Ты застрелил симпатичного паренька, убил его в компьютерной игре, И теперь тебе нужна новая, тебе нужно нечто большее. Ты выбрал себе новое лицо, у тебя появился новый способ зарабатывать очки. Кажется, я уже где-то слышала твой голос. The Birthday Massacre — Video Kid
— Я послушал все твои альбомы. Парень со взъерошенными волосами отрывается от его ширинки и нахально улыбается. Одна рука его всё ещё крепко держит Луи за задницу, притягивая ближе. Томлинсону, вообще-то, плевать. Они все слушали его альбомы, все читали его интервью, и все мечтают заглотить его член поглубже, потому что они так в него влюблены. — Нет, я серьёзно. Обычно такая музыка не по мне. Наверное, это должно звучать как комплимент, но Луи это только раздражает. Ему не хочется разговаривать с этим парнем — он столкнулся с ним случайно, когда искал Зейна, чтобы немного посидеть, выпить и покурить. У него всё ещё было небольшое похмелье и до случайного траха ему дела не было. Но этот парень показался ему очень ненавязчивым, когда лениво потягивал своё пиво и упорно делал вид, что не узнает Томлинсона. А теперь его почти не заткнуть. — Хочешь, поеду с вами в тур? — заискивающе смотрит на него парень из-под своей чёлки, поправляя её в итоге назад, и возвращаясь к своей работе над джинсами Луи. Рука уверено скользит под трусы, а губы прижимаются к обнаженной коже. Отлично, Луи удалось снять групи, а не просто фаната. — А ты думаешь, ты настолько хорош? Он оглядывается назад, проверяя, плотно ли задёрнут полог его палатки, и проверяет время на телефоне. До его выхода на фестивале почти два часа и Луи расслабляется, ощущая, наконец, как самоуверенный засранец сидящий перед ним на коленях, принимается безмолвно отвечать на заданный вопрос. — В туре тебе будет скучно, — вздыхает он, наклоняясь и опираясь на стол перед ним. — Сам сказал, музыка не твоя. Давление и тепло, объявшее его член, отпускают. — Ты настолько охуенный, что музыка мне будет не нужна. Луи игнорирует эти слова. Он дотягивается до брошенного им ранее стакана с виски, и давится алкоголем. Его мысли витают где-то слишком далеко, и эрекция постепенно спадает, но парень, продолжающий сосать, не обращает на это внимания. У Луи болит голова от слов «должен» и «необходимо» и любого проявления ответственности. Когда он говорит — никто его не слушает, и никто не делает так, как он хочет. У него внутри какое-то бессилие и абсолютное нежелание с этим бессилием бороться. — У тебя депрессия, или что? Он замечает, что парень под ним давно перестал что-либо делать и просто уставился своими стеклянными глазами на него. — Вот, держи, — между пальцами зажат маленький пакетик с парой таблеток, которые парень настойчиво ему пихает. — Тебе ещё выступать, нельзя быть таким кислым. — Я такое не принимаю, — грубо отмахивается Луи. — Я у тебя видел упаковку ксанокса, — ухмыляется тот снова, — это поможет немножко лучше. Ты же не принимаешь каждый день. Его голос звучит всё медленнее и ниже, губы снова находят член Луи, мягко целуя по всей длине. Томлинсон принимает пакетик из рук, но только чтобы бросить его на стол и продолжать пялиться на задёрнутый вход в палатку. Ему никогда не отмыться, если кто-то увидит его в таком виде — со спущенными штанами, залитыми наркотиками глазами и парнем, между его ног. Он не принимает ничего тяжелее ксанакса — ему нужно только справляться с тревожным расстройством, раздражительностью и неспокойным сном. Наркотики — это «безответственность», это движение вниз, это расслабление и неспособность писать музыку, петь, выступать, говорить на интервью. Синтия убьёт его, если он увлечётся чем-то кроме травки на послеконцертных вечеринках. Синтия знает, что Джордж ходит по краю, кидая иногда гостевые таблетки в свои коктейли. Она говорила с ними об этом в прошлую субботу, так что Луи не хочет рисковать и выслушивать её нытьё снова. Когда они отыграют на