Closer

Время шло. В Хайгарден прибывали всё новые участники турнира. С её веранды было видно, как ширился лагерь шатров, расположившийся в низине у замка. Десятки пёстрых знамён, словно стаи воздушных змеев, красовались в голубом небе, резвясь на ветру. Распорядок её дня стал более жёстким. Как фрейлина королевы и гранд-дама сразу двух регионов, она была вынуждена присутствовать на всех встречах новоприбывших гостей. Конечно, её личной аудиенции добивались только избранные: самые знатные, и те, кто буквально зубами вгрызался в открывающуюся возможность, те, кто думал, что им есть что предложить. Ссылаясь на занятость, она больше не писала писем лично, даже Петиру, диктуя все послания Лоре во время принятия ванны или перед сном. В глубине души она радовалась тому, что может таким образом показать своё пренебрежение к нему, и в то же время надеялась, что он поймёт знак, который она так отчаянно пыталась подать. Что-то не так. Манера его писем оставалась неизменной, это расстраивало и злило. Всматриваясь в складные фразы, выведенные безупречным почерком, она ничего там не видела. Её удивляло то, как долго она могла обманывать себя, толкуя каждое написанное слово по-своему. Она верила в то, что было нечто, что он испытывал к ней, но было ли этого достаточно, чтобы заменить любовь? Их встречи с лордом Алекином становились всё более долгими. Он умилял её робостью, добротой и деликатностью. Если бы они встретились тогда, в Королевской гавани, она, должно быть, была от него без ума. Только вот этого не произошло, а даже если бы они и встретились, разве Петир позволил бы ей… Нет, всё же надежду, тогда с Лорасом, он ей позволил. Чем больше она вспоминала тот случай, тем больше её коробило от небрежности, с которой он причинил ей так много страданий. Она была замужем три раза. Три раза не по любви. Три раза по его вине. И всё же… Чем дольше тянулось время в разлуке, тем сильнее была нежность, с которой она думала о нём. Даже когда её глаза наливались яростью, а ненависть испепеляла внутренности, стоило в голове всплыть его образу, как по всему телу разливалось тепло, до боли обжигая судорожно бьющееся сердце. Она закусывала губу, чувствуя, как от приливающей крови тяжелеют бёдра, а белье становится влажным. Боги, только не это! Она была слишком горда, чтобы думать о том, что желает его. Как леди, как гранд-дама, Санса не могла позволить себе того же, что и обычная женщина. Но её тело было просто телом, и когда в сознании внезапно всплывали воспоминания о томительной тяжести его рук на талии или сладкой усмешке, с которой он расстегивал верхние пуговицы камзола, её ноги почти подкашивались. Она с трудом проглатывала слюну, вспоминая о требовательной нежности, с которой он оттягивал её нижнюю губу своей губой. Он клал ладонь ей на затылок и во время поцелуя мягко нажимал на него, прижимаясь плотнее к её рту. Его язык проскальзывал внутрь и сливался с её языком в горячем, словно трепетание пламени, танце. Она была благодарна палящему полуденному солнцу, оправдывающему пунцовый цвет, которым горели щёки, когда, поддавшись искушению, она представляла его ласки. Она отчетливо помнила, как он облизывал губу, чуть прищуриваясь, как прожигал глубоким тёмным взглядом, от которого кожа начинала покалывать. Помнила, каким раскалённым и желанным было его тело, когда он оказывался между её ног и прижимался к ней обнажёнными бедрами. Помнила, как воздух застревал где-то между лёгкими и горлом, когда он медленно входил в неё. Она любила это мгновение: ощущение единения с ним, резкое чувство восторга и вид того, как нещадно сминая зубами собственные губы, он упорно пытается с собой совладать. За прошедший срок, казалось, она изучила все сценарии близости. Мысленно она могла воспроизвести всё до малейших деталей, вплоть до того, как еле заметно вздувались вены на его напряженных руках, когда он сжимал ими изголовье кровати. Она смотрела на шрам, покрытый бисеринками пота, и ей хотелось целовать его, не отрываясь, потому что наибольшее удовлетворение приносило вовсе не сладкое чувство, растекающееся внутри от его размеренных толчков, не чувство эйфории, которым она захлёбывалась во время оргазма, сжимая его плечи так сильно, что на них оставались царапины, а крохотное, словно горошина, свернувшееся комочком глубоко внутри ощущение, у которого не было имени. Это было тем, что заполняло пустоту в душе, тем, благодаря чему она переставала чувствовать себя одинокой. Удовлетворение, когда склеивая разбитую вазу, находишь два осколка идеально подходящих друг другу. И потому сейчас Санса пила причудливый сладко-горький напиток из чувства ненависти к нему и желания, чтобы он оказался в ней. Всё только потому, что в целом мире не было никого, кто был ей настолько же нужен. И потому, даже прогуливаясь под руку с лордом Алекином, любуясь его красотой, она не могла отказать себе в удовольствии прикрыть глаза и представить, что это рука Петира поддерживает её, что с его плечом, она соприкасается ненароком. О, как же она злилась на саму себя за это! Разум услужливо раскрывал перед ней, словно колоду чудовищных карт, тысячу и один изъян, что были в физическом и нравственном облике её мужа. Но сердце... Сердце пело о причудливом сплетении наслаждения и боли, что он ей дарил. Пело о том, каким непохожим на других был Петир Бейлиш. Он не красив! Пусть, но в нём столько же прекрасного, как в поверхности чёрного дерева, испещрённого едва заметными узорами. Столько же элегантности, сколько в диком хищном животном, крадущимся во тьме. Столько же утончённости и характера, сколько в разогретом вине, раскрывающимся на языке букетом специй. «Я не люблю его, — шептала Санса. — Я могу быть с любым другим мужчиной». Но то были лишь слова, которые уносил ветер.