луи прямо сейчас. — Луи. Я не буду больше лгать. Я люблю тебя. — За каким хреном ты продолжаешь это повторять?! — вскрикивает Томлинсон. Телефон выпадает из его рук, и он тянется за ним, производя вокруг себя искры страха и ненависти. — Потому что это правда, ясно? — Если бы это была правда, ты бы сделал хоть что-то! А не то, что получилось там! — тыкает он пальцем куда-то в сторону клуба. — Я пытался, но это всё ты! — Я? — Да, ты! Ты сраный эгоист, если бы заметил хоть раз что-то вокруг себя, то понял бы, что я всегда был честен! Что я хотел тебя с самого начала, я хотел помочь тебе, быть рядом. Я восхищался тобой, как чертовым богом с тех пор как увидел! Несмотря на то, что ты полное ничтожество! Ты эгоистичен, заносчив, и к тебе не подступиться! — Тогда как же ты полюбил меня? Если уж я такой? — Я не знаю, — еле слышно хрипит Гарри. — Ты знаешь, — выплевывает Луи. — Прекрати лгать, Гарри, вокруг нас нет публики! Гарри чувствует жжение в глазах, горечь заполняет внутренности и разъедает кости. Если у него и остался хотя бы малейший шанс, то он ускользает прямо сейчас. Он отталкивается от стены и прижимается к Луи. Руками нащупывает знакомое тепло тела и притягивает к себе. Все стирается до состояния этого момента, Гарри чувствует себя зарождающейся вселенной без прошлого, в которое он мог бы возвратиться, и без будущего, в которое он смог бы пойти. Холодные губы Луи — его настоящее, единственный момент времени в котором он существует. Он прижимает его к себе ближе, хотя поцелуй его остается безответным. Все, что исходит от Луи — это хаос и холод, уничтожающий вакуум, охватывающий все вокруг. Гарри все равно, он пытается всего лишь сказать «я люблю тебя» так, чтобы глупый обиженный ребенок ему поверил. На секунду ему кажется, что все обретает смысл, и потом он снова чувствует глухой удар в спине. Луи сгибается, его плечи подрагивают. Он смеется. — Да пошел ты, — шепчет Гарри, не слыша самого себя. Луи смотрит на него и снова смеется. Он просто смеется, потому что на самом деле ничего смешного нет. Просто они дошли до предела, дальше которого уже не вынесут. И игра закончилась, оставляя всех проигравшими.***
Гарри устало делает еще несколько шагов, и наконец, вывеска круглосуточного магазина становится чем-то более заметным, чем просто мигающее пятно впереди. Он прошел целый путь до этой улицы, а это не мало — почти три остановки на метро, все ради какой-то засранной пачки сигарет. Ему просто нужно немного покурить, и после он сможет переночевать в каком-нибудь отеле. Сил идти уже нет, а телефон сел, явно забитый сотнями пропущенных и сообщений. Под неоновой вывеской «кофе» сидит мужчина в грязной и старой одежде, брошенный на обочину жизни и собирающий мелочь. Гарри проходит мимо, покупает в магазине свою пачку и протягивает мужчине сигарету. Его взгляд не может задержаться ни на одной точке, он даже не видит куда идет, но лишь потом замечает, что держит в руках сигарету, так и не поджигая её. В конце концов, кто-то дает ему подкурить, и Гарри идет, пытаясь вспомнить, почему так сильно ненавидит сигаретный запах. Он проходит еще два квартала, и его так никто и не узнает. Он идет по грязной долгой дороге, спутанные мокрые волосы, подтекший карандаш под глазами, и тлеющая сигарета в пальцах. Он идет, пока не понимает, что ему все также некуда прийти.