фестивале, их ждёт ещё два концерта в Лондоне, а после Луи получит приличные деньги, которые они заработали за лето, и уедет куда-нибудь недели на две. Он не будет пить ничего крепче кофе и станет ложиться спать где-то в два, чтобы начать высыпаться. Его больше не станет одолевать бессонница и не будет никакого напряжения. Его не задержат здесь слова «должен» и «необходимо». — Я не знал, что ты гей, — усмехается парень, на секунду отрываясь от него. От его болтовни и его голоса Луи привычно начинает раздражаться. Выпей он на одну таблетку больше сегодня утром, этого, возможно, и не было бы. Но Луи соблюдает дозировку, как какой-то примерный мальчик, каким он никогда себя не считал. — Хотя, слухи разные бывали. — Слухи просто слухи, — отзывается он, покачивая бедрами. Парень радостно замолкает. — Слухами это и останется. — Не вопрос. Луи толкается в него сильнее, прикрывает глаза, заставляя себя сосредоточиться на ощущениях и расслабиться. Получается не очень. Особенно в момент, когда холодный разочарованный голос произносит: — Значит, это, по-твоему, лучше? Луи дергается, а парень поспешно отскакивает от него, вытирая губы и произнося короткое «блять». Мужчину, задравшего полог палатки, он знает. Он сдерживает себя изо всех сил, чтобы как можно более непринужденно и не краснея от смущения засунуть свой член обратно в трусы и застегнуть джинсы. — Чего тебе надо? — раздраженно бросает он, — я занят. Мышцы на лице отца вздрагивают, когда он оглядывается на парня, поднимающегося с пола. Вид у того был жалкий, но недовольный, будто отсосать Луи Томлинсону было его самым большим желанием в жизни, и вот только получив это, ему всё обломилось. — Ты должен подумать о моём вчерашнем предложении снова. — Тебе нужно научиться делать свои предложения более интересными, — хмыкает Луи. — Я сказал «нет» уже много лет назад. Отец с настойчивой вежливостью просит парня выйти, и когда тот бросает Луи «найди меня потом», усаживается на один из стульев. Палатка — маленькая и неудобная, если честно, и Луи рад, что ему придется провести в ней только один день во время фестиваля, а потом они уедут обратно в Лондон. Тем не менее, ему в какой-то мере неловко за эту палатку и за его вид и за то, в каком виде его застал отец. Это не потому что ему стыдно, это потому, что каким бы он ни был, Трой одним своим присутствием будет намекать, что всё это неправильно. — Как ты попал сюда? — наконец, выдаёт он хоть что-то стоящее. — Договорился со знакомыми, — просто отвечает старший Томлинсон, и вновь становится невыносимо серьёзным, — у меня мало времени. — Это уж точно, — не удерживается Луи от колкости. В его висках стучит кровь. Отец бросает разочарованный взгляд на стол, где всё ещё лежит пакетик с наркотиками. — У врачей не обнадеживающие прогнозы на мой счёт. — Ещё бы, болезнь серьёзная. — Луи, пожалуйста, — устало трёт переносицу мужчина. — Я не просил тебя о многом. Я давал тебе то, что ты хотел. Но сейчас я, правда, прошу. Твоя мать любит тебя, и ты должен помочь девочкам. У них есть только ты и я. — Ты сказал, я больше не часть вашей семьи. Кажется, ты даже упоминал, чтобы я и на порог дома не заявлялся. — Ты эгоист, вот ты кто, — хрипло проговорил отец. — Кто будет любить тебя, если ты всего лишь навсего жалкий клоун? Ты никогда не был серьёзным, но я надеялся, что ты повзрослел. — Ты знал, кто я. — Да ты и сам не знаешь, кто ты. Притворяешься звездой, притворяешься, что тебе на всех плевать. Но ты просто трус. Я прошу тебя помочь нашей семье и стать, наконец, кем-то достойным. — Я не буду заниматься твоей ерундой, — закатывает глаза Луи. — И не буду слушать эти оскорбления. У меня есть деньги помогать девочкам, когда ты сдохнешь, но я не буду потакать тебе из жалости. — Ты думаешь, что ты такой неотразимый, верно? Что тебя все вокруг обожают? Когда всем надоест слушать твои песенки, ты снова станешь никем, и поймешь, что потратил жизнь ни на что. Я не хочу, чтобы ты прожил свою жизнь зря. Луи медленно втягивает воздух через нос. Он обещает себе принять больше ксанокса этим вечером, как только отец покинет эту палатку и как только он снова останется один. Он сдерживается внутри себя и настойчиво произносит: — Пошёл. Вон.***
— Обожаю Reading. Тут всегда столько народу. Фанатов. Пьяных девчонок, готовых на всё. Голос Джорджа напоминал Луи мерзкую скрипящую дверь, полосующую своим звуком его виски снова и снова. Он суёт руку в карман джинс и сжимает пустой маленький пакетик с зип-локом. Его затылок прижимается к холодной стальной стене блок-контейнера для музыкального оборудования. А Джордж всё продолжает жужжать где-то над ухом, подначиваемый смешками Лиама и колкими комментариями Зейна. Где-то перед глазами проносится взбудораженная Синтия. Кто-то всучивает ему в руку бутылку с холодной водой. Всё начало плыть перед глазами ещё после третьего стакана виски, которым он запил таблетки. Но Луи спокоен, пока, облокачиваясь на что-то, он чувствует себя легко и хорошо. — Луи, ты как? — немного обеспокоенно шепчет ему Зейн на ухо. Его рука осторожно поглаживает плечо или даже встряхивает, это не очень понятно. Прикосновения приятные. Любые. Какими бы они ни были. Луи чуть улыбается Зейну и кивает. Для убедительности он открывает бутылку с водой и делает пару глотков. Не очень аккуратно, потому что капли стекают по подбородку. Зейн всё хмурится, но продолжает разговаривать с Джорджем. — Я обычно не беру билеты раньше времени. Иногда и так пропускают. Ну, если узнают, — басист капризничая взмахивает рукой, покачиваясь на мягкой траве. Луи и сам будто качается, хотя продолжает стоять на месте. — Думайте, нас пригласят хоть раз на Коачеллу? Я скучаю по штатам. Он теряет смысл разговора, продолжая смотреть куда-то вдаль, но игнорируя толпу где-то там, кричащую, веселящуюся и очень заметную. Тысячи человек, которые будут смотреть на него полчаса, и слушать каждую вибрацию его голоса. Тысячи человек, которых он даже не заметит, потому что долбанный Трой снова пришёл и всё испортил. Своим видом, своей болезнью, своими словами. Он всегда ошибался насчёт Луи — Томлинсон никогда ничего не делает зазря. Он никогда не занимается альтруизмом и не действует там, где не может получить соразмерную награду. В этом есть часть Троевского воспитания, таскавшего Луи и девочек по благотворительным акциям вместе с тысячей репортёров. И ещё Луи всегда всё доводит до конца — «пой, пока не задохнешься, танцуй, пока не упадешь, причесывайся, пока руку не вывихнешь»*. — Луи, пять минут, — командует Синтия. Парни начинают говорить чуть тише и куда реже. Лиам крутит барабанные палочки в руках, от взгляда на которые у Томлинсона кружится голова. — А они сегодня шумные, да? — Люблю быть хедлайнерами, — смеется Джордж. Толпа ликует действительно особенно громко, её крики стучат Луи по вискам, отбивая ритм. Ему закрепляют наушник, а перед глазами безликая масса где-то там, впереди, которая зовёт его по имени. У него нет другой любви, кроме этой — только крики фанатов и звуки его музыки. Помимо этого у него нет, и не было, ничего. За тридцать минут на сцене он получит признания больше, чем его отец за всю свою жизнь жалкого псевдо-филантропа, а после концерта кто-нибудь подберёт его и на протяжении всей ночи покажет особое личное обожание. Трой никогда этого не почувствует, поэтому и не поймет — Луи никогда не перестанут любить. Он этого не допустит. Они начинают шоу с Black and blue, и Луи лажает уже с первой минуты. Наушник оглушает его, а музыка из колонок сливается в глухой шум и он не может сконцентрироваться. Он начинает отбивать ритм ногой, как делает только, когда учится, но эту песню он знает до последней ноты и всё равно сбивается снова и снова. Во рту пересыхает, но он настраивается на бас Джорджа, улавливая музыку. На третьей песне толпа взрывается. Он наклоняется и касается потных ладошек, протянутых ему. Он забирает их любовь через прикосновения и впитывает в себя, заставляя не ложиться на сцену и не закрывать глаза. Ему плохо видно, что происходит перед ним, он только чувствует, как кто-то тянет его за руку всё сильнее и сильнее. — Луи, Луи, я люблю тебя, я люблю тебя. О боже! — кричит девчачий голос ему почти на ухо. Она на удивление сильная, она тянет его ближе и ближе. Охранники кричат ей отцепиться, но она, пахнущая крепким потом толпы и сладкими духами, не отпускает его от себя ни на мгновение, а Луи, боже как же ему нужно прилечь, не в силах ей противиться. — Возьми меня на сцену, Луи, затащи меня! Он кивает ей головой «нет», желая вырвать свои руки, когда тошнота подкатывает слишком сильно. Она встряхивает его с новой силой, и его телу больше не хватает сил держаться.***
Луи жалеет только о том, что не делал чего-то подобного раньше. Может, пойди они по стопам великих и, устраивая на концертах самые непопадающие шоу, люди бы прощали ему всё, что угодно. Он бы не смог откусывать головы птиц или глотать слабительные перед шоу, но градус нужно было поднять уже давно. Не загоняться в эти нынешние рамки морали, которых им советовала держаться Синтия. И нужно было меньше притворяться сексуальным меланхоличным рок-музыкантом, чтобы всякие влюбленные девчонки не питали надежд о его идеальности. — Давай ты пока уедешь? — мягко предлагает Синтия. Под её глазами залегли давно забытые Луи мешки. Она не спит уже вторые сутки, проводя больше времени в обнимку со своим телефоном. — Хотя бы на месяц, как ты и хотел. Не будем ничего комментировать до суда. — Нет, давай я отвечу на интервью. — Не будь идиотом, — укор в её голосе заставляет вздрагивать. — Ты итак уже достаточно ответил. Ну, вот скажи, зачем надо было после на неё кричать? Она глубоко вздыхает, пряча от него лицо в своих ладонях. — Я разозлился на неё. Недовольный визг девчонки всё ещё стоит у него в ушах. Взгляд, полный разочарования, пренебрежение, отвращение. Иногда ему казалось, что он имеет право на всё — буквально на всё, как будто популярность и авторитет дают ему золотой билет на мудачество. А потом какая-то случайная школьница пробирается на фестиваль и отнимает у него всю эту прекрасную иллюзию. У него никогда ничего не было, нет, и не будет. Его имя будет топтаться в грязи, среди кучи желтых газет, где он то бросает очередную модель, то блюёт на влюбленную фанатку. Если бы Трой посмотрел на него сейчас, то обязательно завёл бы речь о том, какой же Томлинсон слабак. Слабость. Вот, что это было на сцене — не физическая, а просто слабость самого себя. Он позволил своим страхам и переживаниям взять верх, он позволил себе сомневаться. Он позволил Трою влезть в свою голову и всё там перевернуть. Не нужно было сжаливаться над ним, когда тот рассказал про болезнь, и не нужно было идти к нему на встречу, выслушивать эти слезливые просьбы и упрёки. Отец никогда не думал о нём, почему Луи должен был позволять себе обратное? Он дал им всем увидеть его слабость, и вот теперь его ненавидят. — В каком-то смысле это даже не плохо, — задумчиво говорит Синтия. О чем она вообще? — Теперь ты популярнее, чем был когда-либо. — Я несказанно счастлив, — криво ухмыляется Луи. — Серьёзно, буду использовать вырезку с концерта как гифочку для важных переговоров. — Уволь себя. — Да я сама уйду, — фыркает она, показывая ему средний палец. — Если просрёшь всё ещё больше и угробишь группу окончательно. Луи с расслабленной улыбкой накручивает на палец свои волосы. Синтия заказывает ему билет куда-то на побережье Хорватии, где снимает ему квартиру на имя своего брата. Он будет спать там по восемь часов, не принимать ксанокс и перестанет читать сообщения на своем телефоне. И потом, когда Синтия возьмет ему обратный билет до Лондона, они что-нибудь придумают.